Ванильная смерть

Эмма хихикнула.

– Смешная фамилия. – Эмма потянулась в кресле, поправила юбку. Взглянула на Гришу исподлобья, ласково. – И в кого он превращается?

Гриша нахмурился, сглотнул, провел ладонью по волосам. Наверное, тем, кому не нужно обсуждать с девушкой общие интересы, вести беседу и вникать в ее образ мышления, это нравилось. Вопросы Эммы, непонимание, восхищенный взгляд, нежное «ты такой умный». Барса понять Гриша мог. Не мог только Эмму.

Это нарочитая игра в пустышку? Или выборочное мимикрирование под человека?

– В мерзкое насекомое. – Он откинулся в кресле. – К которому со временем теряет сочувствие даже семья. Это аллюзия на одинокого человека перед лицом неотвратимости судьбы.

Рот Эммы приоткрылся, Громов прочел в ее взгляде желание продолжить, утянуть его в свой омут, опять задать ненужный, бестактный вопрос, надоесть, но их прервала появившаяся в холле компания.

– Болтаете об Эдварде Каллене? – Арсений рассмеялся над собственной шуткой, поменялся с Эммой местами и усадил ее себе на колени в одно движение.

– Да ну тебя. – Эмма цокнула, закатила глаза, недовольная тем, что ее новую игру с Громовым прервали, но веселости не потеряла. – Скажи лучше, когда мы в «Берч» пойдём?

На третье кресло в полукруге опустилась Алиса, Андреев кивнул Грише, облокотился позади на спинку его кресла. На скамейку рядом села Вероника, которая снова привела с собой Лизу. Гриша гадал: Лукьяновой правда нравилось общаться с младшей Купер или в ее компании она везде появлялась, лишь бы задеть Алису с Эммой? Потому что девушками присутствие сестры десятиклассницы явно было не по душе.

– Позже. – Барс отмахнулся, тут же об Эмме забыл. – Андреев, я тебе говорил про защиту сегодня?

Эмма недовольно толкнула Арсения в плечо.

– Ну, А-арс. – Законючила она

– Эмма, – ее имя из уст Барса прозвучало неожиданно жестко, – не делай мне мозги. Позже – значит, позже, – заткнул он девушку раздраженно, будто она произнесла не одно слово, а измывалась над ним, как над Громовым, уже несколько недель без остановки.

Эмма замерла, окаменела. Глаза ее наполнились слезами, она отупело поднялась и тенью поплелась в туалет. Алиса шикнула на брата недовольно, поспешила в след за подругой, как и Лиза.

Гриша гадал: платиновая принцесса правда такая чувствительная или представление это было разыграно персонально для него? Для окружающих? Эмме нравилась жалость?

– Арс, это было грубо, – недовольно протянул Андреев.

Смена настроений никого не порадовала, Гриша переглянулся с такой же ничего не понимающей Лукьяновой.

– Она только так и понимает, – отрезал Барс пренебрежительно, но Андрей не унимался.

– Ладно тебе. Эмма права, тренировка кончилась, побудь с ней. – Добрый Андреев не понимал, что проблема не в нем. А в странных, полярных отношениях сладкой парочки. Секунда обожания, ненависть и снова примирение. Видимо, у них так было заведено. – Я потом к тебе подойду все обсудить, – улыбнулся Андреев миролюбиво и просиял, когда в холл вернулась Эмма.

Макияж был поправлен, Барс взяла ее под руку, а от семенящей рядом Лизы Эмма отмахнулась, как от мухи. Гриша скрипнул зубами. Его не задевали личные обращения Эммы, но видеть, как Лиза становилась беззащитной рядом с сестрой, хотела успокоить, а получала лишь пинки в угол, поднимало в нем волну жаркую и злую. Лиза выглядела ногами забитым щенком, в глазах ее слезинками сверкало разочарование.

Арсений поднялся на встречу Эмме, заключил ее в объятия, небрежно хмыкнул. Эмма сдалась: хихикнула в его руках, приняла сладкий поцелуй в губы и завершила спектакль – что и требовалось доказать. На жертв обстоятельств – сестру – ей было плевать.

Рука Барса опустилась ниже, под белую юбку платья, и грусть с Эммы как рукой сняло. Она взвизгнула, засмеялась, взяла Арсения под руку. Гриша в отвращении скривил губы. Сколько драмы.

– Пойдём. – Арсений махнул сестре. Опомнился. – Ты хотела позвать Веронику?

