Братья Ярославичи

Гости в гриднице, затаив дыхание, слушали сказ Бояна про князя Мстислава Владимировича. Челядь и та столпилась в дверях княжеской трапезной, заворожённая голосом сказителя. Известен был Боян не только в Киеве и Чернигове, но и в Переяславле, и в Смоленске, и в далёком Новгороде. Не было ему равных среди песнетворцев на Руси.

Ещё совсем юным начал Боян слагать песни и исполнять их на княжеских застольях. Многому в своих песнях Боян сам был свидетелем, ибо в дружине княжеской проделал он не один поход. С годами отошёл Боян от ратных дел, поскольку ослаб зрением после ранения в голову.

Закончив первый сказ, Боян затянул следующий о совместном походе Ярослава Мудрого и Мстислава Храброго на ляхов, захвативших червенские города. Крепко бились с русичами воины польского князя Мешко, но всё же были разбиты наголову. С победой возвратились русские князья домой, заключив с ляхами выгодный мир. Польских пленников Ярослав Мудрый расселил на реке Рось, а Мстислав свой полон поселил вдоль реки Сновь, притока Десны.

Изяслав слушал сказания Бояновы и недовольно хмурил брови.

Красиво славит Боян Ярослава Мудрого, но прежде он восхваляет Мстислава Храброго, его брата. В сказаниях Бояна Мстислав непременно на первом месте: он и храбрец отменный, и на милость щедр, и на злобу непамятлив… Выходит, что Ярослав Мудрый при Мстиславе вроде как советник, нежели правитель равноправный.

От Изяслава не укрылось, с каким удовольствием внимают Бояну бояре черниговские и брат его Святослав с сыновьями. Понимают, скоро и про них сложит Боян хвалебную песнь, благо не обеднела ратными людьми Черниговская земля.

«Святослав хоть и родной мне брат, однако же он тянется сердцем не к отцу нашему Ярославу Мудрому, но к памяти и славе нашего дяди Мстислава Храброго», – мрачно размышлял Изяслав, откинувшись на высокую спинку кресла.

Впрочем, это и понятно, ведь память о Мстиславе будет жить вечно в Чернигове. Мстислав поставил этот город на Десне вровень с Киевом. Мстислав же построил здесь каменный Спасский собор, в котором его прах обрёл последнее пристанище.

Дружинники-варяги после смерти Ярослава Мудрого почти все перебрались в Чернигов к Святославу, не считая Шимона и Торстейна, ушедших ко Всеволоду в Переяславль.

Варяги всегда были в чести у Святослава. Вот и на этом пиру по правую руку от черниговского князя восседает свей[77] Инегельд. Что и говорить, отличился Инегельд в битве с половцами! Такой витязь и Изяславу пригодился бы.

На почётных местах на этом застолье сидят и белобрысый Руальд с раскрасневшимся от вина лицом, и длинноволосый невозмутимый Регнвальд, женатый на дочери черниговского боярина Веремуда. Здесь же и задира Фрелаф, и огненно-рыжий Иллуге, бежавший на Русь за какие-то грехи от короля норвежского, и угрюмый Сигурд из страны данов. Все отъявленные сорвиголовы, хваткие на злато и жадные до сечи, а Святославу такие дружинники всегда были по сердцу. Потому-то и дружина у Святослава не чета киевской!

Совсем испортилось настроение у Изяслава от таких мыслей. Получается, что как старший сын унаследовал он лишь честь занимать киевский стол. Лучшие дружинники отцовские ушли от него к Святославу и Всеволоду, видать, не ждут они от князя киевского ратных подвигов и желанной добычи. Княгиня киевская во всём мужу перечит, только и слушает, что ей польские вельможи нашепчут. Изяслава и тут зависть берёт при оглядке на братьев.

Вот Всеволод живёт со своей супругой в любви и согласии. Анастасия родила Всеволоду двух дочерей-красавиц и сына смышлёного.

