Метаморфозы смерти

Но лишь на мгновенье перед его взором предстали красивые девы с развивающими волосами, чудесным образом зависшие прямо в воздухе и протягивающие к нему руки в душевном порыве, в следующий миг – голоса сирен затихли, и они сами обернулись страшными чудовищами. Теперь их изящные фигуры скорее уподоблялись птичьим тушам, острые когти цепляли за плечи сатиров, а грузные клювы щёлкали прямо у лица музыканта, стремясь вырвать ему язык или кадык. Хорошо, на подмогу прибежал третий рогатый даймон с факелами, и с помощью магии шипящего пламени, наконец, отогнал крылатых хищниц.

И хотя сегодня при свете дня сирены уже не воспринимались такими зловещими фуриями, как в мрачной атмосфере ночи, лирист до сих пор не мог без содрогания смотреть в их сторону. А те, наоборот, не отрывали от него пронзительных взглядов, ещё вчера определив в музыканте легендарного героя мифов по его лирическому исполнению и семиструнной золотой лире в руках.

Божественная мелодия Орфея не просто являла собой воплощение совершенства, конструкция его инструмента воспроизводила слаженность планетной системы, а сам он выступал проводником музыки небесных сфер. Поэтому лира смертного звучала поистине волшебно. И каждая струна соответствовала одному искусству, науке и настроению человеческой души, но люди потеряли заветный ключ, чтобы наладить инструмент до состояния абсолютной гармонии, в результате чего упустили возможность насладиться ею в полной мере.

Сирены никогда бы не рискнули прикоснуться к магической золотой лире, способной творить настоящие чудеса: усмирять диких зверей, передвигать деревья и горы, управлять природными стихиями и воскрешать мёртвых, однако в отношении её хозяина они испытывали двоякие чувства. С одной стороны, существа преклонялись перед талантом музыканта, имеющего явно божественное происхождение. Магическими свойствами люди всегда наделяли и астру, в чьём обличии ранее пребывал Орфей, называя её упавшей с неба звездой не только из-за лепестков лучиков. Цветок считался даром богов и умел отгонять несчастья и злых духов даже в образе змей – их земных ипостасей. Также женщины-птицы благоговели перед необычной внешностью лириста: его романтично сощуренные голубые глаза передавали все небесные оттенки, а светлые волосы вобрали в себя весь солнечный блеск, да и врождённое обаяние юноши для сирен было сравнимо со звёздным сиянием. С другой стороны – подсознательно хищницам натерпелось уничтожить музыканта, посмевшего не поддаться на их колдовские чары.

Лиристу же благодаря воску в ушах удалось не подпасть под власть завораживающего пения мистических существ, сохранив при этом здравый рассудок и твёрдую волю. А ведь и небожители почувствовали на себе дурманящую силу голоса женщин-птиц. Конечно, магия сирен не действовала на неофитов так, как на смертных эллинов – они не воображали на месте крылатых созданий очаровательных нимф и не теряли связь с реальностью, испытывая лишь лёгкое головокружение и эйфорию.

Правда, в определённый момент Афина вдруг разглядела в прозрачных водах вместо своего отражения уже знакомую фигуру. Несмотря на человеческие очертания, искажённое ненавистью лицо существа скорее походило на зловещую театральную маску, и богиня мудрости, не удержавшись, с размаха треснула по нему кулаком, вызвав столб брызг. «Мне показалось… Показалось!» – едва успела подумать неофитка, как что-то обвилось вокруг её руки и с силой дёрнуло вниз. Тогда девушка соскользнула с края мраморных ступеней прямо в глубоководный обрыв.

Погрузившись в море, новообращённая принялась отчаянно вырываться, а открыв глаза, обнаружила перед собой в воде Горгону с извивающимися змеями на голове и русалочьим хвостом вместо ног. Пока рот нападавшей искривился в беззвучном крике, её вторая рука попыталась сдёрнуть с плеч Афины божественный защитный воротник из козьей шкуры с блестящими чеканками, но взамен него сорвала золотую подвеску с переплетёнными цепочками и самоцветными камнями по форме напоминающих уменьшенные копии маслин.

