Военкомат

– Какого солдата? – не понял я.

– Погибшего, – пояснила трубка, – в годы войны.

– Так, – сказал я, чтобы не молчать, – а почему предположительно?

– От него мало что осталось, тут сильные бои были. Раскопали окоп, нашли несколько костей, смертный медальон и медаль «За отвагу». Вы слышите меня?

– Слышу, – ответил я.

– В медальоне нашли бланки с информацией о бойце, но капсула была повреждена и записки практически не читаемы.

– Записки? – уточнил я, – там была не одна записка?

– В капсулу вкладывались две записки с одинаковым текстом, – терпеливо сказал поисковик, – в случае смерти бойца одна записка передавалась в штаб части, другая для похоронной команды. У немцев примерно так же было, только у них жестяные жетоны из двух половинок были.

– А как поняли, что это наш солдат? – спросил я.

– Из того немногого, что удалось прочесть – это фамилия. Малыгин, Малыхин или Мальгин, середину фамилии не разобрать. Имя Се…, и еще буквы Ив, город Теи…, и еще цифры 17 или 77. Вероятно номер дома, улица не читаемая, вы проверьте по вашим учетным данным, пожалуйста…

Я записал в рабочую тетрадь все, что он мне продиктовал и согласился, что «Ив» может означать Ивановскую область, а город «Теи» наш город Тейково.

– Еще раз ваше имя-отчество, напомните, пожалуйста, – попросил я.

– Игорь, можно без отчества.

– Игорь, – сказал я, – медали «За отвагу» в войну, кажется, номерные были…

– Да, до 1947 года были номерные…

– По номеру медали можно установить бойца.

– Реверс медали тоже поврежден, не все цифры номера можно разобрать, но в принципе да, можно. Но тут такое дело… устанавливать нужно через наградный отдел Подольского архива министерства обороны, а это процесс небыстрый.

– Боец дольше ждал, когда его найдут, – сказал я.

– Я просто не договорил, – сказал поисковик, – если родственники не найдутся до 22 июня, то все найденные останки будут захоронены в братской могиле.

– Многих подняли? – спросил я.

– Да, – лаконично ответил поисковик и добавил, – почти все или без медальонов, или с пустыми медальонами, а в тех, что не пустые, чаще всего нечитаемые сведения. Ну это понятно, никто же не рассчитывал, что солдат будут искать 50 с лишним лет.

– А почему медальоны пустые?

– Из суеверия. Многие считали, что смогут обмануть смерть, если в смертном медальоне не будет о них сведений.

– Других документов не было? – спросил я.

– Не было. Но если он погиб, как мы думаем, весной 42, то у него могло их и не быть. Красноармейские книжки ввели в конце 41 года, и не все успели их получить.

– А как вы устанавливаете дату гибели солдат?

– Если время позволяет, запрашиваем выписки с приказами по личному составу в архивах, а в основном по известным датам боев. Здесь, в районе поселка Мга был Невский пятачок… слыхали?

– Очень смутно, – признался я, – только что он был.

Мы договорились с поисковиком, что он позвонит через неделю и, если мы родных бойца найдем, останки по воле родственников можно будет доставить на родину, а нет, 22 июня в день, ставший с этого года Днем памяти и скорби, воина захоронят в братской могиле, как неизвестного солдата. Я спросил, как его найти в случае необходимости, в ответ он назвал телефон их военно-поискового общества в Санкт-Петербурге, а если очень срочно, есть телефон администрации Мгинского городского поселения, но они (администраторы) очень не любят, когда звонят и просят найти поисковиков…

…Звонок в дверь ворот. Спросил по переговорному устройству, кого принесло в субботний полдень, оказалось, заместителя военного комиссара подполковника Тимофеева. Ну, с ним-то все понятно, не знает, куда себя деть в выходной. Он и со службы уходит последним, спешить ему некуда. Жил Сергей Вячеславович один в съемной квартире где-то на Комовских улицах, и частенько засиживался на рабочем месте, а то и вовсе оставался там на ночевку. Выйдет в город где-нибудь перехватить съестного и назад, к своему компьютеру. Его семья жила в Александрове, Владимирской губернии и жила там все шесть или семь лет, пока он служил в нашем военкомате. Что было тому причиной я не знал, а может и знал, да забыл. Да и неважно это. Человек он был неплохой, без особых заскоков, довольно прост в общении и не дурак выпить. Иногда (нечасто) на него нападало служебное рвение, тогда он вспоминал, что является заместителем военного комиссара. Пару-тройку дней он грузил военкомат мобилизационными задачами, злился, что никто в восторг от этого не приходит, потом ему надоедало, и он снова забивался в свой кабинет.

