Кукла на цепочке

– В моем офисе, в десять утра. – Он без энтузиазма оглядел ресторанный зал. – Здесь и сейчас едва ли стоит.

Я вопросительно поднял бровь.

– Отель «Рембрандт», – вздохнул де Грааф, – на весь мир знаменит своей прослушкой.

– Подумать только! – сказал я.

Де Грааф ушел. А мне стало интересно, догадывается ли он, почему я решил поселиться в отеле «Рембрандт».

Офис полковника де Граафа не имел никакого сходства с номером в «Рембрандте». Это было помещение достаточно просторное, но унылое, сугубо функциональное, с голыми стенами; из мебели только стального цвета шкафы для бумаг, стального цвета стол и стального цвета кресла, жесткие, будто и впрямь стальные. Зато спартанская обстановка заставляла сосредоточиться на деле: ничто не могло отвлечь взгляд или разум.

После десятиминутной предварительной беседы мы с де Граафом сосредоточились на деле, и, похоже, полковнику это далось легче, чем мне. Ночью я допоздна не мог уснуть, да и вообще я не бываю в хорошем тонусе в десять утра, если утро холодное и ветреное.

– …Любые наркотики, – кивнул де Грааф. – Разумеется, нас беспокоят любые наркотики: опиум, каннабис, амфетамин, ЛСД, фенциклидин, кокаин, амилацетат. Назовите любой, майор Шерман, и мы подтвердим, что он причина нашей головной боли. Все наркотики губят или ведут к гибели. Но мы с вами ограничимся самым главным злом – героином. Согласны?

– Согласен! – донесся из дверного проема низкий и резкий голос.

Я обернулся и увидел стоявшего там мужчину. Высокий, в добротно сшитом темном деловом костюме; холодные проницательные серые глаза; приятное лицо, способное мгновенно стать неприятным. Очень профессиональный облик. И профессию ни с какой другой не спутаешь. Это полицейский чин, причем из тех, кого нельзя не принимать всерьез.

Он затворил дверь и приблизился ко мне легким, пружинистым шагом человека гораздо моложе сорока лет, хотя ему было прилично за сорок. Протягивая руку, сказал:

– Ван Гельдер. Я много слышал о вас, майор Шерман.

Я кратко, но тщательно обдумал услышанное и решил воздержаться от комментария. Лишь улыбнулся и пожал руку.

– Инспектор ван Гельдер, – произнес де Грааф, – начальник нашего отдела по борьбе с наркотиками. Он будет работать с вами, Шерман. Окажет любое возможное содействие.

– Искренне надеюсь, что мы сработаемся. – Ван Гельдер улыбнулся и сел. – Скажите, какова ваша цель? Есть ли шанс разорвать цепочку поставок в Англию?

– Думаю, есть. Это широкая сбытовая сеть, очень умно организованная, работающая почти без сбоев. Именно благодаря данному обстоятельству нам удалось выявить десятки пушеров и полдюжины крупных дилеров.

– То есть вы могли бы разорвать цепочку, но не делаете этого. Так и оставите наркоторговцев в покое?

– Но как же иначе, инспектор? Если разгромим этих, на смену им придут другие, причем настолько глубоко спрячутся в подполье, что мы их вовек не разыщем. А так у нас есть возможность арестовать распространителей, когда захотим и если захотим. На самом деле нужно выяснить, как эта чертова дрянь попадает к нам. Нужно выйти на поставщиков.

– И вы думаете… Конечно же думаете, иначе не прилетели бы сюда, – что поставщики находятся здесь? Или где-то поблизости?

– Не поблизости. Здесь. И я не думаю, я знаю. Восемьдесят процентов тех, кто у нас под наблюдением – я имею в виду распространителей и их подручных, – имеют связи с вашей страной. Точнее, с Амстердамом. Здесь у многих родственники или друзья. Кто-то сам ведет тут бизнес, кто-то приезжает отдыхать. На составление этого досье мы потратили пять лет.

– Досье на место под названием «Здесь», – улыбнулся де Грааф.

– Да, на Амстердам.

– А копии этого досье существуют? – спросил ван Гельдер.

– Одна.

– У вас?

– Да.

– При вас?

– В единственном надежном месте. – Я постучал себя по голове.

– Надежнее не найти, – одобрил де Грааф, а затем задумчиво добавил: – Конечно, при условии, что вы не встретитесь с людьми, которые станут обращаться с вами так же, как вы с ними.

– Полковник, я не понял.