Довольный прищур Барса прошелся по брюнетке, внимание присутствующих обратилось к ней. Вероника царственно поднялась со скамьи, сложила руки на груди, оттянула ворот черного свитера Прада, удивленно выгнула бровь. Гриша в детстве сколько не старался, так и не научился подобное делать. А Влада умела. Лукьянова почти даже могла сравниться со старшей Громовой в грозности в этот момент. Почти.

Алиса опомнилась, всплеснула руками.

– Да, Лукьянова, пойдем с нами, я покажу свой прошлогодний проект по спектаклю, пригодится в твоем, – Барс закинула на плечо лаковую красную сумку, улыбнулась доброжелательно. «Не стоит верить этой улыбке», – переглянулся Громов с Вероникой. – Про него даже статья в журнале была, грандиозный был перфоманс.

Лукьянова подумала секунду.

– Лиза с нами? – Почти с вызовом, ответив похожей улыбкой, задала она четкий вопрос святой троице.

Гриша в который раз удивился тому, как нелепо эти четверо смотрелись в стенах школы, расписанных вручную. Будто сошли только что с подиума. В черном Лукьянова, в белом Купер, в красном Барсы. Карикатуры на фоне реальной жизни.

– Лизе с нами нельзя, – Эмма крепче прижалась к боку Арсения, отбросила за спину белые волосы.

Гриша кожей почувствовал, как младшая Купер рядом сникла, но виду не подала. Вместо нее возмутилась Вероника.

– И почему? – Упрямым, громким вопросом остановила она уходящих ребят.

Эмма обернулась на Лукьянову недоуменно, нахмурила брови, покосилась многозначительно на Алису, будто спрашивала, кто новенькой выскочке в принципе дал голос. Затем вздохнула устало.

– Вероника, – Эмма смотрела на свой маникюр, – ты обо идешь, либо нет. – Наклонила голову вбок и взглянула на Лукьянову исподлобья, предупредительно. – Но человеком, которому я буду объяснять мотивацию своих решений, ты не станешь. Лиз, – Эмма обратилась к сестре, улыбнулась ободряюще. – Увидимся дома.

Хитрый ход. Младшая Купер тут же закивала. Гриша проклял наивность юных душ и тех, кто ею пользовался.

– Все нормально, иди. – Обратилась Лиза к Веронике. – У меня все равно домашки полно.

Эмма довольно кивнула, направилась под руку с Барсом к выходу. Алиса утянула Лукьянову из холла, которая торопливо успела обнять младшую Купер на прощание и прошептать «извини». Лиза понимающе улыбнулась. Андреева позвал куратор, а Гриша, смотря в след святой троице, ощутил раздражение. Не обезличенное, как е надоедливой мухе, которой Эмма была все это время. Целенаправленное.

Старшая Купер, скрываясь за поворотом, обернулась и хмыкнула:

– До встречи, Грегор Григорьевич Громов.

Гриша замер в желтом пространстве холла.

– Ты слышала? – Округлил он глаза, обратился к Лизе.

– Что? – Лиза мотнула головой. Ему послышалось? Или Эмма назвала его именем главного героя романа Кафки? Нет, показалось. – О, Превращение. – Лиза присела на скамью, увидела название на распечатанных листах бумаги, с любопытством улыбнулась, смущенно посмотрела на Гришу. – Изучаешь или уже анализируешь?

У Громова в груди разлилось тепло. Вот, что он хотел ощущать рядом с людьми. Не конфликт, противоречие, раздражение или возмущение, а понимание. Он широко улыбнулся.

– Интерпретирую.

Искренний взгляд Лизы его потопил. Без подтекста, без скрытого смысла, без пустоты. Настоящий, наполненный интересом, улыбкой, взгляд.

– Интересно, – щечки Лизы порозовели, Гриша приосанился.

Ощутил себя сильным, мужественным и умным. Редкое ощущение для него. Рядом с Владой, здесь, среди хамоватых новых знакомых, не было повода расправить плечи. Гриша вдруг выпрямился и сел.

– Хочешь на спектакль сходить? – Неожиданно вырвался у него вопрос. Громов осекся, смутился, но затем посмотрел на Лизу уверенно. Почему нет? – По этой теме. – Он кивнул на бумаги. – У меня есть две контрамарки, но не думал, что найду кого-то, кто хотя бы в курсе, что Кафка – это не уменьшительно ласкательное от «каши», – хмыкнул он, Лиза широко улыбнулась.

– Я с удовольствием.

