Укрощение Россо Махи

– А потом? – На автомате спросил он, не в силах отвести глаз от её ягодиц.

– Да ничего!

Повесив полотенце, она повернулась к нему, качнув опять грудью с тёмными, как ирис, сосками и смутив его этим окончательно. Увидев его реакцию, Власта повеселела, однако сразу намотала вокруг себя полотенце, не заметив или только сделав вид, что оно слишком короткое и из -под него выглядывает кусочек её интимной зоны, способный возбудить не то, что такого мужчину, как он – любого!

– Впустила его, ладно, думаю, пусть ещё поживёт немного, чёрт с ним! – Продолжала она, выходя из ванной и присаживаясь на кровать.

– Иди, говорю, жри свои котлеты, раз пришёл! Через три минуты слышу, орёт с кухни: котлеты не дожарены! Ах, ты, думаю, зараза! Прихожу, спрашиваю: чего тебе? Он: ты перепутала меня с кем -то, я не люблю мясо с кровью! Я беру его тарелку и так аккуратненько в мусор их вытряхиваю. Он глаза вытаращил, не ожидал такого хамства. А ему говорю: ничего я не перепутала, папа мне говорил, что легавых надо кормить сырым мясом! Не нравится, готовь сам!

– И что?

– Ничего, сидит, моргает.

– Я бы наверно обиделся.

– А ему хоть бы что! Полез в холодильник, достал консервную банку, открыл, съел. Луспекаевский ужин, говорит: «опять икра», только из кабачков!

Тогда он подумал, что вообще –то некорректно рассказывать любовнику про супруга. Но ничего не сказал ей, чтобы не испортить встречу. И зря, как видно. Потому что с тех пор полковник стал незримо присутствовать третьим на их свиданиях.

– Мне кажется, ты его любишь, скажи честно? – Допытывался он у неё, когда они лежали обнявшись, отдыхая после любовных игр.

Она промолчала в ответ, не желая отвечать или считая вопрос неуместным. На самом деле, сам того не подозревая, он дико ревновал её в эти моменты, и не в силах ничего изменить, так пытался воздействовать на неё с целью ускорить их с полковником расставание.

Не услышав ответа, Влад приподнялся и наклонился к ней, чтобы поцеловать. Она чуть отстранилась, давая понять, что не любит, когда её подгоняют.

– Нет, просто он меня любит, а я его нет. – Подумав немного, сказала она.

– Значит, если мы будем вместе, меня ждёт непрожаренное мясо? – Взяв нежно её за кисти, он стал медленно наваливаться на неё, опрокидывая её навзничь и прижимаясь к ней всем телом. – Но я не сказал тебе, что люблю живое мясо! – Зарычал он, прижимаясь, словно вампир, зубами к её шее.

– Нет! – Взвизгнула она, пытаясь вырваться. Но он крепко держал её.

– Дай мне своей крови! – Рычал он, посасывая её шею.

– Прекрати! – Давилась она от смеха, суча ногами. – Я сейчас умру!

– Это почему? – Удивился он, отстраняясь.

– Вот такие мурашки! – Вырвав, наконец, руку показала она ему приличную щель между большим и указательным пальцами. – И знаешь, в голове ещё что –то щёлкает при этом, будто в мозгах гусеница ползает. Никогда так больше не делай.

– Хорошо, – пожал он плечами, отваливаясь от неё и ложась на спину.

Они полежали ещё немного. Где то за окном проплывали машины, и шуршание их шин был похож на звук гигантского опахала. От обоев, светлых в крапинку, как мрамор, шёл холод, хотя на улице было жарко. Номер был к ним враждебно настроен, он почему –то это чувствовал. Он подумал, что если убрать эти стены, этот потолок, то между ними, им и Властой будет пустота -чёрная, как космос. Наверное, у каждого из них, и у него, и у Власты, думал он дальше, есть свой ангел. Вот бы они договорились между собой и перебросили там, в той чёрной пустоте мост между ними. И тогда всё бы здесь Земле, стало бы проще. Ну, может быть, совсем просто не надо, но всё -таки между ними было бы больше ясности и меньше вопросов и сомнений. Он стал представлять себе ангелов, чтобы помочь им начать это дело, но ничего не выходило и, чувствуя, что начинает раздражаться, спросил её, хотя не хотел этого:

– Значит его ты не любишь, а меня- любишь?

