А что скажет психолог?

– С милыми дамами только честно, – учтиво поклонился ей Шишкин. – И вообще, зовите меня Лёшей.

– Леша, так зачем же мне проходить, если вы вознамерились меня запутать?

– Так как же можно распутаться, если не плутать, а просто сидеть на месте?! – искренне удивился он. – И вообще, поможете мне выбрать украшения для этой ели, – вскинул он рукой на правое дерево. – А то вход какой-то не оригинальный. Или для этой? – задумался Леша, рассматривая левую елку как в первый раз. – Что скажете? Подходит ли сюда вот этот красный шар?

Неожиданно в руке у Господина Шишкина материализовался алый елочный шарик с золотой веревочкой. Да по неосторожности Леши, стал падать из его руки, как в замедленном кино. Павлова подалась вперед на три шага, будто могла остановить падение новогодней игрушки, но шарик исчез, так и не достигнув земли.

– Маша, ну что вы. Это я по своей беспечности наколдовал не ту вещицу. Летом же шишки да ягоды, а не шарики-фонарики. В общем, я исправил свою ошибку и развеял этот шар. На елках будут золотые шишки, – театрально развел руками Шишкин, лишь громогласного «вуа ля» не хватило. – Да обернитесь вы, и посмотрите, раз уж все равно зашли. Я все решил. Будет так!

Тут Мария осознала, что и правда очутилась внутри парка.

– Хорошая вы Маша, не всегда это хорошо. Так что придется вам попутешествовать по моим владениям, в поисках правильной дороги. Исправляйте свою ошибку, назад через этот вход пути нет, – мило улыбнулся он во все зубы, а елки увеличились в размере и сомкнулись ветками. – Или обычные шишки на них повесить, а то как-то помпезно получается? – погладил бороду Господин Шишкин, протяжно размышляя вслух. – Да погодите просыпаться, – вновь вспомнил он про Павлову. – Возьмите этот пояс, расшитый красной нитью, чтоб украсить ваш наряд и чтоб убедиться, что я с добрыми намерениями. А то ходить тут не подпоясанной не по-людски как-то, да и опасно. Что я попрошу у вас за это? Испеките-ка дома…

Что нужно было испечь, Маша не успела расслышать, проснувшись так не вовремя.

***

Даша ютилась на краешке большого белого кресла и мяла свои руки как тесто для хлеба. Маша смотрела на нее и думала, что никогда не пекла дома хлеб, а ведь в этом есть что-то магическое, когда дом наполняется ароматом свежеиспеченного хлеба. «Может стоит купить хлебопечку и отрастить попу до сорок восьмого размера, все равно одинока… Да, что это я, передо мной сидит девочка, а я ее не замечаю. Почему так, если рассматривать это как феномен?»

– Мне очень неуютно, – заерзала Дарья на кресле.

– Сидеть как вы сейчас сидите? – намекнула Павлова.

– Нет, – покачала головой клиентка. – Мне стыдно перед вами за свою скрытность.

– Почему? – искренне удивилась Мария. – Даша, я не считаю, что вы скрытничаете, это наша вторая встреча. Вы имеете право говорить то, что вы сочтете нужным и когда сочтете нужным. Если вам захочется, чтоб мы молчали всю встречу, может быть и так. Для меня главное, чтоб вам здесь было комфортно. Что я могу сделать для вас, чтоб вы смогли почувствовать себя лучше в этом кабинете и в моем присутствии?

– Нет, дело не в вас. Это я не могу рассказать вам про него.

– Не говорите. Или это как-то важно?

– Все считают, что он мне не подходит. И теперь радуются, что мы расстались. А мне не радостно. И друзья и мама – все рады.

«Хорошая поддержка у девочки в окружении," – подумала Мария.

– Вы считаете, что вам должно быть радостно после расставания со своим парнем? – не сумев скрыть удивление, спросила Маша.

– Должно быть. Мы не подходили друг другу, – глухо и тихо зазвучала Даша, словно уменьшаясь в размерах.

– Сколько вы были вместе?

– Почти три года.

– Он был вашей первой любовью?

– Да.

– Мне очень жаль, Даша, вам должно быть сейчас очень тяжело. Вы расстались с человеком, которого любите или любили, не знаю, как правильнее сказать. И это печально, даже если все остальные считают, что все к лучшему. Очень печально и больно потерять любовь.

Даша не плакала, только опустила глаза. Руки безвольно лежали на коленях.

