Людмила Казакова
Стекольщик
Нет ничего хуже бестолковых новшеств. Прежде буфет закрывали сразу после прибытия последнего рейса, а теперь начальник постановил отрабатывать еще пару лишних часов – до девяти. Как в крупных городах, где вокзалы и вообще-то не закрываются круглосуточно. Но здесь, в захолустном-то Краске, ну кто, скажите, прилетит и вдруг да пойдет в буфет? Пассажиры с последнего рейса тотчас разъезжаются по домам на последнем же автобусе, кто побогаче – на такси. А тут стой, поджидай неведомо кого, тогда как дома дел невпроворот, и все опять накопится к выходным…
Любовь Андреевна сунула в холодильник котлеты (никто сейчас не станет есть котлеты) и подошла к высокому и уже по-ночному темному окну. Отсюда хорошо была видна взлетная полоса с редкими ограничительными огоньками, она прямиком устремлялась к приземистому лесу. В том лесу она была лишь однажды и зареклась с тех пор туда ходить – бесполезный он, потому как зимой утопает в снегу, а по осени, когда надо собирать грибы, бывает болотистым и тоже непролазным. Не лес, а так, заросли… Густая чернота давно скрыла низкие верхушки деревьев, поглотила линию горизонта, и казалось, что полоса, посверкивая синими маячками, вела в никуда, в пустоту… Даже как-то неуютно и зябко стало глядеть в окно, задернуть бы шторы, но начальник велел их убрать. Дескать, занавески в буфете выглядят по-деревенски.
Самолеты – маленькие «аннушки» – уже отогнали на стоянки, большая «тушка» час назад улетела в Сыктывкар, не слышно было и буксиров-тягачей. Пожалуй, только это и примиряло ее с двумя добавочными часами – тишина. А то ведь такой гул обычно стоит, аж крышки на кастрюлях дребезжат! Странно, но пару десятков лет назад, когда она еще только устроилась сюда, ей нравилось все это – и суета, и шум, и эта уходящая в таинственную бездну полоса с гирляндами огней, и так хотелось тоже куда-нибудь полететь… А вот сейчас – скорее бы домой и только.
– Добрый вечер! – вдруг раздалось за спиной.
Вздрогнув, она обернулась и увидела пассажира. С дорожной сумкой через плечо. Не иначе, замешкался на выдаче багажа – вокзал-то давно опустел. Не ответив, она вернулась за стойку, будто не расслышала приветствия, ведь если с каждым здороваться, язык к концу дня отвалится. Конечно, сейчас здесь затишье, но вот поглядел бы, какая толпа бесновалась тут перед столичным рейсом! Отъезжающие, в отличие от приезжающих, как раз и любят посидеть в буфете, подкрепиться на дорожку.
Мужчина меж тем подошел к витрине, пригляделся к выпечке. А она пригляделась к нему – невысокий, сухощавый, пыжиковая ушаночка на нем и совсем не солидная куртка из плащевки. По одной только куртке можно
определить, что нездешний – задубеет в ней на сорокаградусном-то морозе, а
сегодня как раз такой мороз.
– А что-нибудь мясное? – спросил он. – Котлеты? Есть у вас котлеты?
– Нету.
Ответила так, как ответила бы, здраво рассудив, всякая рачительная хозяйка. Пусть возьмет выпечку, ее надо реализовывать, она вчерашняя. Котлеты же, убранные в холодильник, были свежими, и завтра утром они прекрасно разойдутся. Он опять уткнулся в витрину. Ох, как не любила она таких копуш – будто не булочку, а невесту выбирает!
– Любаша… – неожиданно вскинул на нее светло-серые глаза, она даже растерялась. – Верно угадал?
Решил похохмить? Чего ж угадывать, если имя написано на специальной бирке, прикрепленной к верхнему карману халата. Это тоже нововведение начальника – такие бирки, и теперь каждый, кому вздумается, может с ней пофамильярничать, а ведь ей уже за пятьдесят – вот какая она «Любаша» этому задрыге?
– Любонька, Любушка… – пробормотал он уже будто про себя. – Что ж, пожалуй, ватрушечку к чаю, ватрушечку-душечку, а?
