А что скажет психолог?

«Ну, по крайней мере дружелюбный. Уже хорошо».

– Ты говорить умеешь?

Мамонт издал какой-то невнятный звук.

– Не умеешь, – с грустью заключила Маша. – Ладно, пойду дальше, что тут стоять, раз больше ничего не происходит.

Мамон увязался за ней.

Маша вернулась ко входу в сад, вспоминая на фоне какого прекрасного неба сидел мамонт. В помещении, где они встретились, было не другое пространство, а другой мир, она лишь сейчас это осознавала, когда утихли чувства от встречи с большим и неведомым.

Интересно, что можно было заметить такое лишь задним умом.

Маленькая деревянная скамеечка, похожая на кукольную лавочку в масштабах огромного животного, стояла на песке, раскрашенном в пепельно-розовый цвет под лучами почти упавшего за край моря солнца. И небо было сочно розовым с проблесками голубого и желтого, а лиловые слоистые облака оттеняли лавандовое море, набегающее на берег ленивой волной. Все это было лишь фоном в момент встречи с мамонтом, а сейчас благодаря воспоминаниям обретало важность и ценность.

На миг, ей захотелось вернуться, открыть дверь и вкусить все прелести ушедшего мгновения, но она не решилась, оглядывая огромное пространство сада, который тоже предвещал ей что-то интересное.

«В одну реку не войдёшь дважды», – подумала Павлова, выбирая новую тропу.

Красную или чёрную, серую или жёлтую? С одной стороны, эти тропы переплетались между собой как на детских рисунка с лабиринтами: помоги мышке попасть домой, и совершено не важно было с какой начать, раз время на прогулку не было ограничено одним сном, с другой стороны долго блуждать не хотелось.

Маша снова посмотрела на парк, стараясь вобрать с себя схему лабиринта и мысленно дорисовывала в голове как карту невидимые за кустами-оградами продолжения троп. Она поняла, что как по диагонали идёт одна почти прямая цветная тропа, состоящая из полосок всех цветов дорожек, и решила пойти по ней.

Пару раз вильнув то по жёлтой, то по чёрной тропкам, она вышла на эту цветную тропу и, лишь немного петляя, подошла минут через пять к выходу.

Там стояли небольшие резные ворота размером с обычную дверь, как вход в иную реальность – сосновый лес с вековыми деревьями. Павлова беспрепятственности вышла из сада, обернулась. Мамонт топтался у входа, которому ворота были явно не по размеру, и грустно смотрел на Машу. Только у той не было ни малейшего сожаления, что он не может последовать за ней. Не случилось между ними ещё ни одного события, которое могло бы связать их судьбы.

Она махнула ему рукой и последовала за лесной дорожкой, хаотично разделяющей кусты черники, усыпанные ягодами.

Шла она вроде и не долго, однако сада уже не было видно за порослью, и вышла к поваленному дереву. Согнулась пополам, пролезла под ним и вышла на большую поляну.

Справа поляна была богата красной брусникой, посреди поляны росла иссохшая яблоня, пугающая своими ветками, как искореженными костями, а слева стоял ветхий бревенчатый дом. У дома на деревянной лавке, вросшей в вытоптанную землю, сидел старый дед.

Одет он был просто: в холщовую рубаху с запахом, подпоясанный узким тканым поясом в одну желтоватую нить, холщовые штаны-шаровары, почти все голени его были скованы поверх штанов онучами – тканью-обмоткой, а на стопе держалась плетёная подошва, крепившаяся к ногам верёвками-ремнями, напоминавшая недоделанные сверху лапти. Волосы его были длинные и седые с отрезанной чёлкой и медным ободом по лбу и затылку.

Дед удивлённо вскинул белую бровь и начал разговор:

– Рано ты. Все спешишь, спешишь. И важного не замечаешь.

– Здравствуйте, дедушка! – чуть поклонилась его старости Маша. – Не знаю, что и ответить. Вроде просто шла и дошла к вам. Не спешила.

– Раз не знаешь, что ответить, иди ещё прогуляй, – кивнул нейтрально дед. – Пришла бы вовремя, имела бы и просьбы.

– Может у вас ко мне просьба какая-то есть? – смутилась Маша.

– А ведь верно, есть, раз ты все же пришла. – Хоть и подпоясанная, да с непокрытой головой тут ходишь. Да, знаю, можно тебе в твоём положении, только не твой это выбор. Явно, не святая дева.

