Кукла на цепочке

Он расплылся в улыбке, будто не слышал тысячу раз эту глупую шутку, и лукаво произнес:

– Не самый погожий вечерок для английского моциона, не правда ли, мистер Шерман?

– И все же придется выйти – мне сегодня нужно быть в Зандаме.

– В Зандаме? – Он состроил гримасу. – Сочувствую, мистер Шерман.

Похоже, о Зандаме он знал куда больше моего, ведь я наугад выбрал название на карте.

Я вышел. Даже под проливным дождем шарманка визжала и скрежетала. Сегодня исполнялся Пуччини – ох и досталось же бедолаге! Я пересек улицу и остановился возле шарманки, не с целью послушать музыку, ибо назвать это музыкой язык бы не повернулся, а чтобы, не привлекая к себе внимания, присмотреться к компании хилых и дурно одетых подростков. В Амстердаме это редкое зрелище – морить себя голодом горожане не склонны. Оперевшись локтями о шарманку, юнцы, казалось, внимали с упоением.

В мои мысли вторгся грубый голос:

– Минхеер любит музыку?

Я повернулся кругом. Старик улыбался мне, глядя пытливо.

– Музыку? Да, люблю.

– Я тоже, я тоже.

Я всмотрелся в лицо старика. Если он солгал, то вряд ли успеет искупить вину, поскольку в силу природы вещей его уход в мир иной ждать себя не заставит.

Два меломана обменялись улыбками – что в этом такого?

– Сегодня иду в оперу. Буду вас вспоминать.

– Минхеер так добр.

Перед моим носом словно по волшебству возникла жестянка, и я бросил в нее две монеты.

– Минхеер даже слишком добр.

Подозрения, которые внушал этот субъект, заставили меня подумать то же самое, но я милостиво улыбнулся ему и снова пересек улицу. У входа в отель кивнул швейцару, и тот масонским жестом, известным только швейцарам, материализовал из ниоткуда такси.

– Аэропорт Схипхол, – сказал я и забрался в машину.

Мы поехали. Причем в компании. В двадцати ярдах от отеля, у первого светофора, я глянул в тонированное заднее окно и через две машины от нашей увидел такси, «мерседес» в желтую полоску. Но это могло быть совпадением. Загорелся зеленый свет, и мы выехали на Вийзельстраат. Полосатый автомобиль не исчез.

Я похлопал водителя по плечу:

– Здесь остановитесь, пожалуйста. Мне нужно купить сигареты.

Я вышел. «Мерседес» припарковался сразу за нами. Никто не высадился, никто не сел. Я вошел в гостиничный вестибюль, купил ненужные сигареты и вернулся на улицу. «Мерседес» стоял.

Мы тронулись, и через несколько минут я сказал:

– Сейчас направо, вдоль Принсенграхта.

– Но эта дорога не в Схипхол! – запротестовал водитель.

– Эта дорога туда, куда мне нужно. Сворачивайте.

Он подчинился, и следом повернул «мерседес».

– Стоп!

Водитель затормозил у канала. Остановилось и такси. Сплошные совпадения? Ну да, как же…

Я выбрался из машины, подошел к «мерседесу» и распахнул дверцу. За рулем сидел коротышка в синем костюме с отливом; физиономия не внушала симпатии.

– Добрый вечер. Вы свободны?

– Нет. – Он оглядел меня снизу доверху, сначала попытавшись изобразить безразличие, потом пренебрежение, но в обоих случаях неубедительно.

– Тогда почему остановились?

– А что, есть закон, запрещающий перекуры?

– Нет такого закона. Только вы не курите. Вам знакомо здание управления полиции на Марниксстраат?

Водитель мигом погрустнел, и мне стало ясно, что с этим зданием он знаком слишком хорошо.

– Предлагаю прогуляться туда, найти полковника де Граафа или инспектора ван Гельдера и сообщить, что желаете подать заявление на Пола Шермана, номер шестьсот шестнадцать в отеле «Рембрандт».

