У горизонта событий. Том II

Это было прошение. Автор его хотел встретиться со своими опекунами – еретиками Антаньо и Гиатой Галиччи, которые содержались ныне в тюремных камерах Святого острова.

«Если вы не сочтете возможным разрешить мне встречу, – писал Кенлар Бьоргстром, – я нижайше прошу вас хотя бы передать им письмо, которое я прилагаю к своему прошению. Если вы пожелаете ознакомиться с его содержимым, то убедитесь, что в нем не излагается ничего тайного и крамольного. Это лишь выражение человеческих чувств и благодарности моим опекунам».

Арунидис был осведомлен о деле супружеской пары Галиччи. Оно очень больно ударило по Эриджио, потому что Антаньо был его другом. «Я вынужден принять меры. Я обязан отнестись к хулителям Учения со всей строгостью, – заявил Понтифик. – Бывают случаи, когда гуманность становится опасной профанацией». И еще он добавил: «Иногда добро вынуждено идти тернистыми тропинками». И пусть Эриджио слыл человеком холодным и черствым, но так могли считать лишь те, кто недостаточно близко знал его. На самом деле ему не были чужды участие и сострадание, даже к еретикам, даже к ведьмам. А эта самая Гиата была ведьмой. Магом. Арунидис нашел свидетельствующие об этом записи. Она происходила из древней богатой семьи, имевшей кровное родство с вернигами. Во время Инициации ее подвергли воздействию облучения. Гиата не потеряла рассудок, и ее не отправили доживать свой век на Скорбный остров. Она осталась в Лиоренции и вышла замуж за Антаньо Галиччи, который тоже был членом старинного и уважаемого рода.

Эриджио, оторвавшись от изучения очередного доклада, указал на листок, который Арунидис держал в руке, и неожиданно спросил:

– Что ты об этом думаешь?

– Этот Кенлар Бьоргстром надеется увидеться с еретиками, которые находятся под нашей опекой? – удивился Арунидис. – Такое невозможно и непозволительно!

– Кстати, он совсем молодой человек. Твой ровесник – заметил Эриджио. – Точнее, чуть постарше. Я видел его, когда бывал в гостях у Антаньо. Я… немного поразмыслил – и подумал, что разрешу встречу. Я хотел бы поручить тебе, чтобы ты его… сопровождал. Это не сложное дело, но очень личное. Ты передашь мне все слова, которые будут произнесены между ними. Я надеюсь узнать что-нибудь, что может оказаться интересным и полезным.

Арунидис, разумеется, хотел лучше понимать, зачем это понадобилось Понтифику и Великому инквизитору, но прямо спросить не осмеливался и просто ждал дальнейших разъяснений.

– Этот юноша далеко пойдет, поверь мне. – Эриджио слабо улыбнулся. – Я думаю, это он нанял убийцу для Эрмосо Галиччи, двоюродного брата Антаньо. Но я могу думать что угодно – доказательств у меня нет. Свидетелей убийства отыскать не удалось, и в Следственном отделе не нашли никаких зацепок.

– Вы считаете, Ваше Святейшество, что Кенлар Бьоргстром может проговориться? – спросил Арунидис.

– Едва ли. Не сомневаюсь – он умен, предусмотрителен и осторожен. Но вдруг… И мне любопытно, какое мнение у тебя сложится о нем… Встреть его и проведи – в обход правил, к обоим нашим… подопечным. Потом все мне подробно перескажешь. И еще – я бы хотел, чтобы ты задал ему прямой вопрос насчет убийства Эрмосо Галиччи, и послушал, как он ответит.

– Подобный вопрос может настроить его против меня.

– Найди способы этого избежать.

Так Арунидис и встретился с Кенларом. Один – безродный послушник, второй – богатый нобиль. Хотя оба они и были сиротами, их разделяла пропасть.

