Братья Ярославичи

Возвратившийся из Тмутаракани Глеб вновь завладел вниманием и расположением Оды. Это обстоятельство пробудило в Давыде чувство зависти и уязвлённой гордости. Втайне Давыд не мог не восхищаться Глебом, ведь тот так непринуждённо держится с Одой! Глеб умеет рассмешить мачеху остроумной шуткой и заставить её задуматься, переведя беседу в серьёзное русло. Глеб, в отличие от Давыда, не просто много читает, он запоминает и переосмысливает всё прочитанное.

Олег, как и Давыд, сильно ревновал Оду к Глебу. Это выводило Олега из себя, ибо он привык повелевать своими чувствами. И только Роман ко всяким переменам относился спокойно. Быть может, из-за того, что Ода никогда не забывала напоминать ему о том, как он красив!

Наконец и княжеской дружине пришло время выступать в поход.

Конница, сотня за сотней, выходила за ворота детинца. Всхрапывали кони, звенела под копытами мёрзлая земля. Ярко алели на фоне белокаменных стен Спасского собора и княжеских хором красные плащи и щиты всадников.

– Что же, княже, ни тулупов, ни полушубков с собой не берёте, – молвил тиун, торопливо спускаясь по ступеням крыльца следом за Святославом. – Ведь холода на носу. Помёрзнет твоё воинство!

– Какие холода, Аксён? – засмеялся Святослав. – Лист с вишнёвых деревьев ещё не опал. Стало быть, до Дмитриевской недели нам снегу не видать!

– А коль установится санный путь сразу после Дмитриевской недели да прихватит морозцем, – не отставал тиун, – тогда как, князь?

– Не будет нынче зима морозной, – беспечно отозвался Святослав. – Видал небось: журавли низко на юг летели. Эй, соколики! – окликнул князь сыновей. – Довольно прощаний, живо по коням! Труба уже дважды пропела!

Сам Святослав уже успел проститься и с женой, и с дочерью, и с боярином Веремудом, коего он оставлял вместо себя в Чернигове.

Роман первым взлетел на своего белогривого жеребца и поскакал вслед за отцом к распахнутым настежь воротам. Давыд выпустил из объятий Вышеславу и с кряхтеньем взобрался в седло. Не привык он подниматься в такую рань.

Олег перебросил поводья через голову коня, но медлил вступать ногой в стремя, следя краем глаза за тем, как прощаются Ода и Глеб. Мачеха держала Глеба за руку и что-то негромко говорила ему. Глеб кивал ей головой в островерхом шлеме. Вот к ним приблизилась Вышеслава, ведя за руку Ярослава. Ода быстро поцеловала Глеба в щеку и обернулась, ища кого-то глазами. Мимо неё проехал Давыд на рыжей лошади. Ода помахала ему рукой. В следующий миг она встретилась взглядом с Олегом.

Олег сунул ногу в стремя, намереваясь вскочить в седло, но Ода, подбежав, задержала его.

– Мой юный князь! – промолвила Ода. – Чувствую, я в немилости у тебя. За что?

Олег отвернулся:

– Мне пора, Ода. Прощай!

Молодая женщина невольно замерла: Олег впервые назвал её по имени! Только в этот миг Ода вдруг догадалась, что творится в душе Олега. Лишь сейчас Ода осознала, что скованность Олега и его пристальные взгляды, обращённые к ней, порождены тем чувством, которое со временем превращает юношу в мужчину. Чему удивляться? Олегу уже семнадцать лет, это пора первой любви. Но как ей вести себя в этом случае, Ода не знала.

Поэтому она в лёгкой растерянности застыла посреди опустевшего двора, глядя на распахнутые ворота, за которыми исчез вскочивший на своего гнедого Олег. Его красный развевающийся плащ мелькнул раза два и исчез – улица, идущая по городу от детинца, шла под уклон.

Теперь Оде придётся следить за тем, чтобы Вышеслава не заметила в Олеге того состояния, какое обычно даже молоденькие девочки замечают в мужчинах в силу заложенного в них дара природы. Оде придётся также следить и за тем, чтобы чувство влюблённости к ней Олега не переросло в нём в жгучую страсть.

Поднявшись в свои теремные покои, Ода взглянула на себя в овальное венецианское зеркало на длинной ручке. Ей придётся хоть чуточку подурнеть, придётся стать более строгой и неприступной, дабы её повзрослевшие пасынки не видели в ней объект вожделения!

