Легенды Древней Руси

Григорий Меньщиков

Легенды Древней Руси

Леший

Сумерки ложились на землю тяжёлым покрывалом, когда обоз переселенцев остановился у кромки леса. Колёса телег скрипели в последний раз, врываясь в сырую глину, а кони, фыркая, встряхивали гривами, словно чуяли что-то в воздухе. Двадцать семей, сорок с лишним душ, покинули родные земли у реки Великой, гонимые слухами о набеге северян. Здесь, на южной опушке неведомой пущи, они решили пустить корни. Лес стоял перед ними стеной – тёмный, густой, с ветвями, что сплетались, как пальцы старухи, укрывая тайны от чужих глаз. Ветер гудел в кронах, и этот звук казался живым, будто сама чаща дышала.

Ратибор, вождь общины, спрыгнул с передней телеги. Высокий, с широкими плечами и бородой, тронутой сединой, он выглядел как человек, привыкший держать слово. Его топор, висящий на поясе, поблёскивал в свете угасающего дня. Он обвёл взглядом людей – усталых, но полных надежды – и кивнул, словно подтверждая: место выбрано верно.

– Здесь будем жить, – сказал он низким голосом, от которого никто не смел спорить. – Лес даст нам дрова, река за холмом – рыбу. Ставьте срубы, пока светло.

Мужчины принялись за дело, не теряя времени. Топоры вгрызались в молодые сосны, срубая их с хрустом, а женщины развели костры, чтобы согреть детей и сварить похлёбку из остатков припасов. Дым поднимался к небу, смешиваясь с запахом смолы и влажной земли. Лада, тонкая девушка с длинной русой косой, помогала матери раскладывать шкуры для ночлега. Её большие глаза то и дело косились на лес. Ей чудилось, будто за стволами кто-то шевелится – тень мелькнёт и пропадёт, как морок. Она тряхнула головой, отгоняя глупости, но сердце всё равно билось чаще.

– Не смотри туда, – буркнула мать, заметив её взгляд. – Лес – он чужой. Не зови беды.

Лада промолчала, но слова матери только разожгли её любопытство. Она слышала от деда Вещего, старика с их общины, что в таких местах живут духи. "Лешие, водяные, русалки, – шептал он, когда дети собирались у его костра. – Они старше нас, старше богов наших. Не трогай их – и они тебя не тронут". Дед Вещий сидел теперь у огня, грея скрюченные пальцы, и бормотал что-то себе под нос. Его никто не слушал – старик давно слыл выдумщиком.

К ночи первый сруб уже обрёл очертания. Мужчины вбивали колья в землю, сооружая частокол, а Велеслав, лучший охотник среди них, точил стрелы, сидя у костра. Его лицо, покрытое шрамами от былых схваток, кривилось в усмешке, когда он поглядывал на лес.

– Завтра добуду оленя, – бросил он, ни к кому не обращаясь. – Или медведя, коли повезёт. Шкуры нам пригодятся.

– Не торопись, – отозвался Ратибор, подбрасывая ветку в огонь. – Сначала дом поставим, а там видно будет.

Велеслав хмыкнул, но спорить не стал. Он был молод, горяч и не любил ждать. Лес для него был просто добычей – мясом, деревом, шкурами. О духах он не думал.

Ночь опустилась быстро, как всегда в этих краях осенью. Звёзды едва пробивались сквозь тучи, а луна висела бледным пятном над верхушками сосен. Люди улеглись спать, завернувшись в шерсть и шкуры, под треск костров и далёкий вой волков. Лада лежала с открытыми глазами, прислушиваясь. Ей слышалось не только волки – где-то в чаще хрустнула ветка, зашуршала листва, будто кто-то ходил кругами. Она приподнялась, вглядываясь в темноту за частоколом, но ничего не увидела. Только ветер качал ветви, да тени плясали в отблесках огня.

Утром всё изменилось. Когда люди проснулись, у входа в недостроенный сруб лежала аккуратная связка хвороста – сухого, готового к огню. Ратибор нахмурился, обошёл лагерь, спрашивая, кто это сделал. Никто не признался. Мужчины пожали плечами, женщины зашептались, а Велеслав лишь сплюнул в сторону.

