ЭГО

– Доброе утро, Валер. Неужели решил стать полезным? Это что-то новое. – небрежно бросила она и вернулась к настройкам своей камеры.

Он усмехнулся, привычно улавливая её сарказм, но на этот раз решил действовать иначе.

– А если серьёзно, как ты? Вчера выглядела… ну, будто мысли унесли куда-то далеко.

Она снова подняла глаза и посмотрела на парня. Её взгляд стал чуть более настороженным, но она быстро скрыла это.

– Да ничего особенного. Рабочие моменты. Ты же знаешь, как это бывает.

Валера чуть наклонился к ней, стараясь поймать её взгляд. Свет от экрана камеры играл на его лице, создавая резкие тени, которые делали его выражение ещё более напряжённым.

– Вета, я знаю тебя давно. И я знаю, когда ты врёшь. Так что, если что-то не так, ты можешь мне сказать. Я же здесь.

Она замерла на секунду, пальцы слегка дрогнули на кнопках настройки, но тут же ответила:

– Всё нормально, Валер. Правда. Просто… длинный день вчера был. Ничего, кофе исправит ситуацию.

Он не стал давить. Ещё не время. Вместо этого он вернулся к своей привычной манере.

– Ладно, держу тебя в голове. Но если передумаешь, приходи. И, кстати, не забывай: я лучший слушатель на всей студии.

Она фыркнула, слегка покачав головой.

– Лучший слушатель? Ты же даже свой голос перекричать иногда не можешь.

– Потому что я умею разговаривать, малая. А это – искусство.

И с этими словами он ушёл, оставив её с лёгкой улыбкой на лице. Это была его первая попытка. Небольшая, почти незаметная, но важная. Он знал, что не может сразу ворваться в её мысли, но мог постепенно напоминать о себе, о том, что он рядом.

Позже, в обеденный перерыв, Валера снова нашёл её. На этот раз она сидела в общем зале с чашкой кофе, уткнувшись в телефон. Зал был наполнен звуками болтовни, звонками телефонов и звяканьем ложек о чашки. Запах еды смешивался с ароматом кофе, создавая тёплую, но слегка душную атмосферу. Он сел напротив, вызывая её внимание лёгким стуком пальцев по столу.

– Ты всегда так серьёзно проверяешь свои соцсети? – начал он, поднимая бровь.

Вета оторвалась от телефона, глядя на него с лёгким недоумением. Её лицо подсвечивалось холодным светом экрана, а в глазах читалось утомление.

– А что, мне нельзя? Или ты главный контролёр по использованию интернета?

– Нет, но мне просто стало интересно, что может быть важнее живого общения. Особенно со мной.

Она закатила глаза, но убрала телефон в сторону. Даже стало интересно, что у её друга детства на уме.

– Ладно, Валер, выкладывай. Ты явно пришёл с какими-то своими грандиозными идеями.

Он чуть подался вперёд, его тон стал мягче, почти искренним. За его спиной мелькали люди, жизнь на Останкино продолжала кипеть, но они будто оказались в своём маленьком мирке.

– Я просто хочу знать, что у тебя на душе. Ты что-то скрываешь, и я это вижу. Если это связано с этим… – он чуть замялся, пытаясь подобрать слова, – …Кельмином, то я хочу знать, что ты собираешься делать. Потому что, Вета, ты заслуживаешь чего-то настоящего. А не этого… льда.

Она подняла бровь, глядя на него внимательно. В её глазах мелькнуло что-то, что могло быть удивлением или лёгкой насмешкой.

– С чего вдруг такая забота, Валера? Ты же не тот, кто обычно говорит такие вещи.

– Может, я просто устал притворяться, что мне всё равно, – сказал он тихо, глядя прямо в её глаза. – Может, я хочу, чтобы ты знала, что я рядом. И всегда буду.

Вета замерла, её взгляд на мгновение потемнел от удивления. Она не знала, что сказать. Валера никогда прежде не был таким открытым. Её саркастичная улыбка исчезла, уступив место недоумению и лёгкому замешательству. Казалось, что всё вокруг стихло, даже шум студии, пока её мысли бешено метались, пытаясь понять смысл его слов.

– Валер… – только и смогла вымолвить она, но он уже встал, улыбнувшись своей привычной полунасмешливой улыбкой.

– Ладно, не заморачивайся. Увидимся позже, малая, – бросил он через плечо и растворился в потоке сотрудников.