– Тебя –да. – Повернув у нему голову, она посмотрела на него так, будто облила в этот момент его мороженное сердце словами -карамелью:

– И ещё я хочу от тебя ребёнка.

Приподнявшись на локте, он посмотрел на неё. Эти слова, сказанные, как он думал, на волне романтики, не произвели на него никакого впечатления. Мало ли кто чего хочет!

Будто в подтверждении этого, сказав, она отвернулась. А когда посмотрела на него снова, в её глазах стояли слёзы. Ну, этого только не хватало, подумал он. Терпеть не могу женской экзальтированности!

Он вообще-то не очень понимал, что с ней вдруг случилось. Ну, хочешь ребёнка и что? Неужели признание, что хочешь ребёнка такое постыдное дело? Куда девалось прежнее веселье? Он лично ничего плохого в этом не видел. Наверно так устроены женщины, что приходит время, и они хотят детей. Он и сам иногда думал, что неплохо бы завести второго. А то с одним скучно. Наверно, со всеми это бывает, а потом проходит. Что здесь ужасного? Он начал подыскивать внутри себя слова, чтобы как –то утешить её, и как раз в этот момент она попыталась встать, чтобы пойти в ванную, но он придержал её, взяв за руку:

– Ты правда хочешь от меня ребёнка?

– Да.

– Именно от меня?

– Да, – посмотрела она ему в глаза, из которых собравшаяся влага потекла вниз по щекам.

– Прямо сейчас? – Удивился он, оглядываясь.

– Не понимаю, какая разница? – Спросила она, засмеявшись сквозь слёзы.

– Ладно, – неожиданно согласился он. – Давай начнём. Как это там принято делать?

– Издеваешься? – Спросила она.

– Нет. Чечтно всё забыл.

Он стал валять дурака, делая вид, что находится в нерешительности:

– А что делать, с чего начать?

– Ты что, правда, забыл, как это надо делать? – Включилась она в игру.

Изумление на её лице было вполне натуральным.

– Раньше помнил, да, теперь нет. Я же раньше просто для удовольствия это делал, а для детей, это же серьёзно, это я уже не помню как.

Звонкий шлепок по ноге, выписанный ему, привёл его в чувство.

– Да, ладно, – почесав ногу, сказал он. – Я всё сейчас вспомню, не надо драться. Начать, кажется, с поцелуев, правильно?

Она улыбнулась, потянувшись к нему. Сделав серьёзное лицо, он, обхватив ладонями её лицо, стал прилежно покрывать поцелуями её щёки, лоб, нос и губы.

– Вот так? Так? – Спрашивал он после каждого.

– Тебе виднее…– улыбалась она, подставляя ему очередное место для прикосновения его губ.

– Всё, ты беременна, – заявил он и, пока она хлопала глазами, стал ей объяснять: – А что? Любая девочка у нас в стране знает, что раз её поцеловали, значит, у неё будет ребёнок. Чик- и бэби. В кино ходила?

– Нет, – разочарованно покачала она головой.

– Как нет? Ты уверена? Вдруг, мы его уже сделали?

– Нет!

– Как, нет? Погоди. Поцелуи пробовали, обычным способом пробовали. Не знаю, значит, надо попробовать как – то иначе?

– Не понимаю, как иначе?

– Может, моему кораблю надо зайти в какой -нибудь другой порт, чтобы всё получилось?

– Какой порт? – Не поняла она.

– Заповедный, – нашёлся он.