– Ветром надуло, – бросил он, хотя сам не верил в свои слова. Ветер не складывает ветки так ровно.

Дед Вещий, шаркая, подошёл к хворосту и долго смотрел на него, щуря мутные глаза. Потом пробормотал:

– Лесной хозяин пожаловал. Благодарить надо.

– Хватит бредить, старик, – оборвал его Ратибор. – Нам работать пора.

Но Лада заметила, как вождь всё же бросил тревожный взгляд на чащу. Она сама не могла отвести глаз от деревьев. Ей казалось, что лес смотрит в ответ.

День прошёл в трудах. Мужчины рубили деревья, женщины таскали воду от реки, дети собирали грибы на опушке. К вечеру второй сруб был почти готов, а частокол вырос выше человеческого роста. Усталые, но довольные, люди собрались у костра, деля лепёшки и сушёное мясо. Велеслав ушёл на разведку с луком и вернулся с зайцем, которого тут же зажарили. Еда пахла сытно, и впервые за долгие дни пути переселенцы смеялись, рассказывая друг другу байки.

А лес молчал. Ни звука, ни шороха – только тишина, густая, как смола. Лада сидела ближе к огню, грея руки, и вдруг заметила: тень от сосны у частокола шевельнулась. Не так, как от ветра, а словно кто-то шагнул в сторону. Она моргнула – тень исчезла. Сердце заколотилось, но она промолчала. "Показалось", – решила она, хотя знала, что нет.

Наутро их ждал новый сюрприз. Тропа к реке, вчера заваленная буреломом, оказалась расчищена. Толстые ветви, что вчера ломали телеги, лежали в стороне, будто кто-то убрал их за ночь. Ратибор долго стоял над тропой, сжимая топор, но ничего не сказал. Люди зашептались – кто про удачу, кто про духов. Дед Вещий только ухмыльнулся, бормоча: "Хозяин леса добрый, пока его не злишь".

Лада смотрела на деревья, и ей чудилось, что в глубине чащи мелькнула фигура – высокая, сутулая, с ветками вместо волос. Она отвернулась, боясь верить глазам. Но с того дня она знала: они здесь не одни.

Прошла неделя с тех пор, как переселенцы обосновались на опушке. Лес, сначала казавшийся угрюмым и чужим, начал открывать свои дары. Рыба в реке ловилась легко, словно сама плыла в сети, грибы росли густо вдоль троп, а деревья, что рубили для срубов, падали ровно, будто кто-то заранее надрезал их у корня. Люди шептались об удаче, но никто не смел говорить громко. Даже Ратибор, суровый и недоверчивый, стал мягче. Он ходил по лагерю, проверяя частокол и крыши, и впервые за долгое время улыбался, глядя, как дети играют меж недостроенных домов.

Лада замечала больше других. Каждое утро она находила что-то странное: то у костра лежала горсть ягод, которых никто не собирал, то вёдра с водой оказывались полными, хотя ночью никто к реке не ходил. Однажды она вышла за хворостом и наткнулась на мёртвого волка – его шея была свёрнута, как от сильного удара, а рядом не было ни следа крови, ни следов борьбы. Она рассказала об этом матери, но та лишь отмахнулась: "Зверь сам подох, не выдумывай". Лада не спорила, но в душе знала – здесь что-то большее.

Дед Вещий, напротив, не молчал. Каждый вечер у костра он заводил свои рассказы, пока люди ели похлёбку или чинили сети. "Лесной хозяин тут, – говорил он, тыкая кривым пальцем в темноту. – Добрый он, коли не трогаешь его. Оставьте ему лепёшку или молока крынку – и будет вам ладно". Мужчины посмеивались, женщины качали головами, но Лада видела, как некоторые украдкой бросали корки хлеба за частокол. Она сама однажды оставила у старой сосны кусок лепёшки – наутро его не было.