Гриша понял, что нашел единственного человека, не вхожего в компанию Барсов, с которым можно поговорить. Несмотря на то, что человек этот состоял в кровном родстве с ядром созависимой шайки. Сходства все равно не было.

Лиза была не просто доброй и милой. Она была интересной и смышленой, не погодам для шестнадцати лет. У девушки было много достоинств.

Но главное, он осознал это мимоходом и скривился от гадкого аргумента, рожденного собственным сознанием, – она не была той самой Купер.

Глава 5. Болезненное впечатление

Вероника знала, зачем ее в гости позвала Алиса: Барс присматривалась. Лукьянова не просто казалась непростой – она непростой была. Ее было не удивить брендовыми вещами, резкими репликами или проверками на прочность: Вероника давно прошла их все.

Не только в стенах лицея. В реальной жизни тоже. В прошлом году, под объективами и в журналах сплетен, в последние полгода школы – она прошла настоящий ад. Сбежала с матерью в Петербург и взяла год на отдых, чтобы после скомканных, болезненных трансформаций, разобраться, чего хочет от жизни.

Вероника стала взрослой за одну ночь. Раньше, чем следовало. Поэтому броню отрастила километровую, поэтому про себя смеялась над борьбой за школьную власть, поэтому к ней присматривалась Барс – прощупывала почву.

Ее брат, Арсений: красавец, каких поискать – флиртовал с Лукьяновой с первого дня, но она чувствовала – для проформы. Потому что по-другому не мог.

В Алисе периодически вскипала ревность по отношению к яркости Вероники, Эмма же не замечала новенькую вовсе. Будто ей было не интересно, кто Лукьянова вообще такая. Купер не смотрела на новенькую ни с любопытством, ни с ненавистью, ни с подозрением. Эмма вообще на нее не смотрела. Даже замечая взгляды своего парня на ногах Вероники, никак не реагировала.

Глубоко внутри в такие моменты, Лукьянова себе не признается, но ревновала уже она. Ее всегда замечали. Любили или ненавидели – решал момент, но Вероника никогда не была незаметной. Эмма же не считала ее ни конкуренткой, ни подругой. Чем тогда? Пустым местом? Эта роль была не для нее.

Компания села в черный Мустанг Барса. Вероника теснилась на заднем сидении с Алисой и старалась не думать о том, сколько раз и кого трахали на кожаной обивке сидений.

Эмма весело щебетала о пустяках, быстро забыв об инциденте в холле; целовала на светофорах Арсения, шлепала его по рукам, когда те забирались ей под юбку; интересовалась мнением Алисы и не замечала Лукьянову. «Беспечная стрекоза, – думала про себя Вероника, – неужели и я такой была? Нет, не такой, точно. У меня были мозги, даже когда не было сердца. А эта… выживет она в большом мире после школы? Или Арсений Барс навечно приколет ее на бархат для пополнения коллекции?»

Сразу к Барсам они, разумеется, не поехали. Вероника еще в клубе, когда выбирали темы для проектов, поняла, что святой троице часто бывает скучно. Они поехали в ДЛТ.

Вероника не расслаблялась. Время должно было показать чистоту намерений Барс, но сейчас делиться секретиками было рано. Лукьянова увлеклась шопингом: с таким же размахом, как раньше, позволить себе закупаться не могла, но пару вещичек для поднятия настроения все же присмотрела.

– Может, в Шанель? – Вероника взяла Алису под руку, кивнула на магазин, когда Арсений с Эммой ушли вперед.

– Не, – вяло отмахнулась Алиса, мечтая скорее о кофе, чем о новой сумке. – После Лагерфельда они планку уже не держат.

Вероника довольно усмехнулась. Барс не просто скупала бренды. Разбиралась в теме.

– Ты права, Виар не чувствует… – Лукьянова замялась, подбирая слово, – просто – не чувствует, – она тихо засмеялась, Алиса с удовольствием поддержала веселье. – Осень-зима две тысячи восьмого навсегда в моем сердце, – вздохнула Вероника патетично.

– А у меня девятнадцатый год, – ее вздох поддержала Алиса. – У меня, кстати, есть та шуба с пайетками, – вспомнила она, глаза Вероники зажглись. – Да-да, покажу, как приедем.

Они прошли вглубь торгового центра, утонули в дорогих нотка парфюма, блеске мраморных полов и ненавязчивой музыке. Здание напоминало уменьшенную версию Цума, людей здесь тоже было в разы меньше. Вероника почувствовала себя дома, но дистанцию внутренне держала все равно: знала не понаслышке, что такой показательной дружбе доверять нельзя.