– Я тебе дам порт! –Дошло до неё. Схватив подушку, она стала лупить его ей по лицу, голове и куда попало.

– Одну минутку, -начал закрываться он. – Madame, vous m'avez confondu avec quelqu'un. Вы меня с кем –то перепутали, говорю! I don t know, what s wrong with you, lady!

– Ты что, на всех языках говоришь? – Остановилась она, подбросив прядь своих волос, для чего ей пришлось выпустить изо рта под напором наверх струю воздуха.

– На трёх, если быть точным.

– И за это сейчас получишь, – пообещала она, замахиваясь снова подушкой.

– Moment, ich verstehe nicht, was ist der Grund für Ihre Unzufriedenheit? Не понимаю, в чём причина вашего недовольства? – Схватив её за руки, умоляющим тоном произнёс он.

– Щас поймёшь, извращенец немецкий! – Начала она вырываться, бешено орудуя ногами, а вернее своими изящными пятками, которые на деле оказались прямо –таки стальными, и он, уворачиваясь от них, принялся почти танцевать, да так смешно, что почти получился твист.

– Мне больно! – Выгнувшись после одного её действительно сильного удара по ягодице, вполне искренне сообщил он.

– Разве? – Удивилась она. – Я ведь даже другой порт у тебя ещё не нашла.

– Что? Мадам, у меня все порты закрыты из –за крайне узкого входа в чёрное море!

– Ничего, я сейчас тебе его расширю! – Пообещала она, снова бешено начав орудовать подушкой.

За окном стемнело. Устав они лежали на кровати, обнявшись, забыв про моросящий дождь на улице и не обращая почти внимания на телевизор, который показывал картинки, меняя их с той быстротой, с какой глаз успевал их заметить. Села на экран муха, попытавшись отужинать сливами. Баловался раздатчик кинескопа, серебря то бок кровати, то их лица, а то на самых тёмных кадрах выцветший линолеум и фрагмент спинки их казённого ложа.

– Когда он назад твой этот?..– Спросил Влад, глядя на экран. Он не договорил, показывая, насколько противно ему само это имя.

– Митя? Должен позвонить перед отъездом, – равнодушно ответила она, устраивая поудобней голову на его плече.

– Откуда?

– Из Палермо.

– Что у вас за отношения? – Хмыкнул он.

– Опять начинаешь? – Спросила она. Теперь ей уже не нравилось, когда он заводил разговор про Митю.

– Ну, извини…

Пару раз она собиралась уходить. Он шёл за ней в душ, брал в руки мыло и гладил её им, наблюдая за тем, как вода ласкает её тело, завихряясь струйками на предплечьях, утекая по ложбинке между грудей на живот и лобок, а оттуда под ноги. Не в силах сдержаться он принимался целовать её, и всё заканчивалось тем, что они возвращались на скрипучую кровать, а оттуда перебегали на диван или кресло. Ещё был фильм про войну, где много стреляли, под который они и уснули, а когда Влад проснулся, то выяснилось, что утро давно расстреляло ночь. Тихонько встав, он оделся и вышел на улицу, чтобы найти еды, а когда вернулся, телевизор уже не работал, а Власта, одевшись, стояла в коридоре.

– Хотела уйти, -сказала она, – где ты был так долго?

– Представь, круглосуточный в двух минутах отсюда. – Начал он ей рассказывать. –Прихожу кассира нет. Стал кричать: эй, есть кто –нибудь живой? Выходит из подсобки заспанная вся: делать вам что ль нечего, говорит, шляетесь по ночам в магазин. Нормально? Открывает кассу – сдачи нет. Спрашивает меня, может, вы одним яблоком обойдётесь? Каково, а? Я говорю: вы, может, обойдётесь, а я нет. Короче, пока размен искала, минут десять прошло. Назад бежал не останавливаясь.

Отдышавшись, Влад разместил пакеты на столе и начал выкладывать из них еду.