– А я загадками говорю, – дружелюбно ответил де Грааф. – Хорошо, я согласен: сейчас фокус проблемы – Нидерланды. Или если уж совсем без экивоков, то Амстердам. Наша злосчастная репутация известна и нам самим. Очень хочется, чтобы она была ложной, но увы. Мы знаем, что товар поставляется оптом. Мы знаем, что дальше он расходится мелкими партиями, но понятия не имеем, откуда и каким образом.

– Это ваша поляна, – мягко произнес я.

– Что-что?

– Ваша компетенция. Поставщики сидят в Амстердаме. Вы представляете в Амстердаме закон.

– Много ли друзей вы заводите за год? – вежливым тоном поинтересовался ван Гельдер.

– Я в этом деле не для того, чтобы заводить друзей.

– А для того, чтобы уничтожать людей, которые уничтожают людей, – миролюбиво сказал де Грааф. – Мы знаем о вас немало. У нас есть пухлое досье на майора Шермана. Не желаете ли взглянуть?

– Древняя история вызывает у меня скуку.

– Предсказуемо. – Де Грааф вздохнул. – Послушайте, Шерман, даже самая лучшая полиция в мире может упереться в бетонную стену. Именно это случилось с нами… хоть я и не утверждаю, что мы лучшие. Все, что нам нужно, – это зацепка, одна-единственная зацепка… Может, у вас есть какая-то идея? Какой-то план?

– Я же только вчера прилетел. – Порывшись в правом внутреннем кармане брюк, я протянул полковнику два клочка бумаги, найденные у мертвого дежурного по этажу. – Тут какие-то цифры. Может, номера? Они вам что-нибудь говорят?

Де Грааф подержал бумажки под яркой настольной лампой и положил на стол.

– Нет.

– А нельзя ли выяснить? Может, это что-то важное.

– У меня очень способные помощники. Кстати, откуда это у вас?

– Дал один человек.

– Следует так понимать, что вы забрали эти листки у одного человека?

– А есть разница?

– Разница может быть огромной, – наклонился вперед де Грааф, чьи лицо и голос стали вдруг очень суровыми. – Послушайте, майор Шерман, мы знаем ваш метод: выводить противников из равновесия и удерживать их в таком состоянии. Нам известно, что вы склонны переступать рамки закона…

– Полковник!

– …Убедительно обосновывая свои действия. Допускаю, что вы и не оставались никогда в этих рамках. Мы осведомлены о вашей расчетливой тактике, возможно столь же эффективной, сколь и самоубийственной, – о бесконечном провоцировании в расчете на то, что кто-нибудь не выдержит и сорвется. Майор Шерман, пожалуйста, не пытайтесь спровоцировать в Амстердаме слишком многих. А то у нас слишком много каналов.

– Не собираюсь я никого провоцировать, – сказал я. – Буду сама осторожность.

– Не сомневаюсь, – вздохнул де Грааф. – А теперь, как я понял, ван Гельдер хочет вам кое-что показать.

Ван Гельдер показал. В его черном «опеле» мы доехали от управления полиции на Марниксстраат до городского морга, который моментально меня разочаровал.

Этому зданию не хватало староевропейского шарма, романтики и ностальгической красоты Амстердама. Такой морг вы найдете в любом городе – холодный… нет, не так: очень холодный, стерильный, бездушный, отталкивающий. В главном помещении, по всей его протяженности, двумя рядами стояли белые столы с мраморными – но лишь на вид – столешницами, а боковыми стенами служили холодильные камеры. Тамошний распорядитель, облаченный в безукоризненно накрахмаленный белый халат, был румян, общителен и весел; казалось, он в любую секунду готов разразиться хохотом. Весьма странная черта для работника морга… Хотя, если вспомнить, в Англии немало палачей прослыли душой трактирной компании.

По требованию ван Гельдера весельчак подвел нас к одной из стальных дверей, открыл ее и вытянул стальной же поддон, который плавно катился на роликах по стальным полозьям. На этом поддоне под белой простыней угадывалась человеческое тело.

– Канал, из которого его выловили, называется Крокискаде, – заговорил ван Гельдер совершенно равнодушным тоном. – Это на окраине, близ порта; вы бы не назвали его амстердамской Парк-Лейн. Ханс Гербер, девятнадцать лет. Лицо показывать не стану, он слишком долго пробыл в воде. Его случайно обнаружили пожарные, когда доставали сорвавшуюся с набережной машину. Не случись этого, он мог бы пролежать там еще год или два. Кто-то намотал ему на талию несколько старых свинцовых труб.

