тайну. Ей ничего не оставалось, как тихо согласиться:
– Да.
Больше он ни о чем не спрашивал, не допытывал, только посмотрел, будто прямо в душу глянул, своими смоляными, такими нездешними, глазами – он знал! Давно все знал! Она боялась уловить в этом взгляде презрение, но Димка… он просто протянул ей горстку самых крупных оранжевых ягод.
Надежда Евгеньевна закрутила кран с водой – как долго просидела она в ванной? Воспоминанья будто караулят, как их не глуши, а ведь надо составлять планы на завтра. Кто мог предположить, что недолгая беседа со стекольщиком обернется такой тратой времени, разбередит старые раны… Не за горами пенсия, а ей все никак не научиться владеть собой, никак не заглушить инстинкты. С природой тягаться трудно, ведь всякая одинокая женщина примеряет к себе всякого одинокого мужчину.
Вот и сейчас перед тем, как выйти из ванной, она еще раз взглянула на зеркало – с надеждой…
11
Большой пузатый аквариум он поставил на тумбу. Стайка черных юрких рыбок резвилась в голубой воде – точно такие круглые аквариумы стояли в холле отеля на окраине Хельсинки, где он подолгу любовался ими в конце суетных дней, заполненных деловыми встречами. Рыбы успокаивали, и еще тогда он решил, что по возвращении на родину заведет себе таких же. Он легонько постучал по стеклу, и рыбки, названия которых даже не знал, как по команде застыли на секунду… И вдруг, странное дело, или это показалось, или выпуклое стекло так искажало, но они вдруг стали… крупнее, увеличиваться стали прямо на глазах! Как он сразу-то не сообразил, что емкость для них мала. Потому-то и тычутся тупыми мордами в стеклянные стенки, все сильней, все агрессивней и вот… о, боже, разбивают! Водопадом хлынула вода, разлетелись осколки и брызги, а рыбки – нет, теперь уже рыбы, рыбищи – расплываются во все стороны по воздуху, поднимаются вверх и при этом продолжают расти, просто разбухают, будто надувные! Одни под самым потолком разворачиваются, как черные дирижабли, другие пикируют вниз, разевая глубокие беззубые рты… Весь кабинет заполнен ими. Он кинулся к дверям, и стая метнулась за ним, он едва протиснулся сквозь их холодные скользкие бока, едва успел выскочить. Держит дверь плечом, ощущая изнутри мощные толчки и глухие удары…
Тяжело вздохнув, почти застонав, Дутов открыл глаза, приподнялся на локте. Стук продолжался наяву – он доносился из тренажерной комнаты. Это Анжелка… она уже встала. Ее шелковая ночная рубашка соскользнула на пол. Нашарив тапки и накинув халат, он отправился к жене.
И застал ее за любимым с недавнего времени занятием – молотила огромными перчатками по увесистой кожаной груше. Этот далеко не дешевый боксерский набор он привез по ее заказу из последней командировки, и еще пару-тройку воскресений ему предстоит просыпаться под этот стук, пока ей не надоест и она не забросит грушу, как прежде забросила дартс и кегли. Несколько секунд стоя в дверях, он полюбовался на ее хрупкую фигуру – даже за таким брутальным занятием Анжела выглядела изящно и женственно. И ожесточенная гримаса тоже не портила ее, а напротив, придавала облику какую-то незнакомую пряную нотку.
– Доброе утро, злодейка моя! – подойдя к ней со спины, он уткнулся в ее плечо и с наслажденьем вдохнул нежный аромат пота. – Ты, случайно, не знаешь, к чему снятся рыбы?
– К беременности, – не прекращая избивать снаряд, ответила она. – Вон опять пузо какое наростил! Давай-ка садись на тренажер!
– Нет уж, дудки! Сперва выпью кофе, – он дурашливо зашаркал по направлению к кухне, изображая, что спасается от погони.
Зарядив кофеварку и устроившись за широкой барной стойкой, он взял в руки листочек, который еще с вечера оставил здесь. Это был список названий для будущей пышечной. Да, он всерьез увлекся этой идеей, которую подал приезжий стекольщик. И уже разузнал, что дело, действительно, можно будет провернуть в короткие сроки и без особых затрат. Поручил заместителям договориться насчет американского оборудования (оказывается, во всем мире уже давно налажено производство пончиков, или пышек по-нашему), и помещение уже нашли – дышащая на ладан кулинария возле почты. Удобней не придумать, ее уже начали ремонтировать. Блинский набросал варианты названий, вот они: «Колобок», «Одуванчик»… надо вычеркнуть, все какое-то детсадовское, ничего оригинального… «Солнышко»? Блинский что, не знает, что в городе есть всем известная дурочка с таким прозвищем? Заведение сразу на смех поднимут.
