Легенды Древней Руси

– Гордый, да? – прошипела она, глядя ему в глаза. – Посмотрим, как долго продержишься!

Борис не стал ждать. Он схватил топор Олега, лежавший рядом с его остывающим телом, и рубанул по лапе одного из волков. Тварь рассыпалась в дым, но другая тут же прыгнула на него, царапнув когтями по груди. Он отшатнулся, чувствуя, как ткань намокает от крови.

Радомир хрипел в хватке Яги, но вдруг из последних сил вонзил меч ей в грудь. Старуха взвизгнула, отпуская его, и вождь рухнул на пол, кашляя. Яга отступила, прижимая руку к ране, из которой хлестала слизь.

– Проклятые! – заорала она. – Вам не уйти!

Она хлопнула клюкой по полу, и изба рванулась вверх. Лапы застучали по земле, унося дом прочь. Воины упали, цепляясь за стены, пока избушка неслась через лес, ломая ветки и кусты. Сквозь щели в стенах мелькали деревья, искажённые туманом. Яга исчезла – растворилась в воздухе, оставив после себя лишь эхо смеха.

Когда изба наконец остановилась, Радомир поднялся первым. Он был бледен, кровь текла из плеча и руки, но глаза его горели.

– Борис, – прохрипел он. – Надо её найти. Убить.

Борис кивнул, хотя в груди его росло тяжёлое чувство. Он подошёл к двери – теперь она поддалась, скрипнув. Снаружи был лес, но другой: деревья здесь были голыми, с чёрной корой, а земля покрыта пеплом. Туман висел низко, и в нём мелькали тени.

– Где мы? – спросил Радомир, выйдя следом.

– Там, куда она нас привела, – ответил Борис, сжимая топор. – Это её ловушка.

Они двинулись вперёд, оставив избу позади. Тела Добрыни, Олега и Велеслава остались внутри – забрать их не было ни сил, ни времени. Лес молчал, но тишина эта была обманчивой. Скоро они услышали шорох – тихий, но настойчивый, будто кто-то крался за ними.

– Она играет с нами, – сказал Борис, оглядываясь.

– Пусть, – Радомир сплюнул кровь. – Я не сдохну, пока не вгоню меч ей в сердце.

Они шли, пока не наткнулись на поляну. В центре стоял валун, покрытый мхом и вырезанными знаками – старыми, как сама земля. Над ним висел слабый свет, похожий на болотный огонёк. Радомир шагнул ближе, но Борис схватил его за руку.

– Стой. Это не просто камень.

И он был прав. Валун дрогнул, и из-под него поползли корни – длинные, чёрные, живые. Они извивались, как змеи, и тянулись к воинам. Радомир рубанул мечом, но корень перехватил клинок, вырвав его из рук. Борис ударил топором, отсекая другой, но их становилось больше.

– Бежим! – крикнул он, толкая Радомира назад.

Они рванули через поляну, но корни догоняли, цепляясь за ноги. Один схватил Радомира за щиколотку, и он упал, выругавшись. Борис вернулся, рубя топором, пока вождь не освободился. Они бросились в чащу, но лес вокруг ожил: ветви хлестали по лицам, земля дрожала, а из тумана доносился голос Яги:

– Бегите, бегите, милые! Всё равно мои будете!

Они остановились у ручья, чья вода была чёрной, как смола. Радомир тяжело дышал, опираясь на дерево. Его раны кровоточили сильнее, лицо покрылось потом.

– Я не могу больше, – прохрипел он. – Оставь меня. Иди.

– Нет, – отрезал Борис. – Мы уйдём вместе.

Но Радомир покачал головой.

– Она меня доконала. Чувствую… внутри что-то горит. Это её яд.

Борис хотел возразить, но тут из тумана вынырнула фигура – высокая, сгорбленная, с горящими глазами. Яга. За ней шли тени, теперь не волки, а что-то хуже – скелеты в лохмотьях, с пустыми глазницами. В руках старухи была ступа, из которой поднимался зелёный дым.