– Не могу представить, что всё закончится, когда мы разъедемся… – сказала она. – Мне придётся ехать к себе. А тебе к этой своей… – Она хотела добавить: " мегере…", но тоже не стала договаривать, поскольку ему это могло не понравиться.

– А я, может, и не хочу уходить, – выдохнул он и в благодарность за то, что она не договорила, поцеловал её.

– Лора там одна наверно? –Спросил он, чтобы сменить тему.

Он спросил так, словно Лора была и его дочерью. И это, он почувствовал, ей понравилось. Выходило, что Лора посвящена в их отношения, хотя на самом деле они не были даже с ней знакомы.

– Лора большая, ей пятнадцать. У неё грудь четвёртого размера! – Власта отвела плечи.

Сбросив туфли, она опять прошла в комнату и устроилась на кресле, которое уже было собрано:

– Репетирует сейчас принцессу в школьном спектакле, представляешь? Знаешь, по Маршаку, "12 месяцев". Ещё немного и у неё самой свита из кавалеров будет. А я с кем останусь?

Взяв из пакета яблоко, он сходил, вымыл его и, вернувшись, протянул ей большое зелёное чудо.

– Спасибо. – Она откусила и, немного пожевав, спросила:

– Что, только яблоки и всё?

– Нет, почему.

Он нагрузил целую тарелку фруктов, где были виноград и персики, и пошёл их мыть. Пока он ходил, она устроилась в кресле, скрестив по-узбекски ноги и, когда он вернулся, устроила тарелку в гнезде в сплетении ног.

Прикинув, найдётся ли ему место рядом с ней и, поняв, что вряд ли, он пристроился на подлокотнике кресла.

Включили снова телевизор. Там теперь шёл фильм про Крайний Север, в котором люди ходили по болотистой равнине в сапогах, облепленных грязью. В тундре, где видимо это снимали, было неуютно и сыро. Белел туман или дым от костра. Мелькали лопаты. Что -то хлюпало под ногами… Люди преодолевали испытание и он какой -то частичкой своей души чувствовал, что испытание это, хотя и было трудовым подвигом, как его называли за кадром, было не из приятных, будто тебя прижимал некто щекой к гнилой, измазанной грязью доске пола, и он подумал, что он ни за какие награды не хотел бы там быть. Ему было хорошо здесь, в этом номере, с этой интересной женщиной, с которой он наверно больше никогда не увидится, а подвиги ещё подождут.

Чтобы до конца сыграть роль джентльмена, он, наклонив голову, поцеловал водоворот её тёплых, источающих дивный аромат прядей её волос. Она покосилась на него и спросила:

– Можно спросить, кто твои родители? Ты мне никогда не рассказывал.

– Родители? А что говорить? Мама инженер, отец бывший военный. Мать его бросила, когда я был маленький. В Сибири, откуда он приехал на пару дней в командировку в Москву у него были жена и дети. Мать, естественно, об этом не знала. Сразу в него влюбилась. Да и не мудрено: офицер -лётчик, красавец, блондин. Потом он сделал матери предложение. Чем он думал, не понимаю. Они пошли в ЗАГС. (как выяснилось потом, накануне отец вырвал страницу с печатью о первом браке из своего паспорта).

После свадьбы он повёз её в Кедровку, есть такой городок под Иркутском. Мать там меня родила. А когда мне было года три, узнала, что отец не развёлся с первой женой и бывает у неё. Мать подала на развод. Кончилось тем, что отца выгнали из армии. Его первая жена, узнав, что её муж в Москве женился, будучи женатым, написала жалобу командованию и попросила принять меры. Как многожёнца, отца судили показательным товарищеским судом, разжаловали и уволили из Вооружённых сил. Мать, получив развод, забрала меня и уехала в Москву. Вот и вся история.

– Грустно, -вздохнула Власта.