Я надел ремень с кобурой и пошел открывать.

– Ты пуховую ферму тут открыл? – спросил он, когда мы по птичьим перьям шли в дежурку.

– Диверсия бабки Поли, – ответил я.

Я довел ему утреннюю сводку боевых действий с бабкой Полиной и рассказал о своем контрударе.

Он пожал плечами.

– В последний раз, когда я дежурил, она вызвала на наш адрес одновременно саперов и пожарку. Я час от них отбивался, доказывая, что у нас ничего не взрывалось и не горит, – рассказал Сергей Вячеславович.

Посмеялись.

– Перья в почтовый ящик – это ты зря, – заметил Тимофеев, – это тоже мелкое хулиганство. Лучше бы вызвал милицию.

– Ты же знаешь, что они ее боятся больше, чем бандита Япончика, – возразил я, – помнишь, что они сказали, когда мы их вызывали в последний раз? Когда она захватила Марчака в заложники в его кабинете и требовала возврата к социализму? Не помнишь? Они ответили, дайте ей все что она просит, только не бесите. Хорошо уборщица Пшеничнова тогда зашла к нему мыть полы и вдвоем они с помощью швабры от бабы Поли отбились.

– Помню, – буркнул Тимофеев, – ладно, воюй тут дальше, я пойду займусь мирным трудом.

Он взял тубус с ключами от мобилизационного кабинета и пошел по лестнице на второй этаж…

…Утром 3 июня я до совещания зашел к военному комиссару полковнику Марчаку и доложил ему о найденном поисковиками медальоне.

– Ты главное мне отправку контрактников не сорви, – сказал комиссар, – а родных через 55 лет найти почти невозможно, если они, конечно, каким-то чудом не живут там же, где жили до войны. Проверь по книге призванных по мобилизации…

Мы обсудили с ним указ президента Ельцина о комплектовании армии на профессиональной основе с весны 2000 года и отмене с этого срока призыва на военную службу, причем комиссар твердо стоял на позиции, что этот указ не будет реализован не то что в 2000 году, но в обозримом будущем тоже. Правда он оговорился, что дальше, чем на 10 лет вперед, он обозреть не может.

Я вернулся в свое 4-е отделение и вызвал Ирину Дмитриевну Гаврилову. Я обозреватель похуже военкома и в моем обозримом будущем, которое у меня никогда не простиралось далее суток, была куча дел, к которым теперь добавился еще и розыск родственников погибшего воина.

Рассказал Ирине Дмитриевне про медальон бойца. Она не обрадовалась, но спустя два часа пришла, держа, как градусник под мышкой толстую тетрадь.

– Малыхин и Малыгин в книге есть, но один Иван, другой Петр. Малыхин погиб в 41-м под Москвой, извещение вручено жене, по Малыгину отметок нет.

– А Мальгин есть?

– Мальгина нет.

– Ладно, – сказал я, – проверим Малыгина. Адрес какой?

– Поселок Нерль, – посмотрела в свои записи Ирина Дмитриевна.

– Значит, не он, – вслух подумал я, – в медальоне тейковский адрес.

– Не обязательно, – сказала Гаврилова, – мог призваться из Нерли, а адрес указать тейковский. Может семья переехала или еще что, может сам в Нерли жил, а мать в Тейкове, ее и указал. Да мало ли…

– Имя Петр не подходит, в медальоне первых две буквы – Се. Сергей, Семен, Серафим.

– Имя не подходит, – согласилась Гаврилова.

– На всякий случай позвоните в Нерльскую поселковую администрацию, может что-нибудь подскажут по нему.

– Хорошо, – сказала Ирина Дмитриевна и пошла к выходу. Но на пороге обернулась.

– По Мальгину…, – сказала она, – он ведь мог уже служить в армии на начало войны…

– Мог, конечно, – кивнул я. – Вы хотите сказать, что в таком случае в книге призванных по мобилизации его и не должно быть?

– В том и дело, – подтвердила она. – У нас уже был такой случай. Нужно было подтвердить призыв человека по мобилизации, а в книге нет. Потом выяснили, что он призван в Красную Армию в 40 – м году. Причем выясняли через ЦАМО (центральный архив министерства обороны) в Подольске, у нас в военкомате эти приказы не сохранились.

