Братья Ярославичи

Святослав повернулся и вышел из светлицы.

Этот эпизод ещё раз подтвердил, что черниговскому князю порой присущи рыцарские жесты, но Ода также понимала, что угроз своих Святослав на ветер не бросает, поэтому она запретила Браге появляться в княжеском тереме. Запретила Ода генуэзцу приходить и на воскресные службы в храм. Теперь княгиня посылала Регелинду на Подол, где жили все иноземные купцы, и через неё договаривалась с Брагой о встрече там, где их никто не мог увидеть.

Впрочем, после размолвки со Святославом Ода и Брага встретились всего единожды на угловой башне детинца. Там они договорились о совместном побеге из Чернигова, едва река Десна вскроется ото льда.

На следующую встречу Брага пригласил Оду на свой корабль, который был вытащен на берег рядом с судами других купцов. Брага якобы хотел показать Оде помещение под палубой, где она сможет разместиться с сыном и служанкой, а также трюм, куда княгиня сможет сложить всё необходимое в дороге.

Ода догадывалась, что истинная цель приглашения совсем иная, однако после короткого раздумья она согласилась прийти на судно Браги. Оду одолевало сомнение относительно обещаний Браги поспособствовать возвышению Ростислава. Быть может, генуэзец просто жаждет утолить с нею свою похоть и добивается этого всеми способами. Ода решила посмотреть, как поведёт себя Брага, добившись своего.

На заговенье перед Великим постом в гости к Святославу пожаловал Всеволод со своим семейством. Для Оды это стало полнейшей неожиданностью. Святослав не сказал жене, что он пригласил Всеволода заговляться к себе в Чернигов ещё накануне Масленицы. Это было похоже на Святослава, предпочитавшего советоваться лишь с самим собой.

Вместе с Анастасией, очаровательной супругой Всеволода, в покои Оды проник аромат восточных благовоний, душистой розовой воды и мускатного ореха. Дочери Анастасии, Янка и Мария, разместились в светлице Вышеславы, а сын её Владимир временно потеснил Ярослава в его комнате. Мальчики быстро подружились, благо разница в их возрасте была невелика: Владимир всего на девять месяцев был старше Ярослава.

Ода сразу догадалась, что приезд Всеволода с женой и детьми неслучаен и более смахивает на смотрины. Не зря же старшим сыновьям Святослава были созданы все условия для тесного общения с Янкой и Марией. Ода заметила также, что Всеволод настроен против супружества между двоюродными братом и сестрой, но не смеет противиться воле своей горячо любимой супруги, которая вознамерилась соединить брачными узами красавца Романа и свою дочь Марию. Янке же прочили в женихи Глеба или Олега – на выбор.

Светло и радостно стало в княжеском тереме от девичьих улыбок, от громкого юношеского смеха, от ярких нарядов. За повседневными хлопотами Ода совсем позабыла про Брагу и не пришла к нему на судно в условленный день.

На Оду вдруг обрушилась лёгкая безмятежность. Она просыпалась в прекрасном настроении и засыпала с ним же.

После торжественного молебна, ознаменовавшего начало Великого поста, на чувствительную Оду словно снизошла Божественная благодать, её душа будто заново родилась. Все дни напролёт Ода проводила с Анастасией, черпая в общении с ней отдохновение от серого однообразия зимних дней. Супруга Всеволода была умна, в меру кокетлива, не злоречива и не злопамятна. Красота и душевная чуткость Анастасии обезоруживали даже самых угрюмых бояр Святослава. Из любого затруднения Анастасия могла найти выход, устраивающий всех.

В скором времени выяснилось, что златокудрый Роман приглянулся Марии, которая призналась в этом своей матери. Однако на шестнадцатилетнего Романа не произвела должного впечатления одиннадцатилетняя застенчивая девочка с голубыми глазами, прямым греческим носом и длинной светло-русой косой. Красота младшей дочери Анастасии ещё не распустилась в полной мере. Те задатки прекрасной внешности и сложения, коими наградила Марию природа, были замечены лишь Одой и Святославом, но никак не Романом.

– Дурень ещё Ромка, – высказался о сыне Святослав, – но ничего, время покуда терпит.

Огорчило Оду и то, что Янке сильнее понравился Глеб, а не Олег.