Осторожно, чтобы не хлопнуть дверцей, достал из холодильника масло и быстро намазал его на хлеб. Пока Анжела не видит… В названии должно быть что-то летнее, оно должно согревать, как и сами горячие пышки. Ну прямо хоть общегородской конкурс устраивай!
– Опять бутерброды?! Я же запретила, только мюсли! Ты обещал слушаться меня… – Анжела подкралась незаметно. Она уже успела принять душ, щека ее была холодной и влажной, отчего сразу вспомнились рыбы. – Что это? «Ромашка», «Улыбка»… Дутов, ты что – впал в детство?
– Мы открываем пышечную, – он смутился, как если бы признался в чем-то нехорошем. – Еще вчера хотел с тобой посоветоваться.
– Пышечную?! – ее тонкие ухоженные брови взметнулись вверх.
– Ну, да… понимаешь, перед выборами нам нужно провернуть какое-то небольшое, но доброе дельце, так сказать, для души… А то все какими-то котлованами занимаемся, теплотрассами…
– Но почему пышечную?!
– А ты что предлагаешь – суши–бар? Наши люди этого не поймут, а пышки любят все. Это дешево, а значит, демократично. Вот когда я учился в Ленинграде, мы всей группой бегали в пышечную на Желябова… Какие там были пышки, м-м! – даже сглотнул слюну, вспомнив. – Помоги лучше название придумать.
– Ерунда какая-то, – пробормотала Анжела, удаляясь в комнаты. Сейчас будет часа полтора заниматься своими ногтями, а потом столько же читать Лао Цзы.
Все-таки нет у него соратницы, сподвижницы. Дутов сгреб листочки в кулак. Пусть и дальше Блинский решает, а то, и в самом деле, несолидно как-то главе города заниматься такими пустяками.
Сделав пару дежурных звонков и отдав короткие распоряжения насчет текущих дел (его команде нельзя расслабляться даже в выходные), он прошел в тренажерную комнату. Это все Анжелкины выдумки – все эти раскоряченные «Кеттлеры»… А ведь он планировал иначе, когда въезжал в эту просторную квартиру: чтобы помимо гостиной, спальни, кабинета, была бы еще и детская, чтобы непременно была детская вот в этой самой комнате. От этой мысли, как всегда, стало досадно. Ничто в такой степени не разъедало его душу, как то, что у них с Анжелой все еще не было детей… Он взгромоздился на ненавистный велотренажер, установив таймер на двадцать минут, и принялся вяло крутить педали. Если сейчас заглянет жена, обязательно сделает замечание и велит прибавить скорости.
Сколько раз втайне от нее он заходил в магазины, торгующими всякими забавными и милыми детскими вещичками, во всех европейских столицах, куда приезжали вместе или где бывал один. С каким трепетом прикасался к этим крохотным шапочкам-тапочкам, мысленно примеряя их на несуществующего сына или дочку. Казалось, со временем эти мечты должны были ослабнуть или раствориться вовсе, особенно после третьего выкидыша, что случился у Анжелы прошлой весной, однако ж, нет – желание иметь ребенка обострялось, хуже того, он просто зациклился на этом! И даже работа не всегда спасала.
Доходило до того, он иногда подумывал о разводе – о разводе с той, которая бросила ради него Москву, работу в дизайнерской студии, и, точно декабристка, отправилась с ним в глухую провинцию! Она с ее внешностью могла бы сниматься в кино, позировать для модных журналов, а вместо того связалась с ним, неуклюжим неказистым толстяком, который тогда еще и мэром-то не был, а всего лишь выдвигался на этот пост! Она приучила его одеваться в фирменные вещи (ведь кроме Кардена он и не знал ничего), как
профессиональный дизайнер обставила их новую квартиру да так, что позавидовали бы топ-менеджеры Газпрома! Каким подлым надо быть человеком, чтобы даже позволить себе такую мысль – расстаться, предать и только из-за того, что она не может выносить ребенка. Он ведь и полюбил ее такую – хрупкую, утонченную, почти неземную, даже в боксерских перчатках – трогательную… Он с ожесточением закрутил педали, хоть и без того уже взмок, а таймер, как назло, все не подавал сигнала, хоть бы телефон зазвонил, что ли…
Чем о детях, уж лучше о рыбах поразмыслить… к чему все-таки приснился этот кошмар? Ведь известно, что в сновидениях иногда заложена ценная информация… эти гадины выталкивали его из рабочего кабинета, а стало быть, из мэрии… Ага, и разбили стекло, акулы из команда Мохнача…
Вконец раздосадованный, он все же слез с велосипеда раньше положенного. Как-то не задается нынче день. И выбраться некуда, ведь, если ты мэр, то все мероприятия надо планировать заранее, согласовывать… Подошел к окну и, с опаской отодвинув полоску вертикальных жалюзи, глянул во двор.