Или ей показалось, или он подмигнул. Странно, обычно у нее наготове были крепкие слова, чтобы ответить на такие вот «ватрушечки». Ведь он, разумеется, и фамилию ее прочитал на этой клятой бирке, а фамилия ее была именно Ватрушкина, ага. Не раз и не два попадались ей такие глазастые посетители, любители покаламбурить. Что-то забавное видится этим козлам, что она, Ватрушкина, продает ватрушки! И пусть даже беззлобно проедутся, а все равно неприятно. Будь эта фамилия ее собственной, девичьей, еще ладно бы, а то ведь от бывшего пьянчужки-мужа досталась! А паспорт менять – такая волокита.
– Чай? – спросила она строго и ткнула кнопку калькулятора. – Ватрушка. С творогом, повидлом?
– Нет-нет… лучше шаньгу! Давно не едал настоящих северных шанежек, свежие?
– У нас все свежее. Двадцать девять пятьдесят.
Рассчитавшись, он прошел к крайнему столику у окна. Уселся к нему лицом и не сразу приступил к еде, а, подперев рукой подбородок, стал разглядывать вроде как взлетную полосу, а на самом-то деле непроглядную тьму. Ну, да, порода известная, из тех, что возьмут на копеечку, а просидят с неделечку. Нет чтобы купить расстегай с семгой за тридцать семь рублей, по такой цене они плохо расходятся… Пыжика своего снял, обнажив негустые и чуть тронутые сединой волосы, обосновался, одним словом.
На какое-то время она отвлеклась перекладыванием пирожков с подноса и пересчетом бутылок «Пепси», но когда мимоходом глянула на часы, поразилась – половина девятого! Неужели опять забарахлила стрелка,
побежала вперед, как было однажды? Неужто мужичонка сидит над шаньгой полчаса?! Ведь зашел ровно в восемь, она запомнила. Пора готовиться к закрытию, да, впрочем, чего готовиться? Все убрано… только что поделать с ним, с этой птицей залетной? Попросту сказать, закрываюсь, мол, а вдруг он подослан начальством?! Чтобы проверить, как она соблюдает новые правила. Тогда, может, она и с котлетами сглупила? Не надо было их прятать. Ведь он сразу потребовал не чего-нибудь, а именно котлет, как будто знал…
Еще пару минут она подождала, а потом, в силу своего характера, не вытерпела. Был у нее в запасе испытанный способ, как выдворить из буфета зарвавшихся едоков. Вышла в зал и принялась ставить на столы стулья – ножками вверх, точно уборщица, хоть это и не входило в ее обязанности. Зальчик небольшой, через пару минут тянучка будет окружен частоколом ножек, не всякий может такое вытерпеть, но этот… этот, как ни в чем ни бывало, продолжал помешивать ложечкой сахар!
– Какие окна у вас огромные… должно быть, мерзнете? – еще и спросил, когда она подошла к нему впритык – поставить стул прямо перед его носом. И наплевать, что проверяющий, такая злоба вдруг охватила – какое дело ему до этих окон? И мерзнет ли она?!
– Нам некогда мерзнуть, – сказала раздраженно (да ведь ее, и правда, чаще кидало в жар – из-за полноты, давления, микроволновки да просто от негодования, вот как сейчас). – Закрываемся, поторапливайтесь!
– Хорошо-хорошо, – встрепенулся он и подхватил свою сумку. – Спасибо, Любовь Андреевна, за шанежки! Замечательные, прямо как домашние!