Инспектор приподнял угол простыни, обнажив руку мертвеца. Дряблая, худая, она выглядела так, словно по ней кто-то потоптался шипованными альпинистскими ботинками. Многочисленные проколы соединились в интересные багровые линии, в остальном же кожа была выблекшая. Ван Гельдер молча опустил ткань и отвернулся. Работник вернул покойника на место, закрыл дверь, подвел нас к другой и повторил процедуру извлечения трупа. При этом он улыбался, как разорившийся английский герцог, водящий экскурсантов по своему родовому замку.

– Лицо этого вам тоже видеть не стоит, – сказал ван Гельдер. – Неприятно смотреть на двадцатитрехлетнего юнца с физиономией семидесятилетнего. – Он повернулся и спросил: – Где его нашли?

– В Остерхуке, – просиял начальник морга. – На угольной барже.

Ван Гельдер кивнул:

– Точно. Рядом валялась бутылка из-под джина. Весь джин был у парня внутри. Вы в курсе, как идеально этот напиток сочетается с героином? – Он откинул ткань, чтобы показать руку, похожую на только что увиденную мной. – Самоубийство или убийство?

– Это зависит…

– От чего?

– От того, сам ли он купил джин. Если сам, то это самоубийство или смерть по неосторожности. Если кто-то вручил ему полную бутылку, то это убийство. В прошлом месяце у нас был похожий случай в Лондонском порту. Мы никогда не узнаем правду.

По кивку ван Гельдера начальник морга бодро повел нас к столу в центре зала. На этот раз полицейский откинул верх простыни. Девушка была очень молода и очень хороша собой, с золотистыми волосами.

– Красотка, да? – оценил ван Гельдер. – На лице ни пятнышка. Юлиа Роземайер из Восточной Германии. Это все, что мы о ней знаем, и больше не узнаем ничего. Шестнадцать лет, по мнению врачей.

– Что с ней случилось?

– Свалилась с шестого этажа на бетонный тротуар.

Я ненадолго задумался о парне из гостиничной обслуги – насколько выигрышнее он бы смотрелся на этом столе? – а затем спросил:

– Сбросили?

– Сама. При свидетелях. На вечеринке все были под кайфом. Девчонка знай твердила о полете в Англию, у нее была навязчивая идея встретиться с королевой. Внезапно забралась на перила балкона, заявила, что летит к королеве, – ну и, в общем, слетала. К счастью, в это время внизу никого не было. Хотите взглянуть на других?

– Хочу промочить горло в ближайшем пабе, если не возражаете.

– Не возражаю. – Он улыбнулся, но на лице не было даже тени веселья. – «Каминная ван Гельдера». Это недалеко. У меня есть причина.

– Причина?

– Увидите.

Мы попрощались и поблагодарили развеселого начальника морга, которого, похоже, так и подмывало сказать: «Возвращайтесь поскорее!»

Небо с раннего утра было пасмурным, а теперь еще и посыпались крупные капли. Восточный горизонт окрасился в синевато-багровые тона, навевая смутную тревогу. Нечасто бывает, чтобы погода так точно отражала мое настроение.

«Каминная ван Гельдера» могла бы послужить примером для большинства известных мне английских пабов – оазис живости и бодрости в царстве проливного дождя. Здесь, в тепле и домашнем уюте, о дожде напоминали только хлещущие по окнам струи. Мебель – массивная голландская; мягкие кресла. Впрочем, у меня особая любовь к креслам с пышной набивкой: в них ты не так бросаешься в глаза, как если сидишь на жестком стуле. На полу красновато-коричневый ковер, стены выкрашены в разные теплые пастельные оттенки. Камин – каким и должен быть камин.

Ван Гельдер, как я с одобрением заметил, задумчиво изучал разнообразное содержимое застекленного винного шкафа.

– Итак, – заговорил я, – вы возили меня в чертов морг с определенной целью. И что же это за цель?

– Не цель, а цели. Первая: убедить вас, что тут у нас проблема ничуть не менее остра, чем в вашей стране. В морге еще с полдесятка наркоманов, и неизвестно, сколько из них умерло естественной смертью. Ситуация не всегда так плоха, эти смерти приходят волнами, но все равно нельзя мириться с гибелью людей, причем в большинстве своем молодых. А сколько на каждого мертвого наркомана приходится еще живых, обреченных, на улицах?