– Мы пошли с мамой к гинекологу после…

Даша замолчала, а Машу пригвоздило к креслу в ожидании какого-то жесткого откровения. Голова мгновенно стала тяжёлой, будто это напряжение не давало душе выскочить из тела. Какой-то части Марии так не хотелось, ощущать телесных проявлений от предстоящего разговора. «Держи паузу, – напоминала себе Павлова. – Держи паузу. И не улетай. Ты сейчас нужна здесь».

– Когда врач узнала, кто мой бывший парень, она сказала, что лучше сдать много анализов, и на ВИЧ, и на сифилис, и на…

Даша закрыла глаза и ее руки чуть стали вздрагивать. Маша же почувствовала, прилив крови к голове и сжатую челюсть. «Гребанные тетки!» – про себя выругалась она.

– Я не хочу говорить, как его зовут, – тихим шепотом продолжила Даша. – Вы скорее всего знаете его. Его все здесь знают. И не с лучшей стороны.

– Не говорите, Даша, если не хотите, – тихо ответила Павлова. – Вы имеете на это полное право. Ваша мама тоже была в кабинете?

– Да.

В добавление к уже имевшимся чувствам, Маша почувствовала тошноту, и не смогла сдержаться:

– Господи, милая девочка. Я сейчас испытываю невероятную злость по отношению к вашей маме и врачу. Так не должно быть. Это ужасно не справедливо по отношению к вам.

Дарья в испуге подняла глаза на Павлову и с недоверием смотрела той прямо в глаза.

– Простите, что напугала вас, – выдохнула Маша.

– Вы правда так думаете? – не верила Дарья.

– Да. Вам более шестнадцати лет, значит вы имеете право решать самостоятельно, сдавать вам анализы на ВИЧ или нет, делать это анонимно или открыто. Вы имеете право на это по закону. Вам же сейчас не нужна была госпитализация, чтоб сдавать эти анализы для больницы?

– Нет.

– Беспокоило ли вас что-то по гинекологии? Какие-то лишние выделения или нечто подобное?

– Нет. Мама сказала, что лучше сдать анализы, чтоб быть спокойнее.

«Кому, блин, быть спокойнее?» – бушевала буря внутри Павловой, однако наружу она выдавала социально приемлемые ответы.

– Мне очень жаль, что сейчас я вам рассказываю о ваших правах, а не доктор в кабинете перед тем как получить у вас письменное согласие на забор анализов. В кабинете, в который вы имели право зайти самостоятельно, без мамы. Как и решать изначально, нужно ли вам сдавать анализы или нет.

Дашу чуть заметно затрясло.

– Вы думали, я вас буду осуждать?

Даша кивнула, не поднимая глаз.

– Нет, Даша, не буду. Мне хочется вам помочь, как-то поддержать вас. У вас сейчас очень непростой период. И какое-то время будет точно не до радости. Вы расстались с любимым человеком. Нормально, что вам от этого плохо, даже если для вашей будущей жизни – это хорошо. В идеале, стоит отгоревать эти чувства, чтоб они не мешали потом вам завязывать новые отношения. Что бы я сейчас могла сделать для вас, чтоб вам стало легче: рассказать теорию, обнять вас, послушать, разрешить покричать, поплакать или позлиться?

– Вы меня не осудили. Для меня это уже много.

– Я вам точно не судья. Никому не судья. По мне слишком тяжелая ноша судить кого-то.

– Но у вас вряд ли такое было, – оценивающе посмотрела на Марию Даша.

– Было, – чуть улыбнулась Павлова. – Я по юности тоже встречалась с плохим парнем.

Даша чуть заметно встрепенулась, немного расправила плечи, и переместила попу с края на центр кресла.

«Благими намерениями, вымощена дорога в ад», – думала Мария после встречи с Дарьей. Она не осуждала ни мать девочки, ни гинеколога, однако все еще испытывала злость и отвращение.

«Следующая клиентка. Двадцать минут» – напомнила себе Дарья, стряхивая с себя остатки Дашиной истории, как снег, упавший на голову. Помассировала лоб, особо не помогло.

Тогда Маша начала останавливать свой взгляд на предметах. Красный ковер с витиеватым узором на полу – это раз. Позолоченный подсвечник, напоминающий полый додекаэдр с множественными пятиугольными отверстиями – два. Розовая ручка с наконечником зайчик, лежащая на столе – три. Темно синяя книга на книжной полке с желтыми буквами «Кризис в созависимых отношениях» – четыре. Стакан из зеленого стекла на ножке с ромбовидным рисунком на гранях – это пять.