***

Диана сидела в гримёрной, окружённая своим привычным антуражем: стол, заваленный кистями, пудрами и блесками, зеркало с лампочками по краям, отражающее её идеальное лицо. Она смотрела на себя с той же концентрацией, с какой хирург осматривает пациента перед операцией. Губы сжаты, глаза слегка прищурены – на её лице застыла маска, за которой пряталась целая симфония эмоций.

Ната, сидящая рядом с пластиковым стаканом латте, лениво наблюдала за её приготовлениями.

– Ты собираешься его атаковать, как ядерной бомбой, или всё-таки в этот раз ограничишься обычной провокацией? – протянула она, ковыряясь в своём телефоне.

Диана не ответила сразу. Её руки медленно провели по идеально уложенным волосам, пальцы поправили несколько выбившихся прядей. Затем она резко повернулась к Нате, её глаза блестели чем-то опасным.

– Сегодня он запомнит меня. – В её голосе было больше яда, чем сахара.

Ната хмыкнула, но ничего не сказала. Её реакция была не нужна. Диана встала, расправив блузку. Белоснежная ткань облегала её так, словно была второй кожей. Чёрная юбка чуть выше колена подчёркивала длинные ноги, которые сейчас обуты в убийственно высокие каблуки. Она выглядела как хищник, который готовится к прыжку.

– Если хочешь смотреть на коронацию, лучше не отвлекайся, – бросила она на ходу, выходя из гримёрной.

Диана появилась на съёмочной площадке, когда команда уже занимала свои места. Техники таскали кабели, режиссёр раздавал последние указания. Максим, как всегда, сидел за столом, пролистывая сценарий эфира. Его костюм был безупречно выглажен, волосы аккуратно уложены, а лицо – всё та же ледяная маска, на которую Диана теперь смотрела как на трофей.

– Доброе утро, Максим, – произнесла она, проходя мимо него так близко, что её духи оставили за собой сладкий шлейф. Она остановилась на секунду, ожидая хотя бы минимальной реакции, но он даже не поднял глаз.

"Идеально," – подумала она, усмехнувшись. Её следующая тактика заключалась не в том, чтобы получить его внимание, а в том, чтобы заставить его чувствовать себя в центре её мира. Всё ради того, чтобы сломать этот лёд.

Эфир начался ровно в назначенное время. Красная лампочка на камерах загорелась, сигнализируя о том, что вся страна теперь наблюдает за происходящим в студии. Диана, как всегда, выглядела безупречно. Её белоснежная блузка подчёркивала изящные линии фигуры, а серьги блестели в свете софитов, притягивая к себе внимание. На лице – ни намёка на напряжение, только профессиональная улыбка, отточенная до совершенства.

Максим, сидящий рядом, был воплощением холодной уверенности. Его взгляд скользил по тексту на суфлёре, руки спокойно лежали на столе. Но даже эта его сосредоточенность была трещиной в планах Дианы. Она чувствовала, что должна сегодня пробить этот лёд.

Когда камеры начали работать, Диана сменила маску хищника на улыбку доброжелательной богини. Её голос звучал мягко, а взгляд, казалось, был прикован к Максиму больше, чем к суфлёру.

– Сегодняшние события, безусловно, привлекли внимание многих наших зрителей, – начала Диана, слегка повернувшись к Максиму. – Максим, как вы думаете, смогут ли новые меры правительства улучшить ситуацию?

Её голос звучал мягко, почти интимно, что заставило нескольких техников за камерами переглянуться. Максим коротко кивнул, ответив сдержанно:

– Вопрос требует времени, чтобы понять последствия. Однако…

Диана не дала ему договорить. Её рука, казалось случайно, слегка коснулась его локтя, когда она повернулась в его сторону.

– Время – это ключевое, – перебила она, улыбнувшись. – Но мне кажется, ваши мысли всегда очень точно улавливают суть.

Максим замер на мгновение, но тут же убрал руку, не глядя на неё. Его взгляд оставался прикован к камере, словно Диана была просто частью декорации. Однако её лицо не выдало ни капли разочарования. Она продолжала игру.

– Сегодняшние новости особенно интересны, не правда ли, Максим? – сказала она, повернувшись к нему с лёгкой, почти интимной улыбкой.

Максим бросил на неё короткий взгляд, его лицо не дрогнуло.

– Всё, что мы обсуждаем, важно для зрителей, – ответил он, глядя прямо в камеру.

Диана знала, что этого не достаточно. Она сделала паузу, глядя на него с лёгкой загадочностью, и добавила:

– Но ваши мысли всегда придают нашим темам особую глубину.