Хотя Медуза вцепилась в небожительницу мёртвой хваткой, той пришлось спешно зажмуриться, ибо убийственный взгляд Горгоны обращал в камень всё живое. Но в другой миг противница словно передумала, и, отпустив руку, позволила неофитке устремляться к поверхности. И сделав пару неловких взмахов, Афина, к своему удивлению, неожиданно поняла, что может не дышать под водой бесконечно долго, не испытывая при этом кислородного голодания, видно, божественная кровь давала о себе знать.

Когда же руки Горгоны обхватили девушку уже сзади за талию, она не удержалась и снова распахнула глаза. Но теперь соперница не старалась утащить её на дно, а помогала выплыть наружу, и героиня перестала вырываться. За те несколько мгновений, пока они поднимались, Афина успела разглядеть песчаное морское дно, усеянное камнями и атлетически сложенными куросами. Головы мраморных статуй украшали венки из ракушек, точно местные Нереиды водили хороводы вокруг них. Да и сами нимфы с рыбьими хвостами сейчас вертелись поблизости, с любопытством наблюдая, чем закончится подводная борьба двух земных существ.

А потом неофитка чуть повернула голову в сторону берега и обомлела, заметив вытянутый вход в пещеру, расположенный прямо в горном склоне под храмом Посейдона. Кто бы мог подумать, что под земным святилищем находится ещё одно подводное строение, также украшенное рядом колонн, но служащее местом поклонения морских Нереид. Только рассмотреть его как следует Афине не удалось, вскоре голова девушки показалась на поверхности, и соперница позади неё заговорила мужским голосом.

– Разве на омовениях мистерий кандидатов обязывают нырять на морское дно? – усмехнулся Тритон, помогая неофитке вновь забраться на мраморные ступени.

– Ты вообразила себя русалкой? – захихикал бог насмешек Мом, протягивая руку девушке, тогда как остальные участники процессии предпочли вернуться к своим делам.

– Я разве просила о помощи? – вспылила Афина, недовольно зыркнув сначала на морского бога, затем на даймона злословия, подобравшего выроненного ею поросёнка.

При всей своей божественной красоте, рядом с величественным вестником глубин с раковинами на плечах и изысканным плащом из цветущих водорослей промокшая неофитка с тиной на носу выглядела будто утопленница. А хвостатые Нереиды тем временем уже возвращали Тритону его трезубец, на остриё которого висел оливковый котинос Афины. Новообращённая тут же потянулась сдёрнуть венок, но оступилась и точно опять упала бы в воду, если бы сын Посейдона не придержал её.

– Отец будет рад узнать о твоём возвращении, Афина Паллада, – со всей серьёзностью заявил Тритон.

– Не сомневаюсь, – невольно сморщилась богиня мудрости, помня, как в мифах Посейдон всегда упоминался её наихудшим врагом.

Притом легенды рассказывали и о сложном характере его третьего сына. Именно Тритон считался правой рукой Посейдона и обладал безграничной властью над морем. И сила божества была так велика, что однажды по просьбе отца он устроил страшный потоп, накрыв гигантскими волнами всю землю по самые горные вершины.

Между тем следом за омовением кандидатов в солёных морских водах в мистериях шло очищение кровью, и неофиты со жрецами засобирались на берег. Вот тут-то на мраморных ступенях храма Посейдона и объявился нежданный гость. Безошибочно определив среди участников священной процессии бога виноделия и веселья, эллин кинулся к нему с причитаниями:

– Ах, божественный Дионис в новом величественном обличье! Умоляю тебя о милости забрать назад свою награду!

– О чём собственно речь? – растерялся неофит.

После того как Дельфийский оракул предсказал эллину появление божества, ему пришлось выложить немало средств в попытке выяснить истинное местонахождение покровителя и долго дожидаться в саду храма окончания омовения. И сейчас кутаясь в красный гиматий из дорогой ткани с позолоченным орнаментом по краям в виде раскидистых листов пальмы, знатный посетитель никоим образом не собирался отступать от намеченного плана.

– Твой золотой дар не просто не даёт мне покоя, он точно проклятье меня скоро доконает! – продолжил жаловаться эллин.

– Позвольте вам представить царя Мидаса, – вмешался в разговор один из сатиров.