Ночью Оде приснилось, что она целуется с Ростиславом где-то в саду среди яблонь, а рядом нетерпеливо роет копытом землю горячий Ростиславов конь. Душа Оды тает от блаженства, её пальцы тонут в густых кудрях Ростислава. На них изливает свои горячие лучи ласковое солнце, и птицы заливаются у них над головой…

Ода спрашивает у Ростислава, кивая ему на коня: «Далече ли собрался, любый мой?»

Ростислав с улыбкой отвечает: «Далече, моя ненаглядная. В Тмутаракань!»

«Побудь хоть пару денёчков со мной, – просит Ода, – муж мой ныне далеко, и сыновья его с ним. Нам никто не помешает!»

«В тереме глаз много, а в Чернигове и того больше», – возражает Ростислав.

«Хочешь, в лес ускачем, – восклицает Ода, прижимаясь к Ростиславу, – там нас никто не увидит!»

«Мы в лес поскачем, а за нами слух потянется», – молвит Ростислав и понемногу отступает от Оды к коню.

Ода чувствует, как выскальзывают пальцы любимого из её вытянутых рук, хочет она побежать за ним и не может сойти с места. Ноги Оды словно окаменели.

Улыбка исчезла с лица Ростислава, и голос его стал тише:

«Прощай, Ода. Видать, не дано нам счастья изведать».

«Возьми меня с собой, Ростислав! – крикнула Ода. – Я согласна с тобой хоть на смерть!»

Не послушал Оду Ростислав, вскочил он на коня и умчался.

Напрасно звала его плачущая Ода.

Толчок пробудил Оду от сна. Она открыла глаза, не сознавая вполне, где находится, в её ушах ещё звучал топот удаляющегося коня.

Над Одой возвышалась полуобнажённая Регелинда с распущенными по плечам волосами и укоризненно качала склонённой набок головой.

– Госпожа, кого это ты звала во сне? – спросила служанка с язвинкой в голосе.

Ода легла на спину и сжала виски ладонями, приводя мысли в порядок.

– Неужели я разбудила тебя, Регелинда? – пробормотала она.

– Нет, госпожа. Я уже встала и расчёсывала волосы, когда услышала, что ты зовёшь кого-то.

– Кого же я звала?

– По-моему, Ростислава… – помедлив, ответила служанка, а в её глазах Оде почудился упрёк.

– Тебе показалось, Регелинда.

– Нет, госпожа.

– Так ты подслушивала под дверью, негодница! – рассердилась Ода. – О Дева Мария, я слишком добра к тебе!

По лицу Регелинды промелькнула тень хмурой улыбки.

– Я подошла к двери, думая, что зовут меня. Я разбудила тебя, госпожа, поскольку не хочу, чтобы о твоей тайной любви прознали другие служанки. Мне думается, неспроста ты и Ростислав ходили осматривать строящуюся церковь на Третьяке в то лето, когда Ростислав гостевал в Чернигове. Вы оба ещё довольно поздно вернулись тогда. Святослава не было в Чернигове. Я помню, госпожа, как блестели твои глаза после той долгой прогулки с Ростиславом…

– Замолчи, Регелинда! – Ода стремительно вскочила с постели, намереваясь ударить служанку, но под её прямым взглядом она вдруг сникла и бессильно опустилась на край кровати, склонив голову. Длинные спутанные после сна волосы закрыли Оде лицо. – Об этом никто не должен знать, Регелинда, – сдавленным голосом произнесла Ода. – Я люблю Ростислава.

Регелинда наклонилась и поцеловала склонённую голову Оды.

– Разве ж я не понимаю! – ласково проговорила она. – Вижу, как изводишься. Токмо бы муж твой сего не заметил.

Регелинда ушла.

Ода ещё долго не выходила из спальни, терзаемая отчаянием безысходности и стыдом вынужденного признания. Разве можно что-то скрыть от проницательной Регелинды, которая знает Оду с детских лет, хотя сама старше неё всего на пять лет.

Не принесло Оде успокоения и посещение храма, той самой церкви на Третьяке, с которой у неё были связаны столь сладкие воспоминания. В храме совсем недавно была закончена последняя отделка, в нём было светло и чисто, со стен строго взирали лики святых угодников, остро пахло известью…

Ода долго молилась на более привычной ей латыни, преклонив колени перед алтарём. Она просила у Божьей Матери прощения – уже в который раз! – за то, что совершила плотский грех в Её храме два года тому назад. В конце молитвы Ода, как всегда, попросила Пресвятую Деву Марию помочь ей вновь встретиться с Ростиславом.