Был короткий промежуток относительно светлого времени. Серенький полярный день длится не дольше обеда. По двору мела резвая, но не густая поземка. Можно было бы выйти и расчистить подъезд к гаражу, все здоровее, чем крутить педали стоящего на месте велосипеда, однако особого смысла в расчистке тоже не было: сам он обычно пользовался служебной машиной, а вот жена… она-то любила прокатиться на своей «Вольво», которую он подарил ей в прошлом году. Она тогда как раз в очередной раз забеременела, и на радостях он был готов купить ей все, что угодно. Однако сейчас, накануне выборов, лучше лишний раз не светиться – не появляться на улицах Карска в этой вызывающей серебристой иномарке. Им надо быть сейчас поскромнее, ведь Мохначенко со своими подельниками не дремлет. Этот люмпен знает, как настроить народ. Сколько критики обрушилось на него, Дутова, когда постановили снести ветхие сараи в центре города. Столько помоев вылили тогда на его голову, что от затеи пришлось временно отступиться.
Вон они, эти сараи, слева и справа от его аккуратного кирпичного гаража, безобразные дощатые уродцы. Какая-то тетка выволокла из-за покосившейся, хлопающей на ветру двери мешок и потащила по снегу. Толстуха в пуховике, наверняка на своем веку нарожала детей… и если б он выбрал себе такую, то был бы сейчас многодетным отцом. Даже содрогнулся, представив.
– Дутик! – окликнула его жена. Она редко называла его по имени, только когда сердилась, в хорошем же настроении всегда звала «Дутиком». Он привык к этому прозвищу, находя его даже милым.
– До обеда я хочу прокатиться до речного порта. Пока собираюсь, пойди в гараж и разогрей машину!
– Хорошо, Зая! – послушно откликнулся он.
Ладно, так и быть, пусть последний разочек прокатится, а потом он с ней поговорит, объяснит, что накануне выборов супруге первого лица не годится шиковать. Строгий с подчиненными, тут он плавился, как воск. Не мог, никак не мог отказать ей хоть в чем-то!
-–
Господи, какая тяжесть, просто свинцовая! Только бы пакет не порвался, и веревку надо было потолще взять. Нет, чтоб отдохнуть в свой законный выходной, поваляться перед телевизором на диване, так нет, именно к воскресенью навалились такие вот неприятные дела… После череды рабочих смен она и сама-то выматывается, как собака, а тут на тебе, тащи ее неведомо куда, – расстраивалась и чертыхалась Любовь Андреевна, волоча по снегу тюк с останками Джеки.
Так получилось, что несколько дней издохшая собака провалялась в сарае. А что делать, раз так не вовремя померла, ведь как нарочно выдалось несколько дежурств подряд. После работы бывало уже темно, да и усталость брала свое. Пару дней назад так вдруг заныло в боку, что даже аэробику пришлось пропустить. Вот и откладывала до последнего. Ведь все на ней одной, от родной доченьки подмоги не жди.
Сегодняшнее утро началось, как обычно, со ссоры. К Маринке пришла клиентка за готовым заказом. Та выдала ей юбку, стали примерять – глядь, а юбка-то, вся, как есть, в шерсти… рыжей шерсти! Отряхнув, почистив щеточкой и тысячу раз извинившись, Маринка не стала выяснять отношения при заказчице, но как только за той захлопнулась дверь, тотчас напустилась на мать.
– Ты че?! Мало было моего свитера? Так еще и юбкой чужой укрыла! А ведь я могу лишиться клиентов! Значит, и денег! Ткань дорогущая, итальянская! Кому понравится стирать еще не надеванную вещь!
