Кукла на цепочке

От полного фиаско номер спасала пара достоинств, которые придали бы определенную ауру изящества даже самой мрачной тюремной камере. Мэгги и Белинда, сидевшие бок о бок на краю кровати, без энтузиазма смотрели на меня, когда я устало опускался на диван.

– Траляля и Труляля, – произнес я. – Одни-одинешеньки в коварном Амстердаме. Все ли в порядке?

– Нет. – В голосе Белинды прозвучала резкая нотка.

– Нет? – Я позволил себе удивленный тон.

Она повела рукой вокруг:

– Я об этом. Полюбуйтесь.

Я полюбовался.

– И что не так?

– Вы стали бы здесь жить?

– Ну… если честно, не стал бы. Но пятизвездочные отели – это для шишек вроде меня. Для парочки едва сводящих концы с концами секретарш жилье вроде вашего – то, что надо. Для парочки же юных девиц, бедными секретаршами не являющихся, оно обеспечивает максимально возможную анонимность. – Я выдержал паузу. – По крайней мере, я надеюсь на это. Очень хочется верить, что вы не засвечены. В самолете не заметили кого-нибудь знакомого?

– Нет, – ответили они хором, одинаково качнув головой.

– А в Схипхоле?

– Нет.

– В аэропорту кто-нибудь проявил к вам повышенный интерес?

– Нет.

– Жучки в номере нашлись?

– Нет.

– Выходили?

– Да.

– Слежка?

– Не было.

– В ваше отсутствие номер обыскивали?

– Нет.

– Вижу, Белинда, тебе смешно, – сказал я.

Она не хихикала, но не без труда контролировала лицевые мышцы.

– Выкладывай. Мне нужно поднять настроение.

– Ну… – Она вдруг приняла задумчивый вид – должно быть, вспомнила, что знает меня без году неделя. – Нечего выкладывать. Извините.

– За что «извините», Белинда? – Мой отеческий ободряющий тон, как ни странно, заставил ее заерзать.

– Эти игры в плащи и кинжалы – легенда, конспирация… Мы просто девчонки, какая необходимость…

– Белинда, прекрати!

Как всегда, на защиту старика встала Мэгги – и одному лишь Богу известно, по какой причине. Да, у меня имелись профессиональные успехи, и, если собрать их в список, он получился бы довольно внушительным, но по сравнению со списком неудач выглядел бы крайне жалко.

– Майор Шерман, – сурово продолжила Мэгги, – всегда знает, что делает.

– Майор Шерман, – признался я как на духу, – душу черту отдал бы, чтобы это стало правдой. – Я с укором глянул на помощниц. – Это не попытка сменить тему, но как насчет толики сочувствия к раненому начальнику?

– Мы знаем свой долг, – чопорно изрекла Мэгги, после чего встала, осмотрела мой лоб и снова села. – Похоже, этот пластырь слишком мал для такой большой кровопотери.

– Начальники легки на кровотечение, это как-то связано с чувствительностью кожи. Вы в курсе, что произошло?

Мэгги кивнула.

– Эта ужасная стрельба! Мы слышали, что вы пытались…

– …Вмешаться. Да, ты правильно сказала: «пытался». – Я перевел взгляд на Белинду. – Должно быть, тебя это потрясло: отправляешься в первую загранкомандировку с новым шефом, а ему сразу по прибытии достается на орехи.

Белинда невольно покосилась на Мэгги – платиновые блондинки высшей пробы очень легко краснеют – и примирительно произнесла:

– Просто он был слишком проворен для вас.

– Именно так, – согласился я. – А еще он был слишком проворен для Джимми Дюкло.

– Джимми Дюкло? – У моих собеседниц был талант говорить в унисон.

– Теперь он мертв. Один из наших лучших агентов; нас связывала многолетняя дружба. У него была срочная и, как я полагаю, крайне важная информация, которую он хотел передать лично мне в Схипхоле. Я был единственным человеком в Англии, знавшим, что Джимми окажется там. Но знал и кто-то здесь, в этом городе. Моя встреча с Дюкло была организована по двум каналам, никак не связанным между собой, но кто-то не только пронюхал, что я прилечу, но и выведал точное время прибытия, а значит, получил возможность добраться до Дюкло раньше, чем тот добрался бы до меня. Белинда, ты согласна с тем, что я не сменил тему? Если враги так много знают обо мне и об одном из моих помощников, то могут быть так же хорошо осведомлены и о других моих помощниках.

