Укрощение Россо Махи

– Как о пустой бутылке что -ли? – Удивился он, отвлёкшись на миг от созерцания её плоти.

– Ага, – она выстроила она пальчиками кадр, чтобы посмотреть на картину перед собой. – Слушай, может быть тебе сменить сферу деятельности, а я буду твоим режиссёром?

– Любишь порно? – Он повернулся к ней задом, выпятив его немного. – Так лучше?

– Не, – засмеялась она, бросив рассматривать его через квадратик и прикусив белыми зубками свой согнутый в суставе палец. – С такой задницей тебе лучше оставаться в журналистике.

– Вот спасибо тебе за это! – Обиделся он.

– А насчёт порно я тебе так скажу: в мультфильмах оно мне больше нравится. Хентай мультики видел когда -нибудь? Они сначала дерутся, вот так:

Она сделала выпад ногой и руками попеременно, из –за чего мелькнула вначале в воздухе её ножка с точёной щиколоткой, закрыв и открыв на миг интимный треугольник внизу её живота, всколыхнув овалы её грудей и подняв и опустив копну её чёрных, как смоль, волнистых локонов.

– А потом трахаются!

Через мгновение она действительно переместилась в его объятия, заставив его ощутить в сердце приятное сердебиение.

– Ты что, каратэ занималась? –Пробормотал он, прижимая её к себе. – Как это у тебя классно выходит.

– Было и это, – сказала она. – В молодости, на Алтае.

– Так ты ещё и спорсменка? – Прижал он её к себе крепче.

– Угу, – как –то чересчур интимно простонала она.

– Слушай, а зачем я тебе? – Вдруг спросил он её, подставляя лицо под струи воды.

– Мне нравится быть с тобой. – Удивилась она вопросу. – И …ты правда мне очень симпатичен.

– Тебе что, плохо с этим твоим, как его?…– Не договорив, он опустил глаза, делая вид, что ищет на полу упавшее мыло, хотя оно ещё лежало в мыльнице нераспечатанным.

– Митей? Ну, а как жить с человеком, у которого стиль общения исключительно казарменный: отбой, подъём, наряд по кухне, уборка помещения… Он же морпех в прошлом, что ты хочешь?

– Как морпех? Слушай, а если он узнает, что ты со мной встречаешься? Я же боевыми искусствами не занимался.

Влад, оглядевшись ещё, взял крохотное мыло из мыльницы, привенченной к стене, раскрыл его и стал намыливаться.

– В том то и дело. Ты для него слабый противник. На этом строится весь мой расчёт. Он про своих подчинённых говорит: «Я этого сегодня в….л! Прямо у себя в кабинете. И того вчера в….л!

– Вот так грубо?

– Да. И мне кажется, он с ними это на самом деле делает. А я ему так, по боку…

Он посмотрел на неё, стараясь понять, шутит она или говорит серьёзно. Но Власта, выгнав из душа Влада движением руки, сама зашла под воду, перед этим зажав сзади в хвост рукой волосы, и затем подставила лицо под струи воды, так что он не смог понять его выражения.

Взяв из мыльницы пакетик с шампунем, он оторвал у него верх и протянул ей:

– Лучше не думать об этом, – выдавила она себе шампунь на ладонь.

– Ясно…-кивнул он.

Продолжая лениво себя намыливать, он смотрел, как текут струи по её гладкому телу, и любовался ей. А она, прикрыв глаза, делала вид, что не замечает этого. Закончив принимать душ, Власта смахнув ладонями воду, взяла с держателя полотенце и начала вытираться. Он отошёл к стене и встал там, где стояла прежде она, облокотившись спиной на то же самое место.

– Почему же ты его не выставишь, если не любишь? – Спросил он её.

– Я пыталась. Причём дважды. – Глядя куда -то в сторону, задумчиво произнесла она. – Один раз выкинула все его вещи из окна.

– Ушёл?