Когда же эллин принялся раскланиваться перед Дионисом, тряся иссиня-чёрными кудрями, с его груди слетел приколотый застёжкой-фибулой край плаща, прикрывающий также руки мужчины, и неофиты еле сдержали удивлённые возгласы. Сначала кандидатам показалось, будто пальцы, запястья и предплечья Мидаса покрывают многочисленные драгоценные украшения. Однако при ближайшем рассмотрении они обернулись золотыми узорами. А ведь в Аттике татуировками клеймили лишь рабов, пленников и преступников.

– Так какая у тебя проблема, Мидас? – уточнил опешивший Дионис.

– Всё, к чему я прикасаюсь, превращается в золото! – запричитал царь, выставив вперёд руки ладонями вверх. – Теперь я почти не ем, не пью и не сплю. И золотым стал не только мой дворец и сад… но и собственная дочь…

Впрочем, царь не преувеличивал. Как-то раз ему посчастливилось помочь Дионису с поиском его друга, и тот, желая наградить эллина, предложил исполнить любое желание. Тогда жадный Мидас попросил в дар способность, обращать всё, чего коснётся рука в золото. Правда, он быстро пожалел о скоропалительном решении.

Несколько дней в состоянии полного безумия Мидас метался по дворцу, окружая себя бесценными богатствами, потом переключился на сад, виноградные холмы и пшеничное поле неподалёку. Притом его угораздило превратить в жидкое золото даже небольшое озеро под окнами спальни. А к ночи, упав без сил на драгоценный трон, царь попросил принести лучших яств и вина, отпраздновать свой успех. Но тут эллина постигло неожиданное разочарование, ибо всё, что попадало ему на язык, тоже вмиг становилось золотым.

– Проклятье! – вскрикнул царь, чуть не поперхнувшись вином.

Отшвырнув прочь кубок, Мидас скрючился на полу в три погибели, изрыгая из глотки на каменные плиты жидкое золото. В такой нелепой позе его и застала прибежавшая на шум дочь. Но зря девушка в добродушном порыве обхватила руки отца, стремясь рассмотреть образовавшиеся на них узоры, она немедленно приняла вид золотой статуи, и царь от ужаса потерял сознание прямо у её ног.

– Вот полюбуйтесь, отныне моё прикосновение смерти подобно! И пусть вам кажется, словно в этих золотых объятиях способны исполняться мечты, – обратился к неофиткам Мидас, – бегите прочь, иначе моё проклятье станет и вашей погибелью.

Царь поспешно кинулся к крайнему кусту роз в глиняном горшке, вместе с другими цветами окружающих храм Посейдона, и только дотронулся указательным пальцем до его крупного алого бутона, всё растение от нежных лепестков, зубчатых листьев и длинных переплетённых между собой стеблей с острыми шипами моментально охватило золотым пламенем. И опалив волшебным огнём один кустарник, магический пожар не остановился на достигнутом, перекинувшись на соседние насаждения. Таким образом, в считанное мгновенье святилище обступила мистическая золотая изгородь с витым растительным узором.

Кроме того, драгоценная проказа поразила и часть мраморных куросов, стоящих между цветами, в результате чего широкие плечи и мускулистый торс атлетов ослепительно засверкали на солнце. Преобразился до неузнаваемости и сад позади храма Посейдона, и теперь живые розы там чередовались с мёртвыми, а их гладкие алые лепестки на фоне золотых стали напоминать священные капли крови на жертвенных алтарях.

– Какой ужас, – не сдержалась Афродита, вместе с остальными неофитами бросившись в сторону.

– Освободи же меня, Дионис! Сжалься надо мной! – между тем снова взмолился Мидас богу веселья, и по щекам его измученного лица потекли золотые ручьи.

Но не все наблюдатели и участники мистерий предпочли держаться подальше от прокажённого царя и его творений. Например, крутящиеся поблизости сатиры с недовольством обнаружили, что их каменные соперники отныне могут похвастаться также золотыми мышцами, и сейчас прикидывали, сколько куросов им предстоит скинуть в море под прикрытием темноты.

Затем на один из драгоценных кустов приземлилась крылатая сирена, привлечённая ярким блеском цветков. И за ней на берег вышла парочка Нереид, воспользовавшись способностью принимать человеческий облик. Поменяв рыбьи хвосты на строенные ноги, любопытные русалки осторожно поднялись по мраморным ступеням к храму Посейдона, желая насладиться ароматом золотых роз у его входа. Но как бы сильно они ни принюхивались к заколдованным бутонам, одновременно прикрывая свою наготу от посторонних взоров длинными волосами, прекрасные нимфы так ничего и не почувствовали.

