– Со второго этажа?
– Ага, сказал, что ему достаточно будет кусочка неба, ну и неудачно выдвинул трубу. Вообще-то, на чердаке хотел обосноваться, да я запретила – увлечется и не заметит, как замерзнет.
– Ишь, какой любопытный!
– Не то слово! С детства возится со всякой оптикой, с биноклями, линзами.
Одних старых фотоаппаратов у него штук шесть – по друзьям зачем-то насобирал.
– Да, серьезное мужское увлечение. В отца, наверное? – предположил он.
Она лишь пожала плечами – что она могла сказать об отце? И вообще, зачем разболталась про Димку, кому нужны россказни о чужих детях? Но, не удержавшись, добавила:
– На следующий год будет поступать в Институт киноинженеров в Петербурге.
– Молодец! – отметил тот и сменил тему. – Я сейчас в машину за инструментами схожу.
Пока ходил, она успела поправить перед зеркалом прическу, впрочем, какая там прическа – старая завивка, покраситься-то недосуг, а седина у корней пробивается неумолимо…
Он принес с собой чемоданчик, и какое-то время она постояла в дверях, наблюдая за его работой. Ее помощь вряд ли потребуется, и потому лучше выйти, не отвлекать. В гостиной включила радио, чтобы не было напряженной тишины в тех паузах, когда смолкали звуки. Трудно заняться чем-то серьезным, когда в доме чужой человек, и потому стала машинально переставлять на полке книги, выравнивая их по «росту». Когда он уйдет, она начнет готовить ужин.
Вскоре, минут через двадцать, стекольщик позвал:
– Готово!
Оставив книги, она поспешила в комнату сына, но не успела войти, как раздался звон стекла. Опять разбилось?! Что за невезение!
Стекольщик стоял посреди осколков, зажимая кисть руки.
– Вот, споткнулся, не удержал, – он кивнул на Димкин кофр, большую квадратную сумку для фотоаппаратуры, которую она не до конца задвинула под стол. И на лице ее, видимо, отобразилось такое отчаяние, что мастер усмехнулся:
– А все же принимайте работу!
Она глянула на окно – на целехонькое новое стекло. Лишь сейчас дошло, что разбились остатки старого!
– Ой, – опомнилась она, – а что у вас с рукой?
– Так, пустяки, царапина, тряпочку бы…
– Сейчас! А вы пока пройдите в ванную, промойте…
Она быстро отыскала в шкафу кусок марли, которую всегда держала под рукой на случай, если Димка в пылу своих экспериментов поранится. И пока он, выйдя из ванны, обматывал ею руку, вдруг решилась предложить ему… чаю. А что в этом такого? В благодарность за работу, в компенсацию за ранение (по ее, можно сказать, вине), да, и вообще, на Севере принято предлагать горячего чаю! Но кто знает, как отнесется к этому он, приезжий… Сомнения проскочили в голове за секунду, однако стекольщик откликнулся легко и охотно.
– Премного благодарен! – сказал, усаживаясь в кресло. – Тем более, что ваша заявка у меня на сегодня последняя.
Она поставила на журнальный столик чашки и вазочку с конфетами, скудно, конечно. До чего же все-таки она непредусмотрительная, незапасливая…
– Не беспокойтесь, Надежда Евгеньевна, – угадал он ее смущение, а она отметила мельком, что он откуда-то узнал ее имя, ведь, оформляя заказ, она помнится, назвала лишь инициалы.
– Вам, э-э… простите…
– Сергей Иваныч, – подсказал он.
– Сергей Иваныч, вам покрепче? – спросила, наливая заварку.
– Достаточно, – остановил он ее.
– При вашей профессии вам надо бы работать в перчатках, чтобы сократить к минимуму риск порезаться, – проговорила она своим неистребимым учительским тоном. А ведь людям не очень-то нравится, когда их поучают.
– Я привык, у меня уже шрамы защитные от порезов образовались, – усмехнулся он. – А вообще-то, такие случаи, – показал замотанную руку, – крайне редки.
– Вы давно работаете со стеклом?
– Давно, – ответил односложно.
– Берите конфеты!
– Спасибо! – он галантно подвинул вазочку к ней и приложился к чашке.
Беседа не задавалась.
– А я сладкого почти не ем…
– Соблюдаете диету?
Кивнув, она опять испытала неловкость, ведь при вопросе о диете так или иначе, но собеседник обязательно окинет взглядом твою фигуру.