Велеслав, охотник, не верил в байки старика. Он возвращался с добычей каждый день – то с зайцем, то с куропаткой, а однажды притащил целого кабана. Его стрелы били без промаха, и он хвалился этим, сидя у огня. "Лес – мой, – говорил он, жуя мясо. – Бери, сколько хочешь, он не обеднеет". Ратибор хмурился, но не возражал – шкуры и мясо шли на пользу общине. Поселение росло: три сруба уже стояли под крышами, четвёртый строился, а вдоль частокола появились ямы для запасов.

Но чем больше люди брали, тем меньше они замечали дары леса. Ягоды, что раньше лежали у порога, исчезли. Тропы, что вели к реке, начали зарастать колючим кустарником. Однажды утром сети, оставленные на ночь, оказались пустыми – рыба словно ушла. Ратибор списал это на холод: осень переходила в зиму, и река покрывалась тонким льдом. Но Лада чувствовала – лес меняется. Ветер стал резче, деревья скрипели громче, а тени в чаще казались гуще, чем прежде.

Первый знак пришёл через Велеслава. Он ушёл на охоту утром, пообещав принести оленя. Вернулся к полудню, злой и пустой. "Следы пропали, – бросил он, швыряя лук на землю. – Шёл за зверем, а тропа в никуда привела. Часа два плутал, пока дом увидел". Мужчины посмеялись над ним, но Лада заметила, как он потирал шею, словно кто-то сдавил её в темноте. На следующий день он снова пошёл в лес – и снова вернулся ни с чем. Его лицо было бледным, глаза бегали, но он молчал, лишь точил стрелы с остервенением.

Тогда же начали пропадать вещи. У одного мужчины исчез топор – нашли его в трёх шагах от частокола, вбитым в пень так глубоко, что пришлось вырубать вместе с деревом. У женщины пропала крынка с молоком – к вечеру она стояла у реки, пустая, с трещиной по боку. Люди винили друг друга, ссоры вспыхивали чаще. Ратибор кричал, требуя порядка, но даже он не мог объяснить, почему дрова, сложенные у костра, к утру оказывались разбросаны по лагерю.

Дед Вещий твердил своё: "Хозяин гневается. Берите меньше, благодарите больше". Ратибор наконец не выдержал. "Старик, хватит пугать людей! – рявкнул он. – Лес – это лес, а не твой леший". Но той же ночью случилось то, что заставило его задуматься. Ветер сорвал крышу с одного из срубов, хотя буря не бушевала. Брёвна разлетелись, как от удара, а внутри дома нашли следы когтей – длинные, глубокие, словно медведь прошёлся по стенам. Только медведи не ломают крыши.

Лада решилась. На закате она взяла лепёшку, немного мёда в плошке и пошла к старой сосне, что росла у кромки леса. Она положила подношение у корней и шепнула: "Прости нас, хозяин. Мы не хотели зла". Ночь прошла тихо, а утром у сосны ничего не осталось. Люди заметили, что день выдался удачным – рыба вернулась в сети, а дрова горели жарче. Ратибор промолчал, но Лада видела, как он бросил в лес горсть сушёных грибов, будто невзначай.

Неделя прошла спокойно. Поселение обросло новыми домами, запасов хватало, и люди снова начали смеяться у костров. Но Велеслав не унимался. Ему мало было зайцев и птиц – он хотел добычу побольше, чтобы все видели его силу. Однажды утром он ушёл в лес с копьём и вернулся к вечеру, таща за собой медвежонка. Зверёк был ещё жив, когда Велеслав добил его у частокола, хохоча и показывая окровавленные руки. "Вот вам шкура на зиму!" – крикнул он. Женщины отвернулись, дети заплакали, а Ратибор покачал головой.

– Зачем убил малого? – спросил он. – Мать его придёт.

– Пусть приходит, – ухмыльнулся Велеслав. – Я и её уложу.

Той ночью лес завыл. Ветер гнул деревья, срывая ветки, а где-то в чаще раздался рёв – низкий, гулкий, от которого кровь стыла в жилах. Люди сбились в кучу у костра, держа топоры и копья. Лада смотрела на тушу медвежонка, брошенную у входа, и шептала: "Мы пропали". Утром мать медведица не пришла, но лес стал другим. Тропы путались, грибы исчезли, а вода в реке пахла гнилью. Велеслав только смеялся: "Пугливы вы все, как бабы".