Святослав хоть и потерял до срока свою первую жену, зато Бог послал ему четверых сыновей, как на подбор, и дочь пригожую. Вторая жена родила Святославу ещё одного сына и вновь может родить, ведь Ода ещё молода. Ну, а коль не родит никого больше Ода, невелика беда. Святославу есть на кого удел свой оставить. Ода же до чего мила и мужу послушна, сыновья со Святославом почтительны, бояре черниговские слова ему поперёк не молвят, а с епископом местным Гермогеном Святослав и вовсе не считается. Истинный самовластец!

У Изяслава одна радость – это его младший сын Ярополк. Шестнадцать лет недавно исполнилось Ярополку. По красоте нет ему равных среди сверстников. Нрав у Ярополка кроткий и сердце отзывчивое, и тянется он сильнее к отцу, а не к матери, в отличие от братьев своих. Те полностью подпали под влияние Гертруды. Грустно делается Изяславу, глядя на них.

Мстислав, старший сын Изяслава, на брани резв, но вместе с тем и жесток сверх меры. Иной злодей невольно перекрестится, глядя на зверства Мстислава. Изяслав не может взять в толк, в кого его старший сын уродился таким душегубом! Не иначе, в родню с материнской стороны, а может, и в саму Гертруду. Ей бы порты[78] мужские да меч в рученьки белые, уж она-то щедро пролила бы кровушки христианской!

Святополк, средний сын Изяслава, увалень увальнем. Ни слова сказать, ни шагу ступить без совета не смеет. И главной советчицей для Святополка является его мать: её речами он говорит, её головой мыслит. Когда пришла пора Святополку стать мужчиной, Гертруда сама подыскивала девиц ему на ложе, всё из своих служанок-полек. Изяслав тут поделать ничего не мог. Спорить с Гертрудой бесполезно, лучше уступить ей старших сыновей, лишь бы она оставила в покое младшего Ярополка.

Дочерей от Гертруды Изяслав уже не ждал, какие дочери в её-то тридцать восемь лет!

Всеволод слывёт образованным человеком, любой посол иноземный слышал о нём. Ещё бы, ведь Всеволод – родня византийским императорам! Греки с дарами постоянно обивают пороги в Переяславле. Вот так бы польский князь почитал Изяслава. Да куда там! От родичей Гертруды даров не дождёшься, они сами норовят урвать что-нибудь на Руси.

Святослава знают в Царьграде и в Германии как воинственного князя, потому и шлют к нему послов василевс ромеев и король германский в обход киевского князя, а Гертруда этим попрекает Изяслава. Получается, что лишь богатством превосходит Изяслав братьев своих, а те превосходят его удалью воинской, умом и размахом в делах. Пожалуй, при таком раскладе Святослав и Всеволод скоро и златом-серебром превзойдут казну князя киевского. Ведь честолюбия не занимать ни Святославу, ни Всеволоду.

Глава четвёртая. Ода

(1066) 3-го февраля умер Ростислав в Тмутаракани.

Повесть временных лет

Зимовал в Чернигове фряжский купец Джованни Брага. Был он частым гостем в тереме черниговского князя. Святослав любил послушать по вечерам рассказы знающих людей про заморские страны, про чужеземные обычаи. Брага за свою жизнь повидал немало земель и городов, сам же он был родом из города Генуи. Проявила интерес к генуэзцу и Ода, узнав, что собирается Брага по весне идти донским путём на юг к Тмутаракани и далее до Царьграда. Замыслила Ода передать через генуэзца послание Ростиславу. Ода намеревалась упредить Ростислава о том, что опять исполчается на него Святослав.

Ода написала грамотку, в которой о грозящей Ростиславу опасности было всего три строчки, весь прочий текст письма состоял из признаний Оды в любви к Ростиславу и описания её душевных страданий из-за разлуки с ним. Также Ода умоляла Ростислава повиниться перед Изяславом, уступить Тмутаракань Святославу и принять под свою руку любой из городов на Руси, какой соблаговолит уступить ему киевский князь.