– Хотите сказать, что у вас даже больше, чем у меня, оснований находить преступников и избавлять от них мир? И что мы атакуем общего врага, центральный источник наркотиков?

– Одна страна – один король.

– А вторая цель?

– Доказать, что предостережение полковника де Граафа следует воспринимать серьезно. Эти люди абсолютно безжалостны. Если чересчур настойчиво их провоцировать, если подойти к ним слишком близко… Вы заметили, что в морге есть свободные столы?

– Как насчет выпить? – спросил я.

Снаружи, в коридоре, зазвонил телефон. Ван Гельдер пробормотал извинение и пошел отвечать. Едва за ним закрылась дверь, отворилась вторая и в комнату вбежала девушка лет двадцати с небольшим, высокая и стройная, одетая в цветастый, расшитый драконами домашний халат почти по щиколотку. Она была очень красива, с локонами цвета льна, овальным личиком и огромными фиалковыми глазами; взгляд этих глаз казался одновременно смешливым и пытливым. В целом же она выглядела настолько сногсшибательно, что я не сразу вспомнил о приличиях и выбрался из кресла; это было непросто, учитывая его пещерную глубину.

– Привет, – сказал я. – Пол Шерман.

Не слишком оригинально, но ничего получше мне не пришло в голову.

Будто смутившись, девушка пососала кончик большого пальца, а затем обнажила в улыбке идеальные зубы.

– Я Труди. Английский не очень хорошо говорю.

Зато никто из тех, кто на моей памяти плохо говорил по-английски, не делал это таким чарующим голосом.

Мою протянутую руку Труди словно не заметила; она прижала ладонь ко рту и застенчиво хихикнула. Я не привык к тому, что надо мной смеются застенчивые девицы, а потому не без облегчения услышал звук опущенной на аппарат трубки и голос ван Гельдера с порога:

– Рутинный отчет о ситуации в аэропорту. Ничего заслуживающего внимания…

Увидев девушку, он умолк, с улыбкой подошел к ней и обнял за плечи.

– Вижу, вы успели познакомиться…

Ван Гельдер прервал фразу, потому что Труди повернулась к нему и зашептала на ухо, косясь на меня. Он кивнул, и девушка быстро вышла из комнаты. Должно быть, на моем лице отразилось недоумение, потому что инспектор снова улыбнулся. Но эта улыбка не показалась мне счастливой.

– Майор, она скоро вернется. Стесняется незнакомцев. Но только поначалу.

Как и обещал ван Гельдер, Труди вернулась почти сразу. Она держала в руках куклу, сработанную так отменно, что на первый взгляд ее можно было принять за настоящего ребенка. Почти трех футов в длину, в белой шапочке, прикрывавшей льняные кудри того же оттенка, что и у Труди, и одета в полосатое шелковое платье длиной по лодыжку, с изящнейшей вышивкой на лифе. Труди и прижимала к груди куклу, как живое дитя. Ван Гельдер снова положил руку девушке на плечи:

– Это моя дочь Труди. Труди, это мой друг, майор Шерман, из Англии.

На этот раз она без колебаний шагнула вперед, протянула руку, легонько качнулась, будто хотела присесть в реверансе, и улыбнулась.

– Какие у вас дела, майор Шерман?

Не уступая ей в вежливости, я ответил улыбкой и легким поклоном.

– Мисс ван Гельдер, рад с вами познакомиться.

– Тоже рад с вами познакомиться. – Она повернулась и вопросительно посмотрела на ван Гельдера.

– В английском Труди не сильна, – извиняющимся тоном сказал ван Гельдер. – Присаживайтесь, майор, присаживайтесь.

Он взял из шкафа бутылку виски и стаканы, налил мне и себе и со вздохом опустился в кресло. Затем поднял глаза на дочь, которая смотрела на меня так пристально, что я почувствовал себя крайне неловко.

– Дорогая, может, и ты посидишь?

Она лучезарно улыбнулась ван Гельдеру, кивнула и протянула ему свою игрушку. Он принял огромную куклу с такой готовностью, словно привык к подобным жестам.

– Да, папа. – И без предупреждения, но при этом так беззаботно, словно это был самый естественный поступок на свете, села ко мне на колени, обняла за шею и улыбнулась. Я улыбнулся в ответ, хотя это мне стоило огромных усилий.

Труди торжественно посмотрела на меня и сказала:

– Я тебя люблю.

– И я тебя люблю, Труди.