Не подумал никуда бежать и иерофант. А наоборот, поравнявшись с Дионисом и Мидасом, жрец принялся что-то шептать на ухо неофиту. И только между ними завязался диалог, на Фиалку снизошло вдруг озарение: «Так значит, толкователь мистерий не заткнул уши воском? Но разве смертные в силах выдержать неприглушённое пение сирен?»

– Иди к морю, Мидас, – в результате повелел царю Дионис, – и прими очищение в его водах, намоленных участниками Элевсинских мистерий. Тогда твой дар пропадёт без следа.

Едва же царь с перекошенным от радости лицом бросился по ступеням храма к морю, неофиты со жрецами кинулись врассыпную. Никто не хотел столкнуться с ним по пути, помня о незавидной участи роз. Беспечно повели себя лишь русалки, продолжившие беззаботно раскачиваться на волнах, и одна из сирен, устроившаяся на скале слишком низко к морской стихии. В спешке ушёл на дно и Тритон, оставив статую Деметры в воде на мраморной лестнице.

Зайдя в море по пояс, Мидас опустил руки в его недра, и прямо на глазах эллина золотые узоры на предплечьях начали бледнеть. А чуть позже проклятые татуировки сошли с кожи полностью, и губы царя расплылись в облегчённой улыбке. Обряд очищения действительно помог ему избавиться от опасного дара.

– Чудо! Настоящее чудо! – возликовал царь.

Правда, не всё пошло по плану, и, обернувшись назад, Мидас обнаружил неподалёку статую богини Деметры, отливающую благородным золотым блеском. А затем за его спиной с громким плеском упала в воду со скалы сирена и камнем пошла на дно, переполошив своих крылатых подруг. И мифическое существо оказалось не единственным драгоценным изваянием, приземлившимся на песок. Теперь на некотором расстоянии от берега морскую почву на глубине покрывали обездвиженные рыбы, медузы, звезды и застывшие паутинки водорослей. Золотыми стали также с десяток русалок.

Хотя Тритон пытался предупредить Нереид о надвигающейся угрозе, предлагая им спрятаться в морском храме, обустроенном в большой пещере под водой, только часть нимф последовали за ним. Остальные русалки предпочли укрыться за спинами мраморных куросов, но мистическое заклятье и там настигло несчастных, обручив их навек со своими защитниками золотыми оковами.

Магическое проклятье же прежде чем раствориться в солёной воде, проникло и на затопленную территорию святилища Посейдона, по пути обращая в золото растительные гирлянды на колоннах его входа и столпившихся внутри русалок. Однако добравшись до Тритона, размахивающего над головой трезубцем, несчастье Мидаса будто натолкнулось на непреодолимую преграду. В итоге стены пещеры сотряс страшный подводный взрыв. А когда множество образовавшихся пузырей вырвалось на поверхность, морской бог увидел себя в окружении золотого убранства, ибо все каменные предметы в храме, включая священный алтарь, сейчас опылил разной толщины драгоценный слой.

Тем временем на суше ничего не подозревающие участники Элевсинских мистерий направились к святилищу Деметры, расположенному там же в Фалерской бухте, где их ждало посвящение кровью. Сам храм мало чем отличалось от других религиозных построек Эллады, также не имел окон и был окружён чётным количеством колон с переднего фасада, и нечётным – по бокам. И если внутри строения рядом с божественной статуей находились столы для преподносимых паломниками даров, бескровных жертв и курения фимиама – сжигания благовоний в честь восхваляемой богини, то снаружи на открытом воздухе – размещался алтарь для жертвоприношений.

Мистагоги заранее поведали неофитам о правилах церемонии посвящения кровью, поэтому при подходе к мраморному алтарю, сооружённому на специальной площадке у храма, все организованно выстроились в цепочку. В соответствии с обычаями бомос для принесения жертв небожительнице Деметре стоял на возвышении в несколько ступеней, и, наоборот, углублённые в землю эсхары в виде ям предназначались для поклонения подземным божествам. Предварительно всем участникам снова пришлось омыть руки водой у святилища, а Афродите, Артемиде, Немезиде, и Афине иерофант поручил обойти алтарь слева направо с полными корзинами ячменя и спрятанными на их дне жертвенными ножами.