– Последние двое, – пропела она. – Сладкие, сильные. Долго держались, да?

Радомир поднялся, сжимая кулаки.

– Борис, беги, – сказал он тихо. – Я её задержу.

Прежде чем Борис успел ответить, вождь бросился на Ягу. Он врезался в неё с такой силой, что старуха пошатнулась, выронив ступу. Скелеты ринулись вперёд, но Радомир дрался, как зверь, ломая их кости голыми руками. Яга взвыла, вонзая когти ему в грудь, и вождь рухнул, истекая кровью.

Борис не стал смотреть. Он побежал, слыша за спиной крик Радомира, а затем – тишину. Лес гудел вокруг, но он не останавливался, пока не упал у корней огромного дуба, задыхаясь от боли и страха. Он остался один.

Лес дышал вокруг Бориса, как живое существо. Дуб, под которым он рухнул, нависал над ним, его ветви скрипели, словно шептались на ветру. Туман клубился у земли, холодный и липкий, пропитанный запахом гнили. Борис лежал, прижавшись к корням, тяжело дыша. Грудь его горела от царапин, оставленных тенями, а руки дрожали от усталости. Он слышал, как затих крик Радомира вдали, и знал: теперь он один против старухи, что правила этим проклятым местом. Один против Бабы Яги.

Он сжал топор Олега – единственное, что осталось от погибших товарищей. Лезвие было зазубренным, но острым, и Борис цеплялся за него, как за последнюю надежду. Мысли его путались: бежать или драться? Лес казался бесконечным, а Яга – непобедимой. Но где-то в глубине души тлела искра – не ярость, как у Радомира, а холодная, упрямая воля. Он не хотел умирать здесь, в этом мраке, где даже вороны не пели.

Тишина оборвалась. Из тумана донёсся стук – ритмичный, тяжёлый, как шаги великана. Борис напрягся, вглядываясь в мглу. Сквозь дымку проступили очертания избушки: она двигалась, переступая на своих курьих лапах, и каждая её "нога" вонзалась в землю с хрустом. На пороге стояла Яга, её глаза горели зелёным, а в руках снова была ступа, из которой поднимался дым. За ней тянулись тени – те же скелеты, что добили Радомира, их кости стучали друг о друга, как сухие ветки.

– Последний, – пропела она, спрыгивая на землю. Избушка замерла позади, словно послушный зверь. – Долго бегал, милый. Устал небось?

Борис поднялся, стиснув зубы. Он не ответил – слова были лишними. Вместо этого он шагнул вперёд, поднимая топор. Яга хихикнула, ткнув клюкой в его сторону.

– Горячий, да? – сказала она. – Ну, иди сюда, посмотрим, что ты можешь.

Скелеты рванулись к нему, их костлявые руки тянулись к горлу. Борис рубанул первого, и череп твари разлетелся вдребезги. Второй успел царапнуть его по плечу, но воин пнул его ногой, отбрасывая назад. Они были хрупкими, но быстрыми, и их становилось больше – из земли поднимались новые, вырываясь из пепла и мха.

Яга наблюдала, склонив голову набок. Её улыбка стала шире, обнажая чёрные десны.

– Сильный, – протянула она. – Люблю таких. Душа твоя сладкая будет, долго гореть станет.

Борис не слушал. Он пробивался к ней, разрубая скелетов, пока кости не захрустели под ногами. Но старуха не стояла на месте: она взмахнула рукой, и из ступы вырвался зелёный дым, густой и едкий. Он обволок Бориса, заставив его закашляться. Глаза защипало, а в горле запершило, как от яда. Он отступил, прикрывая лицо рукавом, но дым преследовал, обжигая кожу.

– Не нравится? – хохотнула Яга. – Это только начало!

Она хлопнула в ладоши, и земля под Борисом дрогнула. Из-под корней дуба полезли те же чёрные корни, что поймали Радомира. Они извивались, как змеи, и тянулись к его ногам. Борис рубанул топором, отсекая один, но другой успел обвить щиколотку, дёрнув его вниз. Он упал, ударившись грудью о землю, и топор выскользнул из рук.