Внимание черниговской княгини льстило падкому на женщин генуэзцу. Джованни Брага постарался улучшить впечатление Оды о себе богатством своих нарядов и изысканностью манер, коих он насмотрелся при дворах итальянских герцогов. С Одой генуэзец разговаривал только по-немецки, который он знал гораздо лучше русского.

Накануне Рождественского поста Джованни Брага преподнёс Оде золотой перстень с сапфиром, а на Крещение Господне он подарил княгине золотой браслет. Ода в знак своего расположения позволяла генуэзцу целовать свою руку, когда этого никто не видел. Ода и не догадывалась, что любвеобильный купец жаждет гораздо большего. Ода полагала, что пленила черноглазого генуэзца своими чарами и тот готов на всё ради неё. Собственно, Ода этого и добивалась исподволь и с неустанной настойчивостью. Однако Ода не учла того, что она затеяла любовную игру не с юношей, а с сорокалетним мужчиной, уже вкусившим от греховного плода. Ода и не догадывалась, что Брага, растливший за свою жизнь немало дев и совративший немало замужних женщин, дал себе слово к весне «отпереть восхитительные интимные врата черниговской княгини своим чудо-ключом». Многочисленные победы в любовных похождениях сделали Брагу необычайно самоуверенным.

Однажды Ода отправилась на конную прогулку, взяв с собой Брагу.

Февраль был на исходе. Снег потемнел по обочинам дороги и осел под лучами пригревающего по-весеннему солнца. На проталинах желтела прошлогодняя трава.

Княгиня и генуэзец свернули с широкой дороги на узкую сосновую просеку. Они перевели коней на шаг и медленно ехали бок о бок под стрекот растревоженных сорок.

Ода решилась наконец посвятить Брагу в свою тайну.

Княгиня поведала Браге про письмо, вскользь намекнув ему о своих любовных отношениях с Ростиславом. К удивлению Оды, генуэзец вместо безоговорочной готовности доставить её послание к Ростиславу заговорил с нею о цене за эту услугу. Причём Брага намекнул Оде, что цена эта должна быть немалая, что он надеется получить от княгини не деньги, а нечто иное…

По глазам и голосу генуэзца Ода догадалась, к чему тот клонит, но притворилась глупышкой, желая поставить собеседника в неловкое положение.

– Конечно, милый Джованни, я щедро вознагражу тебя мехами, – сказала Ода. – Какие меха ты предпочитаешь? Беличьи?.. Куньи?..

– Я жду от моей обожаемой княгини не мехов, а ласк, – промолвил Брага с откровенно похотливой улыбкой на устах.

У Оды вспыхнули щёки, словно объятые пламенем. Она резко натянула поводья и остановила своего скакуна. Брага тоже остановил своего саврасого жеребца, повернув его боком перед конём Оды.

Их глаза встретились: гневные голубые и насмешливо-нахальные тёмно-карие.

– Не забывай, кто перед тобой, торгаш! – гневно воскликнула Ода и замахнулась плетью на генуэзца. – Это тебе за дерзость!

Плеть свистнула в воздухе. Брага, вскинув руку, ловко поймал конец кнутовища.

– Полегче, княгиня, – вмиг посерьёзнев, проговорил генуэзец, – не то твой вспыльчивый супруг сегодня же узнает про твоё любовное послание к Ростиславу.

Ода невольно смутилась от такой наглости. Да, она явно ошиблась в Браге! Кто бы мог подумать, что у столь весёлого и благородного на вид человека такая чёрная душа!

– Отныне я поверенный в твою тайну, княгиня, – тоном превосходства продолжил Брага, – поэтому меня нужно не бить, а лелеять.

Ода рванула плеть на себя. С каким удовольствием она исполосовала бы ею наглое лицо генуэзца!