И понеслась… не слушала никаких объяснений, что собака, очевидно, в предсмертной агонии все же как-то пробралась в комнату. Впрочем, Любови Андреевне, несмотря на явное доказательство, все равно до конца в это не верилось – ну как могла полудохлая собака, у которой уж и лапы отнялись, заскочить на стул, где и оказалась злополучная юбка?
Даже сейчас не по себе стало при воспоминании о той ночи – а если псина тогда сбесилась? У бешеных, говорят, сила до последнего вздоха держится. Могла ведь и на нее, спящую напасть! Грусть, связанная с потерей Джеки,
уже поутихла, и теперь хотелось скорее избавиться от нее, предать земле… Легко сказать, да где ее найти, землю-то, зимой да на Севере? Попробуй разрыть толщу снега, а потом еще продолбить вечную мерзлоту. Мало кому это под силу, а уж тем более ей, пожилой почти женщине с кучей болячек. Бросить в помойку тоже не могла, рука не поднималась, тем более после того, как бедняга столько времени дожидалась в сарае. В помойках роются бродячие собаки, они быстро вытащат и растреплют пакет.
Ей пришло на ум лишь одно место, где можно было упокоить прах несчастой Джеки. Свалка возле бывшей санэпидстанции. Там и по сю пору валялись какие-то склянки, разбитые пробирки из лабораторий СЭС и другой технический мусор, в котором не отваживались копаться даже самые отчаянные бездомные псы. Этими отходами и можно будет завалить сверху труп и, таким образом, как бы похоронить.
Дворами она пробралась к пустынному берегу реки, где на нее, вдобавок ко всему, обрушился шквалистый жгучий ветер… Вконец обессилев, дотащилась до свалки, как раз позади барачного здания СЭС. Оглянулась – не смотрит ли кто, и лишь тогда скинула свою ношу в неглубокую, но довольно широкую яму. Спустилась туда сама. Здесь, и точно, валялись щепки, куски штукатурки и прочий строительный хлам, сваленный после какого-то ремонта. Хорошо, что захватила с собой брезентовые рукавицы…
– Эй, кто тут?
Хриплый и явно враждебный голос раздался сверху. Разогнувшись, она обернулась – на краю ямы стоял парень в телогрейке. Незнакомый, шея замотана шарфом, в руке ведро.
– Я… мусор тут бросаю, – она на секунду замешкалась, прикидывая, послать ли его сразу подальше или отвечать пока по-хорошему. – А ты что, инспектор какой?
– Здесь не помойка! – ответил тот и кашлял пару раз, будто пролаял.
И откуда такой выискался? Ничего, главное, держать себя в руках, в буфете она и не таких обламывала.
– Разуй глаза, а что это, по-твоему? – разгоряченная, она обвела рукой вокруг. – Я ли не знаю, что здесь такое?! Испокон веку тут живу, а чтобы всякий щенок приблудный мне указывал – не бывало такого! А ну, вали отсюда, не мешай!
Само собой, он остался на месте. Мало того, молча и с высоты, которая казалась ей теперь, снизу, не такой уж и малой, глядел на нее нехорошим мрачным взглядом. Не по себе стало – что у него на уме? Видно, что ненормальный, а ведь уже начинает смеркаться…
– У тебя у самого в ведерке-то – что? – спросила уже помягче, для того только, чтобы не пялился так.
Вместо ответа он раскачал ведро и швырнул подальше в яму содержимое, какую-то труху – опилки, осколки, металлические обрезки… И на нее попало
бы, если б не отскочила!
– Ты чего, сдурел?! Обалдуй!
Вот вляпалась так вляпалась, если будет сейчас выбираться, он ее валенком по лицу может пнуть или ведром по башке. С такого станется. А еще, может, велит показать, что в пакете, и неизвестно, что вытворит, когда обнаружит дохлую собаку. Эх, зря не заставила Маринку пойти вместе с ней, вдвоем было бы легче сладить с наглецом.
– Это частная территория, – заявил он вдруг, – принадлежит стекольной мастерской.
– Какой еще мастерской? Впервые слышу…
– Вот что, бабка, забирай свой мешок и уходи!
В боку точно прострелило, когда он назвал ее – бабкой! И куда она, на ночь глядя, опять потащится с трупом? Не в сарай же обратно бросать!
– Так я же… – пыталась она возразить, но слова которые в буфете, бывало, вылетали автоматически, сейчас застряли, точно ватные.
– Сказано, частная территория!
– Постойте, постойте! – вдруг вмешался кто-то еще. – Я как раз хотел разузнать, на каких основаниях арендуется данное строение?