– Не святая. Святой мне уже никогда не стать, – шутливо покачала головой Павлова. Странно, что он говорит про непокрытую голову, мы же вроде не мусульмане. И продолжила. – А вот остальных намеков я не понимаю.

– А что тут не понять. Столько лет, и ни разу не венчанная. Засиделая ты. И с тоской такой в глазах, что в былые времена звали бы тебя только трупы омывать. Тогда замужним женщинам с непокрытой головой нельзя было ходить вне дома. Беду бы накликали простым волосом.

– Значит повезло мне не родится в то время.

– Как знать, как знать. Все же не повезло до своих лет замуж не выйти, – покачал головой дед. – Тогда бы он тебя так зло не бросил. А бросил, был бы наказан.

– Он? – не поняла Павлова, только тело что-то как вспомнило, лопатки устремились друг к другу, одаривая весь стан напряжением, руки прижались вдоль боков, а ноги как в землю вросли.

– Говорю же, рано пришла. Не готова ещё.

Только и уйти уже Маша не могла, стоя как вкопанная. И если бы не пришлось ей выдерживать неимоверное напряжение, сковавшее тело, то впору было не на шутку испугаться или хотя бы проснуться.

– Ладно, – как сжалился над ней дед. – Иди в дом, – он махнул рукой и Марию отпустило. – Вынеси оттуда гребень. Да расчеши меня.

Маша шумно выдохнула от облегчения.

– Там темно. Просто зайди. Протяни руку вперед и скажи слово «гребень», тот в руке и появится.

Маша снова напряглась. В фильмах в такие моменты начинает играть тревожная музыка. А в чёрных комедиях поставили бы звук раскрывающейся пружины «пиум». Видно лицо ее тоже театрально перекосило как в подобных комедиях.

– Иди, иди, – там пока лишь пустота. – Бояться стоило ещё до входа на поляну или завидев меня стариком или старую яблоню. А ты как-то пугаешься на середине пути, когда уже нового ничего не происходит, да и страшного чего-то не случилось.

– А может? – насторожилась Маша.

– Все может быть, да только не сейчас. Иди и убедись сама. Зря что ли дошла?

Мария опять смущенно улыбнулась и зашла в избу.

В гештальте это бы назвали дефлексией, то есть защитным механизмом психики, когда вместо одного чувства, в данном случае страха, человек расходует энергию на какое-то иное действие, и так рассеивает импульс. В этот момент Маша подменяла свой страх улыбкой, который на самом деле никуда не исчезал, а таился в теле, напрягая ее мышцы, так что открывала она дверь без благодушного расслабления и не под ощущением интереса от предстоящего приключения, при этом не осознавая в полной мере своего состояния. Она ж типа улыбалась, что в принципе не соответствовало ситуации.

В доме был полный мрак. Когда дверь захлопнулась за Павловой, та вздрогнула и побоялась попятиться назад, настолько у нее в этот момент сбились все ориентиры в пространстве. Пришлось сделать вдох и длинный выдох. Ощутить пол под ногами, вспомнить, что ещё шаг назад она была на свету, а не в темном помещении, а значит выход рядом.

Вытягивать руку вперёд совершенно не хотелось, так как в голове мелькали страшилки от возможности пощупать так огромных пауков или змей, а то и призраков, в лучшем случае сломать ногти о ближайшую стену. Сложно было утихомирить фантазию и объяснить, что вряд ли дед из сна отправил ее в террариум, и вообще всегда можно по-быстрому проснуться.

Медленно-медленно она все же вытянула руку вперёд и сказала «гребень». Ее ладонь отяжелела под ощущениями чего-то холодного. С одной стороны, гладкого, с другой, заострённого на краях множественных зубцов.

Маша прижала пальцами гребень к ладони, чтоб не потерять его, повернулась, как ей показалось на сто восемьдесят градусов, нащупала чуть правее дверь, все же разворот ее был не точен, и вышла на свет, жмурясь от солнца и прикрывая рукой глаза.

– Не отгораживайся от солнца рукой, не гони его из своей жизни, лучше поклонись ему, пока глаза не привыкли к свету.

– Хорошо, – согласилась Павлова и поймала себя на мысли, что сейчас она, как и ее клиентка Даша, со всем беспрекословно соглашается, а ещё на девочку пеняла.

– Расчеши гребнем мои волосы и бороду. Да поосторожнее, они много веков не чесанные.