– Не –а, собрал манатки и, как ни в чём не бывало, пришёл обратно. Люблю, говорит, жить без тебя не могу!

– И чем скандал закончился? – Спросил он нарочито равнодушно, решив про себя, что это их свидание с Властой последнее. Не хватало ещё рисковать жизнью ради мимолётной интрижки! У него тоже, знаете ли, семья, ребёнок. Но когда она повернувшись к нему спиной, стала вытирать ноги, изящно выгнув при этом спину, а затем, выпрямившись, стала подбрасывать рукой с гладкой, оливкого оттенка кожей намокшие на концах глянцевые волосы, а потом ещё сделала пару шагов к вешалке, чтобы бросить на крючки полотенце, плавно водя при этом бёдрами и переступая аккуратными, будто точёными пяточками, он, залюбовавшись двумя её премиленькими ямочками над аппетитным тазом, подумал с чисто мужским легкомыслием: "ну, может только ещё один разок, последний– и всё!".

– А потом? – На автомате спросил он, не в силах отвести глаз от её ягодиц.

– Да ничего!

Повесив полотенце, она повернулась к нему, качнув опять грудью с тёмными, цвета ирисок, сосками и смутив его этим окончательно. Увидев его реакцию, Власта повеселела, однако сразу намотала вокруг себя полотенце, не заметив или только сделав вид, что оно слишком короткое и из -под него выглядывает кусочек её интимной зоны, способный возбудить не то, что такого мужчину, как он – любого!

– Впустила его, ладно, думаю, пусть ещё поживёт немного, чёрт с ним! – Продолжала она, выходя из ванной и присаживаясь на кровать.

– Иди, говорю, жри свои котлеты, раз пришёл! Через три минуты слышу, орёт с кухни: котлеты не дожарены! Ах, ты, думаю, зараза! Прихожу, спрашиваю: чего тебе? Он: ты перепутала меня с кем -то, я не люблю мясо с кровью! Я беру его тарелку и так аккуратненько в мусор всё стряхиваю. Он глаза вытаращил, не ожидал такого хамства. А ему говорю: ничего я не перепутала, папа мне говорил, что легавых надо кормить сырым мясом! Не нравится, готовь сам!

– И что?

– Ничего, сидит, моргает.

– Я бы наверно обиделся.

– А ему хоть бы что! Полез в холодильник, достал консервную банку, открыл, съел. Луспекаевский ужин, говорит: «опять икра», только из кабачков!

Тогда он подумал, что вообще –то некорректно рассказывать любовнику про супруга. Но ничего не сказал ей, чтобы не испортить встречу. И зря, как видно. Потому что с тех пор полковник стал незримо присутствовать третьим на их свиданиях.

– Мне кажется, ты его любишь, скажи честно? – Допытывался он у неё, когда они лежали обнявшись, отдыхая после любовного соития.

Она тогда, помнится, промолчала в ответ, не желая отвечать или считая вопрос неуместным. На самом деле, сам того не подозревая, он дико ревновал её в эти моменты, и не в силах ничего изменить, так пытался воздействовать на неё с целью ускорить их с полковником расставание.

Не услышав ответа, Влад приподнялся и наклонился к ней, чтобы поцеловать. Она чуть отстранилась, давая понять, что не любит, когда её подгоняют.

– Нет, просто он меня любит, а я его нет. – Помолчав немного, сказала она.

– Значит, если мы будем вместе, меня ждёт непрожаренное мясо? – Взяв нежно её за кисти, он стал медленно наваливаться на неё, опрокидывая её навзничь и прижимаясь к ней всем телом. – Но я не сказал тебе, что люблю живое мясо! – Зарычал он, прижимаясь, словно вампир, зубами к её шее.

– Нет! – Взвизгнула она, пытаясь вырваться. Но он крепко держал её.

– Дай мне своей крови! – Рычал он, посасывая её шею.