– Евфемите! – призвал кандидатов к благоговению керик, требуя от участников соблюдать тишину.

Тогда же приглашённый на религиозное действие музыкант заиграл торжественную мелодию, а потом и запел. И хотя к песнопению Орфея не подключился хор жриц, талантливое исполнение придало мистериям необходимый случаю церемониальный окрас. И бесспорно возвышенной музыке юноши превосходно удалось поддержать эмоциональную природу человеческой песни благодаря семиструнной золотой лире, олицетворяющей собой гармонию земной и небесной жизни.

Далее иерофант разразился молитвами к Деметре, прося её с благосклонностью принять жертвы. И кандидаты заметили среди венков и гирлянд, украшающих алтарь, розы, фиалки, ирисы, лилии и нарциссы. Именно эти цветы присутствовали и на театральном представлении о похищении Персефоны. Более скромные венки повесили на шею поросятам – жертвенным животным богини, олицетворяющим плодородие. И вся живность ранее прошла строгий отбор, ведь для обряда годились исключительные молодые и здоровые особи.

Фиалка отлично знала всю последовательность священной процедуры, словно участвовала в ней много раз. Ритуал с поросятами обычно проходил довольно быстро, в отличие от жертвоприношения быка – богу Зевсу, козла – Дионису, лошади – Посейдону, коровы – Афине, овцы – Артемиде или осла – Аполлону. Небесным божествам старались преподносить животных светлой масти и до полудня, подземным и морским – чёрной и ближе к вечеру. Притом рога жертвам золотили, а головы обвивали лентами и венками из тех растений, что предпочитали сами олимпийцы.

И сейчас мысли наставницы наполнились воспоминаниями о подобных служениях, где она лично могла участвовать. В них рогатый скот вели к алтарю всегда молодые красавицы. Там у животного срезали клоки шерсти, чтобы бросить в огонь. Прежде чем крупной особи рассечь горло, сначала её оглушали топором и задирали голову вверх, отдавая дань небожителям, или склоняли вниз в честь подземных богов. Потом жертву разделывали: шкуру завещали храму, заднюю половину с хвостом и внутренностями сжигали на очаге в подношение божествам, а съедобные части готовили на огне для торжественного пира участников.

Между тем иерофант прошёлся среди кандидатов Элевсинских мистерий, обсыпая их вместе с жертвенными животными ячменными зёрнами. Когда же он поравнялся с Фиалкой, наставница обратила внимание на знакомое растение, приколотое к его пурпурному плащу. «Асфоделус мёртвых душ и теней?» – поразилась мистагогша. – «Это же цветок смерти! Но зачем верховный жрец сегодня выбрал в качестве украшения символ загробной жизни, вознося молитвы небесной богине Деметре?»

Затем толкователь мистерий кинул ячмень на алтарь и велел неофитам начинать жертвоприношение. Тогда новообращённые из первой группы друг за другом потянулись к алтарю, где кандидаты произносили вслух короткую молитву и зарезали животных ритуальными ножами из припасённых корзин. И в самый ответственный момент все участвующие в обряде девушки не забывали громко вскрикивать, перекрывая голос музыканта, так как по традиции эмоциональный вопль служил своеобразным гимном, сопровождающим таинство. Засуетились и жрицы, помогая кандидатам собрать кровь в чаши для аккуратного разливания её вокруг жертвенника.

Если Афродита, Немезида и Эон действовали у алтаря неуверенно, Афине прямо в лицо брызнул фонтан крови, а Адонис – бог юности едва не потерял сознание от вида алых капель на лице девушки и своих руках, остальные участники проявили себя достойным образом. Арес расправился с жертвой в два счёта и хотел уже было поспособствовать покровительнице красоты, но сердитый взгляд новообращённой мгновенно отбил у него всю охоту. Быстро завершили сложную часть обряда и Артемида с Эридой. Правда, окропляя жертвенной кровью алтарь, богиня раздора и хаоса пролила несколько капель из кувшина на землю. И в тот же миг оборвались вскрики неофиток, ибо это считалось плохим знаком. Впрочем, ритуал следовало продолжать, и жрицы приступили к процедуре сожжения.