Камера поймала её взгляд, но Максим не дрогнул. Однако внутри неё уже разгоралось пламя. Это было не поражение, это был вызов.

Когда сегмент подошёл к концу, Диана решила нанести последний удар. Она наклонилась к Максиму, создавая иллюзию конфиденциальности, хотя их голоса всё ещё слышались в микрофонах.

– После эфира я хотела бы обсудить одну идею для спецвыпуска. Может, найдём минутку за кофе? – её голос был настолько мягким, что даже режиссёр в наушниках чуть вздрогнул.

Максим поднял глаза, и впервые за всё время их взгляды пересеклись. Он изучал её лицо, словно решая уравнение, и наконец сказал:

– Я предпочитаю обсуждать рабочие вопросы в студии.

Эта фраза была как пощёчина, но Диана не дрогнула. Она улыбнулась, как будто он только что сделал ей комплимент.

– Конечно, как скажете, – ответила она с улыбкой, откинувшись назад и продолжила, – И напоследок, хотелось бы отметить, что наш выпуск стал бы гораздо менее интересным без вашего участия, Максим.

И снова лёд не дрогнул…

Когда эфир закончился, она вернулась в гримёрную. Её каблуки звучали как удары молотка по плитке, каждый шаг сопровождался эхом разочарования. Как только она скрылась за дверью, её лицо дрогнуло. Максим снова остался равнодушен. Ната уже ждала её, но вместо того, чтобы высмеивать её провал, она только покачала головой.

– Диан, это уже смешно. Ты ведь знаешь, что ему всё равно. Что ты пытаешься доказать?

Диана остановилась перед зеркалом, глядя на своё отражение с новой яростью.

– Я не терплю поражений. Ни от кого, – сказала она, почти прошипев. – Максим Кельмин – мой личный вызов, и я не остановлюсь, пока он не сдастся.

Ната только вздохнула, отхлебнув остывший латте. В комнате повисло напряжённое молчание, в котором слышались только слабые звуки студийной суеты за стенами.

После эфира Максим быстро покинул студийную площадку, избегая любых разговоров. Но его планы нарушила Вета, которая перехватила его у выхода из студии.

– Максим, секунду, – сказала она, догнав его. Её голос звучал спокойно, но глаза выдавали напряжение. – Могу поговорить с вами?

Он остановился, бросив на неё короткий взгляд.

– Конечно, Вета. Что-то срочное?

Она посмотрела вокруг, убедившись, что никто не подслушивает.

– Я просто хотела сказать… – начала она, её голос дрогнул. – Вы действительно очень профессиональны. Я много раз наблюдала за вами через объектив моей камеры, и… мне кажется, у вас есть талант делать даже самые сложные темы понятными. Это впечатляет.

Максим слегка нахмурился, но его взгляд стал мягче. Он кивнул.

– Спасибо. Это редкий комплимент. Обычно слышу только критику.

Вета улыбнулась, немного расслабившись.

– Ну, критика тоже важна, но… иногда стоит знать, что вас ценят.

Максим задержался на ней взглядом чуть дольше, чем планировал. Впервые за долгое время он ощутил что-то похожее на благодарность, не сопровождаемую недоверием.

– Спасибо, Вета. Это многое значит, – сказал он, и в его голосе прозвучала искренность.

В этот момент, из гримёрной, Диана услышала их разговор. Она узнала голос Веты не сразу, но по мере того, как слова той доходили до её сознания, злоба начала разгораться. Её взгляд, устремлённый на своё отражение в зеркале, становился всё более острым. Губы сжались в тонкую линию, руки судорожно вцепились в край стола, будто только это могло удержать её от взрыва.

Сама сцена этого разговора перед её внутренним взором выглядела как пощёчина, как нож, вонзающийся в её гордость. Ревность и ярость накатывали волнами, но эта ярость была не бурной, а сдержанной, опасной, как атомный реактор, готовый к неконтролируемому взрыву. Диана чувствовала, как её тело начинает дрожать, не от страха, а от чистой ненависти.

«Эта девчонка… Думает, что может играть в мои игры?» – пронеслось в её голове, как предвестник урагана. Её руки, побелевшие от напряжения, разжались, и она медленно поднялась. В её движениях не было суеты, только холодная решимость. – «Она ещё пожалеет. Я превращу её жизнь в ад, чтобы она поняла, с кем связалась.»

На блестящей поверхности стола остались следы от её искусственных ногтей.