Было странно ощущать себя в знакомой компании, но не чувствовать с ними связи. Лукьянова неожиданно поняла, что не натягивала внутреннюю пружину в новом городе с другими людьми: с Лизой, Андреем и Громовым. Но если с парнями она еще только знакомилась, Лиза, несмотря на разницу в возрасте в полтора года, стала ее соулмейтом с первых секунд. Они были разными кардинально, от внешнего облика, до мировоззрения, но что-то, – возможно, удивительное для Вероники отсутствие токсичности, – заставляло хотеть ей открыться.

Арсений Барс был интересным, харизматичным парнем, но слишком испорченным. Такое Веронику с недавних пор перестало привлекать. В своем шовинизме он отыгрывался на Эмме, которая это поощряла, ни разу не сталкивался с отказами и вряд ли имел представление о реальной жизни. Вероника имела. Поэтому с такими людьми ей больше было не по пути.

Алиса Барс была сильной и яркой личностью, но слишком прикипела к двум токсичным придаткам – брату и его девушке. Однако, обладала медалями по спортивной гимнастике, имела планы на будущее и между примеркой жакетов пригласила Веронику пройти отбор в команду, узнав, что в своем лицее Лукьянова занималась черлидингом.

В новом классе было еще двое. Андрей Андреев – симпатичный, спортивный и очаровательный, играл в хоккейной команде под предводительством Барса. Вероника могла бы положить на него глаз, но парень на ее вкус был слишком наивен и молод. Да и не искала Лукьянова отношений – хотела лишь крепко встать на ноги для начала в новом городе.

Еще новеньким был Громов. Вероника сразу поняла, что в налаживании связей в новом месте парень помощником ей не будет. Не потому что она брезговала – Гриша был слишком самодостаточным и интровертным.

Громов был красив, Вероника признавала. Не смазливой красотой, как Арсений Барс, и не обаятельной щенячьей симпатичностью, как Андреев. Громов был красив мужской красотой и умными глазами.

Правильные черты лица, прямой нос, тонкие губы, короткие черные волосы и бледно-зеленые глаза. Парень был высоким, вечно носил потрепанное пальто и типажом походил на дерзкого оппозиционного поэта. Вероника про себя называла его Маяковским.

Громов не казался тем, кому нужна компания. Он с ходу влетел в обучение, взялся за проекты, общался с кураторами, планировал выжать из года в Вальдорфской школы максимум. А еще он был снобом. Старался это скрывать, но живая мимика Гриши выдавала его отношение к происходящему. Часто – к репликам Эммы Купер. Он вздыхал, закатывал глаза, тер пальцами переносицу.

Рядом с такими людьми нужно обладать крепким внутреннем стержнем, чтобы не тушеваться. Потому что за осуждением и недовольным цоканьем скрывалась обширная доказательная база. Гриша не хотел казаться умнее, он и правда был умнее многих. Парень был начитанным, с цепким пытливым умом, обладал манерами и при желании чувством такта.

Веронике представлялось, что их местный писатель родился в небогатой, но интеллигентной семье. Будто его дедом был сам профессор Преображенский. Громов наверняка родился в квартире старого фонда с потрепанной, оригинальной лепниной, камином и пианино. Мама с детства читала ему Бродского, папа рассказывал про фильмы Тарковского, а по выходным они всей семьей ходили на балет Дон Кихота.

Потому что Громов держался именно так. Владел словом, вворачивал непривычные аргументы из литературы и собирался пробиться на новый уровень. Лукьянова даже не могла его осуждать за закатывание глаз на реплики Эммы, хоть это и было грубо. Громов преподносил себя так, будто конкретно ему – было можно. К тому же, Лукьянова представляла, как ему, питерскому интеллигенту, в отличие от нее, московской девочки, привыкшей ко всякому, буквально больно было слышать наивное от Купер «Ольга – это женский Олег?»

Вероника хотела бы сблизиться с Громовым, но пока не знала, как. Возможно, получится через Андреева. Мальчик-солнышко был создан объединять людей. К тому же, Веронике понравился их маленький квартет. Это было необычно и искренне. Именно это она в новом городе, новой жизни, искала.

– В мире существует восемь чудес света, – Эмма крутилась в белых штанах перед зеркалом, переодеваясь прямо посреди зала.