Яга подошла ближе, её клюка стучала по пеплу. Она наклонилась над ним, и Борис увидел её лицо – сморщенное, но живое, с глазами, полными древней злобы. От неё пахло землёй и смертью.

– Бился славно, – сказала она, почти ласково. – Но всё кончено, милый. Отдай душу, и я тебя быстро прикончу.

Борис молчал, глядя на неё снизу вверх. Корень сжимал ногу, но он не сопротивлялся. Вместо этого он медленно протянул руку к поясу, где висел нож Велеслава – маленький, костяной, забытый в хаосе. Яга не заметила этого: она слишком наслаждалась своей победой.

– Ну? – нетерпеливо бросила она. – Говори что-нибудь, или язык проглотил?

– Ты старая, – прохрипел Борис, сжимая нож. – И слепая.

Прежде чем она успела ответить, он рванулся вверх, вонзая клинок ей в грудь – туда, где Радомир уже оставил рану. Яга взвыла, отшатнувшись, и зелёная слизь брызнула из раны. Корень ослаб, и Борис вырвался, подхватив топор. Он рубанул снова, целясь в её шею, но старуха увернулась, шипя от боли.

– Проклятый! – заорала она, хватаясь за грудь. – Я тебя живьём сожру!

Она взмахнула клюкой, и избушка ожила. Лапы её ударили по земле, и дом рванулся к Борису, словно огромный зверь. Он бросился в сторону, уворачиваясь, но когти одной из лап задели его бок, оставив глубокий порез. Кровь хлынула, заливая рубаху, но он не остановился. В голове билась одна мысль: если он убьёт Ягу, всё кончится.

Скелеты снова полезли на него, но Борис заметил, что они двигались медленнее – старуха слабела. Он пробился сквозь них, оставляя за собой груду костей, и бросился к Яге. Она отступала к избушке, бормоча что-то на непонятном языке. Из ступы вырвался новый клуб дыма, но на этот раз Борис был готов: он задержал дыхание и рванул сквозь него.

– Стой! – крикнула она, но голос её дрогнул.

Он не остановился. Топор врезался ей в плечо, и Яга упала на колени, выронив клюку. Изба за её спиной задрожала, лапы подогнулись, и дом рухнул набок с оглушительным треском. Скелеты замерли, а затем рассыпались в пыль.

Борис стоял над ней, тяжело дыша. Яга подняла голову, её глаза всё ещё горели, но слабее.

– Думаешь, победил? – прохрипела она. – Лес мой, и он тебя не отпустит…

Она протянула руку, но Борис не дал ей закончить. Он рубанул топором ещё раз, целясь в шею. Голова старухи покатилась по земле, и тело её рухнуло, истекая слизью. Изба за спиной издала последний стон и затихла, её лапы вытянулись, как мёртвые.

Тишина накрыла поляну. Туман рассеялся, и впервые за ночь Борис увидел звёзды – тусклые, но настоящие. Он упал на колени, роняя топор. Кровь текла из ран, но он был жив. Жив.

Но радость не пришла. Лес всё ещё дышал вокруг, и в его шорохах слышался шепот – не Яги, а чего-то другого, древнего и безымянного. Борис понял: старуха была лишь стражем, частью чего-то большего. Он поднялся, подобрал топор и побрёл прочь, не оглядываясь. Ему нужно было выбраться, пока лес не передумал.

Он шёл, пока ноги не отказали, и упал у края чащи. Перед ним расстилалась равнина, а вдали виднелся дым – деревня, дом. Но в груди его сидел холод, и он знал: что-то осталось с ним навсегда.

Рассвет пробивался сквозь тучи, серый и слабый, как дыхание умирающего. Борис лежал на краю леса, уткнувшись лицом в сырую траву. Топор Олега валялся рядом, его лезвие было покрыто зелёной слизью, что сочилась из тела Яги. Кровь из ран воина запеклась, смешавшись с грязью, а рубаха висела лохмотьями. Он дышал хрипло, каждый вдох отдавался болью в рёбрах, но он был жив. Лес за его спиной молчал – ни шороха ветвей, ни воя теней. Только тишина, тяжёлая, как могильная плита.