Я сжал плечико девушки, давая понять, как сильно ее люблю. Она положила голову мне на плечо и закрыла глаза. Я некоторое время смотрел на белокурую макушку, а затем с осторожным любопытством взглянул на ван Гельдера. Он улыбнулся, и эта улыбка была полна грусти.

– Надеюсь, майор, вы не обидитесь, если я скажу, что Труди любит всех?

– В определенном возрасте все девушки влюбчивы.

– У вас крайне неординарное восприятие.

Я не считал, что для сентенций вроде только что мною озвученной требуется какое-то исключительное восприятие, поэтому не ответил. Лишь обратил лицо к девушке и очень мягко произнес:

– Труди?

Она промолчала и с загадочной умиротворенной улыбкой, от которой я почувствовал себя отпетым мошенником, закрыла глаза еще плотнее и прижалась ко мне.

Я предпринял новую попытку:

– Труди, я уверен, что у тебя красивые глаза. Позволишь мне их рассмотреть?

Она чуть подумала и выпрямилась, положив руки мне на плечи, а затем распахнула глаза, как поступил бы ребенок, услышав такую просьбу.

Огромные фиалковые очи и впрямь восхищали красотой. Но я увидел кое-что еще. Подернутые блеском, глаза были пусты, не отражали света. Если сфотографировать ее, этот блеск будет обманчиво живым, но за ним лежит лишь странная муть.

Все так же мягко я снял правую руку девушки со своего плеча и задрал рукав до локтя. Красота ее тела позволяла ожидать, что и предплечье окажется безупречным, но нет: оно было жутко изуродовано бесчисленными следами подкожных инъекций. Труди в ужасе, словно ждала упреков, смотрела на меня, и у нее тряслись губы. В следующий миг она одернула рукав, обняла меня и уткнулась лицом мне в шею. Она рыдала так, словно у нее разрывалось сердце. Я погладил ее успокаивающе, как можно гладить человека, вознамерившегося задушить тебя, и посмотрел на ван Гельдера.

– Теперь я знаю, – сказал я. – Знаю, для чего вы меня сюда привезли.

– Да, теперь вы знаете. Извините.

– И у вас есть третья цель?

– Да, у меня есть третья цель. Видит Бог, как мне не хочется этого делать. Но вы же понимаете: я должен быть честным с коллегами. Мне придется поставить их в известность.

– Значит, де Грааф в курсе?

– В курсе весь начальственный состав амстердамской полиции, – ответил ван Гельдер. – Труди!

Девушка отреагировала, еще крепче прижавшись ко мне. У меня уже началось кислородное голодание.

– Труди! – На этот раз голос ван Гельдера прозвучал резче. – Тихий час! Помнишь, что доктор сказал? Днем тебе надо спать. Живо в постель!

– Нет, – всхлипнула она. – Не хочу в постель!

Ван Гельдер вздохнул и громко позвал:

– Герта!

Распахнулась дверь, как будто за ней кто-то стоял в ожидании – а ведь, похоже, и ждал, и прислушивался. В комнату вошло наидиковиннейшее создание, не человек, а форменное оскорбление канонам медицины. Женщина огромного роста была еще и невероятно толста, а назвать ее способ передвижения ходьбой язык бы не повернулся. Одета же она была в точности как кукла Труди. Длинные светлые косы, заплетенные с яркой лентой, лежали на массивном бюсте. Я бы дал ей не меньше семидесяти, судя по коже лица, смахивающей на коричневую шагрень и вдобавок изрытой морщинами. Контраст между игривым нарядом, к которому я бы отнес и белокурые косы, и этим големом был дик, жуток, до неприличия карикатурен. Но этот контраст не вызвал никакой реакции ни у ван Гельдера, ни у Труди.

Старуха проковыляла по комнате – при своей грузности и неуклюжести перемещалась она довольно быстро, – поприветствовала меня кивком и без единого слова мягко, но властно опустила лапищу на плечо Труди. Девушка сразу подняла глаза (слезы высохли так же внезапно, как и полились), послушно кивнула, убрала руки с моей шеи и встала. Она направилась к ван Гельдеру, взяла свою куклу, чмокнула ее, затем подошла ко мне, одарила невинным поцелуем ребенка, прощающегося со взрослым перед уходом в свою спаленку, и почти бегом покинула помещение, а следом удалилась и Герта. Я позволил себе долгий выдох, но одолел желание вытереть лоб.

– Могли бы и предупредить насчет Труди и Герты, – упрекнул я ван Гельдера. – Кто она такая? Я про Герту. Нянька?