– Какую, позвольте полюбопытствовать?
– Ой, и не спрашивайте, каких только не перепробовала! И низкокалорийную, когда на калькуляторе даже пресную булочку в школьном буфете высчитывала. На японской и на рисовой сидела, – заговорила она увлеченно, как и всегда, когда дело касалось диет. – Или вот хочу попробовать три дня подряд на одном продукте… да что ж это я?! И хоть бы вы меня перебили!
– Ну, зачем же, мне интересно. Где-то читал, что только пять человек из ста после курса диеты потом удерживают свой вес.
– Правда? Неутешительно. Хотя, действительно, мало кому удается похудеть. Здесь, на Севере, особенно – нам нужно больше калорий…
– Главное, не навредить себе. Вот в результате упомянутой вами рисовой диеты организм недополучает белки и витамины. Рис богат калием и беден натрием. А при белковой диете, которая также называется японской, теряется не жир, а лишь мышечная масса…
Она заворожено глядела на него – до чего же грамотно, научно рассуждает! И какой полезный выходит разговор, не пустая болтовня!
– …и накапливаются продукты распада белка, из-за чего страдают почки, а
в суставах начинает откладываться мочевая кислота. Можно еще чайку?
– Да вы специалист в этом вопросе! Извините, Сергей Иванович, но у вас что, тоже были проблемы с весом? – теперь она, доливая чаю, взглянула на его сухопарую фигуру. Под синим рабочим жилетом не угадывалось даже живота, который в его возрасте вполне бы мог нарасти. Ей всегда нравились подтянутые мужчины.
– Да нет, я всего лишь внимательный читатель журнала «Здоровье». И ценю людей, которые проявляют волю в борьбе со своими недостатками. Вот вы, еще ведь и спортом занимаетесь?
– Тоже скажете – спортом! – стушевалась она. – Всего-то на аэробику хожу, прыгаем там под музыку… А откуда вы знаете, что я где-то занимаюсь?
– Простите, но в вашей ванной комнате я заметил спортивный костюм…
До чего же деликатно – «спортивный костюм»! Ее старое трико, растянутое во всю ширь на батарее, с самодельными вставками – жуть! Она забыла его убрать, не подумав даже, что стекольщику может понадобиться ванная. При такой наблюдательности он, конечно же, заметил, что она
покраснела.
– Я приветствую это! – еще и подбадривает ее. Все же как необычно, как церемонно он выражается, а разговор меж тем все вертится вокруг нее, ее, как и он отметил, «недостатков». О себе-то ничего не рассказывает.
– Вы тоже сможете заняться здесь спортом. Сейчас темно и холодно, самое мрачное время, а в марте, вот увидите, весь город встанет на лыжи!
– Обязательно, – дежурно ответил он и, отхлебнув чаю, поглядел на нее.
Как-то особенно поглядел, со значением – то ли в русле предыдущей темы, все еще оценивая ее фигуру, то ли… Показалось, что не как стекольщик или просто собеседник поглядел, но как… мужчина! Хорошо, что на ней темно-серое шерстяное платье, которое не сняла после работы, оно было деловым и, вдобавок, стройнило ее. Может, почудилось? От неяркого света торшера, который всегда создает несколько интимную обстановку… не подумал бы, что умышленно его включила.
– А где вы жили прежде? – спросила, чтобы только перебить этот взгляд.
– Где я только не жил… – уклончиво ответил он и откинулся на спинку кресла, лицо его скрылось в тени, – на Алтае, в Коми, в Сибири…
– Вы перечислили все регионы, – теперь она не сводила с него взгляда.
Он засмеялся, сверкнув хорошими то ли зубами, то ли коронками. И ей опять стало не по себе – ведь будто допрашивает его. Тогда как видно, что человек не хочет говорить о своем прошлом. Он, может, по тюрьмам скитался? Хоть это и не вяжется с его манерами… И книжек, может, там, на нарах, начитался (не анахронизм ли в наше время журнал «Здоровье»?!) А после срока решил осесть тут, в глухомани. При советской-то власти, понятно, люди гнались за северными коэффициентами, а сейчас? С таким же успехом он мог бы открыть мастерскую где-то гораздо южнее…
– Учился в техникуме, работал на заводе медицинского стекла, а с началом перестройки организовал кооператив по остеклению лоджий и балконов, – монотонно перечислил он. – Вас, может, интересует, как я оказался тут, на краю земли? Отвечу, что здесь когда-то жили мои предки. И, стало быть, мы с вами почти земляки. Только взгляните – что за окном творится!