– Да. Потом я пару раз потом видел его. Первый раз, когда ещё был школьником. Тогда я его просто не впустил в дом. Мать и отчим оба были на работе. Открываю, стоит мужик, говорит: я твой отец. Да пошёл он, думаю! Мало ли кто так называется. И дверь закрыл.

Второй раз он приехал повидать меня, когда мне было уже около тридцати, и я уже работал журналистом. Помню, меня неприятно удивил его провинциальный вид, лысина, дешёвая одежда, чуть ли не треники с рубашкой. В этот раз я его впустил и даже разрешил остаться у меня на пару дней. Мне очень хотел в нём что –то увидеть, что -то такое, что помирит меня с ним, оправдает что –ли в моих глазах, но ничего я не увидел. Он был пустой, мой отец. Оказалось, что работает он в конторе, где чинят бытовые приборы, электрические чайники и всё такое. Пока мы были вместе, он почти всё рассказал о своей жизни. Выяснилось, что его последняя жена (с первой своей еврейкой он развёлся) находится в сумасшедшем доме. Его самого должны были вот –вот вытурить из той квартиры, где он с ней жил, поскольку больную жену взялась опекать тёща, с которой он не ладил и которая, едва дочь увезли в больницу, указала её бывшему сожителю на дверь.

Во время общения с ним до меня стало доходить, что он приехал ко мне жаловаться, искать помощи. Он всё подговаривал меня позвонить Черномырдину, тогдашнему премьер –министру, с которым у него было шапочное знакомство на каком –то турслёте. Ему казалось, что если я журналист, мне всё это очень легко будет сделать. Но я, конечно, никуда звонить не стал.

И вдруг мне стало его жалко. Я понял, что его жизненным итогом стало крушение, хотя он сам, может, ещё до конца этого не осознал. У меня возникло желание ему помочь. Но, прикинув, сколько у меня денег, (я тогда ещё только недавно начал работать), понял, что купить ему квартиру мне не удастся. А просто сунуть ему какие –то деньги у меня не хватило смелости. Тогда я решил, что надо подкопить вначале, а потом уж приехать к нему и сделать такой царский подарок –купить квартиру. Пусть живёт и знает, что у него такой сын! Он, по-моему, понял, что я задумал, по выражению моего лица может, и расслабился. Стал вдруг нести какую -то чушь про транспорт будущего, про летающие тарелки. Мы как раз в этот момент с ним ехали на автобусе к станции, и автобус еле полз, застревая в пробках.

– Так ты купил ему квартиру?

– Не успел. Он ввязался в какую –то секту, «Анастасия», кажется, она называлась. Уехал из города, поселился чуть ли не в тайге. Сажал кедры. Мечтал наверно, что разбогатеет, продавая орехи. Мы долго не общались. И вдруг мне приходит письмо, длинное, явно не отца, где такими жирными чёрным буквами было написано, что отец завещал мне…сто кедров и какую –то ещё избушку. Видимо, письмо было составлено кем -то из адептов «Анастасии». В письме было сказано, что я могу принять это в том случае, если разделю с ними философские принципы их секты. Помню, глаз выхватил такие слова из письма: «…ради любви и мира на Земле», прежде чем я его порвал. Мне кажется, он был неисправимым романтиком, мой отец.

– Странно…– задумчиво произнесла Власта.

– Что странного?

– Ты мне тоже кажешься романтиком и фантазёром. Между прочим, мама мне однажды предсказала, что я найду себе именно такого – неисправимого фантазёра и романтика, вроде твоего отца и потом буду страдать.

– Неужели?

– Да.

– Не думаю, что я так уж неисправим. Хотя иногда пофантазировать люблю. А твои родители кто?

– Отец железнодорожник, мама заведующая аптекой. Мама – полька, я не говорила?

– Говорила.

– Так вот, мама родом из Щецина, есть такой польский город.

– А, вот откуда это имя Власта, -улыбнулся он.

– Да.

– А отец?