– Понятно, – задумался я, – а что если… проверьте, пожалуйста, по книге учета погибших и пропавших без вести. Выдавалось ли кому извещение на Мальгина.

– Проверю, – ответила Гаврилова и ушла.

Не успел я согнать с лица задумчивое выражение, как ко мне зашла Наталья Владимировна Шорина. Впрочем, я знал, что она зайдет, поскольку готовила двух наших контрактников, Губина и Солнцева к отправке на сборный пункт области в Иваново. Сразу после обеда мне их пришлось туда сопровождать. Такой принцип работы с контрактниками был установлен недавно и не сказать чтобы сильно кому-то (включая самих контрактников) нравился. Раньше, еще год назад, контрактники уезжали на сборный пункт самостоятельно, но с началом первой чеченской кампании, контрактники, собирающиеся на войну, были приравнены к детям, только научившимся ходить и которых нужно до сборного пункта вести, держа их за руку. Ладно, довели. Но и дальше нельзя спускать с них глаз. Считалось, что, если отвернуться, будущий контрактник немедленно зальет в себя ведро водки, будто для превращения в контрактника человеку нельзя быть трезвым. Со стороны кажется, ну и что? Напился, ну и вали обратно домой, ты же не призывник, который в армию должен попасть обязательно, а всего-навсего кандидат на контрактную службу. Нет, ребята, никаких вали! Потому что есть план отбора по контракту со всем вытекающими…

Эти два парня на пьянчуг были не похожи, оба возраста за 30. У обоих причины были схожи – нужда. И Губин, и Солнцев были деревенскими мужиками, единственными кормильцами в семьях. Работали в своих совхозах водителями, особого горя не знали, пока их совхозы не развалились и работы не стало. Почти все наши контрактники шли в армию по такой же причине, романтиков мало было.

…В облвоенкомат поехали на автобусе. Прибытие на сборный пункт было определено на 17 часов, выехали в 15. В дороге ребята больше молчали, думая каждый о своем, отвечали односложно.

– Отправлять вас будут из Нижнего Новгорода, туда же по окончании контракта и вернетесь…, – начал я, когда уже подходили к зданию облвоенкомата.

– Я бывал в Нижнем, – сказал Губин, – хороший город, чистый…

– Я не о том, какой это город, – сказал я, – денежный расчет будет производиться с вами в Нижнем перед убытием домой. Будьте осторожны. Там вертятся бандиты всех мастей. Уже были случаи грабежа уволившихся контрактников, имевших при себе большие суммы денег. Лучше всего деньги переводом на счет…

– Там за перевод процент дикий, – возразил Солнцев, – я узнавал уже.

– Ладно, разберетесь сами, – вздохнул я. – Вы уже большие ребята.

Валерий Павлович Зайцев, начальник 4 отдела военного комиссариата области, ставший недавно полковником, встретил меня вполне дружески. Когда я усадил своих больших ребят в актовом зале, где его заместитель подполковник Егоров готовил именные списки за область, мы выпили с ним чаю с печеньем, раскритиковали президента Ельцина за сырые указы, касающиеся военной службы, ужаснулись от взрыва газа на днях в городе Светогорске, в результате чего обрушился подъезд дома и погибли 20 человек. После этого полковник Зайцев счел, что я уже адаптирован к плохим новостям и сообщил мне, что следующую партию контрактников на сборный пункт округа в Нижний Новгород повезу я. Через две недели.

Домой я вернулся, добираясь на попутках, где-то к полуночи…

4 июня, во вторник у меня была запланирована тренировка с так называемым аппаратом усиления военного комиссариата. Я, как начальник 4 отделения, отвечал за развертывание пункта предварительного сбора граждан (ППСГ). В случае войны, конечно. Тренировка была назначена на 11 утра, но руководящий состав пункта я вызвал к 9.00 в военкомат. Надо же объяснить людям, что я хочу отработать на этой тренировке, а главное, с их помощью перевезти имущество пункта во 2-ю школу, на базе которой этот пункт разворачивался. Имущество ППСГ тогда мы хранили в военкомате, после того, как директор школы нам объявил, что не может гарантировать его сохранность. Вернее, даже наоборот, он гарантировал, что имущество пункта, хранившееся до начала 90-х в одном из помещений школы, разграбят обязательно, а что не разграбят, то поломают. Грабить, конечно, там особо было нечего, плакаты, ящики, указатели, таблички, но время было такое, что мы поверили директору школы на слово, и с тех пор хранили эти ящики-плакаты в подвале военкомата, где до 70-х годов была угольная котельная.