Но Брага крепко держал кнут.

– Если моя княгиня будет сердиться на меня, я не стану ей мстить здесь из уважения к её гостеприимству, – молвил он, – но я отомщу ей в Тмутаракани при встрече с Ростиславом. Например, я могу сказать Ростиславу, что ты, краса моя, из ревности отравила его детей, которые ныне находятся в Киеве. Либо же я преподнесу Ростиславу вино, настоянное на дурман-траве, якобы от тебя, моя княгиня. И твой ненаглядный сойдёт с ума, отведав этого вина.

С этими словами Брага отпустил конец плети.

Ода не мигая глядела в лицо генуэзцу, её сухие губы были плотно сжаты. Она словно забыла про плеть в своей руке.

– Князь Святослав в разговоре со мной с неудовольствием упоминал про Ростислава, – добавил Брага, сузив свои чёрные глаза. – Святослав возненавидит Ростислава ещё сильнее, коль узнает, что его жена когда-то согрешила с ним. Сколько раз это было, милая княгиня?

– Ты решил меня исповедовать, друг мой? – со зловещим спокойствием произнесла Ода.

– Я интересуюсь этим лишь из зависти к счастливчику Ростиславу, – торопливо вымолвил Брага, видя, что Ода развернула коня и поехала обратно.

Генуэзец догнал княгиню и держался рядом с ней, сдерживая своего жеребца, рвущегося вперёд.

– Не гневайся на меня, дорогая княгиня, – мягким голосом заговорил Брага. – Я вижу, что оскорбил тебя своим откровением. Мне ведомо, что русские княгини крайне щепетильны в любовных делах с чужими мужчинами, их весьма трудно сбить с праведного пути. Но ведь ты – немка, моя обожаемая княгиня. И, судя по твоей тайной связи с Ростиславом, ты – женщина нормальная, без бредовых предубеждений. Ты изменяла мужу с Ростиславом, может с кем-то ещё, я не осуждаю тебя за это. Боже упаси! В той стране, откуда я родом, любая знатная женщина имеет любовника, а то и нескольких. Над глупышками, хранящими верность своим мужьям, на моей родине все просто смеются.

Ода хранила каменное молчание.

Брага продолжал делать попытки разговорить её.

– Значит, я ошибся, полагая, что прелестная княгиня влюблена в меня, – печально вздыхал он. – Напрасно я тешил себя мечтами…

– Интересно какими? – не удержалась Ода.

Генуэзец мигом преобразился, в его глазах появился блеск, смуглое лицо его с острым носом и чёрной бородкой будто озарилось тихой радостью, а его полноватые губы тронула лёгкая улыбка человека, познавшего счастье. Хитрец Джованни прекрасно знал женщин и умел при случае затронуть именно те струны в их душах, которые пробуждают в них опасные минутные влечения. Цветок красноречия Браги раскрылся во всём великолепии! Генуэзец умело расставил сети, как уже проделывал в прошлом много раз, и Ода, сама того не сознавая, запуталась в них. Даже горячее полуденное солнце, под лучами которого снег сделался мягким и прилипал к копытам лошадей, казалось, помогало коварному искусителю. Солнечные лучи били в глаза генуэзцу, такие выразительные и красивые, а как сверкали белизной перламутровые зубы Джованни! Как чувственно он причмокивал своими пунцовыми губами! Целоваться с ним приятно, наверно, любой женщине.

Впрочем, и слушать Брагу доставляло Оде немалое удовольствие, хотя поначалу она не хотела себе в этом признаться, но после второй или третьей шутки генуэзца она засмеялась. Затем Ода позволила Браге погладить себя по руке и вскоре забыла о ссоре с ним в сосновой просеке. В такой чудесный день грех сердиться на столь остроумного собеседника!

Княгиня и генуэзец неторопливо ехали по дороге. Впереди уже маячили бревенчатые стены и башни Чернигова.