– Отец – армянин из Ленинакана. Хотел назвать меня Нелли, какая –то у него пассия была с этим именем. Но мать была категорически против. Как –то она мне рассказала, что отец меня потихонечку первые годы называл Нелли, правда так, чтобы никто не слышал.

Познакомились мама с папой в Абакане. Отец там служил. А мама приехала в гости к тётке. Там большая польская община. Отец был с друзьями в увольнении, мама шла с дня рождения русской подруги, остановилась и спросила у отца время по -польски, в шутку: «повидж, ктора годзина?», так и познакомились.

Не знаю даже, как сошлись потом. Рим и варвары! Жили, как на Везувии. Ссорились постоянно, но до развода ни разу не доходило, очень любили друг друга. Когда отец закончил институт, его по распределению послали в Надым. Я там выросла. Главное ощущение детства -зверский холод. Главное мы ещё жили на улице Зверева!

Если бы не отец с его потрясающим чувством юмора, не знаю – выжили бы или нет. Он постоянно шутил. Его всё время приглашали на свадьбы, дни рождения, посиделки разные. Домой он с них приходил ночью и ложась каждый раз шептал матери: "Гасечка, ну, прости, дорогая, это в последний раз". А потом его снова приглашали, и он шёл, так как лучшего тамады было не найти.

Когда отца не было дома, мама рассказывала нам с братом о Татре, Лодзе, Щецине, пляжах на Балтийском море и я, помню, мечтала, чтобы туда поехать. Я постоянно спрашивала родителей: когда мы уедем отсюда? А они удивлялись: зачем? Нам и тут хорошо, вообще мы привыкли жить на севере! Оказывается, я была единственной из семьи, кому не нравился Надым! Брат говорил: могу уехать, а могу здесь остаться. Ему всё равно было. А я прямо ненавидела этот север. Чистая каторга! У меня ещё такой класс был в школе -ужас! Один азербайджанец Мамлюков чего стоил. У него папа был директором химзавода. Ходил в импортной дублёнке, вечно жвачка за щекой, денег куча. А я как бедная родственница в отечественной шубке из кролика! И это при том, что мама из Польши… Когда я выросла, родители заставили меня поступить в Барнаульский иняз. Гордятся теперь, наверно, что их дочь англичанка, и не знают, чем за это в столице приходится расплачиваться!

– А чем? –Удивился он.

– Как чем? Смотри, у всех прогрессивка, у меня нет. Сижу весь день в офисе, перевожу на английский бумажки. Скукота! От нечего делать иногда даже курьерскую работу делаю. На своей машине! Или пешком…И это считается престижной работой!

– Да уж…– пробормотал Влад.

– Хуже всего, что я плохо знаю язык.

– Как?

– А вот так, училась в институте плохо, думала, не буду работать по специальности. Лезу теперь за каждым словом в словарь. Столько лет этот английский учу, а он для меня так чужим и остался, хоть тресни! А тебя кто учил языкам?

– Бабушка – учительница, прабабка вообще графского рода, дворянка была.

– А, ясно, -кивнула она.

– Всё изменится, увидишь, -задумчиво произнёс он, глядя на экран, где на месте тундры стояли уже высотки и по улицам ехали автобусы.

– Как это – изменится? –Не поняла она.

– Ну, если чего -то очень хочешь, всё обязательно происходит. Это ведь закон жизни.

– Twoimi by usta tak miod pic! –Сказала она.

– Переведи.

– Твоими бы устами мёд пить! – Рассмеялась Власта.

– А по –армянски умеешь?

– Да, но только немножко.

– Скажи что –нибудь.

– Ари папимот, тцават таним!

– Это что значит?

– Иди к папочке, дорогая!

– Аха –ха! Трудно быть дочкой армянина и польки?