Ирина Дмитриевна несколько раз заглядывала в мой кабинет, ей явно хотелось что-то мне рассказать, но только около половины 11-го нам удалось практически на бегу пообщаться.

– В апреле 1942 года извещение о пропавшем без вести сержанте Мальгине поступило в военкомат, – торопливо сообщила Ирина Дмитриевна.

– Так…, хорошо, – сказал я, – а имя – отчество?

– Сергей Васильевич.

– Совсем хорошо, – обрадовался я, – а кому вручено?

– Вручено Мальгиной Полине Васильевне, проживавшей по улице Петропавловской, 17. Причем, что странно, обычно имя получателя извещения не указывалось, а тут карандашом приписали.

– А кто она ему, не указано?

– Сестра.

– Ладно, это уже кое-что, – одобрил я, – по Малыгину из Нерли не уточнили?

– Уточнила, – ответила Гаврилова, – он вернулся домой в 44-м по ранению, умер в 60-х там же, в Нерли.

– Ясно, Малыгин отпадает, – кивнул я, – значит, ищем Мальгина. Какой, говорите адрес?

– Петропавловская, 17.

– Что-то я не слыхал про такую улицу в городе, – сказал я, – может окраинная какая…

– Нет такой улицы в Тейкове, – уверенно сказала Ирина Дмитриевна, – мы уже по карте проверили.

– А куда делась?

– Скорей всего переименовали, – поделилась своими соображениями по этому поводу Гаврилова, – вам надо в администрацию позвонить.

– Позвоним, если надо, – согласился я и пошел к ожидавшему меня военкоматовскому уазику…

…Тренировку мы провели в школьном спортзале. Вызывал я далеко не всех, только, скажем так, костяк пункта. Мы перетаскали столы из ближних классов и расставили их вдоль стены со шведской стенкой, разложили на них таблички и ящики с закладками с номерами команд и немного поиграли в войну. Обстановку, максимально приближенную к реальной создавали мальчишки младших и средних классов, неутомимо шнырявшие у нас под ногами, организуя ту неразбериху, которая и бывает в жизни. Наши игры вызвали у них ажиотажный интерес, напрочь отбивший тягу к урокам. Хотя, по себе помню, тяга к урокам у школьников – младшеклассников всегда на минимальном уровне. У старшеклассников еще меньше. Через час пришел директор школы и сказал мне, что в целом посещаемость нашей тренировки школьниками превысила общешкольные показатели, и мы успешно сорвали занятия во всей школе. Поэтому он будет счастлив больше никогда нас не видеть, но, если мы согласимся провести такие занятия в 4-й и 10-й школах, он выделит в наше распоряжение школьный автобус и пару толковых учителей в помощь. Я сказал, что подумаю…

В родной военкомат я вернулся в 14 часов и сразу понял, что поспешил. В дверях я столкнулся с бабкой Полиной. Собственно, она просто врезалась в меня, потому неслась из военкомата буквально вскачь. Увидев меня, баба Поля взвизгнула и явно хотела причинить мне телесные повреждения, но только ожгла свирепым взглядом.

– Будьте внимательны, Полина Васильевна, – учтиво сказал я, – не споткнитесь, здесь кроме меня еще и ступенька.

– Ну погоди, вун… вур…, – процедила бабка сквозь зубы.

– Вундеркинд, – напомнил я ей ее же определение.

– Угу. Вурдалак. Я тебе покажу, как издеваться над пожилыми людьми! – пообещала она и покинула военкомат.

Я зашел внутрь и остановился у окна дежурного. На входе и под окном дежурного валялся знакомый мне птичий пух, возможно даже из почтового ящика. Тот, что она разбросала по двору в субботу, дворник потом полдня собирал. Из окна на меня ошалело смотрел дежурный прапорщик Филиппов. В волосах у него, как у индейца, торчало перо.

– Что тут было, прапорщик Чингачгук? – спросил я.

– Налет бабки Поли, – пробурчал Филиппов, снимая перья с головы, – Владимир Алексеевич к военкому зайдите, он только спрашивал вас.

– А он про налет бабки знает?

– Она так тут орала, что наверняка знает. Кстати, на вас сильно ругалась, обещала сделать из вашей, извиняюсь, шкуры прикроватный коврик. Правда, я не понял, причем здесь почтовый ящик.

– При случае спрошу у нее, – пообещал я и пошел к военкому.