Но через день пропал первый человек. Молодой парень, ходивший за дровами, не вернулся к ночи. Его нашли утром – живого, но трясущегося, с пустыми глазами. Он бормотал про "тень с рогами", что гнала его через чащу, пока он не упал без сил. Ратибор велел ему молчать, но страх уже поселился в людях. Они стали реже выходить за частокол, а дети плакали по ночам, говоря, что слышат шаги в лесу.

Лада снова пошла к сосне. Она оставила мёд и лепёшку, но на этот раз добавила нитку бус – красных, что носила с детства. "Прости нас, – шепнула она. – Скажи, чего ты хочешь". Утром подношение исчезло, а рядом лежала ветка – сухая, с шишкой на конце. Лада спрятала её, не зная, что это значит.

Велеслав же не унимался. Он собрал мужчин и объявил: "Пойдём за оленем. Хватит бояться теней". Они ушли в лес вчетвером, с луками и копьями. Вернулись трое – без добычи и без четвёртого. "Упал в яму, – сказал Велеслав, но голос его дрожал. – Ногу сломал, мы не смогли вытащить". Ратибор молчал, но Лада видела, как он сжал кулаки.

Лес больше не помогал. Дрова гнили, рыба не ловилась, а ночью за частоколом кто-то ходил – тяжёлые шаги хрустели в траве, но следов утром не находили. Дед Вещий смотрел на людей и качал головой: "Сами беду накликали". А Лада знала – это только начало.

Лес перестал быть просто лесом. Он стал врагом – молчаливым, но зорким, следящим за каждым шагом переселенцев. После пропажи четвёртого охотника люди боялись выходить за частокол даже днём. Тропы, что раньше вели к реке, теперь исчезали в колючей чаще, а вода в реке стала мутной, с привкусом железа. Рыба сгинула, словно кто-то выгнал её прочь. Дрова, что приносили в лагерь, тлели плохо, чадили чёрным дымом, и ночи становились холоднее, чем могли бы в эту пору.

Ратибор держал людей в кулаке, но даже его голос начал дрожать. Он собрал мужчин у костра, когда солнце ещё не село, и сказал: "Нельзя сидеть сложа руки. Завтра идём за дровами и мясом. Кто боится – пусть молится Перуну". Люди кивнули, но в глазах читался страх. Лада смотрела на вождя и видела, как он постарел за эти дни – морщины на лбу стали глубже, а руки сжимали топор так, будто ждали удара.

Велеслав, как всегда, был громче всех. "Это зверь, не дух! – кричал он, размахивая копьём. – Я найду его и притащу сюда шкуру!" Его слова подбодрили некоторых, но Лада заметила, как он косится на лес, словно сам не верит в свою браваду. Она хотела сказать про ветку с шишкой, что нашла у сосны, но промолчала – её бы не послушали.

Ночь перед походом выдалась тяжёлой. Ветер выл, как раненый зверь, и гнул сосны так, что те трещали, грозя упасть на срубы. Дети жались к матерям, а мужчины спали с оружием в руках. Лада лежала у стены, прислушиваясь. Шаги за частоколом стали громче – медленные, тяжёлые, будто кто-то ходил кругами, не решаясь подойти ближе. Она закрыла глаза, шепча: "Прости нас, хозяин", но сон не шёл.

Утром пятеро мужчин во главе с Велеславом ушли в лес. Ратибор остался в лагере, следя за работой – женщины чинили крыши, старики вялили остатки мяса. Лада помогала матери, но то и дело оглядывалась на чащу. Дед Вещий сидел у входа, бормоча что-то про "старые законы". Она подошла к нему, сжимая ветку с шишкой.

– Что это значит? – тихо спросила она, показав находку.

Старик прищурился, потрогал шишку пальцами. "Предупреждение, – сказал он. – Хозяин велит остановиться. Не послушаете – уведёт вас в топь". Лада хотела спросить ещё, но тут раздался крик с опушки.