– Вообще-то их семь, – Арсений сидел на пуфе рядом, не отрывая взгляда от телефона, Алиса за вешалкой вместе с Вероникой разглядывала капсульную коллекцию платьев.

– Восемь. Ты вообще видел мою задницу в этих джинсах? – Барс облизал взглядом фигуру Эммы, шлепнул по ягодицам, она громко рассмеялась. – Алис, брось тот топ, – обратилась она к подруге, поймала голубую ткань и прямо посреди магазина сбросила сарафан, оставшись в одних штанах и кружевном белом бюстгальтере.

– Ты рехнулась?! – зашипела на нее Алиса, оглядываясь по сторонам.

Вероника хмыкнула беззастенчивости Эммы, Арсений довольно улыбался, наблюдая за шоу.

– Все еще жду результатов обследования, – веселясь, пожала плечами Эмма, примерила топ. – Брось, Лиса, всем плевать, – она приобняла подругу за плечи, показывая на полупустой магазин. – А если нет, – она заговорчески понизила голос, – у нас будет веселая история о том, как нас выгнали из ДЛТ за непристойное обнажение, – Купер рассмеялась, чмокнула подругу в щеку, уселась верхом Арсению на колени.

Барс провел ладонями по голой спине под топом, сжал пальцы на ее бедрах.

– Хочу тебя трахнуть, – выдохнул он Эмме в губы.

– Обо что?

Арсений моргнул, а затем рассмеялся. Поцеловал Эмму, сгреб ее в объятия и почти понес к кассам. Беззаботный, счастливый, молодой. Вероника перекинулась с Алисой многозначительными взглядами, они с напускным недовольством поплелись за парочкой.

Спустя три часа и три пакета покупок, вымокшие под дождем до нитки, компания завалилась в апартаменты Барсов на Крестовском. Вероника про себя присвистнула. Вкусам родителей.

Гостиная площадью в сто метров была отделана мрамором. По углам красовались коринфские колонны, балкон во всю длину комнаты с панорамными окнами открывал вид на парк. У стены стояла барная стойка, дизайнерская люстра под потолком освещала две лаундж зоны с диванами. Алиса ушла за флешкой с записью спектакля, Арсений начал смешивать за баром коктейли, Эмма по-хозяйски скинула обувь и крутилась рядом с парнем.

Казалось, она была полностью увлечена Арсением, напрямую Веронике не сказала ни одной фразы. Не обязана была – Лукьянову пригласила Алиса, но определенный посыл в ее равнодушии Вероника чувствовала.

За последние четыре часа, проведенных в компании, Лукьянова поняла, что безразличие Эммы вряд ли касалось конкретно нее. Эмма мало на что в принципе обращала внимания, будто объелась опиатами: включалась в реальность и фонтанировала эмоциями выборочно. Часто зависала, с трудом улавливала суть разговора, смотрела на фасады домов из окна машины и долго рассматривала вышивку из бисера на пиджаке в магазине. Затем опоминалась, небрежно вклинивалась в разговор на пару реплик, хохотала и заново пропадала. За Барса Эмма цеплялась, как за единственный якорь в реальности.

– Вероника, для тебя Кровавая Мери, – Барс поставил на стойку коктейль, оторвал Лукьянову от созерцания интерьера. Она заметила, что апартаменты не походили на дом. Скорее на съемный лофт для вечеринок. Здесь не хотелось проводить уютные домашние вечера. – У тебя куратор Светлана Геннадиевна? – Лукьянова кивнула. – Тогда тебе точно это нужно, – Вероника фыркнула со смешком, но благодарно улыбнулась.

Ее куратор и правда была очень медлительной, приходилось прикладывать все силы, чтобы не уснуть.

– Да, там прям крэковая долина, – согласилась Эмма и они с Барсом синхронно расхохотались.

Вероника скупо улыбнулась, отпила коктейля. Удовлетворенно прикрыла глаза: Барс был профи.

– Поясню, – отсмеявшись, Арсений обратился к Лукьяновой, решив, что не ввести в контекст гостью будет грубо. – Летом мы втроем были в Лондоне, Алиска простудилась и мы с Эммой решили на поезде поехать в Бат посмотреть на римские бани, – Арсений просунул голову под руку сидевшей на барной стойке Эмме, она потрепала его по волосам, Барс хихикнул, как человек, который был не в силах рассказать историю от смеха. Эмма улыбалась искренне. – Мы там провели целый день, находили двадцать тысяч шагов, на обратном пути перепутали сначала поезда, – Барс снова зашелся смехом. Веронике самой стало смешно. – В итоге и нужный поезд опаздывал, мы сели смотреть стендап разгоны на ютубе и там чувак рассказывал о том, как был в неблагополучном районе Парижа, куда свозят крэковых наркоманов, – Лукьянова понимала, что ей уже не было никакого дела до самой истории, но наблюдать за тем, как улыбается Эмма, целуя Арсения в макушку, было необычно и мило. – И когда он остановился на светофоре, негр наркоман подошел к его такси и просто заорал в стекло.