Несколько мгновений девушки смотрели друг на друга, а затем Белинда тихо спросила:

– Дюкло был из наших?

– Ты глухая? – раздраженно произнес я.

– А значит, мы… я и Мэгги…

– Вот именно.

Казалось, девушки восприняли предполагаемую угрозу своей жизни довольно спокойно. Но ведь их учили делать дело, и сюда они прибыли делать дело, а не падать в девичьи обмороки.

– Жаль вашего друга, – сказала Мэгги.

Я кивнул.

– Я вела себя глупо, простите.

Белинда тоже говорила искренне, но я знал, что раскаиваться она будет недолго. Это не в ее натуре. Потрясающие зеленые глаза из-под темных бровей посмотрели мне в лицо, и она медленно проговорила:

– За вами следят, да?

– Славная девочка, – одобрительно сказал я. – Заботится о своем шефе. Следят ли за мной? Ну, если это не так, то половина персонала отеля «Рембрандт» пасет кого-то другого. Там под надзором даже боковые двери. Когда я вышел, за мной увязался хвост.

– Но ненадолго, конечно же. – Своей верноподданностью Мэгги положительно вгоняла меня в краску.

– Это был неумелый топтун, он сразу засветился. Остальные не лучше. На окраинах наркомира мало серьезных спецов. Впрочем, меня могли провоцировать на реакцию. Если цель в этом, наших недругов ждет феерический успех.

– На какую реакцию? – В голосе появились грусть и покорность – Мэгги слишком хорошо меня знала.

– На любую. Идти, бежать, тыкаться во все подряд. Крепко зажмурив глаза.

– Мне кажется, это не слишком научный и просто не слишком умный метод расследования, – с сомнением сказала Белинда, чье раскаяние быстро сходило на нет.

– Джимми Дюкло был умным. Самым умным из всех, кто на нас работал. И ученым. Сейчас он в городском морге.

Белинда недоумевающе посмотрела на меня:

– Хотите положить свою голову под плаху?

– На плаху, дорогая, – рассеянно поправила Мэгги. – И не смей указывать своему новому начальнику, что ему следует делать, а чего не следует.

Но в ее голосе не было строгости, а в глазах читалась тревога.

– Это самоубийство, – не унималась Белинда.

– Да неужели? Переход улицы в Амстердаме – вот что такое самоубийство, по крайней мере очень близко к этому. Но так ежедневно поступают десятки тысяч людей.

Я не добавил, что вряд ли моя безвременная кончина возглавляет вражеский список приоритетов, но смолчал не из желания улучшить свой героический имидж. Просто такая откровенность потребовала бы дополнительных объяснений, от которых в тот момент мне хотелось воздержаться.

– Вы же не просто так привезли нас сюда, – сказала Мэгги.

– Да, верно. Но трепать нервы злодеям – это моя работа. А вам надо держаться подальше от недобрых глаз. Сегодня вы свободны. И завтра тоже, за исключением вечера – мне нужно прогуляться с Белиндой. И если будете хорошо себя вести, я потом свожу вас в непристойный ночной клуб.

– Я прилетела сюда из Парижа ради визита в непристойный ночной клуб? – Белинду снова охватило веселье. – Зачем это нужно?

– Я скажу, зачем это нужно. Кое-что поведаю о ночных клубах, чего вы не знаете. Объясню, для чего вы здесь. Я вам вообще все открою, – добавил я великодушно.

Под «вообще все» я подразумевал все то, что им требовалось знать, а не все, что я мог бы открыть, и разница была изрядной. Белинда смотрела на меня выжидающе, Мэгги – устало и с ласковым скептицизмом. Мэгги хорошо знала меня.

– Но сначала глоток-другой шотландского.

– Майор, у нас нет шотландского. – Мэгги умела превращаться в закоснелую пуританку.

– Аu fait[1], у вас нет и понимания базовых принципов разведки. Советую почитывать профильную литературу. – Я кивком указал Белинде на телефон. – Звони, заказывай. Даже правящему классу нужно иногда расслабляться.

Белинда встала, разгладила на себе темное платье и посмотрела на меня озадаченно и с неодобрением:

– Когда вы упомянули вашего друга, я наблюдала за вами, но не заметила никаких эмоций. Он теперь в морге, а вы… как бы это сказать… легкомысленны. Расслабляетесь, да? И как же вам это удается?

– Практика. А еще попроси сифон с газировкой.