Арунидис дожидался Кенлара у причала под Длинным мостом. Они представились друг другу, обменялись несколькими учтивыми фразами и Арунидис провел своего гостя в Цитадель – через один из боковых входов, со стороны внутреннего дворика и сада.

Юноша понравился ему чуть ли не с первого взгляда, хотя Арунидис вовсе не считал себя доверчивым и чувствительным. Вежливый, серьезный, спокойный, уверенный в себе, хоть и исполненный печали. И лицо у него было… приятное. Наверное, даже красивое. Когда они спустились на нижний уровень, где располагались тюремные камеры, Арунидис решил, не откладывая, выполнить инструкции, данные ему Эриджио.

– Я слышал, что вы приложили руку к убийству родственника Антаньо Галиччи.

Арунидис покраснел. Ему было неловко произносить эти слова. Тем более человеку, который ему понравился.

– Слышали? И от кого же?

– У нас многие так считают.

Например, сам Понтифик и Великий инквизитор.

– Я не убивал Эрмосо Галиччи и не нанимал убийц, – раздельно, отчеканивая каждое слово, выговорил юноша, уперев в Арунидиса твердый взгляд серо-стальных глаз.

– Разве вы могли ответить иначе?

– Я сказал правду. – Кенлар Бьоргстром свел к переносице брови, глаза его посветлели, что заметно было даже при свете масляных ламп, взгляд сделался жестким и пронзительно холодным. – Не стоит играть со мной в подобные игры.

«А в какие стоит?»

Арунидис изобразил виноватую улыбку и чуть склонил голову, прося прощения за оскорбительную дерзость. Однако он понял, что хотел от него Эриджио – Арунидис чувствовал, что юноша не соврал. Не соврал, но скрыл, выдав лишь безопасную для себя часть правды. Приятный молодой человек, которого попросил сопровождать Понтифик и Великий инквизитор, вовсе не был безобидным. Ровно наоборот.

Они шли по коридору, бок о бок, сдавливаемые сырыми каменными стенами. Их тени метались, оказываясь то спереди, то с боков, то сзади. Гулкое эхо шагов разносилось по пустым переходам. Арунидис остановился, указывая на одну из ряда тяжелых, обитых железными полосами дверей с наружными засовами.

– Мы на месте.

Он открыл металлическую створку маленького окошка, проделанного в двери на уровне глаз. Через это окошко заключенным подавали еду и питье. Держа одной рукой масляную лампу, Арунидис заглянул внутрь камеры, разглядев в дальнем углу старый соломенный тюфяк и лежавшую на нем фигуру.

– Госпожа Гиата! – позвал Кенлар Бьоргстром, вставая рядом.

Услышав, что ее зовут, Гиата Галиччи пошевелилась, медленно повернулась в их сторону и села. На ней было груботканое серое рубище – одежда, полагавшаяся всем узникам. Юноша позвал ее еще несколько раз. Она встала, вцепившись пальцами в выщерблины каменной кладки, и, хромая, подошла к двери. Было видно, что движения давались женщине с трудом и вызывали боль. Она прислонилась к окошку лицом, изможденным и исхудавшим. Ее губы пересохли и потрескались, глаза покраснели и запали. Но они не были равнодушными и безжизненными – в них горел горячечный, лихорадочный огонь.

– Кенлар, – хрипло и неуверенно прошептала она. – Как? Как тебе удалось?

– Понтифик и Великий инквизитор сделал исключение и пропустил меня к вам. Наверное, он чувствует себя… немного виноватым перед вами. Немного.

Еретичка рассмеялась – зло и едко, с нотками безумия. Оборвав смех, она разразилась в адрес Эриджио ругательствами – самыми грязными, которые, очевидно, только могла измыслить. Потом она немного успокоилась и горячо забормотала:

– Пророк укрепит меня и даст мне силы! Он поможет мне!

Среди ее бормотанья были вполне осмысленные куски. Арунидис расслышал:

– Кенлар, ты должен знать! Они скрывают это! Скрывают! Пророк был магом! Был Связующим! Мне об этом написала сестра. А потом я прочитала то же в книгах, которые у нас запрещены. Он был красивый и добрый! Мне известно его имя – его звали Хос!