– Заявление? – насторожился он. – О чем?

– Скажете, что он отнял у вас ключи от машины и утопил их в канале. – Я выдернул ключи из замка зажигания, и они приятно булькнули, исчезнув в глубинах Принсенграхта. – Нечего висеть у меня на хвосте.

Я завершил нашу короткую беседу, с силой захлопнув дверцу, но «мерседес» – машина добротная, так что дверца не отвалилась.

Как только такси вернулось на главную дорогу, я велел водителю остановиться и протянул деньги.

– Хочу пройтись.

– Что? Аж до Схипхола?

Я добавил к плате снисходительную улыбку, какой можно ожидать от любителя дальних прогулок, в чьей выносливости усомнились, подождал, пока машина скроется из виду, запрыгнул в трамвай номер шестнадцать и вышел на площади Дам. На остановке под навесом меня ждала Белинда. В темном пальто и с темным шарфом поверх светлых локонов она выглядела промокшей и замерзшей.

– Вы опоздали! – последовал суровый упрек.

– Никогда не критикуй начальство, даже намеками. Правящий класс вечно по горло в делах.

Мы пересекли площадь, повторяя наш с седым топтуном вчерашний маршрут. Прошли переулком мимо отеля «Краснаполски» и вдоль засаженного деревьями квартала Оудезейдс-Вурбургвал, одной из главных достопримечательностей Амстердама. Но Белинде явно было не до любования объектами культурного наследия. Девушка с сангвиническим характером в этот вечер держалась хмуро и замкнуто, и это не располагало меня к общению. У Белинды было что-то на уме, а поскольку у меня уже сложилось о ней какое-никакое мнение, можно было предположить, что она не станет тянуть с откровением. И я угадал верно.

– Мы же для вас не существуем, да?

– Кто не существует?

– Я, Мэгги… Все, кто на вас работает. Мы всего лишь пешки.

– Ну, тебе же наверняка известно, – умиротворяюще произнес я, – что капитан корабля никогда не фамильярничает с командой.

– Так а я о чем? Мы для вас не люди. Всего лишь марионетки, которыми манипулирует кукловод в своих целях. К любым другим марионеткам отношение было бы точно таким же.

Я деликатным тоном объяснил:

– Мы здесь для того, чтобы выполнить неприятную, очень грязную работу. Важнее всего результат, а личные отношения ни при чем. Белинда, ты забываешь, что я твой начальник. Не уверен, что тебе следует говорить со мной в такой манере.

– Я буду с вами говорить, как сочту нужным.

Мэгги нипочем бы не осмелилась так дерзить.

Белинда обдумала свою последнюю фразу и сказала уже спокойно:

– Простите, я и правда зарвалась. Но все же – какая необходимость обращаться с нами так холодно, так равнодушно, никогда не смягчаясь? Мы живые люди – но только не для вас. Завтра вы пройдете мимо меня по улице и не узнаете. Вы нас в упор не видите!

– Отчего же, вижу прекрасно. Возьмем, к примеру, тебя. – Я старался не смотреть на Белинду, пока мы шли, но знал, что она внимательно слушает. – В отделе по борьбе с наркотиками ты новичок. Имеешь кое-какой опыт работы в парижском Втором бюро[3]. Одета: темное пальто, темный шарф с маленькими белыми эдельвейсами, вязаные белые чулки до колен, темно-синие туфли на низком каблуке и с пряжками. Рост: пять футов четыре дюйма. Фигура, по выражению известного американского писателя, заставит епископа пробить дыру в витражном окне[4]. Лицо довольно красивое; волосы цвета платины похожи на крученый шелк, просвечиваемый солнцем; черные брови; зеленые глаза выдают пытливый ум и, что интересно, зарождающееся беспокойство о своем начальнике, особенно о его недостаточной человечности. Да, забыл упомянуть потрескавшийся лак на ногте среднего пальца левой руки и убийственную улыбку, украшенную – конечно, если такое еще возможно – легкой кривизной левого верхнего резца.