– Прекрати! – Давилась она от смеха, суча ногами. – Я сейчас умру!

– Это почему? – Удивился он, отстраняясь.

– Вот такие мурашки! – Вырвав, наконец, руку показала она ему приличную щель между большим и указательным пальцами. – И знаешь, в голове ещё что –то щёлкает при этом, будто в мозгах гусеница ползает. Никогда так больше не делай!

– Хорошо, – пожал он плечами, отваливаясь от неё и ложась на спину.

Они полежали немного. Где то за окном проплывали машины, и шуршание их шин был похож на звук гигантского опахала. От обоев, светлых в крапинку, как мрамор, шёл холод, хотя на улице было жарко. Номер был к ним враждебно настроен, он почему –то это чувствовал. Он подумал, что если убрать эти стены, этот потолок, то между ними, им и Властой будет пустота -чёрная, как космос. Наверное, у каждого из них, и у него, и у Власты, думал он дальше, есть свой ангел. Вот бы они договорились между собой и перебросили там, в той чёрной пустоте мост между ними. И тогда всё бы здесь Земле, стало бы проще. Ну, может быть, совсем просто не надо, но всё -таки между ними было бы больше ясности и меньше вопросов и сомнений. Он стал представлять себе ангелов, чтобы помочь им начать это дело, но ничего не выходило и, чувствуя, что начинает раздражаться, спросил её, хотя не хотел этого:

– Значит его ты не любишь, а меня- любишь?

– Тебя –да. – Будто он никогда её не спрашивал, сказала она, глядя в потолок.

Повернув вдруг к нему голову, она посмотрела на него таким любящим взглядом, будто облила его мороженое сердце словами -карамелью:

– И ещё я хочу от тебя ребёнка.

Приподнявшись на локте, он посмотрел на неё. Слова эти, произнесённые, как он думал, на волне романтики, не произвели на него никакого впечатления. Мало ли кто чего хочет!

Будто в подтверждении этого, сказав, она от него отвернулась. А когда посмотрела на него снова, в её глазах стояли слёзы. Ты мне не веришь, молча спрашивали её глаза. Этого только не хватало, подумал он. Слёзы! Терпеть не могу экзальтированных женщин!

Он вообще-то хорошо не понимал, что вдруг случилось. Ну, хочешь ребёнка и что с того? Неужели признание, что хочешь ребёнка такое постыдное дело? Куда девалось прежнее веселье? Он лично ничего плохого в этом не видел. Наверно так устроены женщины, что приходит время, и они хотят детей. Он и сам иногда думал, что неплохо бы завести второго. А то с одним скучно. Наверно, со всеми это бывает, а потом проходит. Что здесь ужасного? Он начал подыскивать внутри себя слова, чтобы как –то утешить её, и как раз в этот момент она попыталась встать, чтобы пойти в ванную, но он придержал её, взяв за руку:

– Ты правда хочешь ребёнка?

– Да.

– От меня?

– Да, – посмотрела она ему в глаза, из которых собравшаяся влага потекла вниз по щекам.

– Прямо здесь? – Оглянулся он.

– Не понимаю, какая разница, где? – Засмеялась она сквозь слёзы.

– Ладно, – неожиданно согласился он. – Давай. Как это нужно делать?

– Издеваешься? – Спросила она.

– Нет. Просто забыл.

Он стал валять дурака, делая вид, что находится в нерешительности:

– Куда ложится, чего делать?

– Ты что, правда, забыл, как это надо делать? – Включилась она в игру.

Изумление на её лице было почти натуральным.

– Нет, раньше-то я помнил, а теперь нет. Я же раньше делал просто это для удовольствия, а теперь же всё серьёзно, поэтому и забыл.

Звонкий шлепок по голой ягодице, выписанный ему, привёл его в чувство.

– Да, ладно, ладно, – почесав зад, сказал он. – Я всё сейчас вспомню, не надо драться. Начать, кажется, с поцелуев, правильно?