Мужчины вернулись раньше, чем ждали. Их было четверо – Велеслав шёл впереди, весь в грязи, с порванной рубахой. За ним тащились трое, бледные, с пустыми руками. Дрова и добычу они не принесли. "Где пятый?" – рявкнул Ратибор, шагнув к ним. Велеслав сплюнул в траву.

– Пропал, – буркнул он. – Шёл сзади, а потом – нет его. Звали, искали – ни следа.

Люди зашептались, кто-то заплакал. Ратибор схватил Велеслава за грудки: "Что ты натворил?" Охотник вырвался, зло оскалившись. "Ничего! Шли тихо, рубили сосну, а потом он крикнул – и тишина. Лес его забрал".

Лада посмотрела на сосну у кромки – ту самую, где оставляла подношения. Теперь она поняла: ветка с шишкой была не просто знаком. Это был рубеж, который они перешли. Ночью лагерь трясся от нового ужаса. Костёр, что горел у входа, вдруг вспыхнул ярче, а потом угли разлетелись, поджигая траву. Люди бросились тушить, но огонь лизнул частокол, оставив чёрные пятна. Утром у сгоревшего места нашли след – нечеловеческий, длинный, с когтями, уходящий в чащу.

Страх сковал поселение. Женщины отказывались работать, дети не выходили из домов, а мужчины шептались о возвращении на старую землю. Ратибор собрал всех у костра, пытаясь вернуть порядок. "Мы не уйдём, – сказал он. – Это наш дом. Завтра идём в лес снова. Найдём зверя и убьём". Велеслав кивнул, но Лада видела, как дрожат его руки.

Она не выдержала. Ночью, пока все спали, она снова пошла к сосне. Взяла остатки мёда и бусы, что хранила с детства, положила у корней. "Мы виноваты, – шепнула она, – но не все. Останови это, прошу". Ветер качнул ветви, и ей почудился вздох – низкий, как стон земли. Утром подношение исчезло, но ничего не изменилось.

На рассвете мужчины ушли в лес – семеро, с топорами и копьями. Велеслав вёл их, крича, что найдёт "проклятого зверя". Они рубили деревья, ломали кусты, оставляя за собой хаос. Лада смотрела с порога, сжимая ветку с шишкой, и чувствовала, как лес дрожит. К полудню вернулись пятеро. Двое пропали – один ушёл за водой и не вернулся, другой упал в яму, что открылась под ногами, будто земля сама его проглотила. Велеслав был в крови, но не своей – он притащил тушу оленя, зарубленного копьём.

– Вот ваша добыча! – крикнул он, бросая тушу у костра. – А вы трясётесь, как зайцы!

Ратибор молчал, глядя на мясо. Люди радовались еде, но Лада видела: олень был убит не ради голода. Его горло было перерезано дважды, шкура изодрана без нужды. Велеслав убил его из злости.

Той ночью лес ответил. Сначала пришёл туман – густой, серый, пахнущий гнилью. Он заполз в лагерь, гася костры, и люди задыхались от его сырости. Потом раздался звук – шаги, треск веток, рёв, от которого волосы вставали дыбом. Частокол затрясся, будто кто-то бил в него снаружи. Мужчины схватили оружие, женщины кричали, а Лада выбежала наружу, чтобы увидеть.

В тумане мелькнула тень – высокая, сутулая, с ветвями, торчащими из спины. Она стояла у частокола, глядя внутрь, и глаза её горели зелёным, как болотные огни. Лада упала на колени, шепча: "Прости". Тень шагнула ближе, и земля под ней задрожала. Потом она исчезла, но утром люди нашли у входа мёртвую собаку – ту, что лаяла на лес каждую ночь. Её шея была свёрнута, как у волка, что Лада видела раньше.

Ратибор собрал общину. "Это не зверь, – сказал он, глядя в глаза каждому. – Это дух. Мы его разозлили". Дед Вещий кивнул, бормоча: "Я говорил, а вы не слушали". Велеслав сплюнул: "Дух? Я его зарублю, как оленя!" Но даже он не скрывал страха.