Ересь! Никто не знает, как звали Пророка и Спутников! Они считали себя запятнанными, недостойными того, чтобы их имена сохранились в истории!

Арунидис открыл рот, чтобы возразить, но заставил себя промолчать.

– Его имени почти никто не знает, – продолжала шептать Гиата. – Даже маги! Кроме, может быть, всего лишь десятка человек во всем мире!

Юноша пораженно застыл, лицо его окаменело, глаза посветлели, сделавшись прозрачными, как лед.

Затем, он моргнул, длинно выдохнул и, положив ладони на дверь, тоже приник к окошку, шепча еретичке слова, исполненные теплоты и благодарности.

– Дайте мне, пожалуйста, вашу руку, госпожа Гиата! – мягко попросил он.

После некоторых колебаний, Гиата Галиччи протянула в окошко руку. На запястье виднелись следы кандалов, кончики пальцев покрывала засохшая кровь. Кенлар Бьоргстром осторожно обхватил ее кисть своими ладонями и поцеловал, прося прощение – непонятно за что. Уж он-то не был перед ней ни в чем виноват.

– Зачем, зачем вы не подождали, пока мы вернемся? – вздохнул он.

– Затем, что не хотели, чтобы кому-нибудь пришло в голову связать и вас с этой книгой. – Она погладила его руку. – Я думаю, тебе понятно.

– Да. – Кенлар Бьоргстром снова вздохнул, потом, помолчав, добавил: – Он… умер. Тот, кто на вас донес. Двоюродный брат вашего мужа, Эрмосо.

– Он мучился? – с надеждой спросила ведьма.

– Думаю, что нет. Его смерть была быстрой. Ему перерезали горло кристаллическим лезвием.

– Жаль. – Гиата Галиччи испустила разочарованный вздох.

– Нет. Это недостойно вас, госпожа Гиата, желать другим мучений. Недостойно человека. Ни в каких обстоятельствах, даже в ваших.

– Ты не на моем месте. И не дорос до того, чтобы учить меня жить.

– Нет. И все же – не отягчайте свою душу ненавистью к мертвым.

Она, как и в начале их встречи, рассмеялась. На этот раз в ее смехе безумия было больше, чем язвительности и злости.

– А Анцлето Дзинтани? – спросила она.

– Мне кажется, он не заслужил, чтобы за ним пришла смерть.

– Вот как!

Гиата Галиччи замолчала. Какое-то время Арунидис слышал лишь ее хриплые тяжелые вдохи.

Кенлар Бьоргстром снова заговорил – он рассказывал о городских новостях, о своих друзьях, жене и новорожденном сыне…

– Я рада, что ты пришел, – прошептала Гиата, и Арунидису показалось, что она сглотнула слезы. – Вы – единственное, что у меня осталось в этом мире… Ты ведь увидишь Антаньо?

– Да, – ответил юноша.

– Передай ему – я не жалею. Передай – мы все-таки прожили с ним неплохую жизнь.

– Я сделаю все, что вы попросите. Я обещаю.

После Арунидис повел Кенлара Бьоргстрома дальше по коридору – к камере Антаньо Галиччи. Они снова разговаривали через окошко с открытой металлической створкой. Антаньо вел себя иначе, чем его жена, он казался более мягким и кротким. Он обрадовался приходу Кенлара и, не в силах сдержать слез, какое-то время молча всхлипывал, утирая слезы грязным рукавом своего убогого рубища, из которого вылезали грубые нитки.

– Понтифик и Великий инквизитор признался, что ему не нравится меня пытать! – сказал Антаньо после того, как немного пришел в себя. – Не нравится, но приходится. Он заявил мне: «Долг перед государством и обществом важнее долга перед дружбой».