– А то! Мне иногда кажется, что во мне каждый день две деревни ссорятся– армянская и польская. И каждый день у них начинается с перетягивания каната. Тот, кто выиграет, тот диктует настроение. Армяне перетянут, я весь день жёсткая, неразговорчивая, злая и хочу на обед остренького. Поляки выигрывают – я мягкая, добрая, пушистая и ем на обед овощной супчик.

– А когда ты со мной познакомилась, какая была?

– Наверно, польская. Да, точно. Я с утра на дочь шикала.

– Ха-ха! Как же тебя муж –немец терпел?

– Ты про Хёгерта? Ничего, свыкся. Он терпеливым парнем был, из обкомовских…

– Почему был?

– Я же говорила, он умер в 90- х.

– Ах, да… Забыл, прости. Как же вы познакомились?

– В спортзале. Герман был сэн-сэем по каратэ. Занимался с ребятами, а мы с подругой как –то на его тренировку из любопытства заглянули. Увидел меня, говорит: предлагаю руку и сердце. И любовь на всю жизнь – соглашаешься? Я стою и улыбаюсь. Думаю –шутит, наверно. Я ведь замужем была. Ну, почти. Мой гражданский муж комсоргом завода был. Нилин его фамилия. Видный такой -костюмы носил, галстуки. Всегда причёсанный. А этот – шпиндель, маленький, белобрысый, в кожане, вихры на голове, чем -то он мне Фигуру напоминал, знаешь, из фильма про Тимура и его команду. Короче, мне его внешность неказистой показалась, подумала, зачем он мне нужен! С таким проблем не оберёшься. Потому что я ещё комсомолкой ярой была, на всех собраниях сидела, во всём участвовала, всех всегда агитировала, за всё голосовала. Да что я говорю про себя «была»? Я такой наверно и осталась. Мне все эти игры в миллионеров, если честно, не по душе.

Влад недоверчиво покосился на неё.

– Нет, серьёзно, – заметив его недоверие, сказала она. – Я вот верю во все эти идеалы, что люди всё должны делать вместе, что коммунизм должен быть построен, правда. Ну, может, не сейчас, может, через пару столетий… -Увидев, как полезли вверх его брови, торопливо добавила она. – Ну, вот такая я идеалистка, что поделаешь, казните меня теперь за это!

– Ладно, не отвлекайся, – погладил он её, как доктор гладит пациента. Чего было дальше?

– И вот как –то после занятий в институте выхожу, а он возле своей девятки вишнёвой стоит – тогда это была о-о, какая машина, с цветами, огромный такой букет роз. Где -то через месяц сделал мне предложение. Папа, конечно, как узнал, за кого я хочу, испугался, кричит, ты что?! Бросишь Нилина, он тебе как пить дать анкету испортит! Но мы с Германом поженились всё равно. Свадьбу такую сыграли – многие до сих пор помнят. А дальше понеслось: нефть, камешки, икра, рыба, деньги мешками, а потом…

– Его убили, – кивнул Влад.

– Да. – Она положила недоеденное яблоко обратно на тарелку. – Это произошло под Рязанью, где мы тогда жили. Лоре я сказала, что отец пропал без вести. Она тогда ещё в Лондоне училась. Думаю, пусть не знает лучше, чем всю эту грязь для неё поднимать…

– Так, может, он в самом деле ещё жив?

– Нет, я точно знаю – умер, сама хоронила.

– И что дальше?

– Дальше? Дальше меня стали преследовать должники Хёгерта. Каждый день звонки. Сначала звонили с просьбой подождать с выплатой, дать отсрочку, а потом с угрозами, представляешь? Стали требовать, чтобы я подписала какие -то бумаги, передала акции, вышла из состава правления. Я не слишком в этом разбираюсь… Но когда мне однажды намекнули, что меня скоро убьют, это я поняла сразу!

– И ты что?

– Собрала вещи и уехала в Москву. Приехала, помню, связей нет, работы нет, у Лорки в Англии проблемы начались. За образование платить надо, за жильё надо…