Белинда на миг утратила дар речи, что, как я уже знал, было вовсе не в ее характере. Она взглянула на упомянутый ноготь, а затем обратила ко мне лицо с улыбкой, чью сокрушительную силу я нисколько не преувеличил:

– Может, и вы это делаете?

– Что я делаю?

– Беспокоитесь о нас.

– Разумеется, беспокоюсь. – Она что, принимает меня за сэра Галахада?[5] Плохо, если так. – Все мои оперативники первой категории, очаровательные молодые женщины, для меня как дочери.

Последовала долгая пауза, затем Белинда что-то пробормотала. Я ослышался или это было «Ясно, папочка»?

– Что-что? – спросил я с подозрением.

– Ничего. Совсем ничего.

Мы свернули на улицу, где стояло здание фирмы «Моргенштерн и Маггенталер». При втором моем посещении этого места впечатление, сложившееся накануне, лишь окрепло. Как будто прибавилось жутковатой мрачности и унылости, появились новые трещины на проезжей части и тротуарах, пополнились мусором сточные канавы. Казалось, даже фронтоны придвинулись ближе друг к другу. Глядишь, завтра в это же время они уже будут соприкасаться.

Белинда резко остановилась и вцепилась в мою правую руку. Я взглянул на девушку. Ее расширившиеся глаза смотрели вверх, и я тоже окинул взглядом уходящие вдаль щипцовые крыши и четкие силуэты подъемных балок на фоне ночного неба.

– Должно быть, это здесь, – прошептала Белинда. – Да, наверняка.

– Место как место, – произнес я сухо. – Что с ним не так?

Она резко отстранилась, будто я сказал нечто оскорбительное, но я поймал ее руку, сунул под мою и крепко прижал. Белинда не попыталась высвободиться.

– Тут… так жутко. Эти штуковины перед фронтонами…

– Подъемные балки. Здесь в давние времена цена домов зависела от ширины фасада, поэтому расчетливые голландцы старались строить дома поуже. К сожалению, лестницы получались совсем тонюсенькими. Подъемные балки предназначались для громоздких вещей. Вверх – рояли, вниз – гробы, как-то так.

– Прекратите! – Она подняла плечи и содрогнулась. – Страшное место. Эти балки – как виселицы. Люди сюда приходят умирать.

– Глупости, милая девочка, – сердечным тоном проговорил я.

Но при этом чувствовал, как ледяные пальцы, усаженные иголками, играют «Траурный марш» Шопена, бегая вверх-вниз по позвоночнику. И я вдруг заностальгировал по старой доброй музыке из шарманки возле «Рембрандта». Кажется, держаться за руку Белинды мне хотелось не меньше, чем Белинде – за мою.

– Не стоит предаваться галльским фантазиям.

– При чем тут фантазии? – хмуро произнесла она. – Что мы делаем в этом кошмаре? Зачем приехали?

Ее теперь непрерывно била крупная дрожь, хотя было не так уж и холодно.

– Сможешь вспомнить, каким путем мы шли? – спросил я.

Она недоуменно кивнула, и я продолжил:

– Возвращайся в гостиницу. Я приеду позже.

– В гостиницу? – растерянно переспросила она.

– Ничего со мной не случится. Иди.

Белинда рывком высвободила руку и прежде, чем я успел среагировать, схватила мои лацканы. И впилась в глаза взглядом, который, наверное, должен был прикончить меня на месте. Она по-прежнему дрожала, но теперь от гнева. Вот уж не знал, что такая очаровательная девица способна превратиться в сущую фурию. Я понял, что эпитет «сангвинический» к ее характеру не подходит. Слишком уж он слабый, слишком безобидный для такой пылкой особы.