Брага продолжал опутывать Оду своей льстивой речью. Ведомо ли его обожаемой княгине, что он может сделать её самой счастливой женщиной на свете?!

– Я буду счастлива только с Ростиславом, – сказала Ода.

– И я к тому речь веду, – вставил Брага.

Оказывается, в Кафе[79] у него есть знакомый вербовщик наёмников, а в Херсонесе[80] живёт богатый судовладелец, его давний друг. Отряд воинов и быстроходные корабли, вот что нужно Ростиславу! Любой итальянский герцог с радостью возьмёт его к себе на службу. Не нравится Италия, Ростислав может наняться на службу к византийцам, отменные воины везде нужны.

– А как же я? – спросила Ода.

– Ты будешь вместе с Ростиславом, – ответил Брага. – Я помогу тебе бежать из Чернигова в Тмутаракань. Счастье не ждут, за ним идут на край света, моя княгиня!

– Я не уверена, что Ростислав согласится служить византийскому императору и тем паче какому-то герцогу, – засомневалась Ода. – Ростислав слишком честолюбив для этого.

– В таком случае пусть Ростислав сам станет императором! – проникновенно воскликнул Брага. – У ромеев в прошлом случалось такое, когда военачальники занимали трон и правили империей. К примеру, Василий Первый, основатель Македонской династии ромеев[81], в юности был конюхом, потом выдвинулся в полководцы, потом выше… Сильный и отважный человек может всего добиться в жизни! Таков ли Ростислав?

– Да, он таков! – Ода улыбнулась восторженной улыбкой. – Ростислав не станет довольствоваться малым.

– Прекрасно! – Брага хлопнул в ладоши. – Для начала Ростиславу нужно захватить Херсонесскую фему[82] в Тавриде, это произведёт переполох в Константинополе. Я уверен, после этого русские князья сразу зауважают Ростислава. В Тавриде Ростислав при желании сможет основать собственное княжество, более выгодного места для этого просто не найти. С юга Тавриду надёжно защищает море, с севера – степи, с востока – высокие горы. И главное, в Тавриде сходятся торговые пути из Европы и Азии!

У Оды закружилась голова от тех перспектив, какие изложил ей Брага. Ода может стать женой Ростислава и княгиней тмутараканской, у неё будет дворец с фонтанами и белокаменными колоннами, из окон которого видно море. Послы и торговые гости станут толпиться у её трона, будут подносить ей подарки. Рядом с Одой будет восседать красавец Ростислав, князь тмутараканский и владыка Тавриды. Как станут гордиться Одой её отец и мать, все её саксонские родственники! Даже германский король удивится такому возвышению Оды. Супруги Изяслава и Всеволода умрут от зависти. Уезжая к Ростиславу, Ода возьмёт с собой Регелинду и сына Ярослава. Ей будет горько расставаться с Вышеславой, но в жизни всегда приходится чем-то жертвовать ради счастья.

Брага продолжал восторженно описывать, как Ростислав при его мудрой поддержке сумеет заручиться военной помощью генуэзцев и герцога Тосканского. Причём себя Брага уже мнил флотоводцем Ростислава. Он расписывал Оде, как они с Ростиславом обезопасят границы Тмутараканского княжества от вторжений кочевников, как приберут к рукам устья Днепра и Дона, построят большой флот, соберут огромное войско из половцев и кавказских народов, возведут крепости по берегам Греческого моря…

– Но всё это произойдёт лишь после того, как моя обожаемая княгиня допустит меня ко всем тайникам своего прекрасного тела, – молвил генуэзец, заглядывая Оде в глаза. – Это отнюдь не плата за мои будущие услуги, но своеобразный залог доверия ко мне, милая княгиня.

Оду смутил прямой и откровенно вожделенный взгляд Браги. Она подхлестнула коня и поскакала к распахнутым городским воротам.