Теперь четыре сенсорных ощущения. Нежное касание ткани трикотажного черного платья – раз. Ощущение бусинок браслета из авантюрина… Телефон Маши завибрировал, отрывая ее от упражнения.

– Мария Анатольевна, здравствуйте! У нас есть подозрения, что Даниил приболел. Вы можете забрать его домой? – послышался в трубке голос воспитательницы из детского сада.

– Что именно случилось? – напряглась Маша.

– Температуры вроде нет, но говорит, что у него слабость. Играть не хочет, просится полежать.

– Я смогу забрать его через два часа. Если это возможно и нет острой необходимости. Мне еще доехать до вас.

– Думаю, да, это возможно, спасибо!

– И вам, – с грустью заключила Маша.

Она не думала, что это реальная болезнь, потому что еще утром сын очень не хотел идти в детский сад, пытаясь всеми правдами и неправдами остаться дома, а теперь еще это. Хотя и совсем исключать болезнь она не могла, не видя перед глазами ребенка. Впрочем, если никто прямо сейчас не умирает, она успеет принять последнюю клиентку, которую ей крайне нежелательно было отменять, как человека в депрессивном состоянии средней тяжести по Беку, и поедет к сыну. А вот на групповую супервизию она теперь не пойдет. И свидание накрылось. Можно отменять приезд мамы, которая должна была посидеть с Данькой, что уж теперь.

***

– А-а-а, – успела лишь протянуть Павлова вскинув наверх указательный палец правой руки, заходя в «Зефир».

– Он за вашим столиком, – кивнула девушка-хостес, имя которой Маша безуспешно пыталась запомнить. Какое-то восточное и цветочное.

«Айгуль, Алгуль, Алмагуль? Да, какая разница», – отмахнулась от мыслей Мария, подойдя к столу, но не присаживаясь за него.

Она облокотилась локтями на высокую спинку кресла, так что оно встало преградой между ней и Ярославом, а вот ее попа немного подалась назад, показывая свои очертания через тонкое черное платье, которое до этого не обтягивало ее фигуру, а теперь раскрывала большую часть изгибов тела.

– Мне сказали это наш столик. Как звучит!? – хмыкнула с загадочной улыбкой Маша.

– Привет, – только и ответил Ярослав, отодвигая в сторону чашку с чаем, которую до этого вовсе не держал в руках.

Маша улыбнулась шире, неосознанно вуалируя этим свое волнение. Дыхание ее стало более глубоким и явным, на длинном вдохе она чуть заметно прикрывала глаза и приоткрывала рот.

Яр продолжал молча смотреть Маше прямо в глаза, а единственным его проявленным движением было хлопанье век.

– Хм…, – позволила Павлова взять смущению вверх над собой и почувствовать, как живот наполняется мурашками, которые заполняли все больший и больший объём ее тела, так что ей пришлось переступить с ноги на ногу и на мгновение сжать промежность, чтоб подавить возбуждение и начать разговор: – Я не приду сегодня.

– Уже пришла, – кивнул ей Яр.

Маша усмехнулась. Как же ей было вкусно говорить так с Быковским. С одной стороны, она понимала его невероятно хорошее отношение к ней, и даже больше, знала о его любви к ней, с другой стороны, эта сухость разговора, вбрасывала в сознание диссонанс, как неожиданные ноты в музыке, что лишь потом, через мгновения понимаешь, как они были кстати и как они взбаламутили что-то на самом дне души, меняя химические процессы в теле так, что начинало кружить голову.

– Я не приду в шесть, – собралась Маша и ответила. – Данька заболел. Поеду забирать его из садика.

– Едем вместе, – кивнул Яр.

– Нет, – твердо произнесла Павлова, резко останавливая все игривые процессы внутри себя, будто мгновенно трезвея. – Я не хочу, чтоб вы пока виделись.

– Я скучал и по нему тоже.

Уголки губ Марии опустились, а сама она обошла кресло и опустилась на него.

– Нет, Яр. Даня не твой сын, и мы оба это знаем. Сначала мы с тобой разберемся, что между нами, а потом уже все остальное.

– И когда начнем разбираться? – согласился не продолжать тему Ярослав, одновременно воспользовавшись моментом прояснить ситуацию.

