Легенды Древней Руси

– Задобрить? – Добрыня шагнул к нему, сжав кулаки. – Я не буду кланяться какой-то твари из болота!

– Тогда умрешь, – холодно ответил Велеслав и бросил траву в костер. Огонь вспыхнул зеленым, и запах стал резким, как от горелой смолы.

Туман дрогнул, и из него донесся смех – низкий, булькающий, будто вода кипела в горле. А потом озеро взорвалось движением. Волны ударили о берег, и из воды поднялись новые утопцы – десяток, а может, больше. Их тела были скрючены, кожа свисала лохмотьями, а глаза светились тусклым светом, как у глубоководных рыб.

– К бою! – крикнул Боян, и отряд бросился вперед.

Битва была яростной, но короткой. Добрыня зарубил двоих, размахивая мечом с ревом, Боян отсек голову третьему, а Ждан двигался быстро и тихо, всаживая нож в спины тварей. Ратибор держался позади, пока один из утопцев не бросился на него. Юноша ударил мечом, попав в плечо, и тварь рухнула, но тут же схватила его за ногу, потянув к воде.

– Нет! – Ратибор рубанул снова, отсекая руку, и отпрыгнул назад.

Когда последний утопец растворился в грязи, дружинники стояли, тяжело дыша. Но победа не принесла облегчения. Туман стал гуще, а смех водяного звучал громче, ближе.

– Он не остановится, – сказал Велеслав, вытирая кровь с рук. – Пока мы здесь, он будет посылать их.

– Тогда пойдем к нему сами, – прорычал Добрыня. – Вытащим его из воды и прикончим.

– Ты с ума сошел? – Ратибор уставился на него. – Это не медведь, не волк!

– А что ты предлагаешь, малец? Сидеть и ждать, пока он нас всех утащит?

– Он прав, – вмешался Боян. – Мы не можем бежать. Надо найти его логово.

Велеслав кивнул, хотя в его глазах мелькнула тень сомнения.

– Есть старый обряд. Можно вызвать его на берег. Но для этого нужна жертва.

– Какая жертва? – спросил Ждан, впервые заговорив громко.

– Кровь, – ответил Велеслав. – И не просто кровь. Кто-то должен отдать часть себя.

Добрыня выругался, Боян нахмурился, а Ратибор почувствовал, как желудок сжался.

– Я сделаю это, – тихо сказал Ждан, шагнув вперед. – У меня старый долг перед Велесом. Пусть это будет моей платой.

Никто не возразил. Велеслав достал нож с костяной рукоятью, провел лезвием по ладони Ждана, и кровь закапала в грязь. Потом он бросил в воду амулет – тот самый, с фигуркой Велеса – и начал шептать слова, старые, как лес.

Озеро задрожало. Волны пошли кругами, и из глубины поднялась фигура – высокая, сгорбленная, с длинными руками, что свисали до земли. Водяной. Его тело было покрыто тиной, лицо – наполовину человеческое, наполовину рыбье, с широкими глазами и ртом, полным острых зубов. Водоросли шевелились на его плечах, как живые, а голос, когда он заговорил, был тяжелым, как камень.

– Вы пришли ко мне, – сказал он. – Зачем?

– Чтобы убить тебя, тварь! – Добрыня шагнул вперед, но Боян схватил его за плечо.

– Мы ищем пропавших, – сказал Боян. – Отдай их, и мы уйдем.

Водяной засмеялся, и от его смеха земля задрожала.

– Они мои. Их души служат мне. Хотите их? Спуститесь ко мне.

– Он лжет, – шепнул Велеслав. – Он не отдаст их. Но я могу обмануть его. Дайте мне время.

Ратибор смотрел на водяного, чувствуя, как страх сковывает ноги. Но в этот момент он заметил кое-что странное – на шее твари висел амулет, похожий на тот, что бросил Ждан. Только этот был старше, покрыт ржавчиной и мхом.

– Откуда у него это? – спросил Ратибор, указав на украшение.

Ждан побледнел, отступив назад.

– Не смотри, – пробормотал он. – Не надо…

Но водяной услышал. Его глаза сузились, и он шагнул ближе, оставляя мокрые следы на берегу.