Я взглянул на кулачки, сжимавшие мои лацканы. Аж суставы побелели. Да она же пытается меня трясти!

– Чтобы я ничего подобного больше не слышала!

Вот уж рассвирепела так рассвирепела.

Это спровоцировало кратковременный, но острый конфликт между моей глубоко укоренившейся дисциплинированностью и желанием заключить Белинду в объятия. Дисциплина одержала верх… но какой ценой!

Я смиренно пообещал:

– Ничего подобного ты больше от меня не услышишь.

– Ладно. – Она отпустила варварски измятую ткань и взяла меня за руку. – Значит, идем.

Гордость не позволяет мне сказать, что Белинда тащила меня вперед, но у стороннего наблюдателя могло бы сложиться именно такое впечатление.

Через пятьдесят шагов я остановился:

– Вот мы и пришли.

– «Моргенштерн и Маггенталер», – прочитала табличку Белинда.

– Титул «Афина Паллада недели» – твой. – Я поднялся по ступенькам и занялся замком. – Последи за улицей.

– А потом что мне делать?

– Прикрывай мне спину.

С этим замком справился бы даже вооруженный загнутой шпилькой для волос бойскаут-волчонок. Мы вошли, и я закрыл за нами дверь. У меня был фонарик, маленький, но мощный; впрочем, от него было мало проку на первом этаже. Помещение было почти до потолка загромождено пустыми деревянными ящиками, рулонами бумаги, кипами картона, тюками соломы, пакетировочными и обвязочными машинами. Упаковочный цех, никаких сомнений.

Мы поднялись по узкой изогнутой деревянной лестнице. На полпути я оглянулся и обнаружил, что Белинда тоже оглядывается, а луч ее фонарика мечется во все стороны.

Второй этаж был целиком отведен голландской посуде, ветряным мельницам, собачкам, дудкам и десяткам прочих сувениров, предназначенных исключительно для туристов. Настенные полки и параллельные стеллажи, протянувшиеся через все помещение, вместили тысячи изделий, и, конечно, я не мог осмотреть все; тем не менее содержимое склада казалось вполне безобидным. Зато не столь безобидно выглядела комната размером пятнадцать на двадцать ярдов, занимавшая угол склада. Как выяснилось миг спустя, дверь, ведущая в эту комнату, туда в настоящий момент не вела.

Я подозвал Белинду и посветил фонариком. Она осмотрела дверь и повернулась ко мне; в слабом отраженном свете я увидел недоумение в ее глазах.

– Замок с часовым механизмом, – проговорила она. – Зачем на двери складской конторы замок с часовым механизмом?

– Это не простая конторская дверь, – сказал я. – Она стальная. Можешь не сомневаться, что и за простыми деревянными стенами прячутся стальные плиты и что простое старое окно, выходящее на улицу, защищено мелкой решеткой, вмурованной в бетон. В хранилище алмазов все это было бы уместно, но здесь? Здесь-то что такого ценного?

– Похоже, мы пришли куда нужно, – сказала Белинда.

– Ты что, сомневалась во мне?

– Нет, сэр. – (Ну надо же, сама скромность.) – Что это за фирма?

– Разве не очевидно? Оптовая торговля сувенирами. Фабрики, кустарные артели и подобные им предприятия поставляют свои товары на склад, а тот снабжает магазины. Просто же, да? Безвредно, верно?

– Но не очень гигиенично.

– Ты о чем?

– Пахнет отвратительно.

– Запах каннабиса нравится не всем.

– Каннабиса?!

– Уж эти мне девицы, не нюхавшие жизни! Идем.

Я взобрался на третий этаж; пришлось ждать, когда ко мне присоединится Белинда.

– Прикрываешь спину начальству?

– Прикрываю спину начальству, – машинально ответила она.

И куда, спрашивается, подевалась ее свирепость? Впрочем, я не мог судить девушку строго. В старой хоромине было нечто необъяснимо зловещее. Тошнотворный запах конопли окреп, но и на этом этаже я не увидел ничего, связанного с ней хотя бы отдаленно. Три стены, а также продольные стеллажи были отведены под маятниковые часы; на наше счастье, все они стояли. Часы самых разных форм и величин различались и по качеству – от маленьких, дешевых, аляповато раскрашенных сувениров, в большинстве своем изготовленных из желтой сосны, до массивных, вычурной работы металлических часовых механизмов, наверняка очень старых и дорогих, или их современных копий, которые не могли быть существенно дешевле.

Четвертая стена, мягко говоря, меня удивила. Там на полках лежали Библии. Я недолго гадал, место ли Библиям на сувенирном складе. Здесь и без них хватало непонятного.

Я взял один экземпляр. На обложке снизу было вытиснено золотом: «Библия Гавриила». Я раскрыл книгу и на форзаце прочел напечатанное типографским шрифтом: «С наилучшими пожеланиями от Первой реформатской церкви Американского общества гугенотов».

– У нас в номере есть такая книга, – сказала Белинда.

– Не удивлюсь, если узнаю, что эти Библии лежат в большинстве гостиничных номеров Амстердама. Вопрос в том, почему они лежат здесь, а не на складе издательства или книжного магазина. Странновато, правда?

Содрогнувшись, она ответила:

– Здесь все странное.

Я легонько похлопал ее по спине:

– Простудилась ты, только и всего. Я же предупреждал насчет мини-юбок. Поднимаемся дальше.

Следующий этаж достался самой удивительной коллекции кукол, какую только можно вообразить. Наверное, их тут были тысячи. Куклы разнились по величине – от самых миниатюрных до великанш, даже побольше той, с которой нянчилась Труди. Все без исключения были тонкой работы, одетые в разнообразные голландские традиционные костюмы. Крупные куклы частью стояли сами, частью имели металлическую подпорку, а мелкие свисали на бечевках с потолочных вешалок.

Наконец луч моего фонарика остановился на группе кукол с одинаковым облачением.

Забыв о том, как важно прикрывать мне спину, помощница опять сжимала и разжимала кулаки.

– Ох и жутко тут!.. Они точно живые, следят… – Белинда смотрела на кукол, которых я освещал. – Эти что, особенные?

– Шептать не обязательно. Смотреть на нас они могут, но, уверяю тебя, ничего не слышат. Что особенного в этих куклах? Да ничего, пожалуй, кроме того, что они с острова Гейлер в Зёйдерзе. Экономка ван Гельдера, симпатичная старая ведьма, потерявшая свою метлу, одета точь-в-точь как они.

– Точь-в-точь?

– Да, нелегко представить, – кивнул я. – И у Труди есть большая кукла в таком же наряде.

– Труди? Та безумная девушка?

– Та безумная девушка.

– Здесь тоже есть что-то ужасно безумное…

Она отпустила мою руку и снова занялась охраной начальственного тыла. Через несколько секунд я услышал судорожный вздох и обернулся. Белинда стояла спиной ко мне футах в четырех. Медленно и бесшумно она попятилась, глядя в ту сторону, куда был направлен свет фонаря; свободная рука, протянутая назад, шарила в воздухе. Я взял эту руку; девушка подступила ко мне вплотную, так и не повернувшись, и зашептала:

– Там кто-то есть! Смотрит!

Глянув в направлении луча, я ничего не увидел; правда, ее фонарь был куда слабее моего. Я сжал руку девушки и, когда та обернулась, вопросительно посмотрел в лицо.

– Там кто-то есть. – Тот же настойчивый шепот, а зеленые глаза круглы от страха. – Я видела! Я их видела!

– Их?

– Глаза. Я видела глаза!

Я никогда не сомневался в правдивости Белинды. Возможно, она и впрямь легка на фантазии, но ее учили – и очень хорошо учили – не давать волю воображению на оперативной работе. Я поднял собственный фонарь, при этом не осторожничая, и луч попал ей в лицо, на миг ослепив; когда она инстинктивно прижала ладонь к глазам, я посветил в то место, куда она только что указывала. Человеческих глаз я не обнаружил, зато увидел две куклы, бок о бок; они покачивались, но очень слабо, едва заметно. Покачивались – хотя на четвертом этаже склада не было ни малейшего сквозняка.

Я снова сжал руку помощницы и улыбнулся:

– Похоже, Белинда…

– Вот не надо этого «похоже, Белинда», – не то прошипела, не то прошептала с дрожью в голосе она. – Я точно их видела! Страшные глаза! И они смотрели на нас! Я их видела, честно! Клянусь!

– Да я верю, Белинда, верю…

Белинда обратила ко мне лицо, и в пристальном взгляде читалось разочарование, словно она подозревала насмешку. И ведь правильно подозревала.

– Ну как я могу тебе не верить? – Я не изменил тон.

– Тогда почему ничего не делаешь?

– Как раз собираюсь кое-что сделать. А именно убраться отсюда.

Неторопливо, как будто ничего не произошло, я еще раз оглядел помещение, светя фонариком, затем повернулся к Белинде и успокаивающе произнес:

– Нет здесь для нас ничего интересного, да и вообще возвращаться пора. Думаю, тому, что осталось от наших нервов, выпивка не помешает.

На лице смотревшей на меня Белинды перемешались гнев, разочарование, непонимание и как будто даже некоторое облегчение. Но преобладал гнев. Да и кто не разозлится, когда ему не верят и над ним иронизируют?

– Но я же говорю…

– Нет-нет! – Я приложил к ее губам палец. – Не надо ничего говорить. Не забывай, начальству всегда виднее.

Белинда была слишком молода, чтобы получить апоплексический удар, но эмоции, к нему приводящие, в ней прямо-таки бурлили. Она прожгла меня взглядом, но затем, решив, что словами уже ничего не добиться, пошла вниз по лестнице, каждой четкой линией спины выражая негодование. Я двинулся следом, и моя спина тоже вела себя не как обычно. В ней не ослабевал странный зуд, пока мы не вышли на улицу и я не запер входную дверь.

Мы возвращались быстро, держась друг от друга на расстоянии примерно три фута. Это была инициатива Белинды; своим поведением спутница давала понять, что с объятьями и прижиманием рук на сегодня – а то и навсегда – покончено. Прокашлявшись, я сказал:

– Отступить – не значит сдаться, после снова сможешь драться.

Белинда так кипела от злости, что не восприняла моего утешения.

– Давай помолчим, а?

И я молчал, пока мы не добрались до первой таверны в припортовом квартале, до крайне сомнительного притона под названием «Кошка-девятихвостка». Должно быть, здесь когда-то развлекались британские военные моряки. Я взял Белинду за руку и повел ее внутрь. Она не обрадовалась, но и упираться не стала.

Там было накурено и душно, и это, пожалуй, все, что можно сказать о заведении. Несколько моряков, раздраженных вторжением пары сухопутных крыс в место, которое они по праву считали своим прибежищем, мрачно зыркали на нас, но их мрачность не шла ни в какое сравнение с моей, так что они решили оставить нас в покое. Я подвел Белинду к деревянному столику, к настоящему предмету антиквариата, чья поверхность давным-давно забыла, когда контактировала с водой и мылом.

– Я буду шотландское, – сказал я. – А ты?

– Шотландское, – хрипло ответила она.

– Ты же не пьешь виски.

– Сегодня пью.

Это было лишь наполовину правдой. Она дерзко опрокинула в себя полпорции, а потом так кашляла, сипела и задыхалась, что я усомнился в своих познаниях насчет апоплексии. Пришлось похлопать девушку по спине.

– Руку убери! – прохрипела она.

Я убрал.

– Не думаю, майор Шерман, что мы сработаемся, – сказала она, когда ее горло восстановило свою функциональность.

– Печально это слышать.

– Я не могу работать с людьми, которые мне не доверяют, не полагаются на меня. Вы с нами обращаетесь как с марионетками… И даже хуже – как с детьми.

– Я не считаю тебя ребенком, – сказал я умиротворяюще.

И не покривил душой.

– «Я верю, Белинда, верю, – с горечью передразнила она меня. – Ну как я могу тебе не верить?» Черта с два, вы совсем не верите Белинде.

– Я верю Белинде, – сказал я. – И верю, что Белинда мне небезразлична. Вот почему я увел Белинду оттуда.

Она растерянно уставилась на меня:

– Верите? Но почему тогда…

– Там кто-то был, прятался за стеллажом. Я заметил, что две куклы покачивались. Кто-то стоял в темноте и наблюдал за нами, хотел узнать, до чего мы доищемся. У него не было намерения убить, иначе бы он стрелял нам в спину, когда мы спускались по лестнице. Но если бы я отреагировал так, как ты хотела, если бы пошел его искать, то он застрелил бы меня из укрытия прежде, чем я бы его обнаружил. Потом он застрелил бы тебя, чтобы не оставлять свидетеля, а ты еще слишком молода, чтобы покинуть этот мир. Я мог бы поиграть с ним в прятки, имея кое-какие шансы, если бы там не было тебя. Но ты там была, и у тебя нет оружия; у тебя вообще нет опыта в грязных играх, в которые мы играем, и из тебя получилась бы отличная заложница. Вот почему я увел оттуда Белинду. Ну что, красивая получилась речь?

– Не знаю, красивая или некрасивая. – В ее глазах опять появились слезы. – Знаю только, что ничего приятнее мне сроду не приходилось слышать.

– Ну надо же!

Я допил свое виски, осушил стакан Белинды и отвез ее в гостиницу. Там мы постояли в парадной, прячась от усилившегося дождя, и она сказала:

– Прости. Я вела себя так глупо… Мне жаль. И тебя тоже жаль.

– Меня?

– Теперь я понимаю, почему ты предпочитаешь иметь дело с марионетками, а не с людьми. Когда марионетка ломается, ее не оплакивают.

Я ничего не ответил. Власть над этой девушкой ускользала из моих рук, отношения учителя и ученицы уже не были такими четкими, как раньше.

– И вот еще что… – сказала она.

Это прозвучало чуть ли не радостно, и я напрягся.

– Я больше тебя не боюсь.

– Ты боялась меня?

– Да, боялась. Правда. Но как сказал тот дяденька…

– Какой дяденька?

– Шейлок… «Порежь меня, и потечет кровь…»[6]

– Ой, да перестань!

Она замолчала. На прощанье снова одарила меня убийственной улыбкой, без особой спешки поцеловала, еще раз улыбнулась и ушла в гостиницу. Я смотрел на стеклянные распашные двери, пока они не замерли.

Еще немного, мрачно подумал я, и дисциплина провалится к дьяволу в ад.

Глава 5

Отойдя на пару-тройку сотен ярдов от гостиницы, где жили девушки, я поймал такси и поехал в «Рембрандт». Чуть задержался под козырьком парадной, чтобы поглядеть на шарманку по ту сторону улицы. Ай да старикан – он не только неутомим, но и неодолим; ему и дождь нипочем; разве что землетрясение помешает дать вечерний концерт. Подобно бывалому трудяге-актеру, чей девиз «Шоу должно продолжаться», он, верно, считает себя в долгу перед публикой, а публика у него, как ни странно, имеется – с полдесятка парней в бедной, истрепанной, промокшей до нитки одежде, паства, в мистическом трансе упивающаяся смертными муками Штрауса, – это ему пришел черед висеть на дыбе.