А всего-то шел снег… В мягком свете дворового фонаря кружили хлопья – будто даже не падая, а взмывая ввысь. И, правда, таким удивительным было это, в общем-то, привычное зрелище, что Надежда Евгеньевна встала, подошла к окну, обхватив себя за плечи. (Как кстати было бы сейчас накинуть нарядный ажурный палантин, но ведь не полезешь за ним в шкаф в такой момент). Снежинки вихрились сложными зигзагами, у каждой свой узор, своя траектория, своя крохотная, в одно мгновение, жизнь. Она обернулась, и Сергей Иванович, сидящий в кресле под торшером, показался если не близким, то, во всяком случае, давно знакомым… Нет, что б он там ни говорил, а наверняка есть какая-то тайна в его приезде, может, даже
романтическая история…
– Иногда в такие минуты я благодарен судьбе… – тихо проговорил он в тон ее мыслям. – За то, что нашел в себе силы сдвинуться с места, сделать шаг, что в моем возрасте уже не просто. Переезжая, ты вынужден отыскивать на новом месте только хорошее, лучшее, иначе нельзя… Вот как этот снег, как такие встречи…
Она не слышала, как он подошел, только почувствовала, и даже напряглась, отчего-то подумав, что обнимет… и опять пожалела, что нет на ней палантина, который смягчил бы строгость ее рабочего платья. Но Сергей Иванович просто встал рядом.
– Может, мороз, наконец, ослабеет, – проговорила она, думая о его словах, что надо отыскивать только хорошее, и еще о том, что вот бы Димка задержался в командировке… А ведь никогда прежде не приходила ей в голову такая невероятная мысль!
Сергей Иванович стоял молча, тоже в каких-то своих раздумьях… на мгновенье показалось даже, что рядом и нет никого – не слышно было его дыхания, лишь едва наносило слабым, немного лекарственным запахом, то ли мяты, то ли ментола… Все же хорошо, когда мужчина не курит, а придерживается здорового образа жизни, а то к школьному завхозу, например, не подойти, так несет табачищем…
Тут Сергей Иванович сделал непонятное движение – потянулся вперед. Она опять подумала, что к ней, и даже отстранилась, но оказалось – к трубе отопления, приложил руки.
– У вас хорошие трубы, – сказал со странной озабоченностью, которая не вязалась с прежним их разговором. – Ничуть не порченные, без изъяна…
– Трубы как трубы, – пожала она плечами. – Вы и по батареям специалист?
– Всяким приходилось заниматься… вон как жарят! – но поежился точно от холода.
– А мне кажется, они едва теплые. Все собираюсь купить обогреватель.
Про обогреватель она сказала уже в спину ему, потому как Сергей Иванович вдруг заторопился, подхватил свой чемоданчик и вышел в прихожую. И распрощался наскоро. Будто и не сидели вместе за чаем, и не стояли у окна… Похоже было, что вспомнил о чем-то важном, безотлагательном, хотя ведь сам сказал, что на сегодня свободен…
В легком разочаровании Надежда Евгеньевна вернулась в комнату, присела на край дивана, посмотрела на пустые чашки, на кресло, в котором он сидел… лишь едва уловимый ментоловый запах напоминал о чьем-то недавнем присутствии.
А потом заметила под столиком марлю, которой он заматывал рану. Подняв ее, с удивлением обнаружила, что тряпка была совершенно чиста – никаких следов крови!
10
– Полтора часа прождали этого представителя, да толку от него все равно не было…
Она пыталась сосредоточиться, ведь прежде всегда с интересом слушала рассказы сына о поездках – то на буровую, то на дальнюю звероферму или в стойбище на забой оленей… Он и сейчас говорил взахлеб, одновременно с шумом вытягивая из тарелки обжигающую длинную лапшу. Ей было стыдно, что сегодня она опять ничего не приготовила на ужин. Он мерзнет в каких-то бытовках, трясется в вертолетах, таскает на плече здоровенную аппаратуру, а она ему всего-то заливает кипятком пакет быстрого приготовления… Пусть даже любит он эти пакеты, у них они всегда припасены на всякий случай, однако случаи эти слишком часты, а все потому, что она никудышная хозяйка и плохая мать.