Для своих четырнадцати лет Янка была необычайно серьёзна и, судя по её метким высказываниям, умом своим уродилась в мать. Помимо этого Янка унаследовала от матери-гречанки статность телосложения, оливковый цвет кожи и красиво очерченные уста. У Янки были тёмно-синие глаза с поволокой, пышные золотисто-русые волосы, расчёсывать которые доставляло Вышеславе огромное удовольствие. Когда Янка распускала свои тяжёлые толстые косы, то она могла укрыться спереди и сзади распущенными волосами, как плащом.

Янка очень льнула к Оде и всё выспрашивала у неё про Глеба. Желание Янки выйти замуж за Глеба проявлялось в её поведении всё явственнее. Глеб приглянулся Янке своей мягкостью, спокойствием и многознанием.

Однажды Ода, оказавшись наедине с Олегом, напрямик спросила у него, нравится ли ему Янка. Что двигало ею? Ода не смогла бы ответить на этот вопрос, но ей почему-то очень хотелось сблизить Янку именно с Олегом. Ода чувствовала своим женским чутьём, что Олег, в отличие от Глеба, способен на более приземлённую страсть к женщине и не будет витать в облаках неких возвышенных чувств и переживаний. Евангельский взгляд на семейные отношения не очень-то устраивал Оду. Пылкая по своей натуре Ода желала Янке полноценной земной любви с её будущим мужем.

Олег искренне ответил мачехе, что Янка ему не по сердцу. При этом Олег столь выразительно посмотрел на Оду, что у той разлился жар в груди и приятная волна прокатилась по всему телу. Олег поспешил уйти и весь оставшийся день старался не показываться Оде на глаза.

Ода была благодарна Всеволоду и Анастасии за душевный покой, установившийся в ней с их приездом в Чернигов. Ода была почти счастлива, забыв на время про свои печали и не подозревая о жестоком ударе, уготованном ей судьбой.

– Ну вот, милая моя, Прощёное воскресенье мы со Всеволодом провели в Чернигове, чем остались весьма довольны, – обратилась как-то Анастасия к Оде. – Теперь мы ждём вас со Святославом и детьми на Светлое Христово Воскресение к нам в Переяславль. Приедете?

– Я с превеликой радостью побывала бы у вас в гостях, – призналась Ода, – но Святослав вряд ли на Пасху поедет в Переяславль. Он намеревается опять, как растают снега, идти с дружиной к Тмутаракани.

– Так ведь Ростислав-то умер, – понизив голос, сказала Анастасия. – Разве Святослав ничего тебе не говорил об этом?

Ода похолодела. Она глядела на Анастасию остановившимся взглядом. Услышанное не укладывалось у неё в голове. Нет, этого не может быть!

– Видимо, муж твой запамятовал, – между тем продолжила Анастасия. – Катепан херсонесский побывал в гостях у Ростислава, да и отравил его, подмешав яду в вино. Случилось это ещё в конце января. Ростислав умер не сразу, а лишь на восьмой день. Катепан, вернувшись в Херсонес, не таясь стал повсюду хвастать, мол, как ловко он отравил Ростислава. Херсонеситы испугались гнева русичей и побили камнями своего катепана. Всеволоду эту весть принёс какой-то греческий купец, прибывший в Переяславль по своим торговым делам.

Анастасия умолкла, заметив, как побледнела Ода.

Неимоверным усилием воли Ода заставила себя справиться с сильнейшим волнением, чтобы расспросить Анастасию поподробнее.

– Может быть, этот слух пустой? – промолвила Ода. Она была готова осыпать Анастасию золотом, лишь бы та согласилась с этим.

Анастасия качнула своей красивой головой и произнесла с печальным вздохом:

– К великому сожалению, это правда. Я бы многое дала за то, чтобы это было ложью. Ростислав был такой красавец! Он называл меня «синеокая пава» и так почтительно целовался со мной при встречах и прощаниях, словно стеснялся выдать свои чувства ко мне. Я не раз подсказывала взглядом Ростиславу, что со мной он может быть и посмелее в объятиях и поцелуях. Ростислав хоть и доводился мне племянником, но он был моложе меня всего на четыре года. Разве думаешь о каком-то там родстве, когда рядом с тобой на редкость красивый молодой витязь. В такие моменты в голове витают совсем иные мысли, пусть это и грех. – Анастасия посмотрела на Оду с какой-то подкупающей доверительностью. – Не поверишь, я жутко завидовала Ланке, которой так повезло с мужем. Сколько ночей я не могла заснуть, думая о Ростиславе. Я всё время ждала встречи с ним и одновременно боялась этого. Порой один взгляд Ростислава или случайное прикосновение его руки пробуждали во мне сильное желание отдаться ему. В такие минуты я сгорала от стыда. Мне казалось, это заметно всем окружающим и только Ростислав ничего не замечает. – Анастасия тяжело вздохнула. – Бедный Ростислав!.. Несчастная Ланка!.. – тихо добавила она.