Ну, это он хватил. Просто не ел настоящих домашних шанег, таких, какие пекла она сама. Даже нечто вроде жалости проклюнулась к нему, уже когда он вышел: а, может, кого-то ждал, может, обещали встретить? Вот и сидел, неприкаянный, прикидывая, куда деваться, ведь явный чужак – и по одежке, и по говору, мытарь командировочный…
Но когда, чуть не бегом, кинулась с посудой к мойке, с тарелки от скорости слетела салфетка, под которой оказалась… нетронутая шаньга! Не надкусанная даже ни в одном месте! Что же так хвалил, коли даже не попробовал? Она ведь не ослышалась, подчеркнуто поблагодарил – спасибо, сказал, Любовь Андреевна…
Андреевна?! Она так и застыла с этой тарелкой – откуда он мог узнать ее отчество? Ведь оно-то на бирке не указано, начальник не велел. Он все по-заграничному перекраивает – имя одно, когда русскому человеку, тем более в возрасте, хочется, чтоб уважительно, с отчеством чтобы… Значит, все-таки проверяющий! Разведал про нее в отделе кадров, и как же тогда она опростоволосилась с этими стульями и котлетами! Ведь все, как есть, донесет начальству. Господи, а она-то, дура, еще и прижалела его. А саму уволят завтра. Не посмотрят, что у нее всегда чистенько и недостачи не бывает. Попробуй потом найди работу в этом городишке, когда тебе
полтинник с гаком…
В таких невеселых раздумьях она залезла в служебный автобус, который развозил по домам последнюю смену – техников, механиков, уборщиц и вот ее, буфетчицу. Пока еще буфетчицу. Галя из службы досмотра заняла для нее местечко впереди, она уселась, но плохо слышала, о чем говорила подруга. Что-то опять о начальнике, которого традиционно ругали и вышучивали по дороге с работы – новые порядки никому не нравились. Она и сама обычно не отставала от техника Бори, который удержу не знал в осторотах, но сегодня было не до того. Этот посетитель, он так и застрял в голове. Оставалась еще слабая надежда, что это какой-нибудь старый знакомый, которого она не признала. Силилась восстановить в памяти его лицо, но всплывала только пыжиковая шапка, седина… а ведь и часа еще не прошло! Она везла домой его шаньгу, отдаст ее Джеке, собака обрадуется. И сама бы с удовольствием съела, но надо худеть. Ведь она не такая уж старая, и, похудев, вполне могла бы еще раз попытать счастья в личной жизни. Найти хорошего непьющего мужчину, не такого, как ее бывший Ватрушкин или вон как этот техник Боря, которого не знай как вообще допускают к самолетам, у него же руки трясутся. А такого бы смирного, пусть даже невысокого и неказистого… И стоило так подумать, как опять, точно к самому сердцу, прокрался давешний мужичонка, неопределенного вида, зато вежливый и тихий.
Галя уже задремала, убаюканная гудением мотора. Бедная, тоже намаялась, поройся-ка целый день по чужим сумкам, да, опять же, ответственность какая – бомбу не проворонить. Нет, надо крепче за буфет держаться, не давать воли нервам, не грубить посетителям, которые могут быть подосланными… Чтобы отвлечься, она продышала дырочку на замороженном окне и глянула на привычный пейзаж – вот озеро, ровное, как полотно огромной обеденной скатерти, за ним далекие огни лесозавода, потом будет поворот возле старого кладбища, чуть в стороне ангары военной базы, а там и сам город… Когда-то по молодости все мечтала пройтись по этому маршруту пешком, для фигуры. Особенно, когда, не утерпев, съедала на рабочем месте пару лишних теплых пирожков – ну как удержаться возле таких соблазнов?!
Любовь Андреевна позавидовала соседке и только решила тоже подремать, как в окне, вроде, что-то мелькнуло. Опять прижалась к стеклу, и точно – по обочине шел человек. С дорожной сумкой через плечо.
Вот сумку-то, хоть и неброскую, средних размеров, узнала сразу! Потому как всегда следила, чтобы пассажиры не ставили вещи на стулья, не портили обивку. А он свою правильно поставил на пол. Всего на миг пешеход поравнялся с автобусом, а потом так же стремительно отодвинулся назад, удалился…
Все бы ничего, до города можно дотопать пешком, кабы бы не сорок градусов за бортом… К ночи и того пуще будет, она слышала сводку погоды. В такой несерьезной курточке! Резко кольнуло в боку, у нее в последнее время прихватывало там – даже от пустяшных совсем волнений. Пропустил пассажирский автобус? Так попросился бы в служебный. И шофер-то хорош, старый пень Михалыч, как ослеп! Ведь на Севере существует негласное правило – притормози возле путника, даже если тот не голосует. Она было привстала, чтоб окликнуть водителя, пусть бы подбросил зазевавшегося пассажира, но собственное желание поскорей, без проволочек, попасть домой было так велико, что погасило и этот порыв, и всякую жалость. Ничего, добредет… Шаг у него быстрый, раз почти до кладбища дошел, морозец-то, видать, подхлестывает! А там, может, геологи его подберут, те часто из своего поселка гоняют в город на уазиках…
Но когда приехала и уже открывала дверь, за которой взорвался радостный лай проголодавшейся и соскучившейся Джеки, опять ощутила неприятное, отдающее в бок, беспокойство – так и представила, что кто-то еще бредет по шоссе, а ведь уже почти ночь.
– Зато, уж точно, никакой он не проверяющий, – пробормотала про себя.
Однако должного облегчения от этой мысли не испытала.