В Элевсинских мистериях не полагалось есть мясо жертвенных поросят, в результате чего их полностью придавали огню. И к столь ответственному действу подключились теперь отроки очага – мальчишки из знатных аттических семей. Они обложили тушки на алтаре кусками жира, полили всё маслом и принялись сжигать, придерживая останки ритуальными вилами, чтобы те с шумом не разлетались в разные стороны под влиянием трескучего пламени.

А иерофант бросил в огонь пригоршню ячменя, призывая неофитов к нему присоединиться. Тем самым участники следовали древней традиции и неосознанно оправдывали жестокие действия обряда, имитируя случайность убийства. Ведь тогда все ритуальные атрибуты: нож, вода, злаки и туша животного становились обязательными предметами для приготовления торжественного блюда. В данном случае ячмень служил оживляющей субстанцией. Раз зерно всегда прорастало в колос и давало жизнь, значит, и жертва в итоге не умирала, а продолжала существовать в божестве.

Заворожённо уставившись на поднимающийся с очага дым от сжигаемой жертвы, Фиалка вдруг натолкнулась взором на толкователя мистерий, замершего по обратную сторону от алтаря. Разбушевавшийся на жертвеннике огонь хорошо осветил лицо иерофанта, дав ей, наконец, его как следует рассмотреть. «Выходит, в Нимфеях мне не показалось, и верховный жрец действительно моложе всех помощников: дадуха, пивомия и керика!» – осенило наставницу. – «Так вот почему он постоянно натягивает на голову капюшон? Не хочет лишних вопросов…»

А потом наставница заметила поразительное сходство толкователя мистерий с растением, приколотым к одежде священнослужителя. Бледное лицо иерофанта, почти как у покойника, обладало чересчур мрачной и траурной красотой, отчего сразу напомнило мистагогше белоснежные колосовидный Асфоделус – цветок забвения из царства мёртвых, имеющий полосы на лепестках, точь-в-точь того же пурпурного окраса, что и плащ его человеческой ипостаси. Слишком чёрными представлялись и волосы верховного жреца, так они переплелись с образовавшейся под капюшоном тенью, а глаза неопределённого оттенка в обрамлении длинных ресниц нагоняли жуть на любого, кто посмел заглянуть в их глубину.

«Нет, я точно попала во власть заблуждений… Иерофант лишь кажется моложе помощников», – запуталась Фиалка, – «Как и полагается божеству! Не зря толкователь таинства не заткнул уши на берегу, песни сирен не грозили ему безумием. И если жрец тоже бог, то кто именно? Ах, неужели сам Аид? И на представлении в театре Диониса он вовсе не играл роль владыки подземного царства, а был собой… Но зачем иерофант вызвался вести посвящение в Элевсинские мистерии? Решил пройти путь своей возлюбленной Персефоны? Но разве он не потерял её навсегда?»

Затем мысли наставницы прервали слова жреца, советующего новообращённым начинать возлияния. И те неофиты, кто уже успел поучаствовать в посвящении кровью, прыснули на жертвенник немного вина, предоставляя Деметре возможность не только вкусить пищи, но и запить её ритуальным напитком. Далее первая группа прошла в храм, куда сатиры успели занести статую богини, привезённую в Афины из самого Элевсина. Там у алтаря для курений и бескровных жертв перед изваянием Деметры, сверкающим золотом в мистическом полумраке, кандидаты вознесли молитвы божеству. Каких-то специальных обращений не существовало, и одни герои просто изложили просьбы приобщить их к таинству, другие – разразились клятвами, держа воздетыми кверху руки. После чего жрицы очистили всех присутствующих воздухом и огнём, используя веялку и факел.

Когда и вторая группа неофитов прошла посвящение, все новообращённые собрались в саду на задворках храма Посейдона в ожидании иерофанта со жрецами, задержавшихся в святилище Деметры. И так в компании роз, прекрасных статуй и сатиров им пришлось прождать до вечера. Подкрепившись со всеми лепёшками из сброженного теста, Дионис почти сразу уединился в сторонке со своей магической глиняной чашей, наполнив её до краёв водой, но получив в результате вино. А девушки с приходом сумерек обратились к Орфею с просьбой сыграть им на лире. Однако их прервал царь Мидас, объявившийся с ещё одним музыкальным инструментом, переданным иерофантом для Аполлона.