Ода слушала Анастасию со смешанным чувством изумления и ревности.

«Так вот ты какая, неприступная греческая богиня! – подумала она. – Выходит, не столь уж ты и неприступна!»

Неприступной греческой богиней за глаза называл Анастасию Святослав, который как-то во хмелю признался боярину Перенегу, не подозревая, что его слышит Ода, что ему было бы приятно помять руками дивные перси[87] и бёдра Всеволодовой супруги. Однако Святослав тут же посетовал, мол, надежд на это у него нет из-за строгого целомудрия Анастасии.

Молчание, воцарившееся между двумя княгинями, было недолгим.

– У тебя что-то было с Ростиславом? – придвинувшись к Оде, тихо спросила Анастасия. – Ведь он довольно долго жил в Чернигове после того, как его изгнали из Новгорода.

Ода поняла, что чем-то выдала себя, и, не желая на откровенность Анастасии отвечать недоверчивой холодностью, призналась:

– Было… Один раз.

– Счастливая! – прошептала Анастасия.

Ода бросила на Анастасию удивлённый взгляд: она не успела уловить, какой оттенок прозвучал в этом единственном слове – беззлобной зависти или скрытой неприязни.

– Разве у тебя не всё благополучно… со Всеволодом? – промолвила Ода, мягко взяв Анастасию за руку. – Всеволод так сильно любит тебя!

Анастасия хранила молчание, словно не желая говорить об этом, потом недовольно проронила:

– Если бы ты знала, милая, как мне опостылел Всеволод со своей извечной ревностью!

И опять Ода была изумлена и ошарашена таким неожиданным признанием Анастасии.

– К сожалению, Всеволод не даёт мне повода для блуда с другими мужчинами, он уважает меня, не притесняет, не спит с наложницами, хотя красавиц в Переяславле очень много, – молвила Анастасия с какой-то обречённостью в голосе. – Мой супруг жаждет на ложе лишь меня, доказывая это ночью и днём.

– И днём? – невольно вырвалось у Оды, которая в последнее время и по ночам редко делила постель со Святославом, увлечённым юной половчанкой.

– Да, дорогая моя, – ответила Анастасия с какой-то брезгливой усмешкой. – Это у вас в тереме я отдыхаю, а в Переяславле мне порой приходится несколько раз на дню отдаваться Всеволоду. Дивлюсь я его плотской ненасытности! Был один человек, с кем и я хотела бы вот так же часто грешить, но и тот умер. Потому и завидую тебе, дорогая моя. Ты хоть разок, да вкусила счастья!

Печаль по Ростиславу ещё сильнее сблизила Оду и Анастасию. Судьбы их оказались схожими: обе имели нелюбимых мужей и втайне любили одного и того же человека, столь же недоступного для их ласк, сколь и желанного. И то, что красавец Ростислав ушёл из жизни, в какой-то мере уравнивало ту, что побывала однажды в его объятиях, с той, для которой близость с ним так и осталась в мечтах. Теперь Оду и Анастасию связывала сокровенная тайна – одна на двоих.

* * *

Поздним вечером в ложнице Святослава и Оды разыгрался скандал.

Ода, лежавшая в постели и тщетно пытавшаяся заснуть, услышала, как пришёл её муж, как он раздевался, как шёпотом читал молитву перед иконой. В конце молитвы Святослав стал благодарить Господа за то, что Его всевышней волею он наконец-то избавился от строптивца Ростислава.

Эти слова Святослава резанули Оду по нервам, будто острым лезвием.

– Стыдись, князь черниговский! – вскричала Ода, выскочив из-под одеяла. – Как тать[88], молишь ты Бога о милости, через которую в помыслах своих корыстных видишь себя во главе земли Русской! Помышляешь о богатстве и славе, не довольствуясь отцовым наследием и почестями княжескими. Таишь злобные замыслы против братьев своих, как таил эти же тёмные мысли против Ростислава. Мнишь о себе как о светломудром властителе, но не признаёшь этого качества в своих братьях, как не признавал в Ростиславе. Бога в союзники взял, благодаришь Властителя Небесного за подмогу против родного племянника, перед коим ты сам оказался бессилен и жалок, ибо одолел тебя Ростислав без войска, одной хитростью. Попроси же Всевышнего, чтоб послал Он скорую смерть Изяславу и Всеволоду и всем их сыновьям. Представляю, сколь роскошные поминки справил бы ты за их упокой, князь черниговский!..