2
Павел Никифорович Румянцев вышел из типографии в прекрасном расположении духа. Немного постоял на высоком крыльце нового кирпичного здания, с чувством вдохнул острый морозный воздух, и лишь потом бодро сбежал по ступенькам.
Брошюра пошла! Только сегодня он наконец-то уладил все вопросы. Еще ни одну из его работ не приходилось пробивать с таким трудом. Прежде все было проще, куда проще. В старую, еще деревянную, типографию он заходил, как к себе домой. Всех знал. А теперь отгрохали четыре этажа, понабрали новых людей, и ни у кого из них нет ни минуточки, чтобы его выслушать. Все какие-то невнимательные стали, а все от этих компьютеров! Как уткнутся в экраны, так и головы не поднимут, попробуй до них докричись.
Ну, да ладно, этим утром он ни на кого не держал обиды. Главное, что брошюра выйдет уже через месяц, максимум через два. Прекрасный будет подарок горожанам к праздникам – «Развитие Карска в условиях рыночной экономики», двадцать восемь страниц плотного текста. Это будет четвертая его книга, или, точнее, брошюра (да если быть еще точнее, брошюра-то и есть маленькая книга!). Еще в советские времена были изданы «Выдающиеся жители Карска», «История парторганизации Карска», «Карск и его окрестности». Выход в свет каждой из них сопровождался заметкой на
первой полосе городской газеты и небольшим чаепитием в читальном зале библиотеки, что в нынешние времена назвали бы презентацией. Его, автора, приглашали в школы и трудовые коллективы и даже иногда дарили цветы. В заполярном-то городе! Он никогда не был тщеславен, но сейчас при воспоминании о тех скромных гвоздичках защипало в глазах. Тогда ему не надо было хлопотать и бегать самому, как сейчас. Замсекретаря горкома партии по культуре лично выходил на него и утрясал техническую сторону дела, ему лишь оставалось вычитать гранки. А теперь он безуспешно пытается связаться с мэром, который то в Москве, то в Норвегии, никак его не поймать! При личной встрече он, конечно, смог бы убедить его в том, что новая брошюра архиважна, и попросил бы профинансировать хотя бы часть и без того небольшого тиража.
– Я бы так и сказал, что это прекрасное справочное пособие как для местных, так и для приезжих, – проговорил он вслух, держа путь в ближайшую булочную, – и в деле привлечения инвесторов сыграет положительную роль…
Все это он неоднократно втолковывал и редактору газеты, и молоденькой корректорше и даже соседке по лестничной площадке. Но вот если бы донести это до градоначальника! Снег звонко похрустывал под его теплыми меховыми унтами – подарок полярного летчика Девятова, который в пятьдесят шестом году при неудачной посадке на остров Вайгач обморозил ноги. После ампутации эти замечательные унты были ему уже не нужны, этот трагический случай отражен в его первой брошюре.
Легкая тросточка описывала в воздухе широкие круги – на нее он почти не опирался и брал с собой, скорее, по привычке, нежели по необходимости.
– …занесены все вновь открывшиеся в городе предприятия и выявлены изменения в работе старых, в частности, дается характеристика реорганизации лесозавода с рядом критических замечаний, – продолжал бубнить на ходу, и редкие прохожие оборачивались ему вслед.
День сегодня был актированным – стрелка термометра опустилась ниже сорока двух градусов и потому были отменены занятия в школах, прекращены строительные и дорожные работы. Город в такие дни пустел, однако Павел Никифорович, разгоряченный воображаемой полемикой с мэром, холода почти не ощущал. Лишь немного пощипывало переносицу и за ушами – так всегда бывало от старинной металлической оправы очков. Да и то сказать, он провел успешные переговоры, он шел по любимому Карску, а морозы – дело десятое. Только бы директор типографии в очередной раз не обманул его, а то ведь летом тоже обещал напечатать.
– Тогда я поеду в Москву! К министру по делам печати! – воскликнул Павел Никифорович и напряг память – есть ли нычне такой министр? И вследствие этой заминки чуть не упал уже возле самой булочной, поскользнувшись на припорошенной снегом наледи.
Поддержала какая-то бабка. Ухватила за рукав, зачем-то стала отряхивать, а он ведь не упал.
– Ой-ей, милок! Цево в эдакую морозюку в булоцную-то попер?
«Милок», а ведь по возрасту, может, в дочери ему годится! По цокающему говору – усть-цилемка, они частенько наведываются в Карск к своей родне, старообрядцам, о которых он тоже писал в одной из своих работ.