– Ты чего, мам? – все-таки заметил, что она его не слушает. – Устала? Как дела в школе?
– Все в порядке, Дим… Вчера приходил стекольщик, наконец-то починил твое окно, теперь у тебя будет теплее. Новый человек в нашем городе…
– Да я знаю его.
– Откуда?! – удивилась она.
– Позавчера утром у мэра разбили окно в кабинете, я примчался туда первым и сделал сюжет. Еще и для газеты снимков нащелкал. Как раз перед вылетом на буровую. Там и был этот самый стекольщик, невзрачный такой мужичонка…
– Вот как… – только и промолвила она, вспомнив, что утром в учительской, вроде, что-то говорили про мэра, но она торопилась на урок.
– Ага, все ясно – ты опять не включала телевизор! Который час – десять? Сейчас идут новости. Из администрации была просьба повторить этот сюжет в нескольких выпусках. Пойдем, посмотрим.
Они уселись перед телевизором. Димка угадал, она не смотрела телевизор ни вчера, ни сегодня. Когда его нет дома, она предпочитает посидеть в кресле с книжкой. А вот вместе с ним – да, с удовольствием посмотрит городские новости, ведь его комментарии были куда интересней закадровых. Программа «Сегодня в Карске» уже началась, название не очень-то подходящее – в ней чаще сообщали о давних событиях, прокручивая старые сюжеты. Димку это выводило из себя. Вот и сейчас показывали праздник в школе-интернате.
– Да ведь это я еще в прошлое воскресенье снимал! Вот так всегда – срочно, срочно, а поставят потом через месяц!
– Не кипятись, может, это тоже десятый повтор, – сказала она, пристально
вглядываясь в экран, на котором после заставки «Хроника событий» как раз появился мэр Дутов на фоне разбитого окна. Он что-то говорил, показывая на дыру в стекле, однако она не вникала, потому что в следующий момент в кадре показался Сергей Иванович… в той самой синей рабочей жилетке, в которой приходил и к ней. Он был ниже крупного мэра почти на целую голову, однако держался со строгим достоинством и смотрелся даже выигрышнее градоначальника, который от излишних суетливых движений вспотел и покраснел, аж галстук сбился набок… Почему Димка сказал, что он невзрачный? А скромный какой – ведь не похвастал за чаем, что выполнял такой ответственный заказ!
– Темновато получилось, – сказал Димка, критически оценивая изображение. – Чуешь, куда он клонит?
– Кто? – не поняла она.
– Дутов, конечно. Он уверен, что это Мохначенко запустил камень в его окно. Приличный такой булыжничек, сейчас покажут, я его тоже заснял. Напрямую, конечно, не говорит, но все к этому сводит.
– Какая чушь! Я хорошо знаю Геннадия Петровича, это прекрасный человек, заботливый отец! Его дочки у меня учились, замечательные девочки. Зачем Дутову выдумывать такое?
– Как зачем? Выборы скоро! Погоди, еще и не такое услышим. А чем это у нас пахнет? – он вдруг повел носом.
– Пахнет?! – принюхалась и она.
– Ну, да, камфарой… или лекарством каким-то, ты ничего не принимала?
– Нет, – ответила она, и в самом деле ничего не ощущая.
Неужто запах до сих пор не выветрился и Димка учуял его «свежим» носом? Ей стало не по себе – она ведь не сказала, что чаевничала вместе со стекольщиком, что он сидел как раз в этом кресле, где сейчас устроился сын. И оттого, что не сказала, получалось, будто он был ее тайным гостем…
– Это, наверное, новый порошок, я белье замочила, – зачем-то стала выкручиваться она.
– А-а… – протянул он равнодушно. – Пойду займусь делом! Фоторепортаж обещал для газеты.
Взял из вазочки пару конфет, которыми она угощала стекольщика, и ушел в свою комнату, служившую ему еще и кабинетом. Будет до ночи перебирать фотографии, тексты к ним писать – многостаночник! Его снимки зачастую были даже лучше, чем у штатных газетчиков. И гонорары за них были отнюдь не лишними – ведь они вместе копили деньги на его будущую учебу в Питере.