Он поднялся, опираясь на топор. Ноги дрожали, но держали. Перед ним расстилалась равнина – голая, с редкими кустами и пятнами снега, что ещё не растаял с зимы. Вдалеке, у горизонта, поднимался тонкий столб дыма – знак жилья, людей, жизни. Борис шагнул вперёд, оставляя лес позади. Каждый шаг был мучением, но он шёл, цепляясь за мысль о доме, о тепле очага, о том, что всё кончилось.

Но кончилось ли? В груди его сидел холод – не от ран, а глубже, в самой душе. Он чувствовал взгляд, невидимый, но цепкий, будто лес всё ещё следил за ним. Слова Яги – "он тебя не отпустит" – эхом звучали в голове, и Борис невольно оглянулся. Чаща стояла недвижимо, чёрные стволы сливались с туманом, но в глубине, ему показалось, мелькнула тень. Или это был обман уставших глаз?

Он шёл весь день, не останавливаясь. Солнце поднялось выше, но тепла не принесло. К вечеру он добрался до деревни – маленькой, с десятком изб, окружённых частоколом. Люди вышли навстречу: бородатые мужики с топорами, женщины в длинных рубахах, дети, что жались к матерям. Они смотрели на него с тревогой и недоверием.

– Кто ты? – спросил старший, седой, с посохом в руках. – Откуда идёшь?

– Борис, – прохрипел он, опираясь на топор. – Из дружины Радомира. Лес… там…

Он замолчал, не зная, как объяснить. Старейшина нахмурился, оглядывая его раны и окровавленное оружие.

– Лес? – переспросил он. – Тот, что за равниной? Говорят, туда не ходят. Проклят он.

Борис кивнул, и этого хватило. Его впустили, дали воды и место у огня. Женщина с добрыми глазами промыла его раны, наложила травы, но он видел, как она шепталась с другими, бросая на него косые взгляды. Они боялись его – не как воина, а как того, кто принёс с собой тень чего-то страшного.

Ночью он сидел у очага, глядя в пламя. Сон не шёл. В ушах звенел смех Яги, перед глазами вставали лица товарищей: Добрыня, задыхающийся от яда, Олег, разорванный тенями, Велеслав, утянутый в бездну, Радомир, павший в последнем бою. Он выжил, но зачем? Чтобы нести эту память, этот холод, что поселился внутри?

На третий день он решил уйти. Деревня была безопасной, но чужой. Люди сторонились его, а дети шептались, называя "лесным". Старейшина дал ему меховую шапку и немного еды, но в глазах его читалось: "Уходи, не зови беду". Борис не спорил. Он взял топор, кивнул в знак благодарности и двинулся вдоль реки, к городищу князя.

Дорога заняла неделю. Он шёл молча, не охотясь, не разводя огня – ел то, что дали, и спал под открытым небом. Лес остался позади, но его тень тянулась за ним. Иногда он слышал шорохи в ночи, видел отблески зелёного света в воде реки. Один раз, проснувшись, заметил следы вокруг себя – не звериные, а длинные, похожие на когти курьих лап. Он не говорил об этом никому, даже себе.

Когда он добрался до городища, князь встретил его у ворот. Высокий, в кольчуге, с мечом на поясе, он смотрел на Бориса, как на призрака.

– Где Радомир? Где дружина? – спросил он, и голос его был суров.

Борис опустил голову.

– Мёртвы, – сказал он коротко. – Лес их забрал.

Князь нахмурился, но не стал расспрашивать. Он видел шрамы на теле воина, пустоту в его глазах. Бориса оставили в дружине, дали место у очага, но он не стал прежним. Он больше не смеялся, не пил с другими, не рассказывал о набегах. Люди говорили, что он принёс с собой проклятье, и сторонились его, как в той деревне.