Глава 3

Тот вечер возле отеля «Рембрандт» был вечером классической музыки. Шарманка исполнила фрагменты из Пятой симфонии Бетховена; доживи композитор до этого часа, он бы пал на колени и возблагодарил Всевышнего за свою тугоухость. Даже расстояние в пятьдесят ярдов, с которого я под мелким дождем предусмотрительно следил за происходящим, не ослабило чудовищного эффекта. Надо отдать дань сверхъестественной терпимости жителей Амстердама, города меломанов, вместилища прославленного на весь мир «Консертгебау», что они не заманили шарманщика в уютную таверну и в его отсутствие не утопили инструмент в ближайшем канале. Старик по-прежнему гремел своей банкой – сугубо по привычке, надо думать, потому что в тот вечер вокруг не было никого, даже швейцара, либо загнанного под крышу дождем, либо слишком любившего музыку, чтобы терпеть насилие над ней.

Я свернул на боковую улочку возле бара. Ни в соседних дверях, ни у входа в бар не маячили человеческие силуэты, да мне и не хотелось их обнаружить. Дойдя до переулка, я взобрался по пожарной лестнице на крышу, пересек ее и отыскал участок фронтона, находившийся прямо над моим балконом.

Я лег и заглянул за край. Ничего не увидел, но почувствовал запах. Это был дым сигареты, но сигареты не из тех, что выпускаются солидными табачными компаниями, которые не включают дурь в свой ходовой ассортимент. Я наклонился еще дальше, почти до точки равновесия, и смог кое-что углядеть, самую малость, а именно два острых туфельных носка и – на миг – горящий кончик сигареты, двигавшийся по дуге сверху вниз.

Этого было вполне достаточно. Я осторожно отполз назад, встал, вернулся к пожарной лестнице, спустился на шестой этаж, вскрыл дверь запасного выхода, запер ее за собой, подкрался к двери номера 616 и прислушался.

Тишина. Я беззвучно открыл дверь с помощью уже потрудившейся в тот день отмычки, вошел и постарался затворить как можно быстрее – неосязаемый сквознячок способен так взвихрить сигаретный дым, что бдительный курильщик обязательно заметит. Правда, наркоманы не славятся бдительностью.

Этот наркоман не был исключением. Я не ошибся, ожидая увидеть дежурного по этажу. Он удобно устроился в кресле, закинув ноги на подоконник балконного окна и держа сигарету в левой руке; правая свободно лежала на бедре и баюкала пистолет.

Не так уж просто подкрасться к человеку сзади, не потревожив некое шестое чувство, но многие наркотики угнетающе воздействуют на этот инстинкт. И тот наркотик, что курил дежурный, был из их числа.

Я уже стоял у парня за спиной, держа пистолет возле его правого уха, а он все еще не подозревал о чужом присутствии. Я тронул его за правое плечо. Он судорожно обернулся и взвизгнул от боли, напоровшись правым глазом на ствол. Едва дежурный вскинул ладони к пострадавшему органу зрения, я беспрепятственно завладел его оружием и сунул в карман, после чего схватил парня за плечо и со всей силы рванул. Дежурный катапультировался назад из кресла, и кувырок завершился очень крепким ударом спины и затылка о пол. Секунд десять юнец пролежал оглушенный, затем приподнялся на локте. А какие забавные звуки при этом исторгал сквозь коричневые от табака зубы, распялив бескровные губы и вытаращив потемневшие от бешенства глаза! Сначала змеиное шипение, потом рык разъяренной лисы. Я понял, что не стоит рассчитывать на дружескую беседу.

– Играем жестко, приятель? – процедил он.

Наркоманы – большие любители жестоких фильмов, кинореплики цитируют безупречно.

– Жестко? – изобразил я удивление. – Ну что ты! Пока это было мягенько. Жестко будет, если не заговоришь.

Может, мы ходили на одни и те же фильмы?

Я поднял с ковра тлеющий окурок, понюхал и с отвращением уронил в пепельницу. Дежурный осторожно поднялся. На ногах он держался неустойчиво, пошатывался, но я счел это притворством. С физиономии исчез оскал, и парень заговорил нормальным голосом. Решил изобразить хладнокровие. Затишье перед бурей – старый, избитый трюк. Может, нам обоим стоит переключиться с кино на оперу?

– И о чем же пойдет разговор?

– Для начала о том, что ты делаешь в моем номере. И кто тебя сюда прислал.

– В полиции меня уже пытались разговорить, да только ничего не вышло. Я свои права знаю. Ты не можешь меня допрашивать – законы не позволяют.