Обернувшись на скаку, Ода звонко крикнула:

– Я подумаю, синьор Джованни!..

* * *

Вечером, закрывшись в своей светлице, Ода ещё раз перечитала своё письмо к Ростиславу. После удивительной картины прекрасных возможностей, расписанных Брагой, это послание показалось теперь Оде жалким и лишённым всякого смысла. Ростислав скорее умрёт, чем склонит голову перед Изяславом!

Ода сожгла письмо и села за стол, обдумывая текст нового послания к своему любимому. Ей хотелось кратко и убедительно изложить в нём всё услышанное от Браги. Однако в голове у Оды вертелись сплошные признания в любви к Ростиславу. Вот если бы Брага сам написал это письмо…

Но уже через минуту Ода отказалась от этой мысли. Пусть лучше Брага посвятит Ростислава в свои замыслы при встрече с ним, так будет вернее. Зачем что-то писать, если Брага всё равно увидится с Ростиславом. К тому же, если Ода окажется в Тмутаракани вместе с Брагой, она сама сможет объясниться с Ростиславом. Ода представила удивлённые глаза Ростислава и улыбнулась. Впрочем, рассказать так, как умеет Брага, у Оды не получится, и бежать из Чернигова без его помощи она тоже не сможет. Стало быть, Оде никак не обойтись без хитрого генуэзца.

На воскресной службе в Спасо-Преображенском соборе Ода стояла на хорах рядом с мужем, слева от неё стояли Ярослав и Вышеслава, а за спиной у неё плечом к плечу выстроились молодцы-пасынки.

Глянув вниз, Ода заметила среди боярских шуб малиновую куртку Браги. Пронырливый генуэзец протолкался почти к самому амвону[83], но он не столько молился, сколько таращился на стоящую на хорах Оду. Увидев, что и княгиня заприметила его, купец принялся строить ей глазки и дарить улыбки. Боярские жёны и дочери недовольно косились на генуэзца, который ко всему прочему ещё и толкался локтями.

На кривлянья Браги обратила внимание и Вышеслава. Она переглянулась с Одой, и обе едва не рассмеялись. Вышеслава подумала, что генуэзец, с которым она была в дружеских отношениях, именно ей оказывает знаки внимания в столь неподходящем для этого месте. Не желая, чтобы это заметил отец, Вышеслава отступила назад и нечаянно наступила на ногу Олегу, тот тоже слегка попятился и упёрся спиной в грудь Гремыслу. На хорах произошло небольшое замешательство. Однако строгий взгляд Святослава мигом восстановил прежний порядок.

Вышеслава опустила голову и закусила губу, чтобы не рассмеяться, краем глаза следя за генуэзцем. Шутовство Браги узрел и Ярослав, который несколько раз прыснул в кулак, получив за это подзатыльник от отца.

Никакие молитвы не шли на ум Оде, малиновая куртка притягивала её взор, отвлекая от золочёного стихаря[84] епископа и длинных риз пресвитеров[85], возвышенный настрой её мыслей сбивался, до неё с трудом доходил смысл богослужения, происходящего у алтаря. Наконец на Брагу обратил внимание и Святослав. Князь обжёг жену таким взглядом, что у Оды по спине пробежали мурашки. Ода сделала вид, будто не замечает генуэзца.

По окончании службы, когда Ода рука об руку со Святославом выходили из храма, Брага вдруг закричал: «Многие лета князю и княгине!»

Толпа прихожан подхватила этот крик.

Ода по лицу супруга поняла, какие мысли обуревают его. Она приготовилась к буре, которая разыгралась в тот же день.

– Тебе, супруга дорогая, допрежь слово на людях молвить, не единожды подумать следует, тем паче блюстися поступков ветреных, о коих молва разойтись может, – суровым голосом сказал Святослав, придя в покои жены и выгнав оттуда всех её служанок. – Мне нужна жена неблазная, ибо Богом мне уготовано власть над людьми держать и людям же примером служить.