«…Отврати от Ростислава копья и стрелы, болезни и наветы и просвети его на добрые дела во славу Господа нашего, – мысленно молилась Ода. – Укажи ему путь, ведущий ко мне, и пусть он не сойдёт с него, даже если путь сей будет длиною в десять лет!»

Ода подняла голову и взглянула на иконостас, на его верхнюю часть: там над иконой «Тайная вечеря» была помещена большая, в половину человеческого роста, икона с изображением Иисуса Христа в архиерейском[74] облачении с Богоматерью справа от Него и с Иоанном Предтечей слева. Мужественное лицо Иисуса было спокойно и торжественно, взор Его был устремлён к дверям храма, в нём застыла тихая грусть, словно Сын Божий видел всю тщету человеческую по избавлению от грехов своих, но поделать ничего не мог. В глазах же Девы Марии Ода заметила сострадание – сострадание к ней!

«Женщина не может не понять женщину, – подумала Ода. – Богородица поможет мне!»

* * *

Конные и пешие полки Святослава и Всеволода Ярославичей расположились лагерем на низком берегу Днепра под Любечем. Князья ожидали подхода киевской рати. Ожидание их длилось уже два дня.

Святослав места себе не находил, возмущался нерасторопностью Изяслава.

– Небось с сокровищами своими расстаться никак не может братец наш! – молвил он. – Затеял дело бранное, а сам не чешется! Вот-вот ноябрь наступит, не успеем до зимы разбить Всеслава.

Всеволод ничего не сказал на это, лишь перевернул страницу большой книги в кожаном переплёте, которую он читал.

Святослав раздражённо расхаживал по просторной светлице от окна к окну, посматривая то на широкий двор, где его гридни пробовали остроту своих мечей на вбитых в землю берёзовых кольях, то на высокий частокол, за которым виднелись тесовые крыши теремов любечских бояр.

– Послушай, брат, что сказал царь Филипп Македонский[75] о взятии городов, – с усмешкой обронил Всеволод и зачитал: – «Ни один город не сможет устоять, ежели в его ворота войдёт осёл, гружённый золотом». Каково, а?

– Это ты Изяславу прочитай, – отозвался стоящий у окна Святослав, – с его-то казной можно подкупом города брать.

Наконец, на исходе второго дня на широкой глади Днепра показались насады[76] с войском Изяслава. С трудом преодолевая сильное течение, крутобокие суда подошли к берегу и сгрудились у мелководья близ любечской пристани в местечке, именуемом Кораблище. Там находились корабельные верфи любечан.

Конная дружина Изяслава прибыла по берегу Днепра.

Братья собрались на совет.

– Я мыслю, надо сразу на Полоцк двигать, – заявил Изяслав.

– Верно мыслишь, брат, – согласился Святослав. – Как пойдём, посуху иль рекой?

– Пешую рать отправим по Днепру до Смоленска, а конница берегом двинется, – сказал Изяслав.

– Разместим ли всех-то пешцев на ладьях? – засомневался Всеволод. – Ведь пеших ратников нами собрано более десяти тыщ, не считая киевлян.

Всеволод посмотрел на Святослава; было понятно, что без черниговских ладей никак не обойтись. Пешее войско Всеволода добиралось до Любеча сухим путём.

– Разместим, – уверенно проговорил Святослав, – а коль ладей не хватит, то я у гостей торговых суда возьму. Нужно выступать не мешкая, братья, покуда не разнюхал Всеслав, что тучи над его головой собираются.

– Нынче же и двинем в путь! – согласился Изяслав.

Однако примчавшийся из Чернигова гонец своим известием спутал все замыслы братьев Ярославичей. Половецкий хан Искал опять вторгся на Русскую землю.

Воевода Веремуд извещал Святослава о том, что хан Искал разбойничает в Посемье, сёла жжёт, смердов в полон уводит. Осадил было Искал город Курск, но отступился, не по зубам пришлись хану курские стены. Теперь становища половцев замечены под Путивлем. Разоряют поганые тамошнюю округу и держат Путивль в осаде.

Спешно подняли князья Ярославичи свои войска.

От Любеча до Чернигова русские полки двигались почти без передышек и поздно вечером вступили в город.

Веремуд сразу же ошарашил Святослава и его братьев новым недобрым известием: половцы оставили Путивль в покое, переправились через реку Десну и теперь хозяйничают на реке Сновь. Большой отряд степняков ушёл на переяславские земли.