Чуть поколебавшись, Павлова повиновалась воле деда. Когда люди говорят так спокойно и в повелительном наклонении, создаётся ощущение, что они имеют полное право так говорить, и этим словам стоит подчиняться, однако не всегда все так на самом деле. Порой в них говорит не уверенности в правоте или знание, а раздутое самомнение. Впрочем, в этой просьбе Маша не усмотрела ничего дурного, пока не начала расчёсывать деду седые жёсткие волосы.

Иногда казалось, что гребень только мешает, приходилось пальцами распутывать колтуны. Когда же работа была закончена дед снова повелел:

– Благодарю тебя. Но это лишь часть дела. Теперь собери каждый упавший волос, иди к яблоне и закопай их по одному вокруг неё в ее корнях. Рой землю голыми руками, пот со лба не вытирай, пусть капает на землю и поливает ее. После закопай и гребень. А как закончишь, встряхни руки один раз, грязь вся с них и слетит. Затем смотри, что будет. Коль увидишь чудо, бери то, что увидишь, и возвращайся. Будет и тебе награда.

Павлова снова согласилась. Собирая белые волосы с тёмной земли, она размышляла, отчего же согласилась? Потому что сон или потому что обещана неведомая награда? Когда рыла землю, ломая ногти, и закапывала волосы, жалела, что согласилась. Вместо слез, капал пот с ее лба, только было уже жаль бросать задуманное. Могла ли она все же отказаться от просьб деда? Насколько это было бы правильно, в соответствии с обстоятельствами и ее желаниями, или ей все же доставляло некое удовольствие эта сказочная игра?

Так в мысленном разладе и прошли ее труды, а как закопан был гребень и окончена работа, вышли и все мысли, остались лишь усталость в теле и удовлетворение от сделанного.

Маша стряхнула руки, мелкие комочки грязи полетели в сторону сухой яблони, облепили ее ветки, вдруг превращаясь в зелёные листья и розовые цветки. Она ахнула, застыв перед яблоней в удивлении. А дерево не застыло, из цветков завязались яблоки, они быстро зрели и краснели, пока буквально за минуту не развесили по всему дереву свои спелые бока.

«– Да, ради такого чуда можно было и землю рыть голыми руками», – подумала Павлова, срывая яблоко с ближайшей ветки.

Этот чудо-плод она отнесла деду. Тот откусил кусок и отдал Маше яблоко обратно, попросив ее откушенной частью провести по рукавам своей же рубахи в области запястий, что она и сделала. И произошло новое чудо. Яблочный сок не пачкал одежду, а обогащал ее геометрическим орнаментом из красных и золотых нитей.

Пока Павлова дивилась происходящему, она пропустила как дед сбросил свою старость и простые одежды и превратился в статного мужчину лет пятидесяти в белой рубахе, широких штанах, заправленных в красные кожаные сапоги, в красном плаще, расшитом по краям золотыми нитями, скреплённый у плеча золотой брошью, а из-под плаща виднелся пояс с золотыми бляхами и резная рукоять стального меча. Волосы его потемнели, простой обод превратился в золотой. И шея мужчины была обвешана каменными бусами да цепями из драгоценных металлов, а на руках красовалось несколько перстней с огромными камнями.

Ветхая изба выросла до двухэтажного терема с резными наличниками и фасадом.

– Теперь тебе точно пора, – заключил мужчина, глазами улыбаясь Маше.

– Как вас зовут? – замешкалась Павлова.

Бывший дед неодобрительно покачал головой, шумно выдохнул, да так сильно, что порыв ветра отодвинул Марию прямо ко входу в сад. Но ветер сжалился над ней и шепнул ей на прощание имя божества, с которым она повстречалась – Перун.

«– Это ж кажется главный славянский бог, типа Зевса у греков», – подумала Павлова возвращаясь в сад и, захваченная своими мыслями, не заметила, как уткнулось носом в мамонта. Так внезапно, что проснулась, снова лёжа на животе и упираясь носом в подушку.

Глава 5

Наташа пришла на прием в белом платье с принтом из красных цветов. В красных туфлях на каблуках и красной помадой на губах.

«У меня было когда-то похожее платье и такая же точеная фигура – до родов. Жаль пришлось отдать это платье, раз уж не похудела и за пару лет», – позавидовала Маша клиентке.

Наталья села в кресло, закидывая нога на ногу, и начала многозначительно молчать.