– Ты знаешь, мальчишка, – сказал он, глядя на Ратибора. – Спроси своего друга. Спроси, кто я.

Ратибор повернулся к Ждану, но тот молчал, опустив голову. Добрыня схватил его за ворот и встряхнул.

– Говори, или я тебя сам в воду брошу!

– Он… он был человеком, – выдавил Ждан. – Мой брат. Мы служили князю вместе. Но он предал нас. Продал врагу за золото. Я убил его… утопил в этом озере. Думал, что все кончено.

– Но Велес решил иначе, – закончил водяной, и его голос стал мягче, почти печальным. – Я стал этим. А ты пришел ко мне, брат.

Тишина повисла над берегом. Даже Добрыня опустил меч, глядя на Ждана с смесью гнева и ужаса.

– Ты знал, – сказал Боян. – И привел нас сюда.

– Я не знал, что он жив! – Ждан шагнул назад. – Клянусь!

– Не жив, – водяной улыбнулся, показав зубы. – Но и не мертв. А теперь вы все мои.

Озеро взорвалось волнами, и из воды поднялись десятки утопцев – больше, чем раньше. Они окружили дружинников, отрезая путь к лесу. Велеслав выхватил нож, шепча заклинания, но водяной лишь смеялся.

– Бегите, если сможете, – сказал он. – Или спуститесь ко мне.

Добрыня бросился вперед с ревом, рубя утопцев, Боян пытался собрать отряд, а Ратибор схватил Ждана за руку.

– Что делать? – крикнул он.

– Бежать, – ответил Ждан, но в его голосе не было надежды.

Они побежали к лесу, но вода поднималась, заливая берег. Утопцы шли следом, а смех водяного эхом разносился в тумане.

Лес отступал перед водой. Черные волны лизали корни сосен, подбираясь к дружинникам, а утопцы двигались следом, неумолимые, как сама смерть. Их шаги хлюпали по грязи, оставляя за собой клочья тины и мокрые следы. Ратибор бежал, чувствуя, как сердце колотится в груди, а ноги вязнут в размокшей земле. Ждан был рядом, его лицо белее снега, а глаза – пустые, словно он уже сдался.

– Стойте! – крикнул Боян, останавливаясь у поваленного дерева. – Дальше не уйти. Надо драться!

Добрыня обернулся, тяжело дыша, с мечом, покрытым черной слизью утопцев.

– Драться? Их слишком много! Эта тварь нас утопит, как щенков!

– Тогда придумай что-нибудь, умник! – огрызнулся Боян.

Велеслав, стоя чуть в стороне, смотрел на воду. Его руки дрожали, но голос оставался спокойным.

– Есть способ, – сказал он. – Но он опасен.

– Говори! – рявкнул Добрыня.

– Мы можем спуститься к нему. В его мир. Если найдем его сердце – то, что держит его здесь, – он умрет.

– В воду? – Ратибор уставился на него. – Ты с ума сошел?

– Это не просто вода, – Велеслав указал на озеро, где волны теперь бились, как живые. – Это дверь. Он сам сказал: "Спуститесь ко мне". Если мы войдем, он не сможет нас остановить.

– А если это ловушка? – спросил Боян.

– Тогда мы все равно мертвы, – ответил Велеслав. – Здесь нас сомнут. Там – хоть шанс.

Ждан вдруг шагнул вперед, глядя на озеро.

– Я пойду первым, – сказал он. – Это моя вина. Мой брат. Моя кровь.

Никто не возражал. Утопцы были уже в десятке шагов, их когти блестели в тусклом свете, а из глоток доносилось низкое шипение. Времени не оставалось.

Велеслав бросил в воду еще одну щепотку травы, шепча слова, которых Ратибор не понимал. Волны раздались, открывая черный провал – словно дыра в самой земле.

– За мной! – крикнул Ждан и прыгнул.

Один за другим дружинники последовали за ним. Ратибор задержался на миг, чувствуя, как страх сжимает горло, но рука утопца, метнувшаяся к его ноге, заставила его шагнуть вперед. Вода сомкнулась над головой, холодная и тяжелая, как могильная плита.