– Я напишу. Пока не знаю, что у меня со временем.

– Хорошо, – кивнул он, и вдруг кинул недобрый взгляд на официанта, чтоб тот не подходил. – Ты же знаешь, я не потерплю измену.

– Знаю, – согласилась Мария, принимая более удобную позу на кресле и мимикой и жестами показала театральное удивление, мол, с чего такой разговор.

– То, что ты не так давно сделала пока мы были не вместе, точно больше невозможно.

– А-а-а, ты об этом, – закололо правый бок у Павловой, под воспоминания о ее похождениях. – Оно и к лучшему, что ты знаешь, не придется устраивать вечер откровений.

В глазах его читалось «зачем?», виделись проблески злости в мимике, впрочем, нужно было отдать ему должное, он продолжал молчать.

– В тех промежутках жизни, когда мы были вместе, я никогда тебе не изменяла.

– Я на всякий случай предупредил.

– Хорошо, – внутренне напряглась Маша, а внешне поставила правую руку локтем на подлокотник и прислонила к ней голову, большой и указательный пальцы поддерживал щеку, безымянный же проник в уголок рта.

– Тебе ничего не будет, – продолжил спокойно Яр. – А того, кто посягнет на мое, я убью.

– Мне не нравится формулировка. Мое-твое, – поежилась Маша, сдерживая волну жара начавшуюся внизу живота и упершуюся в какой-то ком в горле, и разминая шею свободной рукой, продолжила: – С этим нам еще предстоит разобраться: твое-мое, да ё мое. Однако смысл твоих тревог понятен и принят к сведению.

– Что? – возмутился Яр.

– Да ну тебя, испортил такой сладостный момент, что уже ничего не хочу, – расстроилась Маша, давая волю чувствам.

– Что не хочешь? – обескуражено спросил Быковский, ужаленный ее словами.

– Тебя сейчас не хочу, – прошептала, как прошипела Маша, подаваясь вперед, так что они оказались лицом к лицу.

– Даже так? А хотела? – не понял Яр.

– Мне пора, – как ни в чем не бывало улыбнулась Маша и поднялась.

– Павлова, что сейчас было? – бросил он вдогонку, уходящей Марии.

Та на мгновение остановилась, встала в пол оборота, поправила рукой волосы и шумно выдохнув сказала:

– Хотелось, Яр. Очень даже хотелось в начале разговора, – напоследок одарила его улыбкой и зашагала к выходу.

«Ну все, контрольный выстрел, – усмехнулась про себя Маша. – Теперь я точно попала», – взволновано продолжила думать она, проходя мимо окон кафе, да не глядя на них. Эмоций и так было в избытке. Сердце колотилось, лоб морщился, голова гудела. Только был в этом какой-то необъяснимый кайф.

«Попала».

Глава 4

– Привет! Спасибо, что нашла сегодня для меня время, – начала Павлова, глядя на женское изображение на экране своего телефона.

Там была Вера Истомина, ее первый психолог, с которым она захотела остаться в длительной терапии. В жизни Маши было много разных терапевтов, однако с другими ее хватало на один-два раза, не более.

– Вам нужно на терапию, а не на семинар. Знаний у вас и без того хватает, – сказала как-то одна милая женщина в очках, ведущая встречу о чувствах. – Лучше гештальт, или эмоционально-образную терапию, может и вовсе танцевальную. Не логикой, Маша, не логикой, – участливо покачала она головой. – Хотя нет, не танцевальную, вам нужна именно личная терапия. И избегайте расстановок, вам это совсем ни к чему. Напишите мне, я поищу для вас терапевта.

Маша без надежд согласилась, долго рассматривала фото психологов из списка на их страницах-визитках в интернете, выбрала Веру, а через пару месяцев поверила с ней в целительность личных бесед.

В терапию приходят «…за возможностью побыть собой. Быть живым человеком рядом с живым человеком», – вспоминала Павлова слова Виктора Кагана.

Теперь она иногда смеялась в обществе психологов, что своему терапевту платит за одну единственную фразу: «С тобой все нормально».

Одна организация их встреч, а вернее полное отсутствие этой организации и строгих договоренностей, кроме ограничения времени для беседы в один час и стоимости оплаты, для Маши – правильной девочки, была целебной.

Конечно, Павлова, давно знала золотые стандарты идеальной психотерапии: встреча один раз в неделю, в определенные день и время, закрепленное за пациентом, длительность от сорока пяти минут до часа, в перерывах между встречами общение не ведется, за исключением обсуждения технических моментов отмены или переноса встречи. Пропуски оплачиваются.