– Разве разошлась обо мне молва дурная? – спросила Ода, не теряя своего спокойствия.

– Люди видели, и не раз, как ты вместе с фряжским купцом по Чернигову разъезжаешь, – холодно промолвил Святослав. Он приподнял за подбородок голову Оды, заглянув ей в глаза. – Иль приглянулся тебе сей купчишка, чаровница моя? Молви без утайки. Не хочу, чтоб ложь промеж нами гнездо свила.

На губах Оды появилась и тут же пропала хитрая улыбка. Взгляд её голубых глаз из насмешливого превратился в пытливо-пристальный, словно она хотела сказать взглядом: «Не тебе бы, муженёк, спрашивать, не мне бы отвечать!»

Святослав схватил Оду за плечи и встряхнул:

– Молви же! Ну!..

– Ты надумал снять одежды с молчания, мой князь, – тихо, но твёрдо произнесла Ода. – Что ж, будь по-твоему. Я повинуюсь тебе, как супругу. Токмо прошу тебя, не делай мне больно.

Святослав нехотя отпустил Оду.

– Я ещё не стара и могу притягивать мужские взгляды, уж не это ли, муж мой, ты хочешь поставить мне в вину? – продолжила Ода. – Даже старшие сыновья твои подчас смотрят на меня как на желанную женщину, а не как на мачеху. Запрети же им видеться со мной за это, а я постараюсь запретить себе видеть лица тех мужчин, кои мне приятны, если они тебя раздражают. Брага умеет развеселить меня, он тонко чувствует малейшую смену моего настроения. Тебе же, Святослав, это безразлично. Или я не права?

– Ты же знаешь, горлица моя, сколь забот на мне, – вздохнул Святослав, – об ином и помыслить некогда.

– И весь-то ты в трудах, сокол мой, – с коварной улыбкой проговорила Ода. – Однако половчанку свою ты не забываешь.

Глаза Святослава так и впились в Оду:

– Не ведаю, о чём ты.

– Про пленницу я толкую, милый, которую ты за городом в усадьбе своей держишь.

– Откель проведала, лиса?

– Люди сказывают…

– Ох, хитра! – засмеялся Святослав. – Тем же мечом меня поразить норовишь!

– Тебе, муж мой, надлежит блюстися поступков ветреных, о коих молва разойтись может, – язвительно обронила Ода.

– Не всему слышанному верь! – Святослав отошёл от Оды и сел на стул. – Пленница эта – ханская дочь, за неё выкуп должны дать, потому и держу её в своём загородном сельце. Подальше от глаз.

– От глаз подале, а к сердцу поближе, – заметила Ода. – Не так ли, свет мой?

Святослав сдвинул брови, не любил он оправдываться, тем более перед женой, которую ценил лишь за постельные утехи, да и то до недавнего времени. Половчанка же страсть до чего хороша и в одеждах, и без одежд! Танцует так, что засмотришься, песни поёт – заслушаешься, а на ложе с нею и старик помолодеет – огонь-девица!

– Как зовут-то пленницу? – допытывалась Ода. – Сколь ей лет?

– Имя у неё языческое, сразу и не упомнишь, – ответил Святослав, пряча глаза, – и про возраст её я не ведаю, но по всему видать, что отроковица она ещё несмышлёная.

– С тобой, сокол мой, и отроковица быстро войдёт во вкус любовных утех, – с ехидцей произнесла Ода.

Святослав резко поднялся со стула.

– Дочь ханскую я на поле брани взял, – раздражённо сказал он, – что захочу, то с ней и сделаю! Донеже наложница она моя, а далее видно будет. Ты же с фрягом[86] своим где-нибудь за городом милуйся, коль он люб тебе. Ну а ежели о вас слух срамной по Чернигову пройдёт, то не взыщи, княгинюшка. Брагу твоего евнухом сделаю, а тебя в монастырь упеку. Таков мой сказ.