Кенлар Бьоргстром в ответ нахмурился:

– Я такое уже слышал. В похожих обстоятельствах. Но тот человек… все-таки изменил свое мнение.

– Нет, это не про Эриджио. – Антаньо печально покрутил головой. – Но не суди его слишком строго. Он заложник ситуации. Редко кто способен плыть против течения.

– Это я тоже слышал.

– Пытки мои могли бы быть гораздо более жестоки и нестерпимы.

– Не надо. Не утруждайте себя оправданием тех, кто причиняет вам боль. Не восклицайте: «Ах, как тяжело ему пришлось! Он так страдал, обрекая меня на пытки!»

– Такова жизнь. Все мы играем свои роли.

– А вы – вы отыгрываете роль безумца? Зачем вы напечатали в типографии эту книгу? Вы же понимали грозившие вам последствия.

– Понимал. – Антаньо облизнул растрескавшиеся губы. – Как и Гиата. Я хотел… Мы хотели совершить нечто великое!

– Оставить след в истории. – Кенлар Бьоргстром горько усмехнулся.

– Да.

Величие. След в истории. Арунидис вполне разделял подобные мотивы и впервые взглянул на дело еретиков Галиччи с такой стороны. Но для него сами эти понятия были связаны, скорее, с властью над людьми и их судьбами, чем с властью над их умами.

– Моя роль – не только роль безумца, но и гордеца. – Антаньо умудрился улыбнуться. – Такие роли тоже нужны. Ты… злишься на меня и Гиату? На нашу глупость и безрассудную гордыню?

– Нет. Ну что вы – я злюсь не на вас, а на устройство мира, в котором мы принуждены жить. Я пришел, чтобы оказать вам поддержку – всю, какую могу. Выразить благодарность и разделить вашу боль, уверить вас, что вы не одиноки.

– Не печалься о нашей судьбе, мой мальчик. – Антаньо Галиччи глубоко вздохнул, задавил готовый вырваться всхлип и сглотнул слезы. – Никакое страдание не бывает вечным. Сколько бы оно ни длилось, когда-нибудь наступает конец. Даже магам в Адской Бездне предстоит мучиться не всегда… Я жалею о том, чего у меня никогда не будет, чему никогда не сбыться. Я думаю о еще одном восходе солнца, который не увижу.

– Увы, но вы уже давно не видите никаких восходов, потому что сидите в каменном мешке, где нет окон, хотя бы и зарешеченных. Дозвольте мне все же печалиться о вашей судьбе. Однако я совсем не хотел бы, чтобы моя скорбь дополнительно обременяла вас.

– Я был плохим опекуном, мой мальчик.

– Разумеется, нет. Пусть совесть не мучает вас напрасно. Вы хороший человек. Госпожа Гиата просила передать вам: она считает, что вы прожили хорошую и достойную жизнь. Несомненно, она права. Ну а с нами – с нами было очень сложно, но вы с честью выдержали выпавшее вам испытание…

– Ты вырос. Ты изменился, Кенлар. Ты говоришь со мной, как взрослый с ребенком.

– Извините. Да. Кое-что случилось – во время нашего путешествия.

– Жизнь обычно учит смирению, но с тобою, кажется, все обстоит наоборот.

Кенлар Бьоргстром дернул ртом.

– Ненавижу смирение. Однако я сознаю свою беспомощность. Я не могу вас спасти, вытащить из тюрьмы. Я знаю, как сделать мир лучше, как исправить хоть что-то, но у меня нет на то власти.

– Знаешь, как сделать мир лучше? Ты очень самоуверен.

– Вы правы. – Юноша снова вздохнул.

– Как у вас дела?

Как и при встрече с Гиатой, Кенлар Бьоргстром принялся рассказывать о своей жизни – очень подробно и только приятное. Антаньо Галиччи слушал, прижавшись лицом к окошку с той стороны двери, и улыбался. По щекам его снова текли слезы, прокладывая мокрые бороздки. Потом, как и Гиата, он просунул руку, сжал ладонь своего воспитанника трясущимися пальцами и не желал отпускать.