Прошёл год. Борис жил тихо, ходил в дозоры, рубил дрова, ночами сидел у реки, глядя в темноту. Раны зажили, но шрамы остались – и не только на теле. Волосы его поседели, хотя ему было едва за тридцать. Иногда он просыпался от кошмаров: избушка, Яга, лица товарищей. Иногда слышал её смех – далёкий, но ясный, будто она всё ещё ждала его в лесу.

Однажды весной он ушёл. Никто не знал, куда. Просто собрал топор, немного хлеба и исчез за воротами. Некоторые говорили, что он вернулся в лес – то ли искать смерти, то ли мстить. Другие шептались, что он стал отшельником, живёт где-то у реки, подальше от людей. Но все сходились в одном: тот, кто вернулся из проклятого леса, уже не был прежним Борисом. Что-то забрало его душу там, среди чёрных деревьев, и отпустило лишь оболочку.

А лес стоял, как и прежде, за равниной. Туман стелился над ним, и путники обходили его стороной. Иногда, в тихие ночи, оттуда доносился скрип – низкий, протяжный, как шаги избушки на курьих ножках. И те, кто слышал, крестились или шептали имена старых богов, надеясь, что тьма останется там, где её оставили.

Охота на водяного

Лес дышал сыростью. Тяжелый запах мокрой земли и гниющих листьев висел в воздухе, смешиваясь с едким дымом костра. Пятеро дружинников сидели у огня, их лица освещались неровными отблесками пламени, а за спиной, в темноте, шумели сосны, будто шептались о чем-то недобром. Где-то вдали ухнула сова, и Ратибор, самый молодой из отряда, вздрогнул, сжимая рукоять меча.

– Не бойся, малец, – хмыкнул Добрыня, широкоплечий воин с седыми прядями в бороде. – Это не леший, не водяной. Просто птица.

– Пока просто птица, – тихо отозвался Велеслав, не поднимая глаз от огня. Его длинные пальцы теребили амулет – вырезанную из кости фигурку Велеса, змея в рогах. – Но мы еще не дошли до озера.

Ратибор промолчал. Он не любил Велеслава – тот был слишком мрачен, слишком странен. Говорили, что он когда-то служил жрецом, пока князь не изгнал его за какие-то темные обряды. Но сейчас, когда отряд шел к заброшенному озеру, Велеслав был нужен. Только он знал старые сказания и шепотки о водяном, что утащил в пучину целое войско князя Олега три лета назад.

Задача была проста, но оттого не менее тяжела. Князь велел найти хоть что-то – оружие, доспехи, кости пропавших воинов. А лучше – голову водяного, если такое возможно. Дружинники молчаливо понимали: вернуться с пустыми руками означало позор. Но в глубине души каждый боялся, что не вернется вовсе.

Озеро лежало в двух днях пути от последнего селения. Уже на подходе к нему лес становился глуше, а воздух – холоднее, словно сама земля не хотела пускать чужаков. Тропа, что вела к воде, заросла мхом и колючим кустарником, будто люди не ходили здесь годы. Последний, кто видел озеро, был рыбак из дальней деревни. Он вернулся полубезумным, бормоча о тенях в воде и голосах, что звали его нырнуть. С тех пор никто не решался ступить на берег.

– Говорят, водяной не просто дух, – нарушил тишину Велеслав, глядя в огонь. – Он был человеком. Давным-давно. Предал своих, и Велес проклял его, сделав хозяином глубин. Теперь он собирает души, чтобы забыть свое имя.

– Сказки, – фыркнул Добрыня, отрезая кусок вяленого мяса ножом. – Если бы он был человеком, меч бы его взял. А те, кто ходил туда, не вернулись ни с чем. Даже с криками.

– Может, и сказки, – Велеслав пожал плечами. – Но утопцы, что служат ему, – не сказки. Я видел их следы у реки прошлой весной. Мокрые, с перепонками между пальцев.

Ратибор сглотнул. Он не хотел слушать, но слова Велеслава цеплялись за разум, как водоросли за ноги. Он вспомнил рассказы деда: водяной не просто топит, он заманивает. То песней, то смехом, то криком о помощи. А потом – холодная хватка и тьма.