Она улыбнулась, потянувшись к нему. Сделав серьёзное лицо, он, обхватив ладонями её лицо, стал прилежно покрывать поцелуями её щёки, лоб, нос и губы.

– Вот так? Так? – Спрашивал он после каждого поцелуя.

– Тебе виднее…– улыбалась она, подставляя ему очередное место для прикосновения его губ.

– Всё, ты беременна, – заявил он и, пока она хлопала глазами, стал ей объяснять: – А что? Любая девочка у нас в стране знает, что раз её поцеловали, значит, у неё будет ребёнок. Чик- и бэби. В кино ходила?

– Нет, – разочарованно покачала она головой.

– Как нет? Ты уверена? Вдруг, мы его уже сделали?

– Нет!

– Как, нет? Погоди. Поцелуи пробовали, обычным способом пробовали. Не знаю, значит, надо попробовать как – то иначе?

– Не понимаю, как иначе?

– Возможно кораблю надо зайти в какой -нибудь другой порт, чтобы всё получилось?

– Какой порт? – Не поняла она.

– Другой, заповедный, – нашёлся он.

– Я тебе дам порт! –Дошло до неё. Схватив подушку, она стала лупить его ей по лицу, голове и куда попало.

– Одну минутку, -начал закрываться он. – Madame, vous m'avez confondu avec quelqu'un. Вы меня с кем –то перепутали, говорю! I don t know, what s wrong with you, lady!

– Ты что, на всех языках говоришь? – Остановилась она, подбросив прядь своих волос, для чего ей пришлось выпустить изо рта под напором наверх струю воздуха.

– На трёх, если быть точным.

– И за это сейчас получишь, – пообещала она, замахиваясь снова подушкой.

– Moment, ich verstehe nicht, was ist der Grund für Ihre Unzufriedenheit? Не понимаю, в чём причина вашего недовольства? – Схватив её за руки, умолящим тоном произнёс он.

– Щас поймёшь, извращенец немецкий! – Начала она вырываться, бешено орудуя ногами, а вернее своими изящными пятками, которые на деле оказались прямо –таки стальными, и он, уворачиваясь от них, принялся почти танцевать, да так смешно, что почти получился твист.

– Мне больно! – Выгнувшись после одного её действительно сильного удара по ягодице, вполне искренне сообщил он.

– Разве? – Удивилась она. – Я ведь даже другой порт у тебя ещё не искала.

– Что? Мадам, у меня все порты закрыты из –за крайне узкого входа в наше чёрное море!

– Ничего, я сейчас тебе его расширю! – Пообещала она, снова бешено начав орудовать подушкой.

За окном стемнело. Устав они лежали на кровати, обнявшись, забыв про моросящий дождь на улице и не обращая почти внимания на телевизор, который показывал картинки, меняя их с той быстротой, с какой глаз успевал их заметить. Села на экран муха, попытавшись отужинать сливами. Баловался раздатчик кинескопа, серебря то бок кровати, то их лица, а то на самых тёмных кадрах выцветший линолеум и фрагмент спинки их казённого ложа.

– Когда он назад твой этот?..– Спросил Влад, глядя, не отрываясь, на экран. Он не стал договаривать, показывая, как противно ему это имя.

– Митя? Должен позвонить перед отъездом, – равнодушно ответила она, устраивая поудобней голову на его плече.

– Откуда?

– Из Палермо.

– Что у вас за отношения? – Хмыкнул он.

– Опять начинаешь? – Спросила она. Теперь ей уже не нравилось, когда он заводил разговор про Митю.