Барс изобразил некое «э-э», оттянув нижнюю челюсть, снова залился смехом, Эмма засмеялась тоже, Вероника непонимающе улыбнулась.

– Не важно, короче, – отсмеявшись, отмахнулась Эмма. – Но в тот момент нам было безумно смешно, еще час не могли успокоиться.

Лукьянова закивала, делая еще один глоток восхитительной Кровавой Мэри. В гостиную вернулась Алиса.

– А что это вы тут? – Она с любопытством оглядела хихикающую парочку и поднятые брови Лукьяновой. – А-а, – догадалась она. – Крэковая долина? – Понимающе посмотрела она на Веронику, та кивнула. Барс закатила глаза, махнула на диван. – Они пять раз мне рассказывали эту историю, мне все еще не смешно.

Вероника улыбнулась. Она впервые видела в Эмме с Барсом настоящую пару, а не придаток токсичных отношений. За последние несколько недель учебы она видела между ними лишь маниакальное обожание, неожиданно сменявшееся раздражением на грани ненависти друг к другу. Сейчас же они были молодыми людьми, влюбленными. За этим было почти приятно наблюдать.

Четверо уселись на почти десятиметровый диван, на стену опустился экран проектора. Арсений с Эммой в объятиях примостился с краю, потягивая Мартини на водке с двумя оливками. Алиса включила запись.

– Мы в прошлом году совместно с десятым классом ставили постановку по дневникам Анны Франк, – Пока шли вступительные титры, Барс поясняла контекст. – Ничего говорить больше не буду, сама потом вопросы задашь, – довольна протянула она и погасила свет.

Эмма с Арсением первые пятнадцать минут хихикали, затем ушли в комнату, Алиса сделала звук громче. Но Веронику уже не волновало ничего – она была поглощена действием на экране.

Постановка была действительно грандиозная. Декорации были простыми, но искусными, представляли собой двухэтажное строение на балках, имитирующих увеличенный камин. Актеры – в них Вероника узнала ребят из класса и нескольких неизвестных, видимо, ушедших после выпуска – были профессионально загримированы и играли достойно. Но что покорило Лукьянову больше всего – это музыка. Нечто вроде уменьшенного симфонического оркестра поглощало все ее внимание. Их игру дополнял большой хор – Вероника читала, что в Вальдорфской школе он был профессиональным и брал много наград, но то, что они делали в этом спектакле… не поддавалось описанию.

Хор был частью действия, осветители выхватывали разноцветными прожекторами исполнителей главных партий, они подхватывали звучание инструментов и создавали, без преувеличения, волшебство. А сама музыка… она состояла из разных воплощений. В начале нечто, напоминающее «лунную сонату» Бетховена, погружало зрителя в действие и подхватывалось оркестром, дающим эпичную поддержку основной линии.

К середине настроение усиливалось, каждый инструмент обладал своей душой и характером. Тревога, как в «Танго смерти» Вагнера, вгоняла зрителя в пик ужаса, смятения, паники. Утихала в скрипке, рассказывающей историю между строк, и убегала снова в тревогу, не давая вздохнуть.

Общий фон музыки и голосов, ведомый скрипкой, становился стремительным, остроумным, но затем проникался необыкновенной теплотой, соприкасаясь с живым голосом. На некоторые периоды тревога сменялась легкостью и грацией флейты, добавляя атмосфере актерской игры, которая в общих красках старательной работы казалась уже профессиональной, окутывала трогательной выразительностью и рельефом.

И затем, в самом конце, когда мелодия пронизывалась тоской, отражая повествование истории, она на пике взрывалась надеждой, хором голосов, симфоничной истерикой скрипки и духовых. В экзальтации звуки ложились на актерскую игру, девушка на сцене кричала, показывая внутренний монолог при том, что должна была молчать.

Софиты угасли.

Когда спектакль кончился, Алиса включила свет, с улыбкой посмотрела на Лукьянову. Вероника обнаружила, что сидит в слезах.