Маше стало очень неуютно в своём же кабинете, своем платье, если не сказать больше, в своём теле. Будто она была обязана по взмахну ресниц понять потребность клиента и выдать правильную речь в соответствии с предугаданными обстоятельствами. Вот только это была их вторая встреча и правила консультации были обозначены: «Это время клиента», а не игра «Угадайка».

« Хотя, что это я? – осекла себя Павлова. – Есть клиенты, которым я и на первой встрече и на второй помогаю разговориться. Они стесняются, им трудно в чем-то признаться или они считают себя недостойными внимания. Здесь же нечто иное. Я так образно отстраиваю свои границы и не вхожу в игру клиентки, не давая ожидаемого, пусть и бессознательно с ее стороны, отклика.

– Вот скажите мне как психолог, – наконец начала Наташа. – Что меня ждёт, если я оставлю ребёнка.

Маша порадовалась, что ей пришлось подавить улыбку, а не злость, после такой-то фразы. Ах, это речевой оборот «ну ты ж психолог», в разных его интерпретациях – как красная тряпка для быка для начинающего психолога. У нее есть несколько подтекстов. Первое, обесценить психолога как специалиста, иногда подготовить почву для обесценивания. Тогда появляется злость. Второе, получить бесплатную консультацию вне кабинета. Ведь может появиться импульс помочь.

Павлова первое время часто попадала на эту уловку – помочь бесплатно, объясняя себе свой альтруизм желанием большей практики, пока не поняла, как зря растрачивает себя и снова и снова получает обесценивание, вместо адекватной благодарности.

Однажды она болезненно уткнулась как в стену во фразу очередного просящего совет: «Как здорово, я уже планировал пойти на сервис «Сознание» за консультацией, а ты сэкономила мне три тысячи. Спасибо».

И все. Человек просто сказал спасибо за информацию, которая, по его мнению, могла стоить три тысячи. То есть она не заработала этих денег, хотя по-честному поделилась своими знаниями и умениями, которые являются ее рабочим инструментом и за получение которых она заплатила временем и деньгами, расходуемыми на обучение. И тут в голове Павловой возник интересный вопрос: может ли она работать бесплатно? Насколько у неё самой идут хорошо дела, чтоб заниматься благотворительностью?

– Что ждёт Наталью, если она оставит ребёнка? – мысленно напомнила себе Маша вопрос клиента, чтоб ответить: – Извините, сегодня карты таро остались дома. Не смогу вам подсказать.

– Вы что издеваетесь? – возмутилась клиентка.

– Нет, – покачала головой Мария. – В шутливой форме объяснила вам, что не занимаюсь прогнозами будущего.

– Так мне не смешно, – ядовито бросила Наташа.

– Да, и хорошо, что вам не смешно, и хорошо, что вы в контакте со своей злостью. И выдерживаете это и не выбегаете из кабинета или не пытаетесь ударить меня.

– Так я деньги заплатила! – возмутилась Наташа. – А ударить? – поморщилась она.

– И чего бы вы хотели получить за ваши деньги?

– Сочувствие! – огрызнулась клиентка.

Маша мысленно выдохнула, потому что теперь становилось легче работать, зная, чего ожидает клиентка и зная, что та плохо относится к рукоприкладству и насилию:

– Наталья, мне очень жаль, что вам приходится одной решать, оставлять вам ребёнка или нет. Это должно быть очень тяжело.

– Вы издеваетесь? – не могла успокоиться и понять Наташа.

– Нет. Говорю искренне. У вас не тот случай, когда беременность долгожданная или ожидаемая, вы не замужем и вам не подходит предполагаемый отец ребёнка, если ничего не изменилось со времён нашей прошлой встречи. Вам сейчас сложно. Я это вижу и сопереживаю вам.

– Я не вижу вашего сопереживания.

– Как я могу проявить его, чтоб вам оно стало заметно?

– Только без объятий, – заранее остановила ее Наташа.

– Хорошо, конечно. Я не буду вас трогать без вашего согласия.

– Отлично, – выдохнула Наташа и наконец расслабилась. – Вам правда жаль?

– Да.

– Но это ведь не жалось?

– Нет, это именно сочувствие в вашей непростой ситуации. Не думаю, что вам нужна моя жалость.

– Спасибо, точно нет. Так что мне делать со всем этим?