***

Виктор

Последующие несколько дней я провёл с Кириллом. Мы таскались по судам, дышали пылью судебных залов, слушали щелчки дверей и удары молотка – то ли символы правосудия, то ли ритуалы неизбежности. Кирилл в этой среде чувствовал себя как рыба в воде: собранный, хищно точный, строгий до дрожи в запястьях у тех, кто оказался на скамье подсудимых. Он не играл в прокурора – он им был. Без тени позёрства, без ужимок. Его речь, сухая и резкая, разрубала вину на составляющие, не оставляя лазеек. Я наблюдал, как он отказывал в милости, как будто спасал от иллюзий.

Сегодня на скамье подсудимых – худощавый, невзрачный мужчина. Изнасилование. За решёткой он казался особенно уязвимым, особенно ничтожным. Его глаза метались по залу, пару раз цепляясь за мои. Может, он искал сочувствия, а может, просто не мог смотреть в глаза правде, которую нес Кирилл. Я отвёл взгляд. Мне не хватало сил сочувствовать тому, чьё падение было закономерным. Особенно если палач – человек, которого я уважаю и одновременно побаиваюсь. Кирилл в строгом костюме – не друг, не человек. Судебная машина, отливающая сталью. И я знал: если бы я не свернул с пути, сидел бы сейчас не рядом, а напротив него.

«Подсудимый, ясен ли вам приговор? Если да, вы можете обжаловать его в течение десяти дней с момента оглашения. Судебное заседание окончено.»

Три удара молотком – сухо, деловито, как точки в деловом письме. Для кого-то – точка. Для кого-то – тире. Для меня – эхо в висках. Я вышел первым, выдохнул. Судебная пыль в лёгких щекотала, как тревожные мысли. Воздух снаружи был холодным, пронизывающим. Пальто, одолженное у Кирилла, почти не спасало, но я держался за него как за знак принадлежности к нормальной жизни. Когда-то у меня было своё. Я его пропил.

В тот момент, когда мне захотелось просто сесть на ступени и забыться, кто-то резко толкнул меня в плечо. Почти упал. Но крепкая рука вернула равновесие. Я узнал это движение. Узнал раньше, чем поднял глаза.

Степан Ронин. Он стоял передо мной – как тень из прошлого, как насмешка. Всё тот же: ухмылка в пол-лица, презрение под вежливостью, дружелюбие как маска. Я напрягся.

– Какие люди, да ещё у стен родного гадюшника, – протянул он. – Сам Виктор Кильвейн собственной персоной. Король затрапезных рассказов. Что ж ты тут забыл?

История с гадюшником коротка, как вдох. Академия. Моя мать. Ожидания. Лекции по праву. Душа, протестующая на каждой паре. Люди, насквозь фальшивые, с туманом денег в глазах. Меня, честного и наивного, система ненавидела. И Степан был её представителем. Только он умел оборачивать насмешку в комплимент и наоборот. Бил редко. Но улыбался всегда.

Он не изменился. И, что хуже, я знал – он понял, что и я нет.

– Не думай, будто я стану тебе вредить прямо у стен районного суда, – сказал он, ухмыльнувшись. – Хоть ты и думал, что мне не хватает ума, но я не так прост, как тебе хочется. Кстати, а черновик, который ты прятал в третьей полке, – он всё ещё про выдуманного тебя, или уже про настоящего?

Я побледнел. Он не должен был знать про ту полку.

Он сделал паузу, взял папку у какого-то прохожего и исчез за дверью. Табличка «Ленинский районный суд» блеснула в тусклом свете. А я стоял, чувствуя, как земля под ногами колеблется не от слов – от воспоминаний. Ветер терзал волосы, и даже город казался расфокусированным.

Кирилл подошёл тихо. Он выглядел уставшим. Одежда, наконец, не идеальна. В руках – папка, во взгляде – тень. Он посмотрел куда-то вдаль. А потом, как будто мне в спину:

– Пойдём.

Я кивнул. Но в его взгляде я увидел ещё кое-что. Нечто, что было всегда, но раньше не резало так остро. Что-то, что пряталось под усталостью. Что-то похожее на тревогу.

VI

Вета

Диана стояла у панорамного окна своей квартиры на 22-м этаже, держа в руках тонкий бокал с вином, насыщенным, как сгусток крови. Огни вечерней Москвы рассыпались в стекле яркими сполохами, перемешиваясь с отражением её собственного взгляда – холодного, напряжённого. Всё в этом интерьере было идеально выверено: белоснежный диван, чёрный лакированный стол, приглушённый свет дизайнерских ламп, лёгкий аромат древесных нот из диффузора. Пространство выглядело как экспозиция: красивая, стерильная, безжизненная. Как её улыбка в кадре.