– Законы остались в коридоре. По эту сторону двери мы с тобой вне закона, о чем ты прекрасно осведомлен. Амстердам – один из самых цивилизованных городов мира, но и в нем есть маленькие джунгли; в них-то мы и живем. А в джунглях один закон: убей или будешь убит.

Наверное, я сам виноват – своей лекцией натолкнул дежурного на соответствующую идею. Он присел и кинулся вперед, чтобы поднырнуть под пистолет, и, если бы сумел опуститься чуть ниже, не налетел бы подбородком на мое колено. Ушибся я сильно. Был уверен, что дежурный вырубится, но он оказался крепышом. Обхватил мою ногу – ту, что сохранила контакт с полом, – и меня повалил. Пистолет крутясь умчался прочь, а мы с парнем какое-то время катались, азартно лупцуя друг друга. Дежурный был не только крепок, но и силен, однако имел два изъяна: увлечение марихуаной сказалось на реакции, а приемам грязной драки, к которой он, безусловно имел врожденную склонность, его толком не обучили. Вскоре мы снова оказались на ногах, и моя левая рука держала его правую заломленной за спину, почти к лопаткам.

Я двинул плененную руку выше, и дежурный завопил, как от дикой боли. Возможно, в этот раз он не прикидывался – я слышал характерный хруст. Но уверенности не было, поэтому я заломил посильнее, после чего вытолкал парня на балкон и перегнул через балюстраду. Его ноги лишились опоры, и он так вцепился в перила свободной левой рукой, будто от этого зависела его жизнь. А впрочем, почему «будто»?

– Торчок или пушер? – спросил я.

Он выдал нечто непристойное на голландском, но я знаю этот язык, включая все слова, которые не следует произносить в приличном обществе. Я зажал парню рот правой рукой, потому что звуки, которые иначе бы последовали, перекрыли бы даже шум транспорта, а мне не хотелось лишний раз тревожить жителей Амстердама. Вскоре я ослабил давление, а затем и вовсе убрал руку.

– Ну?

– Пушер, – то ли прохрипел, то ли всхлипнул он. – Продаю.

– Кто тебя подослал?

– Никто! Никто! Никто!

– Ладно, как хочешь. Когда тебя соскребут с тротуара, решат, что очередному планокуру захотелось улететь в девственную синюю даль.

– Это убийство! – Он все еще всхлипывал, а говорил теперь хриплым шепотом, – наверное, при виде городского пейзажа с такого ракурса перехватило дух. – Не посмеешь…

– То есть как это – не посмею? Сегодня твои приятели убили моего друга. Истребление паразитов – дело полезное и приятное. Семьдесят футов – долгий полет и никаких следов насилия. Разве что в теле не останется ни одной целой косточки. Семьдесят футов. Оцени!

Я свесил дежурного пониже, чтобы он мог хорошенько все рассмотреть, а затем был вынужден использовать и вторую руку, чтобы стащить парня с перил.

– Так как насчет побеседовать?

Он клокотнул горлом, и я выволок его с балкона в номер.

– Кто подослал?

Я уже заметил, что парень крепок, но он оказался куда крепче, чем мне представлялось. Не сомневаюсь, что ему было страшно и больно, только это не помешало ему судорожно крутануться вправо и вырваться из моей хватки. Я был застигнут врасплох. Дежурный снова бросился на меня; нож, внезапно появившийся в его левой лапе, взмыл по коварной дуге и нацелился чуть ниже грудины. Возможно, в более благоприятных обстоятельствах юнец одержал бы верх, но сейчас обстоятельства сложились не в его пользу – подвели быстрота и меткость. Я перехватил обеими руками его запястье, завалился на спину, увлекая парня за собой, упер ему ногу в живот и отправил его в полет. Последовавший удар сотряс номер и, вероятно, несколько соседних.

Одним движением я извернулся и поднялся на ноги, но уже не было надобности спешить. Коридорный лежал в конце номера, лицом на подоконнике балконного окна. Я взялся за воротник, и голова откинулась назад, едва не коснувшись лопаток. Я вернул парня в прежнюю позу, сожалея о его преждевременном уходе из жизни, потому что он мог обладать ценнейшей информацией. Впрочем, это была единственная причина для сожаления.