Ода не могла продолжать, подступившие рыдания душили её.

Святослав, поначалу оторопевший от неожиданности, шагнул было к супруге, желая её успокоить. Однако Ода отпрянула от него, как от прокажённого:

– Не приближайся!.. Гадок ты мне!

– Что с тобой, горлица моя? – растерянно пробормотал Святослав. – Одумайся! Куда ты?

Видя, что Ода направляется к дверям, Святослав бросился наперерез и схватил её за рукав длинной исподней рубашки.

Ода рванулась, послышался треск раздираемой тонкой ткани. Святослав хотел подхватить Оду на руки, но после сильной пощёчины он невольно отпрянул от неё.

Ода выбежала из спальни.

Ласковые объятия Регелинды вызвали у Оды целые потоки слёз. Она принялась жаловаться служанке на судьбу, на мужа, на братьев Святослава, на своё одиночество, вспомнив при этом и о Ростиславе, которого «отравили подлые люди, такие же подлые, как Святослав и его братья!».

Регелинда ничего толком не поняла из слезливых жалоб Оды. Она уложила свою госпожу у себя в горенке, напоив её чистой родниковой водой, освящённой епископом Гермогеном в ночь на Крещение Господне. Регелинда не допустила к Оде Святослава, который пришёл взглянуть на состояние супруги.

– Что с ней, Регелинда? – допытывался князь. – Жар у неё, что ли? В таком состоянии я Оду ещё не видывал.

– Хворь у неё чисто женская, княже, – шёпотом молвила Регелинда. – Завтра встанет твоя супруга как ни в чём не бывало. Не кручинься. Ложись-ка спать.

Святослав стоял перед Регелиндой с толстой восковой свечой в руке. Жёлтый язычок пламени освещал встревоженное лицо князя, участок каменной стены, украшенной изразцами. Глаза Святослава в упор глядели на Регелинду с каким-то недоумением, словно он силился понять, что кроется за выражением «женская хворь».

Вдруг в тишине раздалось шлёпанье босых ног, из-за спины Святослава выскочила Вышеслава в одной ночной сорочке со светильником в руке.

– Что случилось? – выпалила девушка. – Я услышала рыданья матушки. Где она?

Регелинда всплеснула руками:

– Да ничего не случилось, глупая. Спать иди!

– А вы-то отчего не спите? – подозрительно спросила Вышеслава.

Святослав выругался сквозь зубы и, резко повернувшись, удалился в свою опочивальню.

– Так что же стряслось, Регелинда? – подступила к служанке Вышеслава. – Неужели батюшка осмелился ударить…

– Чушь-то не городи! – оборвала девушку Регелинда. Она взяла княжну за руку и повела за собой. – Распрекрасных тебе снов, лада моя. – С этими словами служанка втолкнула Вышеславу в её спаленку, отняв у неё светильник.

Возвращаясь обратно, Регелинда услышала, как скрипнула дверь в комнату князя Всеволода и его жены. Она невольно замедлила шаг, прикрыв светильник ладонью. Впереди во мраке коридора Регелинда различила смутную женскую фигуру в белых, ниспадающих до пят одеждах, – Анастасия!

Регелинда не успела сообразить, что сказать гречанке, если та тоже заведёт речь об Оде, дверь снова приоткрылась и вместе с узкой полоской света в коридор высунулась обнажённая мужская рука, силой втащившая Анастасию обратно в спальню.

Путь освободился, и Регелинда на цыпочках двинулась дальше. Проходя мимо двери, за которой скрылась Анастасия, Регелинда не удержалась и приложилась к ней ухом. До неё донёсся раздражённый голос Анастасии:

– Пусти меня!.. Грех это – в Великий пост сладострастьем заниматься! Коль ты о теле не думаешь, Всеволод, так о душе своей промысли!

– Иль ты не жена мне, Анастасия? – прозвучал голос Всеволода.

– Жена, но не рабыня! – ответила гречанка.

«А у этих свои кочки да ухабы! – с усмешкой подумала Регелинда. – Гречанка-то вельми набожна, видать, а муж её сластолюбив. Что и говорить, такому молодцу, как Всеволод, любая на ложе будет рада!»

Под «любой» Регелинда имела в виду себя. Она давно положила глаз на князя Всеволода, ещё в ту пору, когда увидела его впервые в Киеве десять лет тому назад.

Наступила вторая суббота Великого поста: день поминовения усопших.

Спасо-Преображенский собор был полон молящегося люда. На этот раз князья, их жёны и дети стояли перед алтарём. Бояре со своими жёнами и детьми широким полукругом теснились позади княжеских семей. Чёрный люд заполнил все проходы у пяти мощных столпов храма, толпился у распахнутых главных врат.

После выноса Святых Даров епископ Гермоген начал службу, гулкое эхо вторило его сильному зычному голосу в высоких сводах белокаменного собора. Торжественное молчание многих сотен людей, стоящих плотно друг к другу, придавало этому обряду нечто завораживающее.

Анастасия сбоку взглянула на Оду. Та сосредоточенно молилась, склонив голову в тёмном платке и куньей шапочке, беззвучно шевеля сухими губами. Гречанка догадалась, о ком думала Ода в эти минуты.

С самого утра Ода была бледна и неразговорчива. Святослав тоже был не такой, как всегда. Анастасия и Всеволод понимали: что-то случилось между Одой и Святославом минувшей ночью, но делали вид, что ничего не замечают.

Вот архидьякон[89] приблизился к Святославу с пучком тонких свечек. В наступившей глубокой тишине прозвучал негромкий голос черниговского князя:

– Светлая память отцу моему, великому князю Ярославу Владимировичу, в православии Юрию, матери моей, великой княгине Ирине, в иночестве Анне, старшему брату Владимиру Ярославичу, в православии Василию, моей первой супруге, княгине Брониславе, в православии Елизавете, моему младшему брату Вячеславу Ярославичу, в христианстве Петру, и другому младшему брату, Игорю Ярославичу, в христианстве Фёдору.

После каждого произнесённого имени Святослав брал свечку, возжигал её от свечи, горевшей перед распятием, и ставил на канун – подсвечник в форме круглого стола.

Упомянув брата Игоря, умершего шесть лет тому назад, Святослав перекрестился на распятие и направился обратно к алтарю. В этот миг Ода стремительно подошла к архидьякону, выхватила из его руки свечку и громко воскликнула:

– За упокой души христолюбивого племянника нашего Ростислава Владимировича, в православии Михаила.

Установив зажжённую свечку на кануне, Ода вернулась на своё место.

Святослав кивком головы дал понять священнику, что тот может продолжить поминальную службу. При этом лицо у Святослава было хмурое и недовольное, выходка Оды ему явно не понравилась.

Архидьякон нараспев затянул поминальную молитву:

– Упокой, Господи, души усопших рабов Твоих, родителей и сродников князей Святослава и Всеволода Ярославичей: великого князя Юрия, жены его, инокини Анны, сыновей его Василия, Петра и Фёдора Юрьевичей, а также внука его Михаила Васильевича, и княгини черниговской Елизаветы, и всех православных христиан, и прости им все прегрешения вольные и невольные, и даруй им Царствие Небесное!..

* * *

В конце марта весеннее солнце растопило снежные сугробы, потекли по кривым улочкам Чернигова, по крутым переулкам на Третьяке и Подоле весёлые ручейки. В лужах отражались голубые небеса. Скаты крыш украсились бахромой из сосулек, истекающих прозрачной холодной влагой. Крупные сосульки срывались вниз, не выдержав единоборства с жаром солнечных лучей, и со звоном разбивались о твёрдую наледь, а их блестящие продолговатые обломки искрились на солнце, как горный хрусталь.

В один из солнечных дней уходящего марта Ода объявила Святославу о своём намерении поехать в Саксонию к своей родне. Ода попросила Святослава, чтобы он отпустил вместе с нею Ярослава и Вышеславу. Святослав не стал противиться. Его отношения с женой сразу после отъезда Всеволода и Анастасии день ото дня становились всё хуже. На раздражительность Оды и на её замкнутое молчание Святослав отвечал вспышками гнева и бранью на русском и немецком языках.

Ода быстро собралась в дорогу. Помимо Ярослава и Вышеславы, с ней также отправлялись в Саксонию две юные служанки-немки и Регелинда. Ехать решено было верхом из-за надвигающейся распутицы.

В свиту супруги Святослав отрядил полсотни дружинников, молодых удальцов. Во главе этого воинского отряда Святослав поставил свея Инегельда, свободно владеющего немецким языком.

Прощание Святослава с Одой получилось сухим и коротким. Князь едва коснулся губами бледной щеки супруги. Затем Святослав протянул Оде пергаментный свиток, промолвив, не глядя на неё:

– Вот письмо твоему отцу от меня.

Ода с безразличным видом взяла свиток и, не проронив ни слова, передала его Регелинде.

Обняв поочерёдно Ярослава и Вышеславу, Святослав удалился в терем.

Вышеслава расцеловала на прощание братьев. Олег помог сестре сесть на коня, после чего он приблизился к Оде, чтобы пожелать ей счастливого пути. Глеб, Давыд и Роман тоже садились на коней, собираясь сопровождать караван Оды до речной переправы.

Ода мягко притянула к себе голову Олега и коснулась его лба горячими губами.

– Прощай, мой юный князь, – тихо сказала она.

– Мыслю, не навек прощаемся, – постарался улыбнуться Олег.

– Бог ведает, – прошептала Ода.

Опираясь на руку Олега, Ода села в седло. Лошадь под ней была смирная, она даже не тронулась с места, лишь пошевелила ушами.

Ода взяла в руки поводья, и, перед тем как направить лошадь со двора в распахнутые ворота, она подняла голову в круглой шапочке и перекрестилась, глядя на купола Спасского собора. Олегу показалось, что Ода навсегда прощается с Черниговом. Олег снял с головы шапку, чтобы помахать ею, если Ода вдруг оглянется на него.

Но Олег ждал напрасно: Ода не оглянулась.

Глава пятая. Молитва Мытаря и Фарисея

Едва подсохли дороги после весенней ростепели, в Киев прибыли послы от венгерского короля Шаламона. Возглавлял венгерское посольство родной дядя короля, герцог Левенте. Речь герцога, свободно говорившего по-русски, пришлась не по душе великому князю Изяславу.

– Русские князья стремятся к родству с европейскими королями, но при этом в делах государственных они с родством не считаются, сие странно и непонятно, – возмущался герцог Левенте. – Уже только то, что венгерская королева Анастасия-Агмунда Ярославна является родной сестрой киевского князя, вызывало почтение у соседних государей… до недавнего времени. Со смертью короля Андраша овдовевшая Анастасия-Агмунда вместе с сыном Шаламоном бежали в Германию, опасаясь козней двоюродного брата умершего короля – Белы. Анастасия просила Киев о помощи, о том же просил германский король, но глух был князь киевский к этим просьбам. Не русские дружины, а немецкие рыцари возвели на венгерский трон сына Анастасии-Агмунды.

Ныне сыновья умершего Белы нашли приют у польского князя Болеслава Смелого. Они точат мечи, собираясь сражаться с Шаламоном за власть над Венгрией. Польский князь готов помогать им в этом. А князь киевский, женатый на тётке Болеслава, и пальцем не пошевелил, дабы унять воинственных поляков и проявить заботу о своём племяннике Шаламоне, который не преследует православных христиан в своём королевстве, в отличие от Болеслава.

Сидящий на троне Изяслав угрюмо взирал на низкорослого коротконогого герцога, облачённого в длиннополый кафтан из красного аксамита[90]. В свите Левенте было двенадцать длинноусых черноволосых господарей в одеждах, расшитых золотыми нитками.

Изяславу вспомнился Андраш, сын герцога Ласло Сара, изгнанник Андраш, по-русски Андрей. Приютил его некогда в Киеве отец Изяслава Ярослав Мудрый, как приютил он в то же самое время и Гаральда, не поделившего норвежский трон со своим братом Олавом. Ярослав Мудрый любил повторять своим сыновьям: «Благо получает тот, кто умеет ждать».

Прошли годы, умер норвежский король Олав Святой. Освободился и венгерский трон. Вспомнили про изгнанников в далёкой Норвегии и в граде Эстергом, что стоит на берегу полноводного Дуная. Стали Гаральд и Андраш королями каждый в своей стране, а в жёны они взяли дочерей Ярослава Мудрого, Елизавету и Анастасию.

Анастасия Ярославна была счастлива в супружестве с Андрашем, однако спокойной жизни у неё не было, поскольку в Венгрии тянулась долгая и ожесточённая грызня за власть между потомками короля Иштвана Святого и его двоюродного брата герцога Ласло Сара.