Князья разделились. Всеволод повёл переяславскую дружину и пеший полк в свой удел, а Изяслав и Святослав со своими ратниками двинулись к городу Сновску.

* * *

У селения Чернеча Гора дозоры русичей наткнулись на половцев.

Святослав переобувался, сидя на трухлявом пне. Его конь оступился при переходе вброд реки Сновь, поэтому князь промочил ноги.

Стоящий рядом Изяслав хмуро заметил:

– Плохая примета, брат.

Святослав пропустил слова Изяслава мимо ушей.

– Слышал, поганые не ждут нас! Чают нехристи, что далече князь черниговский. – Святослав зловеще усмехнулся. – Вот ужо попотчую я нехристей железом и стрелами, они у меня не отъикаются, не откашляются!

Натянув на ноги сухие сапоги, Святослав лихо притопнул сначала правой, потом левой ногой, проверяя, впору обувка или нет. Затем Святослав встал и надел на голову металлический островерхий шлем, поданный ему дружинником.

Подозвав к себе одного из дозорных, Святослав ещё раз расспросил его о половцах.

– Я эти места хорошо знаю, – негромко молвил Святослав Изяславу, пробираясь вместе с ним через молодой березняк. – Нападём на поганых с двух сторон, когда рассветёт. Мои черниговцы обойдут оврагами Чернечу Гору и ударят на нехристей с востока. Ты, брат мой, с запада нагрянешь. Гремысл неприметно проведёт твою рать через лес. Да вели своим воеводам двигаться сторожко, не спугни зверя!

Изяслав подчинился, хотя в душе он был недоволен. Как выступили полки из Чернигова, Святослав только и делает, что всем распоряжается. Изяслав понимал, что Святослав в своих владениях и знает местность как свою ладонь, поэтому не пытался оспаривать приказы брата.

«С чего это Святослав решил, что половцы близко? – сердился Изяслав, шагая по тёмной чаще во главе своих дружинников, ведущих коней в поводу. – Может, ошибся черниговский лазутчик! Мои-то дозорные степняков поблизости не приметили. Теперь тащись ночью по лесу незнамо куда!»

– Далече ещё? – недовольно спросил Изяслав у Гремысла, идущего рядом с ним.

– Лес скоро кончится, княже, – ответил воевода, – а далеко ли от его опушки до половецкого стана, о том не ведаю.

Как-то незаметно растаяла промозглая осенняя ночь. Сумерки стали призрачными, обозначились просветы между деревьями. В этих просветах далеко впереди стал виден широкий луг с побелевшей от инея травой. На лугу паслись лошади, не одна сотня: рыжие, каурые, гнедые…

По знаку Гремысла киевские дружинники остановились.

Тысячи русичей, сжимая в руках оружие, притаились за деревьями. Кое-кому из дружинников с опушки леса были видны вдалеке буро-рыжие пятна других половецких табунов. Русичи прикрывали ладонями и плащами ноздри своим лошадям, чтобы не учуяли они своих степных собратьев. По рядам воинов шёпотом передавали приказ Изяслава: не шуметь и готовиться к сече. Враг близко!

Изяслав изрядно продрог на утреннем цепком морозце. Он злился на Гремысла, который куда-то исчез, прихватив с собой двух молодых гридней.

Рядом с Изяславом зябко топчется на месте воевода Коснячко. Плечи Коснячко укрыты плащом, подбитым волчьим мехом, но, видимо, и тёплый плащ не спасает от холода довольно тучное тело воеводы. За спиной Изяслава вполголоса выругался боярин Чудин, согревая дыханием свои окоченевшие руки.

Уже совсем рассвело. Где-то в чаще леса дробно застучал дятел.

Наконец из кустов вынырнул Гремысл, раскрасневшийся от быстрого бега.

– Заметили-таки нас пастухи половецкие, – выпалил воевода. – Одного нехристя мы сразили из лука, но двое других к своему становищу ускакали. Я велел гридням твоим, княже, настичь их. Пришло время вынимать мечи из ножен!

– А Святослав далеко ли? – спросил Изяслав.

– Думаю, Святослав не замедлит ударить на поганых, – уверенно сказал Гремысл.

Изяслав повернулся к своим воеводам:

– Начнём, перекрестясь, други мои!

Взобравшись на коня, Изяслав вдруг ощутил в своей груди прилив сил и жажду битвы. Он рывком выхватил из ножен длинный меч и срубил им верхушку у тонкой стройной берёзки. Деревце вздрогнуло от сильного удара, с его ветвей сорвалось облако сбитого инея.