Он ждал удушья, но его не было. Вместо этого ноги коснулись твердого дна, и Ратибор открыл глаза. Они стояли в подводном мире – странном, искаженном, где свет дрожал, как в кривом зеркале. Вокруг поднимались стены из камня и костей, покрытые мхом и водорослями. Вдалеке виднелись фигуры – десятки, сотни утопленников, застывших в молчании. Их лица были знакомыми: воины князя, рыбаки, женщины, дети. Все они смотрели на дружинников пустыми глазами.

– Где он? – прошептал Добрыня, сжимая меч.

– Здесь, – ответил голос, низкий и гулкий, как эхо в пещере.

Водяной появился из тени. Теперь он был ближе, и его облик стал яснее: тело, покрытое чешуей и тиной, длинные когти, глаза, горящие зеленым огнем. На шее покачивался амулет, тот самый, что заметил Ратибор.

– Вы пришли, – сказал водяной, глядя на Ждана. – Ты привел их ко мне, брат.

– Я пришел тебя остановить, – Ждан шагнул вперед, но голос его дрожал.

– Остановить? – водяной засмеялся. – Ты сделал меня таким. Ты утопил меня. А теперь хочешь убить снова?

– Хватит болтать! – Добрыня бросился вперед, замахнувшись мечом.

Клинок вонзился в грудь водяного, но тот даже не дрогнул. Вместо крови из раны потекла черная вода, а тварь схватила Добрыню за горло и швырнула его к стене. Воин ударился о камни и рухнул, кашляя.

– Глупцы, – сказал водяной. – Здесь я сильнее. Здесь я бог.

Боян и Ратибор бросились на помощь, но утопцы ожили, окружая их. Боян зарубил двоих, но третий вцепился ему в ногу, и воин упал, крича от боли. Ратибор рубил мечом, но каждый удар казался бесполезным – твари вставали снова и снова.

Велеслав стоял в стороне, шепча заклинания. Его руки светились слабым светом, и утопцы замедлились, но ненадолго.

– Ждан! – крикнул он. – Амулет! Это его сердце!

Ждан замер, глядя на водяного. Тот улыбнулся, обнажив зубы.

– Возьми его, брат, – сказал он. – Если осмелишься.

Ратибор видел, как Ждан колеблется. Утопцы наступали, Добрыня поднимался, хрипя, а Боян отбивался, лежа на земле. Времени не было.

– Сделай это! – крикнул Ратибор, бросаясь к водяному.

Он ударил мечом по руке твари, отвлекая ее, и Ждан, наконец, рванулся вперед. Его пальцы сомкнулись на амулете, и он дернул, срывая его с шеи. Водяной взревел, и стены задрожали. Черная вода хлынула из его груди, заливая все вокруг.

– Нет! – крикнул он, хватая Ждана. – Ты не заберешь меня!

Ждан вырвался, но водяной вцепился в него снова, и оба начали тонуть в черной воде, что поднималась все выше. Ратибор бросился к ним, но Велеслав схватил его за руку.

– Бежим! – крикнул он. – Это конец!

– Мы не можем бросить их! – Ратибор вырывался, но Велеслав тащил его к выходу.

Добрыня подхватил Бояна, и они побежали следом. Вода поднималась, стены рушились, а утопцы растворялись в черной пучине. Последнее, что видел Ратибор, – это Ждан и водяной, исчезающие в глубине, сцепленные в смертельной схватке.

Свет мигнул, и они вынырнули на берегу. Озеро бурлило, волны бились о камни, но туман рассеивался. Амулет лежал в грязи у ног Ратибора – старый, покрытый мхом, но теперь мертвый.

Дружинники стояли на берегу, глядя на озеро. Оно затихало, становясь снова неподвижным, как зеркало. Туман ушел, и лес зашумел ветром, будто пробуждаясь от сна. Но тишина среди людей была тяжелой.

Добрыня сплюнул кровь и сел на камень, держась за ушибленный бок. Боян, хромая, подошел к воде и бросил в нее обломок меча – последний знак пропавшим. Велеслав молчал, глядя на амулет в руках Ратибора.