– Да вот цайку с булоцкой захотел! – ловко спародировал он ее, и бабка расхохоталась, аж запрокинула голову в цветастой шали, и щеки ее были красны от мороза, точно два помидора.
– Тогда не беги так шибко! А то в другой раз не поспею – грохнешься!
Вот ворона, такая накаркает. А падать ему накануне издания брошюры никак нельзя. Прошлой зимой повредил лодыжку и провалялся чуть не две недели, все дела запустил. Не-е-ет, он боец старой гвардии, он удержится и еще повоюет!
Заскочив вместе с бабкой в теплую пахучую булочную, первым делом прошел в кондитерский отдел. Вчера у него закончилась подсолнечная халва, до которой он был большой охотник. На другие сладости смотрел равнодушно, а вот халву любил. Уже потом взял батон и полкило баранок.
– А позвольте вас спросить, барышня, – обратился к кассирше, расплачиваясь, – что было в этом здании прежде?
– Столовая, что ли, какая-то, – сквозь зубы ответила она, отбраковывая из кучки мелочи, которую он выложил перед ней, советские монеты. – Вы в прошлый раз уже спрашивали и монеты опять старые принесли! Уж выбросьте их, что ли!
– Верно, столовая фабрично-заводского училища, переведенная в 1962 году в старый корпус Жиркомбината. А еще раньше, что здесь было?
– Не мешайте работать! Видите, люди стоят…
Он обернулся – позади стояла все та же усть-цилемка с охапкой буханок и улыбалась во весь рот, будто какую комедию смотрела. Больше никого в торговом зале не было.
– До столовой ФЗУ тут размещался первый в городе фельдшерский пункт, – настойчиво сообщил он, и, покидав покупки в полотняную авоську, мелочь ссыпав обратно в карман, вышел.
Люди должны знать город, в котором живут! При каждом удобном случае он напоминал им об этом. Его всегда не столько возмущало, сколько удивляло такое равнодушие к событиям, датам, названиям. Вот он сам, к примеру, до сих пор не перестает интересоваться, почему Карск назван Карском?! Потому как существовало несколько версий: первая и самая простая, что название связано с Карским морем. Однако самому Павлу Никифоровичу больше нравилось предположение, что заполярный Карск, основанный Советский правительством на месте небольшого старообрядческого поселения Белая Пустошь, был назван в честь мирного
освоения Арктики, как форпост Советской России за полярным кругом. По обычаю тех времен к сокращенному от Арктики названию «Арск» добавили начальную «К», означавшую, разумеется, «Красный».
Ну, и наконец, еще одно предположение, которое сведущие люди высказывали вполголоса. Дескать, «Карск» является производным от «Красноармейск». Ведь в окрестностях города с самого почти основания базировались военные подразделения. Какие именно, никто не мог сказать точно – что это были за войска? В конце семидесятых поговаривали, что здесь разместили засекреченные ракетные установки стратегического назначения, ведь, и правда, даже он, опытный следопыт, не мог собрать хоть сколько-нибудь достоверной информации. Военные практически не входили в контакт с местным населением – их как будто и не было! Разумеется, такая обособленность порождала самые разные слухи: что, мол, под землею у них понастроены бункеры и туннели, где проводятся испытания запрещенного бактериологического оружия, ну и прочая чушь, на которую так падки обыватели.
Горожане-то в неведении, тогда как американцы, наверняка, все давным-давно знают! Раньше это был закрытый город, въезжали только по пропускам, а сегодня что ни день, так какой-нибудь иностранец объявляется в Карске – то швед, то канадец. По каким, спрашивается, делам, по какому-такому бизнесу? Якобы по вопросам лесозаготовок или по проблемам выживания на Крайнем Севере, опытом делятся. Будто здесь до них никто не выживал! Раньше он почти каждого знал в лицо и его все знали, только поспевай здороваться, что, может, и хлопотно, зато какое воодушевление, какой подъем ощущаешь! А сейчас и сами-то карчане стали не те, все какие-то озабоченные, все куда-то спешат…
Вот почему он даже свернул с центральной улицы, которая раньше называлась просто улицей Ленина, а теперь вдруг стала Северным проспектом, чтобы добраться до дома дворами. Его раздражали новые здания банка, налоговой инспекции, торгового центра – стекляшки-близнецы, построенные с подозрительной быстротой и такие несерьезные для здешнего климата! А вот во дворах почти ничего не изменилось со времен его молодости: те же двухэтажные деревянные дома, выкрашенные в практичные темные цвета, тот же неистребимый дух кошатины из подъездов, те же низкие оградки негустых палисадников и сараи, сараи…
Житель Карска, возможно, проживет без квартиры, но вот без сарая – никак! Тут у него и провизия хранится: мороженые оленьи туши, которые ненцы привозят в город прямо из далеких стойбищ (столько мяса не влезет даже в самый просторный холодильник, зимой им будет кормиться целая семья), бочки с морошкой, мешки с рыбой, сигами да навагой, которую недорого продают местные рыбаки. Здесь же находят пристанище снегоходы с прицепами, а рядом и лодки, если хозяину посчастливилось поселиться
у самой реки.