– Я буду помнить вас – до конца своих дней, – произнес Кенлар Бьоргстром, прощаясь. – Мы все четверо будем вас помнить.

– У вас ведь нет при себе ключей от здешних замков? – спросил Арунидиса Кенлар Бьоргстром, внимательно изучая его одежду.

– Нет, – спокойно ответил тот.

– Конечно, нет, – задумчиво протянул Кенлар.

Его взгляд блуждал по стенам длинного коридора и ряду тяжелых, обитых железом дверей. Двери были неотличимы одна от другой. Коридор, сейчас абсолютно пустой, уходил в темноту и казался бесконечным.

Арунидис наблюдал за своим спутником, чувствуя, что будто бы улавливает его мысли, понимает, о чем тот думает.

– Мне кажется, это плохая идея, – медленно выговорил Арунидис. – Даже если вы воспользуетесь мной как заложником, вам не удастся освободить своих опекунов. Вы не сумеете вывести их из тюремных помещений. Единственное, чего вы добьетесь – останетесь с ними, в одной из соседних камер.

Кенлар Бьоргстром резко развернулся, схватил Арунидиса за плечи и толкнул к стене, вжимая в каменную кладку. У него была крепкая хватка и сильные мышцы. Арунидис мог только беспомощно трепыхаться, как заяц в когтях волка. Кенлар приблизил к нему лицо, дохнул в ухо и, сложив губы в жесткую нехорошую улыбку, прошептал с присвистом:

– А ты больно умен, мой юный провожатый. Не по своим нежным летам!

Арунидис, буквально пригвожденный к стене, всем своим существом чуял исходившую от Кенлара угрозу. Опасность. Он ясно сознавал, что перед ним человек, у которого лучше не вставать на пути.

И было что-то еще, непонятное ему самому. Тогда – непонятное. Даже ощущая себя беспомощным, он не хотел сопротивляться, настолько им овладела покорная слабость. Кое-как, приложив огромные усилия, он взял себя в руки.

– Не боитесь, что я вас убью? Придушу – здесь и сейчас? – поинтересовался Кенлар, вновь вежливо обращаясь на «вы» и одновременно сдвигая большие пальцы ближе к его шее.

– Зачем бы вам это? – спросил Арунидис, заставляя свой голос звучать спокойно. – Вы не похожи на человека, склонного к безрассудным поступкам. Моя смерть, в отличие от гибели Эрмосо Галиччи, никоим образом не приблизит вас к вашей цели. Наоборот.

– Умный, расчетливый, способный даже в непредвиденных обстоятельствах сохранять самоконтроль и держать себя в руках… – протянул юноша – У вас превосходные задатки! И повторю еще раз – я не убивал Эрмосо Галиччи. Я пока еще никого в своей жизни не убивал – даже когда надо было…

Пальцы Кенлара Бьоргстрома по-прежнему сжимали его плечи, но хватка их ослабла. Кенлар отпустил его, разглядывая с интересом. С доброжелательным интересом.

– Простите мою… резкость. Это был, в некотором роде, эксперимент. Не совсем удавшийся. Разумеется, я сознаю, что не вы причина моих проблем.

Арунидис поправил свой красный плащ, потер болевшие плечи, попутно раздумывая, как себя лучше вести.

– А вы, что бы вы хотели в жизни? – спросил он внезапно для себя.

Юноша усмехнулся, провел указательным пальцем по подбородку:

– Вы имеете в виду какое-нибудь… честолюбивое желание?

– Да.

– Стать самым могущественным человеком в мире, – ответил Кенлар Бьоргстром.

– Я тоже, – опять совершенно внезапно признался Арунидис.

Он часто представлял себе в мечтах, как при его появлении, при ощущении прикосновения его власти, покорно склоняются головы и почтительно стихают речи. Эти мечты приводили его в восторг, захватывали дух.

– А вы хотите этого больше всего на свете? – спросил он.