– Это конец? – спросил юноша, сжимая холодную кость.

– Может быть, – ответил Велеслав. – А может, и нет. Он ушел, но такие, как он, не умирают навсегда.

– Ждан… – начал Ратибор, но замолчал.

– Он сделал свой выбор, – сказал Боян. – Заплатил за старый долг.

– А мы? – Добрыня поднял взгляд. – Что скажем князю?

– Правду, – ответил Боян. – Что нашли водяного. И потеряли одного из своих.

Они собрали оружие и двинулись прочь от озера, оставив амулет лежать в грязи. Ратибор шел последним, то и дело оглядываясь. Ему казалось, что он слышит плеск – тихий, далекий, но настойчивый. Или это был просто ветер?

Лес сомкнулся за ними, и озеро осталось позади, черное и молчаливое. Но в глубине, под толщей воды, что-то шевельнулось – тень, слишком большая для рыбы, слишком живая для мертвеца. И где-то в ночи раздался шепот, низкий и печальный:

– Я еще вернусь…

Прошло три луны с тех пор, как Ратибор вернулся в деревню. Лето сменилось холодными ветрами, и лес укрылся первым снегом, тонким, как пепел. Дружинники, что пережили озеро, молчали о случившемся, но их лица говорили больше слов. Добрыня стал угрюмее, его смех теперь звучал редко, а в глазах появился тот же блеск, что у стариков, видевших слишком много. Боян ходил с палкой, рана на ноге не заживала, и он шептался с женой о том, что пора оставить меч. Велеслав ушел в лес через неделю после возвращения, не сказав ни слова, – просто взял свой мешок с травами и растворился в чаще, словно его никогда и не было.

Ратибор остался один. Князь выслушал их рассказ, нахмурился, но не наказал. Он бросил им несколько серебряных и велел забыть озеро. "Проклятое место", – сказал он и отвернулся к огню. Но Ратибор не мог забыть. Ночью ему снилась вода – черная, бесконечная, с руками, что тянулись из глубины. Иногда он слышал голос Ждана, иногда – смех водяного, низкий и тяжелый, как плеск волн о берег.

Деревня жила своей жизнью. Рыбаки вернулись к реке, но к озеру никто не ходил. Старухи шептались у колодца, что духи успокоились, что Велес принял жертву и усыпил хозяина глубин. Но Ратибор знал лучше. Он чувствовал это в воздухе, в запахе сырости, что тянулся с севера, где лежало то самое озеро.

Однажды, в конце осени, он не выдержал. Взял копье, надел теплый плащ и пошел туда, один. Лес встретил его тишиной – ни птиц, ни ветра, только хруст снега под ногами. Когда он вышел к озеру, оно лежало перед ним, замерзшее, покрытое тонким льдом, что блестел в слабом свете солнца. Тумана не было, и берег казался пустым, почти мирным. Амулет, что они оставили в грязи, исчез – то ли его унес зверь, то ли забрала вода.

Ратибор подошел к кромке льда, глядя в темную глубину. Там, под толщей, что-то двигалось – едва заметное, как тень облака. Он сжал копье, ожидая, что лед треснет, что водяной поднимется снова, но ничего не происходило. Только тишина, густая и холодная, обволакивала его.

– Ты ушел? – тихо спросил он, не зная, ждет ли ответа.

Ветер прошелся по озеру, и лед дрогнул, издав низкий, протяжный звук – будто вздох. Ратибор отступил, сердце заколотилось быстрее. Он повернулся, чтобы уйти, но остановился, заметив следы на снегу. Мокрые, с длинными пальцами и перепонками между ними, они тянулись от воды к лесу, исчезая среди сосен.

Он не побежал за ними. Не крикнул, не поднял копье. Просто стоял, глядя, как снег медленно засыпает следы, пока они не стали почти невидимыми. Но он знал, что они там. Знал, что водяной не ушел навсегда. Может, он ослаб, может, спит в глубине, но его тень осталась – в озере, в лесу, в его собственных снах.

Ратибор вернулся в деревню к вечеру. У избы его ждала Млада, сестра, с корзиной хвороста в руках. Она улыбнулась, увидев его, но улыбка быстро угасла.

– Ты опять ходил туда, – сказала она, не спрашивая.

Он кивнул, снимая плащ.

– Не ходи больше, – тихо попросила она. – Оно того не стоит.

– Может, и не стоит, – ответил он, глядя на огонь в очаге. – Но кто-то должен помнить.

Той ночью он снова услышал плеск – далекий, едва различимый, но настойчивый. И где-то в глубине леса, за рекой, старуха Вешница проснулась от странного сна: ей привиделся человек с рыбьими глазами, идущий по снегу, с амулетом в руках. Она не сказала никому, только бросила в огонь щепотку соли и шепнула:

– Пусть спит. Пусть спит…

Но озеро знало правду. И тень подо льдом ждала своего часа.

Домовой. Дружба длинной в жизнь

Святозар сидел у остывшего очага, подтянув худые колени к груди. В доме пахло сыростью и старым дымом, а за бревенчатыми стенами завывал ветер, будто оплакивал его родителей. Отец, богатый купец Доброгнев, и мать, тихая Лада, ушли в торговый поход три луны назад. Говорили, на них напали разбойники где-то у порогов на Днепре. Никто не вернулся – ни отец с его ладьей, груженной мехами и медом, ни мать, что всегда провожала мужа с улыбкой. А вчера в дом ввалился дядя Гордей, широкоплечий и громкоголосый, с женой своей, Ярославой, чьи глаза блестели, как у вороны, высматривающей добычу. "Всё твоего отца теперь наше, сирота," – рявкнул Гордей, а Ярослава лишь ухмыльнулась, будто прикидывая, как половчее распорядиться добром.

Ночью Святозар проснулся от странного звука. Шорох, будто кто-то возился в углу, где стояла кадка с потемневшим от времени деревом. Мальчик приподнялся на соломенной подстилке, вглядываясь в темноту. Сперва подумал – мышь. Но шорох стал громче, и в неверном свете лунного луча, что пробивался сквозь щель в ставне, мелькнул силуэт. Маленький, сгорбленный, с бородой до пола, похожей на клочья мха. "Не бойся, малец," – прошелестел голос, сухой, как осенний лист. "Я тут давно живу, еще деда твоего знал. А ты, видать, последний из ихнего рода остался." Святозар замер. Сердце колотилось так, что казалось, выскочит из груди, но в глазах того старичка светилось что-то доброе, почти родное.

Наутро после той странной ночи жизнь Святозара перевернулась с ног на голову. Дядя Гордей, едва солнце поднялось над крышами, рявкнул на весь дом: "Хватит дрыхнуть, сирота! Работай, коли жрать хочешь!" Ярослава, стоя у очага, швырнула ему краюху черствого хлеба, да так, что та ударила мальчика в грудь. "Дров наколи, воды натаскай, да поживее шевелись," – прошипела она, а глаза её блестели жадностью. Святозар молча проглотил обиду, сжал хлеб в ладонях и побрел во двор. Дом, что раньше был полон тепла и смеха, теперь гудел чужими голосами, а каждый угол будто смотрел на него с укором.

День тянулся долго. Святозар таскал воду от реки в тяжелом деревянном ведре, пока плечи не заныли, а потом стоял у колоды, размахивая топором, что был ему почти по росту. Дядя Гордей сидел на лавке, попивая квас из глиняной кружки, и время от времени покрикивал: "Не ленись, малец, а то плеткой научу!" Ярослава же шныряла по дому, перебирая сундуки матери Святозара. Мальчик видел, как она вытащила вышитый пояс с серебряными бляхами и сунула за пазуху, будто своё добро.

К вечеру Святозар, уставший и голодный, рухнул на солому в углу горницы. Родственники, наевшись каши с салом, что сами же сварили из припасов отца, улеглись на широкую лавку у печи, а мальчику оставили лишь холодный пол да тонкий кожух. Он лежал, слушая, как трещит сверчок за стеной, и думал о том старичке из ночи. "Привиделось, поди," – шептал он себе, но в груди теплилась надежда.