К реке-то и вышел Павел Никифорович, обогнув по узкой тропе недействующую кочегарку. Отсюда, с невысокого пригорка, чудный открывался вид на реку Чору. Будь он живописцем, непременно изобразил бы именно эту панораму – заснеженную голубоватую гладь реки, испещренную стежками следов людей и собак, рыбацкие домишки на противоположном берегу, столбы белого дыма, вытянувшиеся ввысь от морозного безветрия… Отсюда хорошо был виден и город – вон желтое здание третьей школы, в которой он когда-то преподавал, еще дальше – будто сгорбившиеся от зимнего безделья краны речного порта… Ему нравилось выходить сюда в любую погоду: летом, когда свежестью и свободой пахнет мокрый речной песок, осенью, когда яркими факелами вспыхивают березки в подступившей к самому городу лесотундре, но особенно, все же, зимой, вот как сейчас, когда Север представал во всей своей суровой, сдержанной, но такой величественной красоте…
И в свете грядущего глобального потепления прозревал Павел Никифорович новые перспективы для своего Карска, который уже в ближайшее время, может, даже на его веку (ведь климат, по заверениям ученых, меняется стремительно), мог бы принимать туристов, желающих просто увидеть зиму… При встрече с мэром, у которого как раз на носу выборы, он, помимо своих издательских дел, поделился бы и такой заветной задумкой – хорошо бы здесь, на берегу Чоры, открыть картинную галерею, как филиал краеведческого музея. И строить-то ничего не надо, здание подходящее уже есть, вон, отсюда его тоже видно, если обернуться назад.
Бывший комбинат бытового обслуживание, КБО… Когда-то там были ремонт обуви, часовая мастерская и швейное ателье (в котором, кстати, четверть века назад и пошили вот это его пальто – добротное, сносу нет, на двух слоях ватина), а ныне под его крышей угнездились десятки мелких магазинчиков. Так называемая ярмарка. Торгаши завесили все окна китайским и турецким тряпьем – футболками, штанами, дубленками, последние, кстати, лопаются на здешнем морозе, и засели в своих закутках, точно разбойники в пещерах. Он заходит на ярмарку почти каждый день, но все равно не успевает записывать вновь открывающиеся лавчонки. А ведь нужно все фиксировать, чтобы внести потом в свою картотеку (по разделу «Мелкий бизнес в Карске»). Серьезный исследователь не должен чураться даже такой муравьиной работы.
Павел Никифорович уже спускался с пригорка, с превеликой, причем, осторожностью, чтоб опять не поскользнуться, ведь тут, на пустыре, уж точно никто не поможет. Ближайшая постройка в паре сотен метров, да и та заброшена – бывшая санэпидемстанция, на которую сейчас машинально оглянулся. И вот на тебе – наметанным взглядом сразу заметил вывеску!
Это не был плакат с рекламой особо прочных колготок, которыми недавно
оклеили весь город, нет, это была именно вывеска! Странно… приземистое, вытянутое, наподобие барака, здание пустовало уже лет десять с тех пор, как СЭС перевели в другое место. Он сделал несколько шагов и, сняв очки (потому как дальнозоркие глаза видели лучше без них), прочитал:
– СТЕКЛО НАВЫРЕЗ. ВСЕ РАБОТЫ ПО СТЕКЛУ.
Зашарил по карманам, отыскивая блокнот и поражаясь той скорости, с какой в городе происходили изменения. Еще три дня тому назад, когда он так же приходил к реке полюбоваться пейзажем, это строение зияло черными окнами, а теперь, пожалуйста, уже успели сделать ремонт и, может, даже приступить к работе. Вот что значит частное предпринимательство! Наконец достал карандашик (капризных ручек с собой не носил, они отказывались писать на морозе) и пометил:
