Кукла на цепочке

– Наркотики?

– Попытка ограбления – похоже, совершенно дилетантская. Его угораздило напасть на детектива в штатском. Вероятно, он наркозависимый, вот и пытался добыть денег на дозу. Это все, что нам известно о Лемэй. – Полковник взял следующий лист. – Номер MOO сто сорок четыре, что вы мне дали, – радиопозывной бельгийского каботажного судна «Марианна», оно должно прибыть завтра из Бордо. Как вам компетентность моих сотрудников?

– Впечатляет. Когда пришвартуется судно?

– В полдень. Будем обыскивать?

– Не нужно, вы ничего не найдете. Ради бога, даже не приближайтесь к нему. Что насчет других номеров?

– Боюсь, номер девятьсот десять ноль двадцать нам ничего не говорит. Как и двадцать семь девяносто семь. – Он помолчал в задумчивости. – Или это дважды семьсот девяносто семь? Семьдесят девять семьдесят семь девяносто семь?

– Это может быть все что угодно.

Де Грааф достал из ящика телефонный справочник, полистал, вернул на место и поднял трубку.

– Номер телефона, – произнес он. – Семьдесят девять семьдесят семь девяносто семь. Выясните, на чье имя зарегистрирован. Это срочно.

Мы посидели в тишине, пока не раздался звонок. Де Грааф выслушал короткий ответ и положил трубку.

– Ночной клуб «Балинова», – сказал он.

– Компетентным сотрудникам повезло с ясновидящим начальником.

– И куда же вас поведет мое ясновидение?

– В ночной клуб «Балинова». – Я встал. – Полковник, вы не находите, что у меня довольно легко узнаваемое лицо?

– Раз увидишь – не забудешь. И эти белые шрамы. Непохоже, что врач очень старался.

– Еще как старался… скрыть почти полное невежество в пластической хирургии. В этом здании найдется коричневый грим?

– Коричневый грим? – Де Грааф растерянно захлопал глазами, а затем расплылся в улыбке. – Помилуйте, майор Шерман! Маскироваться? В наши-то времена? Шерлок Холмс давным-давно умер.

– Мне бы хоть половину ума Шерлока, – вздохнул я. – Тогда бы никакая маскировка не понадобилась.

Глава 6

Предоставленная мне спецмашина снаружи выглядела как обыкновенный «опель», но было такое впечатление, что в него ухитрились запихнуть второй мотор. Над автомобилем вообще плотно поработали, оснастив выдвижной сиреной, выдвижным полицейским прожектором и яркой выдвижной полицейской стоп-палкой сзади. Под передними сиденьями лежали веревки, аптечки и баллончики со слезоточивым газом, а в дверных карманах – наручники с прицепленными к ним ключами. Одному Богу известно, что хранилось в багажнике. Да и не интересовало это меня. Все, что мне требовалось, – это быстрая машина, и я ее получил.

Я остановился у ночного клуба «Балинова» – в месте, где нельзя парковаться, как раз напротив полицейского в форме и с кобурой. Тот едва заметно кивнул и удалился размеренным шагом. Он узнал спецмашину и не пожелал объяснять возмущенному населению, почему таксиста не наказали за правонарушение, тогда как любому другому водителю автоматически вкатили бы штраф.

Я вышел, запер автомобиль и пересек тротуар. Над входом в клуб мерцали неоновая вывеска «Балинова» и неоновые силуэты двух танцовщиц хула-хула; оставалось только догадываться, какая связь между Гавайями и Индонезией. Может, это танцовщицы с острова Бали? Но если да, то почему они несоответственно одеты… или раздеты? Два больших окна по сторонам от двери были отведены под своеобразный вернисаж, более чем прозрачно намекавший на инокультурные услады и эзотерические научные поиски, ожидавшие посетителя внутри. Некоторые юные дамы в кольцах и браслетах – и ни в чем более – выглядели разодетыми до неприличия по сравнению со своими товарками. Но еще больший интерес представляло лицо цвета кофейной гущи, смотревшее на меня из витрины: в нем я с трудом узнал собственное отражение.

Я вошел.

Согласно проверенной временем традиции клуб «Балинова» был тесным, душным, дымным и полным каких-то неописуемых благовоний – похоже, с преобладанием жженой резины. Наверное, это имело целью создавать у клиентов должный настрой для получения максимального удовольствия от предлагавшихся развлечений; на деле же запахи за считаные секунды парализовали обоняние. Даже если бы исчезли кочующие клубы дыма, в зале не стало бы светлее, потому что лампы были намеренно приглушены, за исключением яркого прожектора, освещавшего сцену, которая, опять же в силу традиции, представляла собой всего лишь крошечный круглый танцпол в центре помещения.

Публика собралась почти сплошь мужская, всех возрастов – от очкариков-подростков до бодрых восьмидесятилетних стариков с цепким взглядом: похоже, с годами их зрение не ослабевало. Почти все были одеты дорого, поскольку лучшие ночные клубы Амстердама – те, что еще способны удовлетворять изысканные вкусы пресыщенных ценителей некоторых видов пластических искусств, – не для бедняков, живущих на пособие. А «Балинова» уж точно принадлежала к числу самых недешевых, самых злачных заведений в городе.

Женщин я насчитал совсем немного и ничуть не удивился, обнаружив Мэгги и Белинду за столиком недалеко от двери; перед ними стояли какие-то напитки тошнотворного цвета. Выражение лица у обеих было холодное – хотя у Мэгги, конечно же, холоднее.

Я сразу же усомнился в том, что моя маскировка стоила затраченных усилий. Никто не уделил внимания моей особе, и в этом не было загадки. Посетители не смотрели на дверь, они восторженно пялились на сцену, боясь упустить даже крохотный эстетический нюанс, самомалейший символизм оригинального и умозавораживающего балетного номера, исполняемого фигуристой юной ведьмочкой в ванне с мыльной пеной. Под страдальческий аккомпанемент оркестра, который можно вытерпеть разве что в бойлерной, под нестройное буханье ударных и астматические хрипы духовых девица пыталась дотянуться до банного полотенца, коварно повешенного аж в ярде за пределами досягаемости. В наэлектризованной атмосфере зрители пытались угадать, какой из крайне немногочисленных способов спасения выберет бедняжка.

Я устроился за столиком рядом с Белиндой и одарил ее улыбкой, которая на новоцветном фоне моего лица должна была выглядеть белоснежной. Белинда стремительно отодвинулась от меня на шесть дюймов, на пару дюймов при этом задрав носик.

– Ой, какая цаца! – сказал я.

Девушки резко повернулись и уставились на меня, а я кивнул в сторону сцены:

– Почему бы кому-нибудь из вас не помочь ей?

Последовала долгая пауза, затем Мэгги сдержанно спросила:

– Что это с вами?

– Грим, – ответил я. – И говори тише.

– Но… Но я звонила в отель лишь пару минут назад… – сказала Белинда.

– Шептать тоже не надо. Наводку на этот притон мне дал полковник де Грааф. Она сюда сразу вернулась?

Девушки кивнули.

– И не выходила?

– Через переднюю дверь – нет, – ответила Мэгги.

– Вы запомнили лица монашек, как я велел?

– Мы пытались, – сказала Мэгги.

– Заметили в их облике что-нибудь странное, особенное, необычное?

– Нет, ничего такого, – ответила Белинда и пылко добавила: – Разве что в Амстердаме монашки очень красивые.

– Мэгги мне уже говорила. И это все?

Они переглянулись, колеблясь, затем Мэгги произнесла:

– Есть одна странность. Нам показалось, что в эту церковь входит гораздо больше людей, чем выходит.

– Да, на службе было гораздо больше прихожан, чем мы потом увидели на улице, – подтвердила Белинда. – Я там была…

– Знаю, – терпеливо сказала я. – Что вы подразумеваете под «гораздо больше»?

– Ну… – агрессивно отреагировала Белинда, – прилично.

– Ха! «Гораздо больше» сократилось до «прилично». И вы, конечно же, зашли в церковь и убедились, что там пусто?

Настала очередь Мэгги контратаковать:

– А что, если некоторые пожелали остаться уединения ради? Вам это не приходило в голову?

– А может, вы в устном счете не сильны?

Белинда раскрыла было рот для гневной отповеди, но Мэгги прижала к ее губам ладонь.

– Майор Шерман, вы несправедливы! Может, мы и сделали что-то неправильно, но вы к нам несправедливы!

Когда Мэгги говорила в таком тоне, я слушал.

– Прости, Мэгги. Извини, Белинда. У трусов вроде меня есть неприятная черта характера: будучи встревоженными, они срывают настроение на тех, кто не может дать сдачи.

Девушки дружно ответили милой сочувственной улыбкой, что всегда так бесило меня. Но в тот момент она показалась удивительно трогательной. Возможно, это коричневый грим как-то действовал на мою нервную систему.

– Видит Бог, я куда чаще ошибаюсь, чем вы.

И тут я допустил одну из самых роковых ошибок в моей жизни. Следовало вникнуть в то, что мне сообщили девушки.

– Что теперь? – спросила Мэгги.

– Да, что теперь нам делать? – присоединилась к ней Белинда.

Я был явно прощен.

– Походите по ночным клубам в окрестностях. Господь свидетель, их тут предостаточно. Может, узнаете кого-нибудь из артистов, или из обслуги, или даже из зрителей – кого-нибудь из тех, кто сегодня побывал в церкви.

Белинда недоуменно воззрилась на меня:

– Монахини в ночном клубе?

– А почему нет? Если даже епископы посещают вечеринки в саду.

– Это не одно и то же…

– Развлечения – они во всем мире развлечения, – пафосно возразил я. – Особенно присматривайтесь к тем, кто носит платье с длинными рукавами или эти модные перчатки по локоть.

– Почему именно к ним? – спросила Белинда.

– А вот догадайся. Если встретите кого знакомого, установите, где живет. К часу дня возвращайтесь в гостиницу. Увидимся там.

– А вы чем заняться планируете?

Я неторопливо оглядел помещение.

– Мне нужно тут многое изучить.

– Кто бы сомневался! – хмыкнула Белинда.

Мэгги вскинулась, но от обязательной нотации Белинду спасли восторженно-благоговейные ахи, охи и вздохи, внезапно заполонившие клуб. Зрители едва не попадали со стульев. Измученная неудачными попытками актриса выбралась из ужасной ситуации простым, но гениальным и очень эффективным способом: опрокинула жестяную ванну и воспользовалась ею, как черепаха – панцирем, чтобы скрыть стыдливый девичий румянец, пока преодолевала ничтожное расстояние до спасительного полотенца и закутывалась в него. Величественная, как Афродита, вышедшая из пены морской, она с божественной милостью поклонилась публике. Ни дать ни взять леди Нелли Мелба, навсегда расстающаяся с Ковент-Гарденом. Публика экстатически свистела и требовала продолжения, и пуще других неистовствовали те, кому за восемьдесят, но тщетно: репертуар был исчерпан. Актриса мило покачала головой и засеменила прочь со сцены, сопровождаемая роем мыльных пузырей.

– Вот это да! – восхитился я. – Бьюсь об заклад, никто из вас до такого бы не додумался.

– Белинда, пойдем, – процедила Мэгги. – Нам здесь не место.

Они встали. Огибая меня, Белинда шевельнула бровью, что было подозрительно похоже на подмигивание, ласково улыбнулась, сказала: «Вот таким вы мне больше нравитесь» – и оставила меня гадать о смысле этой прощальной фразы. Я счел нужным проводить девушек взглядом до выхода и убедиться, что никто за ними не последовал. Однако кое-кто последовал – очень толстый и очень плотно сбитый мужчина с огромными вислыми щеками на добродушном лице. Но вряд ли это имело какое-то значение, поскольку сразу же за ним двинулись еще несколько десятков посетителей. Развлечение миновало свою кульминацию, а поскольку такие выдающиеся представления давались весьма редко, всего-то трижды за вечер семь вечеров в неделю, посетители потянулись на другие пажити, где травка позеленее и крепкие напитки стоят в четверть от здешних цен.

Клуб наполовину опустел, дым подрастаял и, соответственно, улучшилась видимость. Я осмотрелся, но в этом кратковременном затишье не увидел ничего интересного. Появились официанты. Я заказал шотландское, и мне принесли напиток, в котором скрупулезный химический анализ, возможно, обнаружил бы следы виски. Пожилой уборщик мыл крошечный танцпол расчетливыми стилизованными движениями жреца, отправляющего священный ритуал. Музыканты, милосердно прекратив свою какофонию, с энтузиазмом хлебали пиво, поднесенное каким-то глухим клиентом.

И тут я увидел ту, ради которой пришел, но понял, что вряд ли смогу смотреть на нее долго.

В дальнем конце зала стояла в дверном проеме Астрид Лемэй. Она застегивала на плечах пелерину, а другая девушка шептала ей на ухо. Судя по напряженному выражению лица и торопливым движениям незнакомки, речь шла о чем-то срочном. Астрид несколько раз кивнула, затем почти бегом пересекла танцпол и выскочила за дверь. Я двинулся вслед за ней – конечно, не так поспешно.

На улице я прибавил шагу и, когда она сворачивала на Рембрандтплейн, держался уже в нескольких футах. Она остановилась, я тоже. Я смотрел туда же, куда и она, и слушал то же, что и она.

Возле летнего кафе с крышей и верхним обогревом, но без окон стояла шарманка. Даже в это время суток кафе было почти заполнено, а посетители, судя по их страдальческим гримасам, готовы были щедро заплатить, чтобы их переместили куда-нибудь подальше от источника «музыки». Шарманка была копией той, что я видел возле «Рембрандта», – аляповато раскрашенная, с пестрым навесом и одинаково одетыми куклами, танцующими на эластичных шнурах. Впрочем, по части механики и репертуара машина явно уступала рембрандтовской. Ею тоже управлял старик – этот с футовой длины седой бородой, которую он не мыл и не расчесывал с того дня, как перестал бриться, в шляпе-стетсоне и шинели британского солдата, плотно облегавшей икры. Среди исторгаемых шарманкой лязга, стонов и хрипов я вроде бы уловил отрывок из «Богемы», хотя, как известно, Пуччини не заставил свою Мими умереть в чудовищных муках, – а такое случилось бы непременно, окажись она в тот вечер на Рембрандтплейн.

Все же у старика нашелся добровольный слушатель, причем явно внимательный. Я узнал парнишку из компании, что топталась возле шарманки перед «Рембрандтом». Поношенная, но чистая одежда; длинные черные волосы достают до болезненно худых плеч; через ткань выпирают острые лопатки. Даже с расстояния двадцать футов было видно, что он на опасной стадии истощения. Он стоял ко мне в профиль, не поворачиваясь, но я без труда разглядел кожу цвета старого пергамента, обтянувшую череп, как у высохшего трупа.

Юноша облокотился на край шарманки, но не из-за любви к Мими. Не будь этой опоры, он вряд ли устоял бы на ногах. Непонятно было, в чем его душа держится; казалось, одно неудачное движение может спровоцировать летальный исход. Время от времени неконтролируемые спазмы сотрясали все его тело; иногда он резко всхлипывал или исторгал хриплые горловые звуки.

Старик в шинели явно не считал присутствие этого типчика полезным для бизнеса. Он нерешительно топтался рядом, укоризненно кудахча и нелепо всплескивая руками, чем изрядно походил на помешавшуюся курицу. Еще шарманщик то и дело нервно оглядывал площадь, словно боялся чего-то или кого-то.

Астрид быстро шла к шарманке, а я – следом за ней. Смущенно улыбнувшись бородатому старцу, она обняла паренька и повела прочь. На миг тот выпрямился, и я увидел, что он довольно высок, минимум на шесть дюймов выше девушки; но его рост подчеркивал скелетную худобу. Глаза со стеклянным блеском смотрели в никуда, а щеки так глубоко запали, что я усомнился в наличии у него зубов. Лицо человека, умирающего от голода…

Астрид пыталась вести его, а приходилось тащить. Но хотя юноша исхудал до такой степени, что вряд ли был тяжелее ее, его так сильно кренило на тротуаре, что она шаталась вместе с ним.

Ни слова не говоря, я подошел, обхватил его рукой – это все равно что обнять скелет – и принял на себя его вес. Астрид уставилась на меня, и в карих глазах отразились тревога и страх. Надо думать, кофейный цвет моего лица не внушал ей доверия.

– Пожалуйста! – взмолилась она. – Пожалуйста, оставьте нас. Я справлюсь.

– Вы одна не справитесь, мисс Лемэй. Этот мальчик очень болен.

Она ахнула от изумления:

– Мистер Шерман!

– Даже не знаю, как к этому отнестись, – задумчиво проговорил я. – Всего лишь час или два назад вы утверждали, что никогда меня прежде не видели, даже фамилии моей не слыхали. А теперь, когда я такой загорелый, такой привлекательный… Ой!

Юноша, чьи резиновые ноги вдруг сделались желейными, едва не выскользнул из моих объятий. Вальсируя вот так по Рембрандтплейн, далеко мы не продвинемся, решил я и наклонился, чтобы приемом пожарника взвалить парня на спину. Запаниковав, Астрид схватила меня за руку:

– Нет! Прошу вас, не надо!

– Почему не надо? – задал я резонный вопрос. – Так же проще.

– Нет-нет! Если увидят полицейские, его заберут.

Я выпрямился, снова обхватил парня и попытался придать ему положение, близкое к вертикальному.

– Охотник и добыча, – сказал я. – Вы и ван Гельдер.

– О чем вы?

– А у братца Джорджа…

– Откуда вы знаете его имя? – прошептала она.

– Работа у меня такая – все знать, – чванливо ответил я. – Так вот, у братца Джорджа есть серьезный недостаток, а именно некоторое знакомство с полицией. Быть сестрой уголовника не всегда выгодно.

Астрид ничего на это не сказала. Вряд ли мне доводилось прежде видеть человека, выглядевшего таким сломленным и несчастным.

– Где он живет? – спросил я.

– У меня, конечно. – Похоже, вопрос ее удивил. – Это рядом.

Оказалось, и впрямь рядом, не далее чем в пятидесяти ярдах за «Балиновой», в переулке – если можно назвать переулком такую мрачную щель между зданиями. По лестнице, невероятно узкой и извилистой, я с трудом взобрался с Джорджем, перекинутым через плечо. Астрид отперла дверь в квартиру едва ли просторней кроличьей норы; насколько я мог судить, жилище состояло из крошечной гостиной и столь же крошечной спаленки. Я уложил Джорджа на узкую кровать, выпрямился и вытер лоб.

– Мне случалось подниматься по более удобным лестницам, – проговорил я с пафосом.

– Простите, пожалуйста. В женском общежитии было бы дешевле, но с Джорджем… В «Балинове» платят негусто.

Этот факт подтверждался интерьером комнатушек – аккуратным, но ветхим, как одежда паренька.

– В вашем положении надо радоваться даже этому.

– Простите?

– Заладили: «Простите, простите». Вы меня прекрасно понимаете, мисс Лемэй. Или позволите называть вас Астрид?

– Откуда вы узнали мое имя?

Вроде я ни разу не видел, как девушка заламывает руки, но сейчас Астрид сделала именно это.

– Почему вы столько про меня знаете?

– Хватит вопросов! – рявкнул я. – Знаю от вашего бойфренда.

– От бойфренда? Но у меня нет бойфренда…

– Значит, от бывшего бойфренда. Или больше подходит «от покойного»?

– Джимми? – прошептала она.

– Джимми Дюкло, – кивнул я. – Наверное, он влюбился – без памяти влюбился на свою беду, – но все же успел мне кое-что сообщить. У меня даже есть ваше фото.

Она явно растерялась.

– Но… в аэропорту…

– А чего вы ждали? Что я полезу к вам с объятьями? Джимми убили в аэропорту, потому что он что-то узнал. И что же он узнал?

– Сожалею, но я не могу вам помочь.

– Не можете или не хотите?

Она не ответила.

– Астрид, вы любили его? Любили Джимми?

Она оцепенело смотрела на меня, глаза влажно блестели.

– Любили?

Она медленно кивнула.

– И ничего мне не расскажете?

Молчание.

Я вздохнул и испробовал другой способ:

– Джимми Дюкло говорил вам, чем занимается?

Она отрицательно покачала головой.

– Но вы догадались?

Она кивнула.

– И с кем-то поделилась догадкой?

Это пробило ее защиту.

– Нет! Нет! Ни с кем не делилась! Богом клянусь, я его любила!

Похоже, не лжет – действительно любила.

– Он упоминал обо мне?

– Нет.

– Однако вы знаете, кто я.

Она молча смотрела на меня, две крупные слезы медленно сползали по щекам.

– И вам, конечно, известно, что в Интерполе я возглавляю Лондонское бюро по борьбе с наркотиками?

Опять не ответила. Я зло схватил ее за плечи и встряхнул:

– Известно же?

Она кивнула. Отличная собеседница для любителей тишины.

– И кто же вам это сообщил, если не Джимми?

– О господи! Пожалуйста, оставьте меня в покое!

За первыми слезами по щекам потекло множество новых. У нее выдался день плача, а у меня – день вздохов, поэтому я еще разок вздохнул и вновь сменил тему, глядя через дверной проем на кровать с лежащим на ней пареньком.

– Верно ли я догадался, что Джорджа нельзя назвать кормильцем семьи?

– Джордж не может работать. – Это прозвучало так, будто она излагала элементарный закон природы. – Уже больше года. Но какое отношение Джордж имеет к тому, о чем вы говорите?

– Джордж имеет к этому самое прямое отношение. – Я перешел в спальню и склонился над пареньком. Внимательно осмотрел его, поднял веко и опустил. – Что вы делаете, когда он в таком состоянии?

– А что тут можно сделать?

Я задрал рукав на костлявой руке Джорджа. Она выглядела отвратительно – мертвенно-бледная, в крапинах от бесчисленных уколов. Рука Труди здорово выигрывала в сравнении с этой.

– Ему уже никто не в силах помочь, – сказал я. – И вы это понимаете, не так ли?

– Понимаю. – Встретив мой пытливый взгляд, она перестала вытирать лицо кружевным платочком размером с почтовую марку и с горечью улыбнулась. – Прикажете закатать рукав?

– Я не обижаю симпатичных девушек. Всего лишь хочу задать несколько вопросов, на которые вам не составит труда ответить. Давно у Джорджа это началось?

– Три года назад.

– А когда вы устроились в «Балинову»?

– Три года назад.

– Нравится там?

– Нравится?! – Эта девушка разоблачала себя каждый раз, когда открывала рот. – Вы хоть представляете, каково это – работать в ночном клубе? Вот в таком ночном клубе?! Жуткие, гадкие одинокие старики так и пялятся на тебя…

– Джимми Дюкло не был ни жутким, ни гадким, ни старым.

Она опешила:

– Да… Конечно, он не был таким. Джимми…

– Джимми Дюкло мертв, Астрид. Джимми погиб, потому что влюбился в официантку из ночного клуба, которую шантажируют.

– Никто меня не шантажирует!

– Да неужели? А кто же вас заставляет молчать? Кто не дает бросить работу, которую вы откровенно ненавидите? И почему на вас давят? Из-за Джорджа? Что он натворил? Или так: что, по их словам, он натворил? Мне известно, что он отсидел, – значит, тут что-то другое. Что заставило вас, Астрид, шпионить за мной? Что вы знаете о гибели Джимми Дюкло? Я видел, как его убили. Но кто это сделал и почему?

– Я не знала, что его убьют! – Она села на диван-кровать и закрыла лицо ладонями; плечи затряслись. – Я не знала, что его убьют!

– Ладно, Астрид.

Я сдался, сообразив, что так ничего не добьюсь, кроме растущей не-приязни к себе. Должно быть, она действительно любила Дюкло, и он всего лишь сутки как мертв, а я тычу пальцем в кровоточащую рану.

– Я нередко встречал людей, до того запуганных, что невозможно было вытянуть из них правду. Но подумайте о случившемся, Астрид. Ради бога – и ради себя самой подумайте. Это ваша жизнь – и это все, о чем вам теперь стоит заботиться. У Джорджа жизни не осталось.

– Я ничего не могу сделать! Я ничего не могу вам сказать! – Она не отнимала ладоней от лица. – Прошу, уйдите.

Я понял, что и сам не могу ничего ей сказать, поэтому выполнил просьбу.

Одетый лишь в брюки и майку, я рассматривал себя в крошечном зеркале в крошечной ванной комнате. Грим весь без остатка покинул мои лицо, шею и руки, зато полотенце уже никак нельзя было назвать белым. Похоже, густой шоколадный цвет оно приобрело навсегда.

Я перешел в спальню, едва вместившую в себя койку и раскладной диванчик. Койку занимали Мэгги и Белинда, обе крайне привлекательные в ночных рубашках, состоящих преимущественно из отверстий. Но у меня на уме были проблемы более насущные, чем размышления о том, как некоторые производители женского белья экономят на ткани.

– Вы наше полотенце испортили, – упрекнула меня Белинда.

– Скажете уборщице, что снимали макияж.

Я потянулся к своей рубашке. Ворот изнутри окрасился в желто-коричневый цвет, и не было никакой надежды его отстирать.

– Значит, большинство девушек, работающих в ночных клубах, живут в общежитии «Париж»?

Мэгги кивнула:

– Так сказала Мэри.

– Мэри.

– Мэри?

– Милая английская девушка из «Трианона».

– В «Трианоне» не работают милые английские девушки, там работают только скверные английские девушки. Она была в церкви?

Мэгги отрицательно покачала головой.

– По крайней мере, это сходится с тем, что сказала Астрид.

– Астрид? – переспросила Белинда. – Вы с ней разговаривали?

– Провел некоторое время в компании этой дивы. Боюсь, без особой пользы – она не из общительных. – Я вкратце изложил малосодержательный разговор с Астрид и заключил: – А вам, чем шататься по ночным клубам, пора браться за дело.