– Ну, извини…

Пару раз она собиралась уходить. Он шёл за ней в душ, брал в руки мыло и гладил её им, наблюдая за тем, как вода ласкает её тело, завихряясь струйками на предплечьях, утекая по ложбинке между грудей на живот и лобок, а оттуда под ноги. Не в силах сдержаться он принимался целовать её, и всё заканчивалось тем, что они возвращались на скрипучую кровать, а оттуда перебегали на диван или кресло. Ещё был фильм про войну, где много стреляли, под который они и уснули, а когда Влад проснулся, то выяснилось, что утро давно расстреляло ночь. Тихонько встав, он оделся и вышел на улицу, чтобы найти еды, а когда вернулся, телевизор уже не работал, а Власта, одевшись, стояла в коридоре.

– Хотела уйти, -сказала она, – где ты был так долго?

– Представь, круглосуточный в двух минутах отсюда. – Начал он ей рассказывать. –Прихожу кассира нет. Стал кричать: эй, есть кто –нибудь живой? Выходит из подсобки заспанная вся: делать вам что ль нечего, говорит, шляетесь ночью по магазинам. Нормально? Потом новый прикол. Я ей даю купюру. Она открывает кассу – сдачи нет. Спрашивает меня, может, вы одним яблоком обойдётесь? Каково, а? Я говорю: вы, может, обойдётесь, а я нет. Короче, пока размен искала, минут десять прошло. Назад бежал не останавливаясь.

Отдышавшись, Влад разместил пакеты на столе и начал выкладывать из них еду.

– Не могу представить, что всё закончится, когда мы разъедемся… – сказала она. – Мне придётся ехать к себе. А тебе к этой своей… – Она хотела добавить: " мегере…", но тоже не стала этого говорить то, о чём ей не приятно.

– А я, может, и не хочу уходить, – выдохнул он и в благодарность за то, что она не договорила, поцеловал её.

– Лора там одна наверно? –Спросил он, чтобы сменить тему.

Он спросил так, словно Лора была их совместной дочерью. И это, он почувствовал, ей понравилось. Выходило, что Лора посвящена в их отношения, хотя на самом деле они не были даже с ней знакомы.

– Лора большая, ей пятнадцать. У неё грудь четвёртого размера! – Власта отвела плечи.

Сбросив туфли, она опять прошла в комнату и устроилась на кресле, которое уже было собрано:

– Репетирует сейчас принцессу в школьном спектакле, представляешь? Знаешь, по Маршаку, "12 месяцев". Ещё немного и у неё самой свита из кавалеров будет. А я с кем останусь?

Взяв из пакета яблоко, он сходил, вымыл его и, вернувшись, протянул ей большое зелёное чудо.

– Спасибо. – Она откусила и, немного пожевав, спросила:

– Что, только яблоки и всё?

– Нет, почему.

Он нагрузил целую тарелку фруктов, где были виноград и персики, и пошёл их мыть. Пока он ходил, она устроилась в кресле, скрестив по-узбекски ноги и, когда он вернулся, устроила тарелку в гнезде в сплетении ног.

Прикинув, найдётся ли ему место рядом с ней и, поняв, что вряд ли, он пристроился на подлокотнике кресла.

Включили для фона телевизор. Там шёл фильм про Крайний Север, в котором люди ходили по болотистой равнине в сапогах, облепленных грязью. В тундре, где видимо это снимали, было неуютно и сыро. Белел туман или дым от костра. Мелькали лопаты. Что -то хлюпало под ногами… Люди преодолевали испытание и он какой -то частичкой своей души чувствовал, что испытание это, хотя и было трудовым подвигом, как его называли за кадром, было не из приятных, будто тебя прижимал некто щекой к гнилой, испачканной грязью доске пола, и он подумал, что он ни за какие награды не хотел бы там быть. Ему было хорошо здесь, в этом номере, с этой интересной женщиной, с которой он наверно больше никогда не увидится, а подвиги ещё подождут.

Чтобы до конца сыграть роль джентльмена, он, наклонив голову, поцеловал водоворот её тёплых, источающих сумасшедший аромат прядей. Она покосилась на него и спросила:

– Можно спросить, кто твои родители? Ты мне никогда не рассказывал.