Лада умоляла вождя: "Оставим лес в покое. Вернём ему долг". Ратибор задумался, но Велеслав перебил: "Покой? Когда мы голодаем? Надо больше рубить, больше брать!" Его поддержали несколько мужчин, и Ратибор уступил. Они решили идти глубже в лес, взять, что смогут, и показать, кто здесь хозяин.

Три дня они рубили деревья, тащили брёвна, убивали всё, что попадалось – зайцев, птиц, даже лисицу, что выбежала на тропу. Лес молчал, но Лада чувствовала, как он сжимается вокруг них. На третий день пропал ещё один – мальчик, сын кузнеца, ушёл за водой и растворился в чаще. Его мать выла, рвала волосы, а мужчины нашли только его шапку, утопленную в грязи.

Ночью леший пришёл открыто. Туман вернулся, гуще прежнего, и в нём зазвучали голоса – шёпот, смех, плач. Частокол трещал, будто его ломали руками. Люди видели тень – она ходила вдоль стен, выше человеческого роста, с руками, длинными, как ветви. Кто-то кричал, что видел глаза в ветвях, кто-то – рога, как у зверя. Ратибор бросил копьё в темноту, но оно упало в траву, не задев ничего.

Утром лагерь был в смятении. Еда гнила в ямах, вода текла чёрная, а у входа лежала груда веток – сухих, колючих, как предупреждение. Дед Вещий посмотрел на них и сказал: "Последний раз он просит. Не послушаете – конец".

Но Велеслав уже не слушал. Он схватил факел и крикнул: "Если лес хочет войны – пусть горит!" Ратибор пытался его остановить, но охотник вырвался, поджигая траву у опушки. Огонь лизнул деревья, и лес завыл – не ветром, а живым, яростным голосом. Лада упала на колени, закрыв уши, а люди смотрели, как пламя растёт.

Леший появился в огне – тень, выше сосен, с ветвями вместо рук. Он шагнул к лагерю, и земля треснула под ним. Велеслав бросился бежать, но споткнулся, упал, крича от ужаса. Огонь пожирал лес, а леший стоял, глядя на людей, пока дым не скрыл его.

Огонь пожирал лес с жадностью дикого зверя. Пламя взбиралось по стволам сосен, лизало ветви, превращая их в чёрные скелеты, и поднимало к небу столбы густого дыма. Запах смолы и гари душил, ветер гнал искры дальше в чащу, и казалось, что сама земля кричит от боли. Переселенцы стояли у частокола, глядя на дело своих рук. Кто-то шептал молитвы, кто-то молчал, сжимая оружие, а Велеслав, всё ещё с факелом в руке, хрипло смеялся, пока дым не заставил его закашляться.

Ратибор смотрел на огонь с каменным лицом. Его топор висел на поясе, но руки дрожали – не от страха, а от чего-то большего, чего он не мог назвать. "Мы избавились от него, – сказал он, но голос звучал глухо, словно он сам в это не верил. – Теперь лес наш". Люди кивнули, но никто не двинулся с места. Они ждали.

Лада стояла в стороне, прижимая к груди ветку с шишкой – её последний дар от леса. Слёзы текли по её лицу, смешиваясь с сажей, что оседала на коже. Она видела, как огонь пожирает старую сосну – ту, где она оставляла подношения, – и шептала: "Прости нас, хозяин. Прости". Но лес не слышал. Он горел.

И тогда он пришёл.

Сначала это был звук – низкий, гулкий рёв, что поднимался из глубины чащи, перекрывая треск огня. Земля задрожала, будто под ней проснулся древний зверь. Люди закричали, отступая к срубам, а из дыма и пламени шагнула тень – огромная, выше самых высоких деревьев, с ветвями, что извивались, как живые, и глазами, горящими зелёным светом. Леший – хозяин леса – явился во всём своём гневе.