У военкома был вид человека, который третий день мучается зубами, когда я постучал в дверь и спросив разрешение, вошел в его кабинет. Он неосторожно, явно думая о чем-то другом, спросил меня про тренировку, и я конечно принялся грузить его своими проблемами, особенно напирая на слабость материальной базы. Только на этой тренировке школьники-гунны успели испортить три плаката, писанных на ватмане тушью, порвать пять указателей и забрать с собой на память о сегодняшнем дне два ящика под картотеку. Я, понятное дело, сильно преувеличивал масштабы урона, но пару указателей школьники и правда сорвали со стен и куда-то перенаправили. Один указатель, со слов директора школы был к концу занятий направлен на его кабинет, рядом висела табличка «Осторожно – злая собака!». Но раз, в кои веки, военком интересуется чьими-то проблемами, всегда нужно выдавать их по максимуму.

– Ладно, будет тебе белка, будет и свисток, – пообещал Анатолий Петрович, глянув на меня так, будто я был основной причиной болезни его зубов, – тут телега пришла. На тебя.

– В смысле жалоба? – уточнил я.

– В смысле жалоба, – подтвердил военком, – устная пока.

– От бабы Полины?

– Нет.

– Значит от Бурмистрова.

– И не от Бурмистрова…

– Ну, тогда не знаю. Не считая Билла Клинтона, больше ни с кем я в неприязненных отношениях не состою.

– А с Николаевым ты в каких отношениях состоишь, в приязненных? – спросил Анатолий Петрович. Он встал из-за стола и прошелся по кабинету.

– С которым из них? – спросил я, – только по Тейкову я знаю четырех Николаевых.

– Николаев Владимир Евгеньевич, мэр нашего города, – хмуро сказал Марчак, – в твой список входит?

– Мэр?! – поразился я, – про него я даже не подумал. Значит, я пять Николаевых знаю.

– Да хоть сто, – Анатолий Петрович присел на один стульев красного цвета, стоявших вдоль стены с окнами, – присаживайся, в ногах правды нет. Где ты ему на хвост наступил?

Я присел через стул от него.

– Так на меня уже мэры жалуются? – удивился я, – товарищ полковник, моя самооценка повышается.

– Хрен с ней, с твоей самооценкой, – военком изучающе смотрел на меня, – лучше скажи, откуда у вас вражда пошла.

– Да нет у меня никакой вражды, хоть обыщите, – ответил я, – а он на что жалуется?

– Говорит, что ты груб и несдержан, – поморщился Марчак, – советует мне тебя перевести на другое место службы… в другом регионе.

– Вероятно, он меня с кем-то спутал, – твердо заявил я, – я его вижу раз в год, на митинге 9-го мая, и то издалека, где бы я ему грубил?

– И нигде не орал на него?

Я посмотрел на военкома и вспомнил.

– Ну что, вспомнил? – сразу понял военком.

– Вспомнил, – признал я, – хорошая у Николаева память. Не зря он мэр.

– Ладно, Николаевскую память пока оставим в покое, сейчас просто расскажи: что, где, когда.

– Единственный раз, когда мы с ним беседовали, в прошлом году, кажется в январе месяце, когда в Чечне погиб Вышлов, это еще до вас было, я просил у него материальной поддержки для матери погибшего. Николаев отказал, и я ему сказал, что он не прав.

– Вышлов из Крапивново был, зачем ты в городскую администрацию сунулся? – спросил военком.

– А я тогда везде совался, – стал припоминать я, – и по предприятиям ходил, и по администрациям, чтобы Вышловой Татьяне Львовне помогли, у нее ведь один сын был. Кстати, все помогли, кроме города.

– Мда, – Анатолий Петрович вздохнул, – надо же, правда, запомнил…

– Ну, если он полтора года помнит косой взгляд, не завидую я тем ребятам, которые у него в детском саду игрушки отбирали.

– Ладно, если он только мне жалуется, отобьемся, – сказал Марчак, – но, если начнет выше… тогда не знаю.

– Ну, тогда поеду в Колу, – бодро ответил я. – Полковник Грачев недавно звонил, спрашивал, не хочу ли я послужить за полярным кругом.

– Знаю, – поднялся военком, давая понять, что разговор заканчивается, – что у тебя по медальону бойца?