– Хватит болтать, – оборвал их третий воин, Боян, самый старший в отряде. Его голос был хриплым, как скрип старого дуба. – Спите. Завтра будет тяжелый день.

Пятый, молчаливый Ждан, только кивнул, подбрасывая ветки в костер. Он редко говорил, но его глаза, острые и внимательные, всегда следили за лесом. Ратибор подозревал, что Ждан знает больше, чем говорит, но спрашивать не решался.

Ночь прошла тревожно. Ветер гудел в кронах, а где-то вдали плескалась вода – слишком громко для ручья. Ратибору снились тени, скользящие под толщей озера, и лицо деда, белое, как мел, с водорослями вместо волос. Он проснулся от собственного крика, но никто не сказал ни слова. Все слышали плеск.

****

К полудню второго дня отряд вышел к озеру. Оно лежало в низине, окруженное черными соснами, чьи корни выпирали из земли, словно кости. Вода была неподвижной, темной, как смола, и отражала небо так точно, что казалось, будто смотришь в бездну. Туман стелился над поверхностью, цепляясь за камыши, и в воздухе стоял запах тины и гнили.

– Вот оно, – пробормотал Добрыня, сжимая копье. – Проклятое место.

Боян шагнул вперед, оглядывая берег. Среди камней и мха лежали обломки – ржавый наконечник стрелы, кусок кольчуги, полуистлевшая рукоять меча. Следы пропавшего войска. Но ни тел, ни костей. Только эти жалкие остатки, будто кто-то утащил все остальное под воду.

– Надо искать дальше, – сказал Боян. – Разобьем лагерь здесь.

– Здесь? – Ратибор не сдержался. – У самой воды?

– А ты хочешь идти в лес, где леший тебя за ноги утащит? – огрызнулся Добрыня. – Сиди у огня и не пищи.

Велеслав молчал, но его взгляд был прикован к озеру. Он подошел к кромке воды, опустился на колени и что-то шепнул, бросив в воду щепотку травы из своего мешочка. Туман дрогнул, словно от легкого ветра, и Ратибору показалось, что он услышал низкий, булькающий звук – будто кто-то вздохнул под толщей.

– Что ты делаешь? – резко спросил Боян.

– Проверяю, – ответил Велеслав, не оборачиваясь. – Он здесь. Чувствует нас.

– Пусть чувствует, – Добрыня сплюнул. – Я ему брюхо мечом располосую, если полезет.

Но слова его повисли в воздухе, никем не поддержанные. Ждан вдруг шагнул к воде, наклонился и поднял что-то из грязи. Это был костяной гребень, старый, но целый, с вырезанными узорами.

– Женский, – тихо сказал он. – Здесь не только воины пропали.

Тишина стала тяжелее. Ратибор почувствовал, как холод пробежал по спине. Он хотел что-то сказать, но тут озеро плеснуло – резко, как от брошенного камня. Все замерли. Вода заколыхалась, и из-под нее, медленно, поднялась рука – мертвенно-белая, с длинными пальцами и клочьями тины вместо кожи. Она вытянулась к берегу, цепляясь за камни, а за ней показалась вторая.

– Утопцы! – крикнул Велеслав, вскакивая.

Добрыня выхватил копье, Боян – меч, а Ждан отступил назад, шепча что-то на непонятном языке. Ратибор замер, глядя, как из воды поднимаются фигуры – сгорбленные, с пустыми глазницами, с водорослями, свисающими с плеч. Их было трое, и они двигались молча, оставляя за собой мокрые следы.

– К бою! – рявкнул Боян, и отряд сомкнулся плечом к плечу.

Первая тварь бросилась на Добрыню. Он вонзил копье ей в грудь, но утопец даже не дрогнул – только схватил древко и потянул к себе, заставляя воина шагнуть ближе к воде. Боян рубанул второму по шее, и голова откатилась, но тело продолжало идти, пока не рухнуло в грязь. Третий метнулся к Ратибору. Юноша взмахнул мечом, но рука дрожала, и клинок лишь скользнул по мокрой плоти. Утопец схватил его за щиколотку, и Ратибор почувствовал, как ледяной холод сковал ногу.