– Нет. – Губы Кенлара дрогнули в улыбке. – Есть много вещей, которые для меня бесспорно дороже какой угодно власти.

Что может быть важнее и дороже власти для по-настоящему честолюбивого человека? Долг? Счастье?

Случилось так, что они потом долго проговорили. О разном. Арунидис с детства был прилежен в учении и любил читать. Это сейчас всё его чтение – доклады и доносы, а тогда – тогда ему хотелось блеснуть своими познаниями, своими, как ему в ту пору казалось, умными рассуждениями. Они беседовали об истории, о цивилизации, об истоках и причинах явлений и событий, о жизни, о мире, какой он есть и каким должен быть.

Среди прочего Кенлар Бьоргстром убеждал его, что с супругами Галиччи поступили несправедливо, что никто не заслуживает такой судьбы – ни пыток, ни публичной казни. Тем более люди, не чинившие насилия. Арунидис слушал, впитывал каждое слово, с чем-то соглашался, с чем-то – нет. И Кенлар тоже его слушал – очень внимательно, с подкупавшим искреннем интересом.

Он вывел Кенлара Бьоргстрома из Цитадели через тот же боковой вход и проводил до причала. Там они попрощались – к сожалению Арунидиса.

– Я хотел бы выразить вам признательность, – сказал Кенлар, стукнув кулаком в грудь. – За ваши деликатность, терпение, понимание и сдержанность. Я ваш должник. Я буду помнить вас.

Странная фраза. Эту же фразу Кенлар говорил Гиате и Антаньо Галиччи. Что она, на самом деле, значила?

Они с Кенларом крепко засиделись в «Жемчужной устрице», беседуя о том, о сем. Время пролетело незаметно. Напряжение между ними спало, и оба были довольны получившимся результатом. Покидая остерию, оба оставили хозяину достаточно монет, хотя тот, разумеется, и не подумал требовать с них платы.

Дождь уже давно закончился. Воздух был напоен прохладой и пропитанной солью свежестью. Слышно было, как шелестит листва на платанах и плещутся о ступени причала волны. Мимо Арунидиса, низко жужжа, пролетел то ли шмель, то ли какой-то здоровенный жук, ударил в предплечье Кенлара, ухнул вниз, потом выровнял полет и унесся прочь. Зрачки Кенлара отблескивали, отражая свет фонаря, висевшего над входом в остерию. Настоящий верниг!

Брезжил рассвет. Тьма растворялась. Восходящее солнце, продравшись сквозь слой истончившихся облаков, окрасило перламутрово-жемчужное небо на востоке в розовый цвет.

В луже перед входом в «Жемчужную устрицу» плескались голуби. Сбоку из переулка метнулась темная быстра тень – кошка. Голуби всполошились и разлетелись, разбрызгивая грязную воду. Кошка издала разочарованное мявканье, прошествовала между Арунидисом и Кенларом и даже потерлась об их ноги, потом, воспользовавшись тем, что кто-то приоткрыл дверь, проскользнула внутрь остерии.

Они расстались с Кенларом на ступеньках причала. Вполне мирно.

– Мы должны быть на одной стороне, – повторил Кенлар. – Помни об этом!

– Конечно, – уверил Арунидис. – Не сомневайся во мне.

«На одной! Еще бы! Ты же всегда вставал на мою сторону, ага!»

Арунидис забрался в лодку, стараясь не замочить ног, и велел отчаливать. Гребцы слаженно работали веслами, Кенлар продолжал стоять на ступенях, чуть склонив голову набок, удаляясь вместе с причалом. Наконец-то Арунидис получил полное право облегченно выдохнуть.

«Ты у меня еще попляшешь, дружочек! Попляшешь! И твой любимый Юст тоже».

А потом Понтифик и Великий инквизитор подумал, что, возможно, оно того не стоит – то, что он собрался сделать. Не стоит выходить за рамки договоренностей – обоюдовыгодных, суливших ему интересные перспективы и открытия. Ради чего нарушать обещание? Ради мести?