Я обшарил его карманы, где содержалось немало занятных вещиц, но только две представляли интерес для меня: полупустой портсигар с самокрутками и пара клочков бумаги. На одном машинописные буквы и цифры MOO 144, на другом числа – 910020 и 2797. Мне это ни о чем не говорило, но, сделав логичное допущение, что дежурный по этажу не носил бы при себе бумажки, если бы не считал важными, я спрятал их в надежном месте, которое предоставил мне услужливый портной, а именно в кармашек, пришитый изнутри к штанине примерно шестью дюймами выше щиколотки.

Я избавился от немногочисленных следов борьбы, взял пистолет усопшего, вышел на балкон, перегнулся через ограждение и швырнул вверх и влево. Пистолет перелетел через фронтон и беззвучно упал на крышу футах в двадцати от меня. Я вернулся в номер, смыл в унитаз окурки, выдраил пепельницу и открыл все двери и окна, чтобы поскорее выветрился тошнотворный запах. Затем вытащил мертвеца в крошечную прихожую и открыл дверь в коридор.

Тот пустовал. Я хорошенько прислушался, но не услышал приближающихся шагов. Я подошел к лифту, нажал на кнопку, дождался прибытия кабины, приоткрыл дверь и вставил между ней и косяком спичечный коробок, чтобы дверь не закрылась и не замкнула электрическую цепь. Бегом вернулся в номер, дотащил дежурного до лифта, открыл дверь, бесцеремонно запихнул его в кабину и забрал коробок. Кабина осталась на месте – в тот момент никто не давил на кнопку этого лифта.

Я запер номер отмычкой и направился к пожарному выходу, уже старому и надежному другу. Незамеченным спустился на улицу и пошел к парадной. Шарманка теперь играла Верди, и Верди наверняка радовался, что не дожил до этого дня. Старик стоял ко мне спиной, когда я опускал гульден в жестяную банку. Расплываясь в беззубой улыбке, он повернулся, чтобы поблагодарить, но при виде меня аж челюсть уронил от изумления. Этот сверчок сидел на самом нижнем шестке, и, конечно же, никто не удосужился известить его об уходе Шермана из отеля.

Я любезно улыбнулся шарманщику и вошел в фойе.

За стойкой томились пара боев в ливреях и помощник управляющего. Я громко произнес:

– Будьте любезны, шестьсот шестнадцатый.

Администратор резко обернулся и вскинул брови, но не слишком высоко. Затем одарил меня своей радушной улыбкой крокодила:

– Мистер Шерман? А я думал, вы у себя в номере.

– Нет, я прогуливался. Полезный моцион перед ужином. Старинный английский обычай, знаете ли.

– Конечно, конечно. – Он криво улыбнулся, как будто в этом старинном английском обычае было что-то предосудительное, а затем улыбчивая мина сменилась чуть озадаченной. – Странно, что я не заметил вашего ухода.

Насквозь фальшивый типчик. Впрочем, как и все остальные.

– Ну что ж, – резонно заметил я, – нельзя же требовать от администрации, чтобы она непрестанно опекала каждого гостя.

Одарив его столь же ненатуральной улыбкой, я взял ключ и направился к лифтам. Не успел и полпути преодолеть, как по фойе разнесся пронзительный вопль, а затем наступила тишина, продлившаяся лишь до того момента, когда женщина, набрав воздуха в легкие, заголосила снова. Средних лет, крикливо одетая – ходячая карикатура на американского туриста за границей, – она стояла перед лифтом: глаза что блюдца, рот буквой «О».

Рядом тучный персонаж в летнем костюме в полоску пытался ее успокоить, но делал это не слишком уверенно и сам, похоже, был не прочь поорать.

Мимо меня промчался помощник управляющего; я же проследовал за ним без спешки. Когда я оказался у лифта, администратор стоял на коленях, склонившись над мертвым дежурным по этажу.

– О господи! – ахнул я. – Что это с ним? Заболел?

– Заболел?! Заболел?! – Помощник управляющего уставился на меня. – Посмотрите на шею! Он мертв!

– Боже правый! Похоже, вы не ошиблись. – Я наклонился и вгляделся в лицо покойника. – Я мог где-нибудь видеть его раньше?

– Он дежурил на вашем этаже. – Нелегко давать подобные объяснения, стиснув зубы.

– Вот почему он показался мне знакомым. Надо же, в расцвете лет… – Я сокрушенно покачал головой. – Где у вас ресторан?

– Где… что?..

– Не утруждайтесь, – произнес я успокаивающе. – Вижу, вы расстроились. Сам найду.