Увидев тощий высокий силуэт, который возник рядом с парнем, Любовь Андреевна с облегчением вздохнула. То был полусумасшедший старик, бывший учитель по прозвищу Профессор. Защитник из него некудышный, но даже и такому случайному прохожему она была рада, хоть свидетелем будет, в случае чего.
– Я – Павел Никифорович Румянцев, местный краевед, писатель, экономист, – представился он сопляку, видать, не разглядев того делом. – Собираю сведения о малом предпринимательстве в нашем городе, – (и правда, уже держал наготове блокнот). – Вот, стучусь к вам мастерскую уже минут десять. Никто не открывает, хотя в окошке свет.
– Мы закрыты, сегодня воскресенье. А свет – дежурный.
– Вот как… – обескуражено проговорил Профессор. – А вы, позвольте узнать, кто? Должно быть, сторож? Может, вы ответите на мои вопросы?
Пока они там, наверху, беседовали, два чокнутых, Любовь Андреевна времени в яме не теряла – она успела завалить свою невезучую Джеку (ведь, и правда, даже после смерти бедняге не везло!) всем, что попадалось под руку. Если парень не поленится потом раскопать, то пусть – ему же сюрприз будет.
– Я помощник мастера. На все вопросы может ответить только сам хозяин.
– Вот, вот! – не удержавшись, выкрикнула она снизу. – Ишь, хозяева всюду развелись! Все к рукам прибрали, и свалками не брезгуют! Сколько живу, а не слыхала такого, чтобы людей с помойки прогоняли! Дайте-ка руку!
Руку ей подал тщедушный старик, которого она самого чуть не втащила в
яму, до того тяжело было выбираться (видать, сколько ни занимайся аэробикой, а ловкости все одно не прибавится). Верзила в шарфе даже не шелохнулся, наблюдая, как она корячится.
Профессор же помог ей отряхнуться от опилок, которые все же попали на пальто, после чего опять обратился к парню. Тот, видать, был не в курсе, что не так-то просто отвязаться от дотошного старика.
– Что-то лицо мне ваше, вроде, знакомо… Вы, случайно, не учились у меня? Имя не подскажете? Как вас зовут?
Любовь Андреевна тоже во все глаза разглядывала этого негодяя вблизи, пытаясь определить, не сын ли это каких знакомых, чтобы потом нажаловаться. Парень стоял на морозе без шапки, несмотря на то, что был явно простужен – говорил с сильной хрипотой, прикашливал. Нижнюю часть лица скрывал грязно-розовый шарф, а глаза… глаза тоже были какими-то больными, точно воспаленными. Старик, как всегда, порет чушь – такой молокосос никак не мог у него учиться, ведь сам уже лет сто как на пенсии.
– Николаем зовут, и я вас знать не знаю, – грубо, разумеется, грубо, ответил тот и, бряцнув ведром, пошел прочь, в свою мастерскую.
– Н-да, молодежь… – пробормотал Профессор, убирая за пазуху блокнот, и обернулся было к Любови Андреевне, чтобы поделиться с ней своими мыслями на этот счет, а той уж и след простыл.
Освободившись от скорбного груза, налегке, она с несвойственной ей прытью почти убегала по тропе через пустырь. Темно-синие сумерки быстро поглотили ее тучную фигуру в широком пуховике, и старик опять остался один.
12
Уже когда вышла из подъезда и завернула за угол дома, поняла, что допустила промашку – вместо норковой шапки надела вязаную. Хоть и на подкладке, а все равно без труда продуваемую ветром. Однако возвращаться не стала. Иначе из ее затеи ничего не выйдет. На какую-то другую примету, может, и наплевала бы, но в эту верила твердо.
Мороз, вообще-то, был некрепким, но ветер – он чуть не сбил ее с ног! Странно, когда выглядывала из окна, казалось, что на дворе стоит полный штиль – белье на веревке, только что развешенное соседкой, ничуть не трепыхалось. Хотя, чего удивляться, северная погода всегда меняется стремительно и всегда в худшую сторону.
Наталья перешла по мостику через протоку, потом двинулась по узкой, почти деревенской, улочке, тесно застроенной частными домами, и вышла к Рыбзаводу. Тут как раз и проходила трасса, по которой машины шли на восток – к Синему Бору и дальше, куда-то в соседнюю Коми.