– Держись! – крикнул Ждан, бросаясь на помощь. Его нож вонзился в спину твари, и та, наконец, осела, булькая черной водой из горла.

Когда все закончилось, дружинники стояли, тяжело дыша, а тела утопцев медленно растворялись в грязи, оставляя лишь лужи и вонь.

– Это только начало, – сказал Велеслав, глядя на озеро. – Он их послал. Проверяет нас.

Ратибор посмотрел на воду. Туман сгущался, и в нем, далеко, мелькнула тень – высокая, сгорбленная, с глазами, что светились, как гнилушки в болоте. Водяной ждал.

Туман сгустился так, что озеро почти исчезло из виду. Лишь слабый плеск воды напоминал о том, что оно рядом, да тень водяного, мелькнувшая в дымке, осталась в памяти Ратибора, как заноза. Дружинники молчали, собирая разбросанное оружие и осматривая следы утопцев. Лужи черной воды, что остались от тварей, уже впитались в землю, оставив после себя клочья тины и запах гниющей рыбы.

– Надо уходить, – сказал Ратибор, стараясь скрыть дрожь в голосе. – Это место проклято.

– Уходить? – Добрыня сплюнул в грязь. – Мы только начали. Князь велел принести доказательства, и я не вернусь с пустыми руками, как трус.

– Он прав, – поддержал Боян, вытирая меч о край плаща. – Если побежим сейчас, водяной решит, что мы слабы. Тогда он не остановится на озере – пойдет за нами до самой реки.

Велеслав покачал головой, его глаза блестели в полумраке.

– Вы не понимаете, с чем мы связались. Это не зверь, которого можно зарубить. Он старше леса, старше нас всех. И он играет с нами.

– Пусть играет, – огрызнулся Добрыня. – Я ему глотку перережу, если полезет.

Ждан, как всегда, молчал, но его пальцы нервно сжимали нож. Ратибор заметил, что он то и дело оглядывается на озеро, словно ждет чего-то.

– Что ты знаешь? – спросил юноша, шагнув к нему. – Ты видел такое раньше?

Ждан поднял взгляд, и в его глазах мелькнуло что-то темное, почти звериное.

– Не спрашивай, – коротко ответил он. – Пока жив – не спрашивай.

Боян хлопнул в ладоши, прерывая спор.

– Хватит. Разводим костер, ставим дозор. Утром решим, что делать.

Но ночь не принесла покоя. Костер горел слабо, будто дым боялся подниматься к небу, а туман подползал ближе, обволакивая лагерь. Ратибору досталась первая стража, и он сидел, вглядываясь в белую пелену, пока уши ловили каждый звук. Плеск воды стал громче, ритмичнее, словно кто-то бил веслом по озеру. А потом он услышал голос – тихий, женский, полный тоски.

– Помоги… – шептал он из тумана. – Я здесь…

Ратибор вскочил, сжимая меч. Голос был знакомым – слишком знакомым. Так звала его сестра, Млада, когда он уходил в дружину два года назад. Но Млада осталась в деревне, далеко отсюда. Или нет?

– Кто там? – крикнул он, шагнув к воде.

– Стой! – Велеслав схватил его за плечо, вынырнув из темноты. – Это не она. Это он.

– Кто? – Ратибор вырвался, но голос уже затих, оставив лишь плеск.

– Водяной, – Велеслав говорил тихо, но твердо. – Он знает твои страхи. Знает твою душу. Не слушай его, если хочешь жить.

Ратибор сглотнул, отступая к костру. Остальные уже проснулись, держа оружие наготове. Добрыня выругался, Боян молча смотрел в туман, а Ждан что-то шептал, склонившись над землей.

– Он близко, – сказал Велеслав, доставая из мешка горсть сушеной травы. – Надо задобрить его.