Но за этим антуражем пряталась звенящая тишина, которую сегодня невозможно было игнорировать.

Вета.

Имя вспыхивало в её сознании, как прожектор, выхватывающий из темноты нечто болезненное. Сцена разговора Максима с этой девчонкой вновь и вновь прокручивалась в её памяти. Интонации, взгляд, пауза между словами. Что-то в этом разговоре было другим. Близким. Невыносимым.

Диана сделала глоток, вино обожгло горло, но пламя внутри продолжало разрастаться.

«Она думает, что может просто войти в мою игру и победить?» – мысленно прошипела она. Пальцы сжали хрупкий бокал, и стекло подалось с лёгким хрустом, но выдержало. Пока.

Она развернулась, прошлась босиком по полу, словно хищница в клетке. Каждое касание – едва слышный щелчок на фоне гнетущей тишины. Ни телевизора, ни музыки – только шелест её дыхания и мысли, жужжащие в голове, как рой ос.

На стене висел её портрет – написанный по заказу, дорого, безупречно. Её образ – воплощение силы, контроля, идеала. Но сегодня этот образ казался ей фальшивым, как дешёвая копия чего-то настоящего. Маска, за которой никто никогда не пытался заглянуть. Да и не стоило.

– Все видят лишь лицо, – прошептала она, не обращаясь ни к кому. – Но никто не видит, сколько я сделала, чтобы удержаться. Никто не знает, через что я прошла, чтобы стоять здесь, в этом чёртовом свете.

Она рухнула на диван, тонкая ткань её халата соскользнула с плеча. Бокал упал в дрожащую ладонь. Губы её дрогнули, но не из слабости – от злости, вычищенной до острого лезвия.

Максим. Он был не просто цель – он был ключ. К уязвимости. К возможной слабости. И эту слабость себе она не могла позволить. Не снова.

– Я не проигрываю, – выдохнула она, и её голос прозвучал, как заклинание.

Бокал полетел в стену, разбившись о бетон, как нерв, оголённый до предела. Звон стекла был похож на аплодисменты после спектакля – громкий, но бессмысленный. В комнате снова повисла тишина, на этот раз острая, как бритва. В её глазах блестело то, что нельзя было назвать слезами – это было предчувствие войны.

***

– Пойдём прогуляемся, – голос Валеры прозвучал неожиданно мягко, словно скрип старого деревянного пола в пустом доме. Они стояли у выхода из студии, за спиной оставляя яркие лампы, гул аппаратуры и нервные крики редакторов. Впереди – ночь. Глубокая, влажная, с привкусом тумана и опавших листьев, как будто кто-то разбавил московский октябрь винтажным нуаром.

Вета чуть передёрнулась – не от холода, а скорее от внутреннего замешательства. Кончики её пальцев сжались в рукава толстовки, словно инстинктивно пытаясь спрятаться от происходящего.

– Валер, ты серьёзно? После всего сегодняшнего мне бы только под одеяло и отключить голову, – пробормотала она, обхватывая себя руками. Голос звучал глухо, но без враждебности. Скорее – с усталостью.

Он усмехнулся, но улыбка вышла странной: неуверенной, будто приросшей к лицу неестественной маской.

– Именно поэтому тебе нужно выйти. Освежишься. Сбросишь всё это… эфирное напряжение. А я… я умею слушать, ты же знаешь. Пожалуйста…

Слово «пожалуйста» он произнёс особенно мягко, почти интимно – так, как человек, который давно уже не просит, а выторговывает.

Тишина между ними повисла тревожная, как перед раскатом грома. Вета медленно кивнула.

– Ладно. Только на пару кварталов.

Они шли по улицам, где жёлтые огни фонарей утопали в густеющем тумане. Ветки деревьев шелестели, будто переговаривались о чём-то личном. Тени ложились на асфальт неестественно длинными и дергаными, словно за ними кто-то подглядывал.

Шаги отдавались эхом в пустоте. Валера шёл близко, иногда слишком – почти касаясь плеча, будто боялся, что если она отдалится хоть на шаг, он её потеряет. Его дыхание было ровным, но чувствовалась наэлектризованность в каждом движении.

– Ты ведь знаешь, Вета… – начал он, его голос словно вползал под кожу. – Я всегда хотел тебе только хорошего. Я ведь всё вижу. Как на тебя смотрят. Как к тебе тянутся. Но никто, правда, тебя не знает. Кроме меня.