В этот час дорога была пуста. Основной транспорт, а это были, большей частью, грузовики, проехали ранним утром, единственный же рейсовый автобус, наоборот, отправлялся в Синий Бор во второй половине дня. Только и оставалось ловить какого-нибудь частника, едущего в такую даль по своим нуждам. Таксисты в Синий Бор ездили неохотно, а если и соглашались, то заламывали такую цену, за которую ей в поте лица надо неделю кромсать колбасу. Что ж, она пока не торопится, ведь взяла отгул, чтобы целиком потратить его на эту поездку. Чтобы раз и навсегда все выяснить и поставить точку.
Промчался брезентовый «уазик», под завязку набитый каким-то начальством. Такие всегда гоняют на больших скоростях и попутчиков не берут. Полы ее громоздкой енотовой шубы безудержно трепал ветер. И почему не надела меховую шапку? Ясно, почему, – ответила себе же, – просто в вязаной выглядит моложе, тогда как норковая точно по какому-то злому волшебству мгновенно набавляет ей полтора десятка лет (да-да, уж не раз замечала, что и других женщин тоже старят именно норковые шапки).
Прошло еще двадцать минут. За это время к городу проехали две пустых легковушки и бензовоз, а в нужном ей направлении промчался с оглушительным ревом один-единственный «Буран». Вот почему всегда так бывает?! Она уже начинала беспокоиться, ведь световой день совсем короткий, а до Синего Бора более полутора часов езды. Опасалась и того, что вдруг Володька будет возвращаться на своем «КамАЗе» и застукает ее тут, на обочине. Будет непросто объяснить ему, почему в разгар рабочего дня она оказалась на трассе.
Позавчера он, как обычно, собрался в рейс: уже который месяц они перевозят в Синий Бор кирпич для какого-то строительства. И опять предупредил, чтобы не разыскивала его по товарищам, что он, может, задержится и заночует в гостинице. За весь вечер, который муж провел дома, он посмотрел по телевизору два боевика, три выпуска новостей по разным каналам, поужинал без особого аппетита, с серьезным видом вынес мусор и с таким же видом поговорил минут десять с дочерью, и все… Больше ничего не произошло. Ничего, несмотря на эротичную турецкую комбинацию на тонких бретелях, купленную на рынке за приличные деньги, которые, вообще-то, были отложены на новый рюкзак Василисе. Старый-то весь износился у нее, того гляди, книжки вываливаться начнут. И той ночью, лежа в этой никчемной комбинации и прислушиваясь к мерному храпу мужа, она твердо решила, что поедет следом за ним, возьмет день за свой счет и поедет. И вот развязка уже близка, если, конечно, поймает попутку.
Она загляделась на то, как в частном дворике, неуютно приткнувшемся к самой дороге, женщина разрубала оленью тушу, неуклюже орудуя топором. Видать, одинокая, такая же, как и она, хотя у нее-то, вроде, и есть муж… Задумалась, зазевалась и даже не заметила, как притормозил возле нее микроавтобус «Соболь». Неужели здесь ходят маршрутки? Но нет, это тоже была какая-то рабочая машина.
– До Синего Бора… не подвезете? – распахнула переднюю дверь, заранее боясь отказа.
– Сколько дашь? – спросил шофер, пожилой рыхлый дядька.
– Ну, рублей сто пятьдесят… – предложила она, попрекнув себя за то, что денег с собой взяла немного.
– Триста, – отрезал он.
Она согласилась. Если бы не простояла столько на ветру, то, может, и поторговалась бы, а сейчас главное – забраться в машину.
На сиденье рядом с водителем был постелен круглый коврик – такие когда-то вязала из тряпок ее прабабка. Однако на этом комфорт и заканчивался. Наталья мечтала согреться, но в «Соболе» было холодно.
– У вас что, не работает печка? – спросила она, увидав, что и водитель держится за руль в шерстяных перчатках.
– Нет, – скупо ответил тот.
С таким не поговоришь, что ж, придется перетерпеть и холод, и молчанку. Здесь, по крайней мере, не было ветра. Она еще раз искоса глянула на шофера – не знакомый ли с автобазы? Однако нет, не видала его прежде: лет шестьдесят, если не больше, лицо одутловатое, видать, любит выпить. Потом, расправив под собой шубу, вполоборота оглядела и салон – сидений там не было, только навалены ящики и еще какая-то пластмассовая тара…
– А вы сами не из Синего Бора будете? – все же спросила еще. А вдруг как раз оттуда и что-нибудь подскажет? Ведь она ничего там не знает, едет как в пустоту.