Как только дверь за ним закрылась, Надежда Евгеньевна тотчас выключила телевизор и уселась под торшером со сборником рассказов Дафны дю Морье, она любила их перечитывать. Однако, не прочитав и пары страниц, задумалась…
На днях у нее в гостях был мужчина, впервые за много лет… Не так уж и важно, что он пришел по вызову, ведь они пили чай и беседовали не как заказчица и мастер… Он мог бы уйти сразу, как только выполнил работу, однако почему-то сделал вид, что порезал руку. А ведь никакой раны не было, марля осталась чистой, и значит, это была просто зацепка – чтобы задержаться. На ее предложение попить чаю откликнулся охотно, и еще – он откуда-то узнал ее имя, перед тем как прийти, не означает ли это, что она ему… понравилась?! Может, с первого раза, когда оформляла заказ? Мыслимо ли такое? Может ли произойти такое – с ней?! От этих предположений ее даже бросило в жар, не иначе, подскочило давление…
Зашла в ванную, чтобы ополоснуть лицо, и там же долгим придирчивым взглядом стала изучать свое отражение в зеркале. Может ли она кому-то понравиться? Приподняла пальцами кожу надо лбом, потом прижала, как бы убрав, второй подбородок – вот так, вроде, ничего, но для этого надо сделать хирургическую подтяжку лица. Для учительницы это нереально. Да и к чему? Ведь дело не только в отметинах возраста, внешность ее и по молодости никогда не была привлекательной – крупные, жесткие, точно вытесанные из камня, черты. «Гладиатор», – усмехнулась она, вспомнив, как однажды объясняла пятиклашкам, кто такие гладиаторы, и одна девочка из глупых отличниц (да-да, бывают глупые отличники, так же, как и смышленые двоечники) затрясла поднятой рукой и выпалила:
– Надежда Евгеньевна! Вот вы – вы похожи на гладиатора!
Хотела польстить учительнице, которая описывала этих бойцов поневоле как сильных и храбрых… ну, а в классе сразу раздался смех. И эта мужская кличка, как это часто бывает в школе, прицепилась намертво, с ней она, скорее всего, и выйдет на пенсию.
Не красавица, – подвела итог нынешнего осмотра и присела на край ванны. Ну и что? Зато некрасивым женщинам легче стареть, это было ее твердое убеждение. Ведь если вдуматься, какая это, должно быть, мука – наблюдать, как время изъедает твою красоту. А вот ей и терять нечего, поклонников у нее как не было в молодости, так нет и сейчас. Кроме первого сентября, ей никто никогда не дарил цветов… Но хоть и пыталась сейчас подбодрить себя, в горле разбух комок – от тщательно подавляемой обиды на жизнь. Скоро ей будет пятьдесят, и до сих пор никто не разглядел, не оценил, что скрывается за суровой внешностью Гладиатора. Неужели для счастья нужна лишь симпатичная мордашка – носик поменьше, глазки побольше? На днях ее бывшая ученица Наташа советовалась с ней, как разобраться с семейными проблемами. А что она может ответить? Она, у которой никогда не было мужа, а значит, и полноценной семьи. Сергей Иванович прав, иногда надо сделать шаг, уехать… она сама не раз переживала такие моменты, когда хотелось удрать из Карска куда глаза глядят. Ведь в маленьком городе надо быть безупречным, особенно когда ты – одинокая учительница. Надо быть
просто святой, а у тебя вдруг замечают живот, которого уже не скрывает широкий свитер…
Он был простым шабашником и, вдобавок, армянином. А вовсе не полярным летчиком, разбившимся в тундре, как рассказывала она сыну. За долгие годы приходилось расцвечивать эту байку подробностями, вроде срочного санзадания, небывалой пурги и даже нераскрывшегося парашюта. Ведь эта версия была куда романтичнее коровника в деревне Макариха, который подрядилась строить бригада южан. Это в шестидесяти километрах от Карска, что, по здешним меркам, совсем близко, и потому строители частенько наведывались в город, чтобы посидеть в ресторане «Чора» или посмотреть фильм в кинотеатре «Арктика». Как раз после киносеанса с ней и познакомился Гагик. Помнится, это была французская мелодрама с ее любимыми Фанни Ардан и Депардье. Она возвращалась домой все еще под впечатлением от увиденного, когда кто-то вдруг окликнул ее и что-то спросил – с ужасным акцентом.