Нетерпение Изяслава передалось и киевской дружине. Воины вскакивали на коней, обнажали мечи. Сталь звенела, когда клинки сталкивались невзначай в скученном строю дружинников.

Тишину спящего леса нарушил топот множества копыт, треск сучьев, позвякивание уздечек и пустых ножен, бьющихся о стремена. Русская конница густым потоком хлынула из леса на равнину, уходившую к невысокому косогору. Туда же помчались табуны половецких лошадей, ведомые своими гривастыми вожаками.

Гремысл замешкался, отвязывая от дерева своего коня. Едва он выехал из леса, как мимо него потекла густая колонна киевских пешцев с большими красными щитами, с тяжёлыми копьями-рогатинами.

– Эй, борода! – окликнул Гремысла один из пеших ратников, по-видимому сотник. – Ты князя нашего не видал?

– Видал, друже, – ответил Гремысл, поудобнее устраиваясь в седле. – Видал и князя вашего, и воевод ваших, даже разговаривал с ними.

– Куда же они ускакали? – возмущался сотник. – Нас бросили, где строиться для битвы – не указали. «Поспешайте за дружиной!» А как поспешать, ежели я почти сутки не евши!

Сотник сердито выругался.

Рядом с недовольным сотником остановился другой киевский военачальник и спросил у него, кивнув на Гремысла:

– Это наш воевода?

– Угадал, приятель, – сказал Гремысл. – Велено мне князем Изяславом возглавить пеший киевский полк.

– Что-то лицо твоё мне незнакомо, – недоверчиво проговорил киевлянин, оглядывая Гремысла.

– Так я же черниговский воевода, – обронил тот.

– Неужто у Изяслава своих воевод мало?

– Мало – не мало, а ещё один не помешает, – промолвил Гремысл. – Слушайте меня!..

Гремысл построил пешую киевскую рать длинными плотными шеренгами, поставив впереди копейщиков, а фланги защитив лучниками. В таком боевом строю пешие киевские ратники двинулись к косогору, за которым скрылись табуны степняков и конная дружина Изяслава.

Киевские дружинники уже вовсю рубились с половцами, когда в спину степнякам ударила Святославова дружина. Половцев было больше, чем русичей, но царившее в их стане смятение помешало им использовать это преимущество. Многие половецкие воины были заняты тем, что ловили разбежавшихся лошадей. Хан Искал пытался собрать своих батыров, но его почти никто не слушал. Беки и беи действовали каждый сам по себе, ведя в сражение свои полуконные-полупешие сотни, стараясь отбросить русичей от своего становища.

Лишь один вид наступающих с двух сторон русских ратей лишил половецких военачальников мужества. Они повернули коней и устремились на юг, к Десне. За Десной половцы оставили свои повозки, семьи и скот. За Десной расстилались спасительные степи.

Русичи гнали и рубили бегущих половцев. Холодная равнина на многие вёрсты покрылась телами убитых степняков.

Изяслав предложил было на спешно собранном у костра совете прекратить преследование разбитого врага, но Святослав твёрдо стоял на своём: гнать поганых дальше и захватить их вежи со всем добром.

– Второй раз Искал на Руси разбойничает, нельзя этого пса живым в Степь отпускать, дабы прочим половецким ханам неповадно было соваться к нам! Попленим жён и детей половецких, греки и булгары отсыплют нам серебра за невольников. Табуны половецкие поделим, дружинники наши обогатятся ханским добром, золотом и всяким узорочьем. Полагаю, в шатрах и кибитках степняков есть чем поживиться!

Святослав оглядел своих бояр. Загалдели бояре черниговские, соглашаясь со своим князем. К ним присоединили свои голоса и киевские воеводы. Мол, дело верное, зачем с пути сворачивать, коль богатство врагов само к ним в руки идёт!

А Святослав подливал масла в огонь:

– Не смогут поганые уйти от нас со своими повозками и стадами. Воинов половецких мы истребим, а их жён и дочерей голыми руками захватим. К тому же наверняка у шатров нехристей томятся в неволе пленённые русичи. Негоже нам собратьев-христиан в беде бросать!

Не стал спорить Изяслав со Святославом. На другое утро, закусив сухарями, русское воинство двинулось в погоню за половцами.

Конные дозоры русичей широко рассыпались далеко впереди, отыскивая следы бегства половецкой орды. Княжеские дружины шли споро на рысях, следом за ними скорым шагом двигались пешие полки.

За Десной русичи повсюду натыкались на сожжённые сёла, на вытоптанные поля и огороды. На местах стоянок половцев валялись загнанные лошади и убитые пленники, в основном дети.

– Плохи дела у поганых, коль они коней своих не жалеют и вынуждены бросать желанную добычу, – заметил Святослав. И зловеще добавил: – А скоро будут дела у нехристей и того хуже!

Русичи настигли орду хана Искала у реки Сейм.

Степняки поставили свои повозки в круг и отбивались отчаянно. Однако пересилила русская рать половецкую, семь тысяч половцев полегло в битве. Пало много знатных беков.

К хану Искалу прорвался в сече горячий Роман Святославич, намереваясь сразить его своим мечом. Опытен и отважен был хан Искал, сабля в его руке сверкала, словно молния, над головой Романа. Снёс бы хан голову храброму княжичу, но вовремя подоспел варяг Инегельд, дружинник черниговский. Ловко отбивал Инегельд удары ханской сабли своим длинным узким мечом, затем, уловив момент, он проткнул знатного половца насквозь. Завалился мёртвый Искал на круп своей лошади, и та понесла его тело прочь из кровавой сумятицы в запорошенную первым снегом степь, откуда пришёл её хозяин и куда не суждено ему было вернуться.

Победоносное русское войско вступило в Чернигов, отягощённое добычей. Черниговцы глядели, как идут по улицам города пленные степняки в цветастых коротких кафтанах и замшевых штанах. Половчанки тоже были в шароварах, они прятали свои лица в шалях и покрывалах. Матери прижимали к себе испуганных детей, озираясь по сторонам. У половецких девушек в длинных косах позванивали маленькие колокольчики.

По случаю победы Святослав закатил пир.

В самом большом зале княжеского терема были накрыты длинные столы, за которыми восседали оба князя со своими боярами. Присутствовали на пиру и сыновья Святослава – все, кроме младшего Ярослава. Окропив свои мечи в сече вражеской кровью, братья Святославичи теперь стали вровень со старшими гриднями своего отца. И хотя сильнее прочих отличился в битве Роман, бросившийся на самого хана, смелость и ратное умение его братьев тоже были оценены по достоинству черниговскими воеводами.

На застолье было выпито много хмельного мёду за здравие князей, их жён и сыновей, за единство потомков Ярослава Мудрого.

В разгар веселья захмелевший Изяслав обратился к Святославу:

– Брат, порадовал бы нас сказаниями Бояновыми, благо повод для этого ныне подходящий.

Святослав с горделивой улыбкой утёр усы.

– Отчего же не порадовать гостей именитых. К тому же эдакий песнетворец лишь у меня и имеется. Эй, слуги, позовите Бояна!

Гости примолкли, когда в гридницу вступил высокий осанистый человек в опрятной, но небогатой одежде, через плечо у него висели гусли на широком ремне. Это был знаменитый Боян, сказитель и певец. Гусляр поклонился князьям и боярам, затем слуги усадили его на видном месте, поднесли ему пенного мёду в позолоченном турьем роге. Осушил рог Боян, утёрся ладонью и вскинул дерзко лохматые брови.

Пробежали его узловатые пальцы по струнам, и полилась дивная певучая мелодия. Вдохнул певец полной грудью, и будто наполнился просторный покой густым его басом:

То не ветры клонят дерева могучие,То не громы гремят в поднебесье,То ведёт свои рати храбрый князь МстиславДа от синя моря на горы Касожские.Заступили русичи на земли кубанскиеТяжкой поступью да с конским топотом…

Повёл Боян сказ про стародавние времена, про тмутараканского князя Мстислава Владимировича. Воинственный нрав имел князь Мстислав, тяготился он мирной жизнью, примучив в походах все окрестные народы.

Самым упорным противником Мстислава был касожский князь Редедя.

Сошлись однажды на поле брани две рати, и колчаны уже были отворены, и луки были натянуты, как вдруг прискакал гонец от касогов. Предлагал Редедя Мстиславу не губить воинов в сече, но сойтись один на один в честном поединке. Победителю достанется земля побеждённого, его жена и дети. Мстислав ответил согласием.

И вот схватились два князя врукопашную на виду у своих войск. Силён был богатырь Редедя. Почувствовал Мстислав, что изнемогает в схватке с ним. Тогда выхватил Мстислав нож из-за голенища сапога и ударил Редедю прямо в сердце. Рухнул касожский князь бездыханным к ногам Мстислава.