Только эти стандарты глушили ее чувства, которыми нужно было делиться строго по расписанию, к тому моменту, она обычно уже успевала замести их в самые укромные уголки души, а потом логично рассказывать о своих заключениях или просто приключениях в течении недели.

Вера подарила ей свободу, доверяя ей и предчувствуя, что Маша настолько корректна, что никогда не позвонит ей ночью, не оставит сеанс безоплатным или не исчезнет, не попрощавшись.

Маша имела возможность написать своему психологу просьбу, найти для нее ближайшее свободное время для встречи. И оно обычно находилось в течении последующих трех дней. Или не находилось за редким исключением. Этот риск Павлова брала на свой счет и готова была мириться с его последствиями.

– Привет, – кивнула Вера с экрана Марии.

– У меня две темы, которые я хочу обсудить и не знаю с какой начать. Для меня сложны обе. Хотя… смотрю на тебя и, аж, мурашки по коже, – Маша потерла виски и взъерошила свои волосы. – Мне не хотят засчитывать работу с тобой в институте. Настаивают, чтоб я сменила терапевта. Я просто в шоке! Если я не сделаю это в ближайшее время, я не наберу потом необходимое количество часов личной терапии за оставшееся время учебы. Я не знаю, что мне делать?! Я выбирала этот гештальт-институт, именно потому что ты в нем работаешь и являешься рекомендованным терапевтом. А теперь такое!

– Мне жаль это слышать, Маша, – с сочувствием произнесла Вера. – Тебе удалось поговорить с руководительницей программы, как ты планировала?

– Да, она пытается меня убедить, что если я не пройду очную терапию, и продолжу работать с тобой онлайн, то не буду иметь представления о нормальной гештальт-терапии. Что это ради моего блага. Но, Вера, – чуть повысила голос Маша, а потом снова вернулась к более или менее спокойному тону: – Я не могу сейчас менять терапевта. Я не хочу менять терапевта. Выстраивать новые отношения – мне сложно, если сказать невозможно. Да я только пересказывать свою судьбу ему буду первые двадцать встреч. Я не могу менять терапевта, особенно сейчас. Это издевательство надо мной, а не польза. Боже, я не понимаю, что происходит. Они же вроде психологи, с большим стажем работы, и творят такое. Ну как?!

– Почему ты сказала, особенно сейчас?

– Не считая моей депрессии, если ее вообще можно уже не считать, как привычную, в моей жизни снова появился Ярослав, я говорила тебе о нем, помнишь?

Вера кивнула.

– И при всей радости этого момента, я предвкушаю и большие трудности. Он человек не легкий. И меня сильно расшатало в мыслях от желания сбежать от него, до съехаться в тот же миг. Но я держусь и даю себе время и право пока не принимать решений. Хотя, что я вру себе и тебе, я уже начала с ним сближаться. Ну, не могу я сейчас поменять терапевта. Я к тебе привыкла. Я не хочу. И бросать институт не хочу. А как учиться, если мне дальше не пройти нормоконтроль, и я не получу допуск к экзаменам? Какой тогда смысл?

– Интересный ты задала вопрос, – подхватила психолог. – Какой смысл ты вкладываешь в свою учебу?

Маша призадумалась, перед тем как ответить:

– Ты права, что дело не только в этом, мне очень не нравится организация процесса в институте. Мне есть с чем сравнить, я много где училась, и это обучение похоже на неуважение к своим студентам. Четких правил нет, вечно что-то меняется. Даже даты семинаров могут переноситься чуть ли не за две недели до начала. Лекции тут начитывали онлайн, до последнего не давали информацию, на какой платформе будут читать эти лекции, а скачать программу, а подготовиться?

– Злишься на них?

– Нет, мне просто это не нравится. Ну, не было у них правила, что терапия должна быть только очная, почему теперь мне не хотят засчитывать часы работы с тобой. Я не понимаю?! Я уже и письмо написала на имя директора института, с просьбой пойти на встречу и согласовать мне работу с тобой – тишина. Ну, вот как?! Два месяца не могут на письмо ответить. Я уже предполагаю, что ты меня спросишь, что меня там держит – группа. А теорию я ведь и так почитать могу.