Он не был похож на человека. Тело его ткалось из коры и мха, руки тянулись к небу, как сучья старого дуба, а лицо – если это было лицо – скрывалось в тени, где горели те самые глаза. Он шагнул к горящей опушке, и огонь отпрянул от него, словно боялся коснуться. Ветер взвыл, подчиняясь его воле, и понёс дым обратно к лагерю, заставляя людей кашлять и падать на колени.

Велеслав бросил факел и схватил копьё. "Тварь!" – заорал он, бросаясь вперёд. Его голос дрожал, но он всё ещё верил в свою силу. Он метнул копьё в тень, и оружие пролетело сквозь неё, вонзившись в горящее дерево. Леший повернул голову – медленно, как старое дерево под ветром, – и ветер ударил в Велеслава, сбив его с ног. Охотник упал, закричал, но тень не тронула его. Она смотрела дальше – на лагерь, на людей, что стояли за частоколом.

Ратибор шагнул вперёд, поднимая топор. "Уходи! – крикнул он. – Это наша земля!" Но слова его утонули в гуле огня. Леший не ответил. Он поднял руку – длинную, узловатую, как корень, – и деревья вокруг него застонали. Сосны, ещё не тронутые пламенем, качнулись, их ветви хлестнули по земле, гася искры. Ветер закружился вихрем, отбрасывая огонь назад, к выжженной полосе. Он защищал свой дом.

Лада упала на колени, закрыв лицо руками. Она видела, как леший борется – не с людьми, а с огнём, что пожирал его лес. Он шагал сквозь пламя, и там, где проходил, деревья переставали гореть, но их было слишком мало. Огонь уже добрался до сердца чащи, и дым поднимался чёрной стеной, закрывая небо. Люди кашляли, задыхались, но не отходили – страх держал их на месте.

Велеслав поднялся, шатаясь, и схватил новый факел. "Гори!" – заорал он, бросая его в сторону тени. Факел упал у ног лешего, и пламя вспыхнуло ярче, лизнув его ноги. Тень дрогнула, впервые за всё время, и издала звук – не рёв, а стон, глубокий и скорбный, от которого у Лады сжалось сердце. Леший шагнул назад, к лесу, но огонь окружил его, отрезая путь.

Ратибор бросился к Велеславу, схватил его за плечо. "Хватит!" – рявкнул он, вырывая факел из рук охотника. Но было поздно. Ветер, что помогал лешему, ослаб, и пламя ринулось вперёд, пожирая последние деревья у опушки. Тень стояла в центре огня, её силуэт дрожал, расплывался, но глаза всё ещё горели. Она смотрела на людей – не с гневом, а с чем-то похожим на печаль.

Лада не выдержала. Она вскочила, бросилась к частоколу, крича: "Остановитесь! Это его дом!" Мать схватила её за руку, но девушка вырвалась, подбежала к кромке леса, где огонь ещё не добрался до травы. Она швырнула ветку с шишкой в пламя – последнюю память о мире с лесом – и закричала: "Мы не хотели этого! Прости нас!"

Леший повернулся к ней. Его глаза встретились с её взглядом, и на миг Ладе показалось, что он понял. Тень качнулась, шагнула к ней, но огонь вспыхнул сильнее, отрезая её от лагеря. Ветви на его плечах горели, мох осыпался чёрной пылью, и он начал растворяться – не от страха, а от боли. Лес умирал, и он умирал вместе с ним.

Велеслав снова закричал, бросаясь к огню с копьём, но Ратибор ударил его кулаком в лицо. Охотник рухнул в грязь, хрипя, а вождь повернулся к людям. "Назад! – крикнул он. – Все назад!" Они побежали к срубам, кашляя, задыхаясь, падая в дымной мгле. Лада осталась у частокола, глядя, как леший борется.

Он поднял руки к небу, и ветер вернулся – последний, яростный порыв. Деревья за его спиной затрещали, падая, чтобы остановить пламя, но огонь был сильнее. Он пожрал опушку, добрался до глубины леса, и тень начала таять. Глаза лешего погасли, ветви опустились, и он рухнул – не как человек, а как дерево, с глухим стуком, что эхом разнёсся по округе. Дым поглотил его, и всё стихло.