Он подхватил ее под руку, да сразу так крепко, что она и увернуться не могла. Это произошло в середине декабря, в месяц большой полярной темноты. Народ, разбившись на парочки, гулял по центральной улице (тогда еще улице) Ленина, украшенной к новогодним праздникам. У нее же не было даже подруги, и может, потому, оказав для приличия небольшое сопротивление, она сама вдруг оперлась на его руку. Ведь в темноте даже вездесущие старшеклассники не разобрали бы, с кем это идет училка по истории. Какой между ними тогда произошел разговор, она не помнила, как не помнила и всех последующих, когда он уже приходил к ней домой. Незадолго до этого ей выделили комнату, как молодому специалисту, хотя была тогда не такой уж и молодой – года неумолимо подбирались к тридцати. Поначалу она посчитала Гагика туповатым, но потом сама же стала оправдывать его тем, что он просто плохо говорит по-русски. Ведь даже академик, не знающий языка, будет выглядеть идиотом в другой стране, где ему придется объясняться на пальцах. И ухаживал он неумело – пару раз принес коробку конфет «Ассорти», однажды подарил колготки не ее размера, вот, пожалуй, и все… И если бы не ее полное одиночество в этом городе, куда попала по распределению, никогда и ничего между ними не произошло бы – настолько они были разными!
К осени ферма была достроена, и строители уехали на противоположный край земли, в Армению. А она уже не могла скрывать свою беременность… Самым ужасным было то, что как раз в этот период не одна она оказалась в таком положении. Местная дурочка Нина, по кличке Солнышко – так ее прозвали за неизменную улыбку, на старости лет вдруг тоже забеременела! В любую погоду эта блаженная крутилась возле почты, приходя туда с утра, точно на работу. Ее дразнили дети, но она была столь незлобива, что сама вместе с ними смеялась над их дерзостями. Одним словом, Нина-Солнышко
считалась чем-то вроде городской достопримечательности. И вот эта достопримечательность вдруг стала выставлять напоказ свой живот. Взбудораженный город судачил о том, что в этом могли быть замешаны только кавказцы, что никто из местных на такое святотатство ни за что не пошел бы.
В октябре родился Димка – черноглазый, черноволосый, шустрый… Днями позже такого же младенца в соседней палате произвела на свет и белобрысая курносая Нина – как брата-близнеца. Ей, падшей учительнице, «любезно» сообщал об этом всякий встречный-поперечный. Поначалу она успокаивала себя, что это какой-нибудь другой рабочий сошелся с дурочкой (в бригаде их было много, и, как южане, они все походили друг на друга). Успокаивала до тех пор, пока Нина-Солнышко не стала привозить к почте на плохонькой коляске своего курчавого чернявого мальчонку с соплями, размазанными по смуглому лицу… Впервые увидев его, она сразу узнала в нем Гагика, и на душе так стало гадко, что сердце зашлось в болезненном приступе – разве ж это не насмешка судьбы?!
Органы опеки вскоре опомнились и ребенка у Нины забрали, отправили в какой-то специализированный детдом. Та несколько дней простояла возле почты без улыбки, растерянная… Многие сочувствовали ей, и лишь она, которая никогда и никому не желала дурного, испытала редкую в своей жизни радость.
Сколько раз порывалась она уехать из Карска! Бывало, придет в ясли, а там ее Димка ползает по полу среди светленьких северных детишек – точно черный барашек. Думала уехать в Краснодарский край, туда, где ее ребенок не станет так выделяться на фоне других, и, стало быть, сам факт греха не будет так выпячиваться… А то вдруг с утроенной энергией кидалась в работу, беря на себя почти все общественные нагрузки, от которых отказывались остальные. Вот тогда-то и превратилась в «Необходимову»… За эти годы она сдружилась, наконец, со многими людьми, и мысли об одиночестве, о переезде посещали ее все реже, пока не испарились совсем. Димка рос смышленым и бойким мальчуганом, никто не задирал его, напротив – он легко и быстро сходился с ребятами. Так иногда прорастает и неожиданно крепко приживается на северной почве южное растеньице…
Как-то летом, когда он уже перешел в восьмой класс, они вместе отправились за морошкой на ближнее болото. В ясном небе совсем низко над их головами пролетел самолет, и она, забывшись, вдруг мечтательно сказала:
– Как я завидую летчикам! Такую красоту они видят сверху!
А Димка, склонившись над своим уже полным бидоном, спросил ломким срывающимся голосом:
– Он ведь работал в Макарихе… это правда?
Она сразу поняла, кого он имел в виду… Было глупо все эти годы надеяться, что в маленьком городишке можно до бесконечности сохранять