– Пока ничего, – ответил я, поднявшись вслед за ним, – ищем. Одна ниточка есть, посмотрим, куда она приведет…

Зашел в свое родное 4-е отделение, а то так редко стал видеться с подчиненным личным составом, что он уже, наверное, стал подзабывать, как я выгляжу. Походил, показал себя, пусть помнят меня таким, когда я буду им писать с Кольского полуострова. И я в свою очередь буду помнить, как Антонина Васильевна Гурова копается в картотеке учетных карточек военнообязанных (так до 1998 года назывались граждане, пребывающие в запасе). Как Ирина Дмитриевна Гаврилова что-то записывает в своих толстых тетрадях (худых тетрадей я у нее не видел). Как Евгений Алексеевич Филимонов ругается на Тейковский молокозавод, который не стал морщить мозги, кого бронировать на военное время, а кого нет, и забронировал всех. Как Наталья Владимировна взяла на себя функции военкоматовского священника и крестит контрактников, отправляющихся на Северный Кавказ.

Посмотрев, кстати, на Ирину Дмитриевну я вспомнил, что должен позвонить в администрацию и что-то там уточнить. И хотя звонить туда не хотелось, учитывая возникшие разногласия между ними и мной, я все же уселся за стол Гуровой Антонины Васильевны и придвинул к себе телефон.

Позвонил секретарю Алле Николаевне, женщине, обладавшей феноменальной памятью. Все то, на что обычному человеку требовались бы энциклопедии и справочники, она носила в голове. Например, фамилию, имя, отчество главного бухгалтера швейной фабрики или номер телефона приемщицы в комбинате бытового обслуживания она помнила так же хорошо, как мы помним свой домашний адрес. Я иногда, пока не гляну на клочок бумаги с номером, приклеенный скотчем на свой рабочий телефон, не могу вспомнить этот самый номер. Как ни странно, Алла Николаевна на этот раз помочь нам не смогла.

– Петропавловская улица? – переспросила она, когда я изложил свою просьбу, – такой улицы в Тейкове нет.

– Ясно, – сказал я, – а могли ее переименовать в послевоенное время? У нас есть данные, что в войну улица Петропавловская была.

– Переименование улиц у нас – процесс почти непрерывный, – засмеялась Алла Николаевна, – переименовывали после революции, после войны в 40-х годах, в 60-х годах, сейчас переименовывают. Но вам лучше обратиться в городской архив, там подскажут точно.

Она продиктовала мне номер телефона городского архива, который я немедленно набрал.

Ответил резкий женский голос, интонация которого указывала на то, что своим звонком я нарушил слаженную работу учреждения, и теперь чтобы снова привести себя в рабочее состояние ему (учреждению) понадобится по меньшей мере неделя. Она поинтересовалась, не издеваюсь ли я над ней, когда поняла, что мне надо. Я твердо ответил, что не издеваюсь и мне обязательно нужно установить, была ли в города улица Петропавловская и если была, то как ее название звучит сейчас.

– Вы что там, в военкомате, не знаете порядок работы с архивными учреждениями? – голосом, подключенным к морозильнику, спросила она меня. – Направляйте письменный запрос. В двухнедельный срок мы поднимем имеющиеся у нас на хранении документы и подготовим соответствующую справку.

Трубку я отставил подальше от ее сопрано, ставшего от архивной пыли просто скрипучим, и народ в отделении смог, не напрягая уши прослушать трансляцию урока с алгоритмом действий по добыче сведений от архива.

– Все так, – сказал я, досадуя на себя, что не узнал у Аллы Николаевны как зовут архивариуса и теперь был вынужден обращаться к собеседнице без имени-отчества, что никогда не создает доверительной обстановки, – все так, но, к сожалению, ситуация у нас не та, чтобы действовать строго в соответствие…

– У вас всегда не та ситуация, – прервала меня архивариус.

И положила трубку.

– Зараза! – с чувством сказал я и тоже положил трубку.

4-е отделение выразило полную солидарность с этой характеристикой и принялось разрабатывать в отношении городского архива планы репрессивного характера. Наталья предложила отправить архивариуса на военные сборы, несмотря на то, что архивариус женщина, и не исключено, что пенсионного возраста и несмотря на то, что военных сборов уже года три, как не было. Евгений Алексеевич внес предложение о бойкоте архива, в который мы за последние три года без всякого бойкота не обращались ни разу. А Антонина Васильевна, добрейшей души женщина пообещала набить архивариусу морду. Хотя честно призналась, что последний раз дралась еще в детском саду с куклой, причем проиграла бой по очкам. Но неважно, сказала она, сейчас закончу сверку с заводом «Вперед» и пойду. Одна Ирина Дмитриевна ничего не предложила.