Маша замолчала, лишь слышно было, как она отстукивает нервную дробь ногами, а руки ее обхватили живот с такой силой, что через считанные секунды, она развела их и стала трясти, чтоб сбросить онемение.

– Мне очень жаль, Маша. Ты хочешь узнать мое мнение об очной и заочной терапии?

– Давай!

– В чем-то они правы. Очная терапия значительно отличается от заочной, и ты обогатишь свои знания, пойдя в очную работу.

Маша вздрогнула и шумно выдохнув сказала:

– Мне сейчас кажется, что ты меня предаешь этой фразой.

– Это не так. Я говорю исключительно о разнице методов работы.

– Умом я это понимаю, а по эмоциям – ощущаю предательство. И мне от этого плохо.

– Мне очень печально это слышать.

– А мне-то как печально. Будто ты отталкиваешь меня.

– Это не так.

– Только чувствую я именно так, увы.

Это было невероятно ужасное ощущение, под лозунг «кто не с нами, тот против нас», и Мария совершенно не понимала, что с этим делать. Так что по заветам гештальта, старалась просто быть в этом чувстве, жить в нем, а так хотелось сбежать, чуть ли не в окно.

Только Вера, ее психолог, знала, что каждый день Мария просыпается и решает, ради чего ей прожить сегодняшний день. Каждый день находит смыслы, чтоб не проваливаться в адские ощущения ночи души, причины которой пока не получалось разгадать, а Вера хотя бы смогла помочь продолжать с этим жить, когда казалось, что уже невозможно.

Их встреча закончилась в одиннадцать ночи, Маша не успела отложить телефон, как на экране высветилось сообщение от Яра: «Добрых снов, малыш».

Как давно ей никто не желал добрых снов на ночь, не считая сына. По спине и рукам побежали мурашки, а на лице засветилась улыбка.

«Доброй ночи, Яр».

***

Колючие елки преграждали ей выход. Маша повернулась лицом к саду. Какие невероятно реалистичные стали сны. Полный эффект присутствия. Так ведь и запутаться можно, где реальность, а где нет, как в фильме «Начало», и покончить жизнь самоубийством, пытаясь вернуться в реальность.

«Мне ли об этом переживать? – посмеялась над своей депрессией Павлова. – «Жизнь и сновидения – страницы одной и той же книги», кажется так говорил Шопенгауэр. Жаль я пока так и не доросла его нормально читать. Зато книжка красиво стоит на полке и радует позолоченным корешком мой глаз».

Вдруг что-то мелькнуло слева. Маша обернулась, там в кустах, за мгновение выросших до двухметровой живой изгороди, появилась дубовая дверь с медной фурнитурой: петли и ручка-кольцо были натерты до блеска, под ручкой красовалась большая замочная скважина, насквозь проходящая через дверь и украшенная кованным узором, напоминающим солнце, с его пламенными лучами, а сама дверь была декорирована орнаментом из додекаэдров, чем-то схожим с подсвечником в ее кабинете.

– Ух ты, – закружило Павлову в огненных чувствах, как на карусели, и, поджигая ей пятки, повлекло к двери.

Та была закрыта. Маша постучала в дверь. Кто-то постучал ей в ответ. Она еще раз постучала, и повторно получила обратный стук. Жаль, она не знала азбуки Морзе, хотя и тот, кто стучал ей за дверью, тоже мог не знать ее. Что сразу на себя пенять?

Она нагнулась и посмотрела в замочную скважину, там было темно. Павлова уже хотела расстроиться, как отпрянула в страхе увидев в скважине нечеловеческий глаз, который так же рассматривал, что там, за дверью.

Не успела Маша ахнуть, прижав руку к груди, как нащупала у себя же в районе солнечного сплетения медный амбарный ключ на веревочке.

«Как приятно бывает во снах, еще не успеешь подумать, а решение само приходит. Хотя нет, мне придется решать, отпирать эту дверь или нет. Что за зверь там? Насколько он опасен для меня? Впрочем, это ведь сон. И что самого страшного может случиться? Я проснусь в плохом настроении. Это меня уже давно не пугает, поэтому стоит отпирать дверь. Иначе я буду жалеть о не сделанном и никогда не узнаю, кто там».

И Маша, выдохнув и собравшись с мыслями, отворила дверь. За дверью на небольшой скамеечке сидел огромный мамонт с нечёсаной шерстью и длинными бивнями.

«О-о-о, и что бы это могло значить?»

Мамонт склонил голову на бок и приветливо посмотрел на нее.