Маша постаралась сказать следующую фразу одновременно и твёрдо и мягко:

– Это очень личный вопрос, на который я не могу дать ответ за вас, но я бы хотела сделать все возможное, чтоб вы нашли свой ответ.

– Нашла свой ответ, – завороженно повторила клиентка. – А какие могут быть варианты?

Продолжала затягивать Наташа в свою игру психолога, и та в этот раз поддалась ей:

– Вы можете сделать аборт и жалеть об этом всю жизнь или забыть от этом, или радоваться, что решились на аборт. Вы можете родить ребёнка и воспитывать его, или оставить его в детском доме, найти бездетную семью и предложить им ребёнка, типа как суррогатная мать, ещё и денег заработаете.

Наташа напрягалась.

– Можете продать на органы, хотя вообще-то это подсудное дело. Ещё …

– Ещё?! – с обескураженность улыбкой воскликнула Наташа. – Вы снова шутите?

– Пошутите со мной, вам станет легче. Придумайте тоже какой-то нелепый вариант. Например, родить и подсунуть ребенка отцу. Был какой-то фильм на эту тему. Могу найти его название. Будет вам инструкция к действию.

– Мария, о чем вы? – в конец запуталась Наталья.

– Перебираю всевозможные варианты как вы и просили.

– Так они абсурдны!

– Да, большая часть из них полный бред. Но ведь что-то вас зацепило?

– Да! Отдать ребёнка на органы! Как вы такое вообще могли сказать?

– Сказала именно потому, что вы так никогда не сделаете, однако это явно привело вас к пониманию… – Маша сознательно замолчала.

– Если я все же выберу оставить ребенка, я точно хочу, чтоб он был счастлив.

– И как вам этот вариант?

– Я подумаю над ним. А это точно психологические методы?

– Да, это метод парадоксальной интенция в логотерапии. Хотите, поизучайте на досуге.

– Поизучаю, спасибо. Потом вам расскажу.

«– Потом, – эхом повторила про себя Маша. – Значит придёт ещё. Нарциссическая броня пробита. Быстро, однако. Вероятно, уже очень сильно припекло, что и защиту клиентка сразу включила и готова была ее быстро начать отключать».

– Хорошо, буду рада вас видеть снова.

– Правда?

– Честное пионерское!

– Вы снова?! – заулыбалась Наташа.

– Как раз научите меня говорить вам так, чтоб вы верили в слова.

– Хм… Я и сама не знаю, что вы должны говорить.

– Хороший повод для исследования, – кивнула Павлова.

***

Мария выходила на улицу буквально на десять минут в перерыве между приемами, чтоб сменить обстановку, как по возвращении увидела между дверью и дверной ручкой одинокую белую розу.

« – Белая», – с удивлением прошептала про себя Маша.

Вряд ли Ярослав думал о значение белой розы, которое сейчас вспомнила Мария. Однако, она-то это знала и буквально один цветок, подаренный Яром, человеком, не признающий в повседневности нежность и ласку, взбудоражил в ней множество противоречивых чувств.

Роза издавна считалась царицей цветов. А белая роза символизировала непорочность, которую охраняли шипы на стебле.

В Индии когда-то существовал закон гласящий, что каждый, кто принесёт царю розу, может просить у него все, что только пожелает.

Быковский явно хотел напомнить о себе. Так мило с одной стороны и так явно нарушая личное пространство Павловой, совершенно не стесняясь показать, что он знает, где она работает и знает, когда она куда-то выходит.

«– И что же мне со всем этим делать?» – задала сама себе вопрос Мария, выдохнула, забрала цветок и, войдя в кабинет, переключилась на мысли о работе.

***

– Маша, я на тебя злилась – широко улыбнувшись, задорно произнесла Глаша.

Она одна из немногих новых клиенток, которая садилась в белое кресло со всем комфортом, явно не притесняя себя и не ограничивая в чем-либо.

Однако, как и во фразе Глафиры, так и в ее позе, чувствовалась некая фальшь.

Не было в ее позе благодушной расслабленности.

Что до фразы? Кто же говорит о злости с широкой улыбкой? Это попытка смягчить проявление негативной эмоции? Или снисхождение? Или невозможность проявить злость прямо? Неудачный ход, потому как слишком легко можно перевести все в веселую болтовню, не дойдя до сути. И тот, к кому обращена была злость, ничего не поймёт, а тот, кто пытался рассказать о своей потребности, получит еще и досаду, что разговор вроде как был, а по итогу – ничего.