– Родители? А что говорить? Мама инженер, отец бывший военный. Мать его бросила, когда я был маленький. В Сибири, откуда он приехал на пару дней в командировку в Москву у него были жена и дети. Мать, естественно, об этом не знала. Сразу в него влюбилась. Да и не мудрено: офицер -лётчик, красавец, блондин. Потом он сделал матери предложение. Чем он думал, не знаю. Они пошли в ЗАГС. (как выяснилось потом, накануне отец вырвал страницу с печатью о первом браке из своего паспорта).

После свадьбы он повёз её в Кедровку, есть такой городок под Иркутском. Мать там меня родила. А когда мне было года три, узнала, что отец не развёлся с первой женой и бывает у неё. Мать подала на развод. Кончилось тем, что отца выгнали из армии. Его первая жена, узнав, что её муж в Москве женился, будучи женатым, написала жалобу командованию и попросила принять меры. Как многожёнца, отца судили показательным товарищеским судом, разжаловали и уволили из Вооружённых сил. Мать, получив развод, забрала меня и уехала в Москву. Вот и вся история.

– Грустно, -вздохнула Власта.

– Да. Потом я пару раз потом видел его. Первый раз, когда ещё был школьником. Тогда я его просто не впустил в дом. Мать и отчим оба были на работе. Открываю, стоит мужик, говорит: я твой отец. Да пошёл он, думаю! Мало ли кто так называется. И дверь закрыл.

Второй раз он приехал повидать меня, когда мне было уже около тридцати, и я уже работал журналистом. Помню, меня неприятно удивил его провинциальный вид, лысина, дешёвая одежда, чуть ли не треники с рубашкой. В этот раз я его впустил и даже разрешил остаться у меня на пару дней. Мне очень хотелось в нём что –то увидеть, что -то такое, что помирит меня с ним, оправдает что –ли в моих глазах, но ничего я не увидел. Он оказался пустым, мой отец. Работал, как выяснилось, он в конторе, где чинили всякие бытовые приборы, электрические чайники и так далее. Пока мы были вместе, он почти всё рассказал о своей жизни. Выяснилось, что его последняя жена (с первой своей женой-еврейкой он развёлся, со второй, моей матерью, тоже) находится в сумасшедшем доме. Его самого должны были вот –вот вытурить из той квартиры, где он жил, поскольку больную супругу взялась опекать её мать, тёща, с которой он не ладил и которая, едва дочь увезли в больницу, указала бывшему её сожителю на дверь.

Во время общения с ним до меня стало доходить, что он приехал ко мне жаловаться, искать помощи. Он всё подговаривал меня позвонить Черномырдину, тогдашнему премьер –министру, с которым у него было шапочное знакомство на каком –то турслёте. Он думал, что если я журналист, мне всё это очень легко будет сделать. Но я, конечно, никуда звонить не стал.

И вдруг мне стало его жалко. Я понял, что его жизненным итогом стало крушение, хотя он сам, может, ещё до конца этого не осознал. У меня возникло желание ему помочь. Но, прикинув, сколько у меня денег, (я тогда ещё только недавно начал работать), понял, что купить ему квартиру мне не удастся. А просто сунуть ему какие –то деньги у меня не хватило смелости. Тогда я решил, что надо подкопить вначале, а потом уж приехать к нему и сделать такой царский подарок –купить квартиру. Пусть живёт и знает, что у него такой сын! Он, по-моему, понял, что я задумал, по выражению моего лица может, и расслабился. Стал вдруг нести какую -то чушь про транспорт будущего, про летающие машины. Мы как раз в этот момент сним ехали на автобусе к станции, и автобус еле полз, застревая в пробках.

– Так ты купил ему квартиру?

– Не успел. Он ввязался в какую –то секту, «Анастасия», кажется, она называлась. Уехал из города, поселился чуть ли не в тайге. Сажал кедры. Мечтал наверно, разбогатеть, продавая на рынке орехи. Мы долго не общались. И вдруг мне приходит письмо, длинное, явно не отца, где такими жирными чёрным буквами было написано, что отец завещал мне…сто кедров и какую –то ещё избушку. Видимо, письмо было составлено кем -то из адептов «Анастасии». В письме было сказано, что я могу принять это в том случае, если разделю с ними философские принципы их секты. Помню, глаз выхватил такие слова из письма: «…ради любви и мира на Земле», прежде чем я его порвал. Мне кажется, он был неисправимым романтиком, мой отец.

– Странно…– задумчиво произнесла Власта.

– Что странного?

– Ты мне тоже кажешься романтиком и фантазёром. Между прочим, мама мне однажды сказала, что я найду себе именно такого – неисправимого фантазёра и романтика, вроде тебя и потом буду страдать.

– Неужели?

– Да.

– Я думаю, что я не так уж и неисправим. Хотя иногда пофантазировать люблю. А твои родители, кстати, кто?

– Кстати, отец железнодорожник, мама заведующая аптекой. Мама – полька, я не говорила?

– Говорила.

– Так вот, мама родом из Щецина, есть такой польский город.

– А, вот откуда это имя Власта, -улыбнулся он.

– Да.

– А отец?

– Отец – армянин из Ленинакана. Хотел назвать меня Нелли, какая –то у него пассия была в детстве с таким именем. Но мать была категорически против. Как –то она мне рассказала, что отец меня потихонечку первые годы называл Нелли, правда так, чтобы никто не слышал.

Познакомились мама с папой в Абакане. Отец там служил. А мама приехала в гости к тётке. Там большая польская община. Отец был с друзьями в увольнении, мама шла с дня рождения русской подруги, остановилась и спросила у отца время по -польски, в шутку: «повидж, ктора годзина?», так и познакомились.

Не знаю даже, как сошлись потом. Рим и варвары! Жили, как на Везувии. Ссорились постоянно, но до развода ни разу не доходило, очень любили друг друга. Когда отец закончил институт, его по распределению послали в Надым. Я там выросла. Главное ощущение детства -зверский холод. Главное мы ещё жили на улице Зверева!

Если бы не отец с его потрясающим чувством юмора, не знаю – выжили бы или нет. Он постоянно шутил. Его всё время приглашали на свадьбы, дни рождения, посиделки разные. Домой он с них приходил ночью и ложась каждый раз шептал матери: "Гасечка, ну, прости, дорогая, это в последний раз". А потом его снова приглашали, и он шёл, так как лучшего тамады было не найти.

Когда отца не было дома, мама рассказывала нам с братом о Татре, Лодзе, Щецине, пляжах на Балтийском море и я, помню, мечтала, чтобы туда поехать. Я постоянно спрашивала родителей: когда мы уедем отсюда? А они удивлялись: зачем? Нам и тут хорошо, вообще мы привыкли жить на севере! Оказывается, я была единственной из семьи, кому не нравился Надым! Брат говорил: могу уехать, а могу здесь остаться. Ему всё равно было. А я прямо ненавидела этот север. Чистая каторга! У меня ещё такой класс был в школе -ужас! Один азербайджанец Мамлюков чего стоил. У него папа был директором химзавода. Ходил в импортной дублёнке, вечно жвачка за щекой, денег куча. А я как бедная родственница в отечественной шубке из кролика! И это при том, что мама из Польши… Когда я выросла, родители заставили меня поступить в Барнаульский иняз. Гордятся теперь, наверно, что их дочь англичанка, и не знают, чем за это в столице приходится расплачиваться!

– А чем? –Удивился он.

– Как чем? Смотри, у всех прогрессивка, у меня нет. Сижу весь день в офисе, перевожу на английский бумажки. Скукота! От нечего делать иногда даже курьерскую работу делаю. На своей машине! Или пешком…И это считается престижной работой!