А потом началось странное. Сперва Ярослава, уже задремавшая, вдруг вскрикнула и вскочила, держась за ногу. "Кто-то укусил меня!" – завопила она, но в полутьме ничего не было видно. Гордей буркнул что-то про крыс и перевернулся на другой бок. Через час дядя сам заорал – его кружка, что стояла у изголовья, опрокинулась прямо ему на лицо, залив остатками кваса бороду. "Проклятье какое-то!" – прорычал он, вытираясь рукавом. Святозар, лежа в своем углу, прикусил губу, чтобы не улыбнуться. Он заметил, как в тени у печи мелькнул маленький силуэт и тут же пропал.

На следующий день всё стало еще чуднее. Ярослава, решившая с утра испечь лепешек, вдруг заголосила: горшок с мукой, что она только что поставила на стол, оказался полон золы. "Это ты, гаденыш?" – набросилась она на Святозара, но мальчик лишь покачал головой, сам не понимая, что творится. А когда Гордей пошел во двор за топором, то вернулся красный от злости: лезвие было воткнуто в колоду так глубоко, что вытащить его не смог даже он, здоровенный мужик. "Будто леший шутит," – пробормотал дядя, оглядываясь по сторонам.

Святозар молчал, но в душе его росло теплое чувство. Он вспомнил слова старичка: "Последний из рода остался." И той ночью, когда дом затих, мальчик тихонько отломил кусок хлеба, что припрятал от ужина, налил в плошку молока из кувшина и поставил у очага. "Если ты тут, дедушка, – прошептал он, – спасибо тебе." Утром плошка была пуста, а на соломе рядом лежал маленький круглый камешек с вырезанным знаком – словно подпись от невидимого друга.

Прошло несколько дней, и дом, что когда-то был для Святозара родным гнездом, превратился в холодную клетку. Гордей и Ярослава словно состязались, кто из них сумеет выжать из мальчика больше работы. Дядя заставлял его таскать тяжелые мешки с зерном, что остались в амбаре отца, а Ярослава гоняла то за дровами, то за водой, то велела чистить котлы, пока руки не покраснели от ледяной реки. "Неча сироте жировать," – цедила она сквозь зубы, а Гордей лишь посмеивался, глядя, как Святозар надрывается. Ночами мальчик падал на солому, дрожа от холода, и шептал в темноту имена отца и матери, будто они могли его услышать.

Родственники же не только мучили Святозара, но и разоряли дом. Гордей продал отцовский резной ларь за полцены какому-то проезжему купцу, а Ярослава перерыла все сундуки, присвоив себе материны украшения – янтарные бусы и серебряные кольца. Однажды Святозар застал её, как она примеряла перед медным зеркальцем нарядный сарафан Лады, и в горле у него встал ком. "Не твое это," – вырвалось у него, но Ярослава лишь хлестнула его по щеке так, что в ушах зазвенело. "Молчи, щенок, а то в лесу сгниешь," – прошипела она, и в её глазах мелькнула тень чего-то злого, почти звериного.

Но чем хуже становилась жизнь, тем чаще вмешивался невидимый хранитель. После той ночи с хлебом и молоком Святозар каждую ночь оставлял подношение у очага – то кусок лепешки, то ложку меда, что удавалось утаить от жадных глаз Ярославы. И домовой отвечал. Однажды утром Гордей, собравшийся идти к соседям, обнаружил, что его лучшие сапоги, сшитые из мягкой кожи, разорваны в клочья, будто собака их грызла. "Это ты, паршивец?" – заревел он, схватив Святозара за шиворот, но мальчик только мотал головой, а в углу горницы послышался тихий смешок. В другой раз Ярослава, решившая сварить похлебку, выронила горшок от неожиданности – из-под крышки полезли не зерна, а жуки, десятки черных жуков, что разбежались по полу. Она визжала, топая ногами, а Гордей, прибежавший на крик, поскользнулся на рассыпанном масле, которого там быть не могло.