Она не ответила. Только медленно выдохнула в ночь.

– А теперь ты всё чаще с ним… – Валера замолчал, словно сдерживая то, что едва не прорвалось. – С этим Кельмином. Он не для тебя, Вет. Он пустой. Он закрыт. И ты сама это знаешь.

Она остановилась.

– Валера, – сказала она медленно, отчётливо, – это не твоё дело. Максим – часть моей работы. Не более.

– Не более? – переспросил он, и в его голосе нарастала тень чего-то тёмного. – Тебе этого достаточно? Быть рядом с человеком, который даже не пытается заглянуть в тебя? Ты заслуживаешь большего. Ты заслуживаешь быть с тем, кто знает, кто ты. Кто хранит тебя. Кто не позволит тебе снова упасть.

Её руки скрестились на груди. Она чувствовала, как в ней закипает что-то недоброе – раздражение, усталость, страх.

– Валер, – начала она медленно, – ты знаешь, что я уважаю нашу дружбу, но ты сейчас переходишь грань. Я не спрашиваю, с кем ты общаешься. Не пытайся контролировать мою жизнь.

Он сделал шаг ближе, слишком близко. Запах дождя, кофе и чего-то тяжёлого – может, лосьона, а может, навязчивого воспоминания – ударил ей в нос.

Свет фонаря сзади подсвечивал его лицо с неожиданного ракурса – и в этом свете оно казалось чужим. Слишком резкие тени под скулами, слишком тёмные глаза.

– Я не контролирую. Я защищаю, – произнёс он почти угрожающе спокойно. – Ты же знаешь, я всегда был рядом. Всегда. Когда он исчезнет – а он исчезнет – кто будет рядом с тобой?

Вета сделала шаг назад, почти неосознанно. Пальцы сжались в кулаки, сердце стучало чаще обычного.

– Ты не можешь решать за меня, – сказала Вета, её голос стал ледяным. – Я уже проходила через это, Валер. Когда кто-то знает, как мне «лучше». Когда кто-то лучше «знает, кто я».

– Но ты ведь сама не знаешь! – сорвался он. – Ты всё время убегаешь. Прячешься за камерами, за фразами. За этим… холодным типом, который никогда тебя не увидит по-настоящему!

– А ты что, увидел? – её глаза вспыхнули, как спичка. – Ты решил, что можно просто следить, быть рядом, тянуть руки – и я, как по сценарию, однажды скажу: «О, Валера, да, ты тот самый»?

Валера шагнул ближе, но она не отступила.

– Прости, – сказал он, осознав, что сорвался. Но глаза его уже потемнели. В них было что-то слишком неподвижное. Как у человека, который заглянул слишком глубоко – и не хочет возвращаться обратно.

– Я просто… не хочу тебя терять, – добавил он уже тише.

– Тогда не держи меня, – ответила Вета, развернувшись. – Потому что чем крепче ты сжимаешь, тем больнее от этого становится. Мне. И тебе.

Тишина повисла между ними, густая, как туман. Валера стоял молча, его лицо стало маской. Только глаза выдавали, как внутри что-то ломается, как натягивается струна, вот-вот готовая оборваться.

Но он улыбнулся. Медленно. Странно. Губы приподнялись, но в этом не было ничего тёплого.

– Ладно. Просто хотел поговорить, – он шагнул назад, подняв руки. – Как всегда. Ты знаешь, где меня найти, малая.

Он развернулся и ушёл, растворяясь в темноте, как будто её слова не оставили следа. Но Вета знала – оставили. И очень глубокий.

***

Позже, когда Вета вернулась домой, вечер уже окончательно опустился на город, обернув улицы туманной тканью. Воздух был влажным, с привкусом дыма и чего-то металлического. Она подняла воротник пальто, замедляя шаг, – у самого подъезда, в полумраке под неработающим фонарём, кто-то стоял. Сердце на миг споткнулось.

Женя.

Он не двигался, словно стал частью этой мрачной улицы. Его фигура казалась вытянутой, как тень, упавшая под скособоченным светом соседнего фонаря. Мокрый асфальт отражал силуэт брата, будто отказываясь пускать его обратно в реальность.

Лицо Жени было мёртвенно-бледным, с подступившей щетиной, небрежной и тёмной, как пепел. Глаза – красные, безжизненные, в них застыло что-то глубокое и странное. В них плескалась усталость, но не от сна, а от чего-то более разрушительного, чего-то, что давно въелось под кожу.