Может, ресторан отеля «Рембрандт» и не является лучшим в Голландии, но я бы не потащил его владельцев в суд за недобросовестную рекламу. Блюда, начиная с икры и заканчивая свежей несезонной клубникой, были отменными. Кстати, по какой графе списать расходы – «Развлечения» или «Взятки»? Мельком и без угрызений совести я подумал о Мэгги и Белинде: что поделаешь, каждому свое.

Красный плюшевый диван, на котором я сидел, был апогеем ресторанного уюта. Откинувшись на его спинку, я поднял бокал с бренди и произнес:

– За Амстердам!

– За Амстердам! – вторил мне полковник ван де Грааф.

Заместитель начальника городской полиции присоединился ко мне без приглашения не далее как пять минут назад. Он сидел в массивном кресле, которое выглядело слишком маленьким для него. Квадратного телосложения, среднего роста, со стальной сединой, с морщинистой загорелой физиономией, носящей явственный отпечаток властности и слегка пугающей компетентности.

– Приятно видеть, майор Шерман, как вы получаете удовольствие в конце столь насыщенного событиями дня, – сухо проговорил он.

– «Кто ценит свежесть нежных роз, тот рвет их на рассвете»[2]. Полковник, жизнь коротка. О каких событиях речь?

– Нам немногое удалось узнать об этом человеке, застреленном сегодня в аэропорту. О Джеймсе Дюкло. – Полковник де Грааф был терпелив и не принадлежал к числу тех, кого легко увести от темы. – Мы знаем лишь, что он прибыл из Англии три недели назад, снял в отеле «Шиллер» номер на сутки, а затем словно испарился. Похоже, майор Шерман, что он встречал ваш самолет. Или это просто совпадение?

– Он встречал меня. – (Рано или поздно де Грааф узнал бы это.) – Это был мой человек. Думаю, он где-то раздобыл поддельный полицейский пропуск – как-то же ему удалось пройти через миграционный контроль.

– Вы меня удивили, – тяжело вздохнул де Грааф, ничуть не выглядевший удивленным. – Друг мой, наша работа сильно усложняется, когда мы не знаем о подобных вещах. Почему мне не сообщили о Дюкло? Мы имеем инструкцию из Парижа, из штаб-квартиры Интерпола, об оказании вам любой возможной помощи, так не думаете ли вы, что лучше бы нам сотрудничать? Мы вам поможем, вы – нам.

Он пригубил бренди. Серые глаза смотрели на меня в упор.

– Напрашивается предположение, что у вашего сотрудника была важная информация, но теперь она утрачена.

– Возможно. Что ж, давайте начнем с того, что вы поможете мне. Посмотрите, не значится ли в ваших картотеках мисс Астрид Лемэй. Работает в ночном клубе, но по-голландски не говорит и на голландку не похожа, поэтому у вас может кое-что найтись.

– Вы про девушку, которую сбили в аэропорту? Откуда информация, что она работает в ночном клубе?

– Сама мне сказала, – солгал я, не моргнув глазом.

Полковник нахмурился:

– Администрация аэропорта не сообщила мне об этом нюансе вашего разговора.

– В администрации аэропорта одни старушки работают.

– М-да…

Это могло означать что угодно.

– Сведения об Астрид Лемэй я получить могу. Что-нибудь еще?

– Больше ничего.

– Вы не упомянули еще об одном пустячке.

– Это о каком же?

– Дежурный по шестому этажу – неприятный тип, о котором мы кое-что знаем, – тоже ваш человек?

– Полковник, помилуйте!

– Я ни на секунду не допускал, что он работал на вас. Вам известно, что он скончался из-за перелома шеи?

– Должно быть, очень неудачно упал, – произнес я сочувственно.

Де Грааф глотнул бренди и встал.

– Майор Шерман, прежде мы не имели с вами дела, но вы слишком долго проработали в Интерполе и приобрели слишком громкую репутацию на континенте, чтобы мы не имели представления о ваших методах. Могу ли я напомнить вам о том, что ситуации в Стамбуле, Марселе и Палермо – и это лишь малая часть городов, где вы проявили себя, – не имеют ничего общего с ситуацией в Амстердаме?

– Безусловно, – кивнул я. – А вы хорошо информированы.

– Здесь, в Амстердаме, все подчиняются закону.

Он что, не услышал меня?

– В том числе и я. Вы – не исключение.

– Я и не рассчитывал на это, – покорно ответил я. – Что ж, значит – сотрудничество. Кстати, это и есть цель моей командировки. Когда мы сможем поговорить о деле?