Святозар начал замечать закономерность: стоило родственникам ударить его или особливо зло обойтись, как в доме тут же что-то шло наперекосяк. И однажды ночью он решился заговорить с домовым снова. Дождавшись, пока Гордей захрапит, а Ярослава перестанет ворочаться, мальчик сел у очага, подложив под себя кожух, и шепотом позвал: "Дедушка, ты тут? Я знаю, это ты мне помогаешь. Покажись, прошу." Тишина была долгой, и Святозар уже подумал, что всё ему мерещится, но вдруг в углу зашуршало, и перед ним возник тот самый старичок – маленький, лохматый, с бородой, что вилась, как дым. Глаза его блестели, как угольки в золе.

"Зови меня Дедко," – прошелестел он, присаживаясь на край очага. "Давно я тут, еще с деда твоего деда. Дом стерегу, да семью вашу. А эти," – он кивнул в сторону спящих родственников, – "воры да лихо. Не по нраву мне их дела." Святозар смотрел на него, затаив дыхание. "Они меня убить хотят," – выдохнул он наконец, и голос дрогнул. Дедко нахмурился, потеребил бороду. "Знаю, малец. Чую их черные думы. Но не дам я тебя в обиду. Ты только верь мне да слушай."

Утром Святозар проснулся с легкостью в груди, какой не чувствовал с той поры, как родители ушли. А когда Гордей велел ему идти в амбар за очередным мешком, мальчик заметил, как дядя споткнулся о порог и рухнул лицом в грязь прямо у крыльца. Из дома донесся тихий хрипящий смешок, и Святозар понял: Дедко с ним.

После той ночи, когда Дедко впервые заговорил со Святозаром, мальчик стал смелее. Он больше не опускал глаза, когда Гордей орал на него, и не вздрагивал от резких слов Ярославы. Внутри него росла тихая уверенность: он не один. Дедко был рядом – в шорохе соломы, в тени у печи, в том, как ветер вдруг хлопал ставней, стоило родственникам задумать очередную гадость. Но Гордей и Ярослава тоже не были слепыми. Странности в доме множились, и их жадность начала сменяться тревогой.

Однажды вечером, когда Святозар чистил котел у реки, он услышал, как дядя с женой шептались в горнице. Мальчик тихонько подкрался к приоткрытой двери, притаившись за бревенчатой стеной. "Слишком много бед от этого дома," – ворчал Гордей, хрустя пальцами. "Сапоги рвутся, еда портится, вчера топор в руках раскололся. Нечистое тут что-то." Ярослава шикнула на него, но голос её дрожал: "А я тебе говорила – мальчишка проклятый. Не зря его родители сгинули. Продать его надо, да поскорее. В Киеве купцы берут таких для работы, дадут серебра." Гордей помолчал, потом хлопнул ладонью по столу. "Так и сделаем. Завтра скажу, что идем к реке за рыбой, а там передам его людям Харальда. Пусть забирают."

Святозар замер, сердце заколотилось так, что казалось, его услышат. Продать в рабство? Он знал истории о тех, кого увозили на чужие земли – они редко возвращались. Мальчик попятился, споткнулся о ведро и чуть не упал, но успел юркнуть во двор, притворившись, что только вернулся. Гордей выглянул, подозрительно прищурился, но ничего не сказал. Ночью Святозар лежал на соломе, глядя в темноту, и шептал: "Дедко, они меня продать хотят. Что мне делать?" Ответа не было, но у очага что-то звякнуло, и плошка с молоком, что он оставил, опрокинулась сама собой. Мальчик понял: Дедко слышал.

Наутро Гордей разбудил Святозара пинком. "Собирайся, малец, к реке пойдем. Рыбы наловим." Голос его звучал слишком ласково, и это пугало больше, чем крик. Ярослава суетилась, пряча ухмылку, а Святозар заметил, как она сунула в узелок что-то блестящее – поди, опять что то мамкино продать хочет купцами. Мальчик молча накинул кожух и побрел за дядей, но в груди его колотился страх. Они вышли к реке, где уже покачивалась ладья с двумя чужаками – бородатыми, в меховых шапках, с цепкими взглядами. "Вот он," – буркнул Гордей, толкнув Святозара вперед. "Забирайте, да серебро гоните."