Он все более и более сомневался, ухватился за подбородок, поглаживая его указательным пальцем. Как называется человек, который не способен принять решение – окончательное и твердое? Размазня? Слабак?

На помощь ему пришла память. Вслед за днем знакомства с Кенларом, Арунидис вспомнил день их расставания. Точнее, день, когда их отношениям настал предсказуемый конец.

Причиной конца, хотя и получившегося отложенным, стало его избрание Понтификом и Великим инквизитором. Точнее – перешедшее к Арунидису от его предшественника дело троих ученых. Двадцать лет назад их сожгли на Сенатской площади за ересь. Двое из них раскаялись и были перед сожжением удавлены веревкой. Процесс продлился три года, начался еще при Эриджио, а завершился уже при Арунидисе.

Арунидис пытался тогда с Кенларом объясниться, прекрасно сознавая всю бесплодность своих стараний. Тогда-то между ними все и закончилось.

Кенлар был с теми учеными плотно связан. И они, разумеется, под пытками сдали его со всеми потрохами. Они назвали кучу известных и родовитых имен, но имя Кенлара Бьоргстрома в их признаниях занимало бесспорное первое место. Фанатики, которых среди инквизиторов хватало, требовали жестких мер – то есть, безжалостной расправы. Они, как обычно с фанатиками и случается, не видели ничего дальше собственного носа и готовы были упиваться властью, которую имели, не задумываясь о последствиях. А последствия предлагаемого ими решения не заставили бы себя ждать! Инквизиция не могла себе позволить арест всех подозреваемых – действуя подобным образом, она настроила бы против себя слишком много родовитых семей, чуть ли не весь Сенат…

Но Эриджио склонялся к тому, чтобы все-таки арестовать двух-трех наиболее отъявленных еретиков. Двух-трех из довольно длинного списка. В том числе и Кенлара. Соответствующий приказ был уже заготовлен, но Эриджио скоропостижно скончался, и новым Понтификом и Великим инквизитором стал Арунидис. Он воспользовался своим положением и не дал приказу ход. Он извивался, как уж, стараясь угодить и тем, и этим.

Кенлар был ему обязан, но, конечно же, не оценил его усилий. На Кенлара и после поступали доносы. За все годы целый ворох бы накопился – уж больно многим любезный бывший друг встал поперек горла. Однако, какие бы искушения Арунидисом ни владели, какие бы мыслишки ни закрадывались, он с завидным постоянством отправлял доносы в камин, в растопку.

Вместо всех этих дел он предпочел бы сидеть в своем новом кабинете, работая и размышляя о жизненном пути, который ему довелось пройти. От приютской спальни с деревянными койками в два яруса и трапезной с котлом, из которого в назначенные часы накладывали водянистую безвкусную кашу – до вот этого кабинета с витражными окнами, со свинцовыми протяжками, спеченными с кусками разноцветного стекла, с мраморным камином и бронзовыми канделябрами на полке, с полированным столом, дорогими письменными приборами и красивым резным креслом. И ведь, чтобы преодолеть этот путь, ему потребовалось не так уж много лет…

Он был так горд собой, что пригласил Кенлара в свои новые апартаменты, показал ему кое-какие книги, не доступные непосвященным, и… кровать. «Приобрел власть – потерял друга, – думал он. – Больше, чем друга». Он твердо знал, что Кенлар порвет с ним, но старался оттянуть неизбежный момент. Кенлар отнюдь не разделял его гордости и радости. Напротив, каждым своим словом он обесценивал и принижал достижения Арунидиса.

– У тебя теперь есть… преданные молчаливые слуги, – говорил Кенлар. – Как я слышал – глухие и немые, и не по своей воле. Они пробуют твою еду, проверяют твои комнаты. И, может быть, даже постель. Отдергивают одеяло и смотрят, не подложил ли тебе кто ядовитую змею или паука…