Маша вскинула брови и немного поджала губы, всем своим видом задавая вопрос: «почему?».

– Что за фильм ты мне посоветовала? – развела руками Глаша, снова улыбаясь. – Мыло мыльное. Этот главный герой, ну которого играет Николас Кейдж, меняет пентхаус в центре Нью-Йорка на подгузники в пригороде? Серьезно? Типа с милым рай и в шалаше – это ты хотела мне донести? Поумерь свой аппетит?

– Я хотела узнать твое мнение о фильме. Люди очень разные и каждый находит в нем что-то свое. Или не находит. Ты досмотрела до конца?

– Конечно!

– Почему?

– Ты попросила, я сделала.

– Я предложила тебе его посмотреть, как домашнее задание, при этом я не настаивала, что все домашние задания обязательны к исполнению.

– Как это понимать?

– У меня нет задачи заставить тебя делать то, что ты не хочешь. Ты имеешь право не делать то, чего тебе не хочется, даже если я об этом прошу. Знаешь, я наоборот буду радоваться, когда ты мне будешь говорить, что тебе подходит, а что нет.

– Я запуталась. А кто сейчас здесь главный?

– Главная здесь ты, а я ведущая.

– А это разное?

– В данном случае да. Аллегория, конечно, не идеальна, однако все равно подходит. Представь, ты пришла на массаж. Лежишь, расслабляешься и ловишь ощущения, а я массирую в соответствии с твоим запросом, где больше болит или, просто, где требует внимания.

– И как я здесь должна расслабиться, если мы возвращаемся из аллегории в контекст терапии?

– Быть честной, вернее, естественной в своих чувствах и проявлениях. Потому что здесь для меня нет правильных или не правильных чувств, каждое проявление тебя важно и раскрывает тебя для меня и тебя для себя самой, что ещё более ценно.

– В каком смысле раскрывает меня для себя самой?

– Есть парадоксальная теория изменений, которая говорит нам о том, что изменения происходят тогда, когда человек становится тем, кем он есть, а не тогда, когда он старается быть тем, кем не является. Пожалуйста, не подумай, что это про какое-то враньё или недосказанность. Это про знакомство человека с самим собой и понимание тех обстоятельств, в которых он сейчас. Когда человек начинает называть вещи своими именами, без аллегорий или придания чему-то социально-одобряемой формы. И здесь ровно то пространство, когда я буду рада, если ты не будешь стараться, а будешь просто быть в моменте. Да, пространство в некотором роде искусственное, так возможно не получится вести себя вне этой комнаты, но это ведь не значит, что нужно совсем отказываться от подобного вполне полезного опыта. Как тебе то, что я сейчас сказала?

– Нужно переварить, – озадаченно произнесла Глаша.

Маша по-доброму улыбнулась.

– Что? – смутилась клиентка.

– Радуюсь. Для меня ты сейчас очень естественна и красива.

– Красива? – удивилась Глафира. – С таким, вероятно, перекошенным от замешательства, лицом?

– Я так не вижу тебя. Я вижу естественную красоту в эмоции.

Глаша недоверчиво сдвинула брови.

– Какая сцена в фильме более всего запомнилась тебе? – спросила Павлова.

– Тот момент, когда к Кейджу приходит его реальная девушка. В Рождество, такая красивая, в сексуальном наряде под пальто. А он, дурак, бежит куда-то искать свою женушку из сна.

– Ты так рассказываешь, что мне становится неприятно.

– Да, мерзко! Называй вещи своими именами, – хмыкнула Глаша. – Так ты просила, да? – на миг сменила эмоцию клиентка, дав комментарий с улыбкой. А после продолжила с возмущением: – Она нашла для него время в Рождество, он сам ее попросил об этом, девушка подготовилась, а он сбежал. Вот как его назвать?

– Как?

– Ладно, это же фильм, – шумно выдохнула Глаша.

– В реальности ты с похожим сталкивалась?

– Так меня, конечно, не бросали…, – хмуро отозвалась Глафира. – Ладно, что это мы?! Что ты видишь в этом фильме? Он тебя цепляет?

– Цепляет. Я вижу там… прохождение кризиса среднего возраста, – хотелось сказать Павловой, однако она нашла своим мыслям более подходящую форму: – Я вижу там способность человека меняться и изменять свои приоритеты в соответствии со своими личными предпочтениями, имея свое мерило, что такое хорошо, а что такое плохо.