– Старая прислужница, как говорят у вас в Англии.

Ван Гельдер от души хлебнул виски, – похоже, ему это было нужно. А я поступил так же, потому что мне это было еще нужнее, – я, в отличие от него, не обладал привычкой к подобным встречам.

– Она была экономкой у моих родителей. Сама с острова Гейлер, это в Зёйдерзе. Наверное, вы догадались, что тамошние жители слегка… как бы это сказать… консервативны в одежде. Герта живет у нас считаные месяцы, но вы видели, как она обращается с Труди.

– А что Труди?

– Труди восемь лет. Ей было восемь лет пятнадцать лет назад, и ей всегда будет восемь лет. Наверное, вы уже догадались, что она мне не родная. Но я не смог бы никого полюбить сильнее. Это дочь моего брата. Мы с ним служили на Кюрасао, я в полиции по борьбе с наркотиками, он в охране голландской нефтяной компании. Его жена умерла несколько лет назад, а в прошлом году он и моя жена погибли в автокатастрофе. Кто-то должен был приютить Труди, вот я и приютил. Сначала не хотел, а теперь жить без нее не могу. Она никогда не станет взрослой, мистер Шерман.

И все это время подчиненные, должно быть, считали ван Гельдера удачливым начальником, у которого нет других забот, как упрятать за решетку побольше злодеев.

В сочувственных комментариях, как и самом сочувствии, я никогда не был силен, а потому лишь спросил:

– Когда появилась зависимость?

– Бог знает. Много лет назад. Задолго до того, как о ней узнал брат.

– Я заметил свежие следы инъекций.

– Она проходит курс лечения абстинентного синдрома. По-вашему, уколов слишком много?

– По-моему, да.

– Герта за ней следит как ястреб. Каждое утро водит ее в парк Вондела – Труди любит кормить птиц. Днем Труди спит. Но бывает, к вечеру Герта устает, а я часто работаю допоздна.

– Вы пробовали следить за Труди?

– Много раз. Не знаю, как у них это получается.

– Через нее они пытаются добраться до вас?

– Пытаются на меня давить. А какая еще может быть причина? У Труди нет денег, чтобы платить за дозы. Эти кретины не понимают, что я буду смотреть, как она медленно умирает, но не позволю себя скомпрометировать. Вот и не оставляют попыток.

– Можно же приставить к ней круглосуточную охрану.

– Но это делается официальным порядком. И в таких случаях автоматически информируются органы здравоохранения. А дальше что?

– Спецучреждение, – кивнул я. – Для умственно отсталых. И оттуда ей уже не выйти.

– И оттуда ей уже не выйти.

Я не придумал, что еще сказать, кроме «до свидания», поэтому попрощался и ушел.

Глава 4

Вторую половину дня я провел в номере, просматривая составленные по всем правилам архивного дела, снабженные перекрестными ссылками уголовные дела и анамнезы, которые мне предоставило ведомство полковника де Граафа. Они охватывали все известные случаи употребления наркотиков и соответствующие расследования, как успешные, так и неудачные, в Амстердаме за последние два года. Весьма занятное чтение, – конечно, если вас интересуют вопросы деградации личности, преждевременного ухода из жизни, крушения карьеры и распада семьи. Я же не находил в этом ничего интересного. Без толку потратил час, тасуя факты и пытаясь связать их друг с другом, но не выявил ни одной мало-мальски значимой закономерности.

Я сдался. Уж если такие высококвалифицированные спецы, как де Грааф и ван Гельдер, уйму дней ломали голову над этими досье и не обнаружили никакой связи между преступлениями, то на что, спрашивается, надеяться мне?

В начале вечера я спустился в фойе и сдал ключ. В улыбке помощника управляющего уже не было саблезубости, она стала почтительной, даже извиняющейся. Должно быть, ему велели испробовать новый подход ко мне.

– Добрый вечер, добрый вечер, мистер Шерман!

Слащавое заискивание импонировало мне еще меньше, чем прежнее хамство.

– Боюсь, вчера мой тон показался вам резковатым, но дело в том…

– Это пустяки, мой дорогой друг! Даже не стоит упоминания. – (Уж кому-кому, а не стареющей гостиничной обслуге тягаться со мной в учтивости.) – В столь ужасной ситуации ваше поведение абсолютно оправданно, ведь вы получили сильнейший шок. – Я глянул на парадную дверь, за которой хлестал ливень. – А вот об этом путеводители умалчивают.