Военкомат

– Скорей всего никак, – согласился я, – а может, и найдем что-нибудь. Кроме возможной учебы, да Троицка, зацепок больше нет.

– Хорошо, – без энтузиазма сказала Гаврилова, – кстати, Евгений Алексеевич как раз сегодня проверяет профлицей №24, пусть покопает там про Мальгину.

Я просветил Филимонова насчет наших идей касательно поиска Мальгиной и пошел принимать дежурство. Подполковник Конев уже ждал меня в дежурке…

После выполнения всех процедур, связанных с приемо – сдачей дежурства по военкомату, я пришпилил к нагрудному карману металлический знак «дежурный», который с недавних пор заменил традиционную красную повязку и уселся в крутящееся кресло у пульта дежурного. Оснащение пульта было как в кабине космического корабля «Союз»: множество кнопок, бирок под ними, лампочек и экранов, половина из которых, правда, не работала. Под оргстеклом инструкции, схемы оповещения, телефоны всего на свете, картинки с алгоритмами действий дежурного в различных ситуациях. На столе три телефона, городской, внутренний и связи с дежурным по дивизии. Пока я оглядывал все это имущество и проверял телефоны (телефон связи с дивизией как обычно не откликался) хлопнула входная дверь военкомата. Ну, хлопнула и хлопнула, все равно вошедший, кроме как к окошечку дежурного, никуда не придет, поэтому я даже не поднял головы, расписывая ручку, лежавшую рядом с рабочим журналом дежурного. Беда с этими ручками в дежурке. Ни разу так не было, чтобы я пришел туда, взял в руки ручку, и она сразу стала писать. Лучше было бы сразу взять на дежурство свою, но вот не взял и теперь черкал ручкой по журналу, оставляя в нем вдавленные полосы. Черкал, пока знакомый голос не заструился из прямоугольного проема в окне с надписью – Дежурный. Когда поднимал голову, уже знал, что голос принадлежит бабе Полине. Что-то сегодня она рано вышла на тропу войны.

Я посмотрел, как она пристраивает на подоконник, тот, что перед окном дежурного, какую-то коробку, похожую на обувную и ее действия мне не понравились. Надежно закрепив коробку, она пробормотала что-то, вроде заклинания и посмотрела на меня. Посмотрела и радостно воскликнула:

– Аа, тыы! Вот удача! Теперь слушай меня, вундеркинд. Военкомат заминирован. Бомба здесь.

Она погладила коробку и дополнительно сообщила, что бомба большой разрушительной силы, и что лучше бы мне оторвать задницу от кресла и что-то начать делать.

Я положил ручку, поднялся и, выйдя из дежурки, пошел к бабе Полине. Подошел, посмотрел на коробку. Ну да, точно из-под обуви, какие-то кроссовки нарисованы. Коробка была обмотана шнурком, а поверх красным карандашом было написано: БОМБА. Я приподнял ее – вес, пожалуй, потяжелей, чем у кроссовок.

– Сейчас как рванет, – пообещала бабка Полина, – одни шнурки останутся.

Я не стал с ней спорить, вернулся в дежурку и снял трубку телефона. Бабка с любопытством следила за моими действиями.

– Полковник Марчак, – сказала трубка.

– Товарищ полковник, поступила информация, что военкомат заминирован, – доложил я.

– От кого информация? – спросил военком.

– От Полины Васильевны Грачевой. Она заминировала нас коробкой из-под кроссовок. По весу не иначе утюг туда заложила.

– А ты что, коробку трогал? – недовольно спросил комиссар, – зря.

– Виноват, – признал я, – просто сначала подумал, что она не все еще перья вернула…

– Какие перья? – не понял военком.

– Да это я так, из прошлого вспомнилось.

– Так. Провести эвакуацию личного состава и посетителей. Вызвать милицию, саперов, пожарную службу и скорую помощь. Грачеву задержать и передать в милицию. Давно не тренировались по антитеррору, поэтому давай, по полной!

– Есть! Оперативному дежурному докладывать?

– Да. Я же сказал, по полной!

Следующий час выдался у меня довольно напряженным. Надо было организовать эвакуацию всех, кто в эту минуту находился в здании военкомата, а это еще то приключение. Я нажал кнопку ревуна, подержал ее 10 секунд, потом заорал нечеловеческим голосом – всем покинуть военкомат. Особенность нашего ревуна состояла в том, что, если стоять рядом с ним на момент начала рева, человека кондрашка хватит, а если человек находится где-нибудь в дальнем углу, вроде призывного отделения или в моем кабинете, то его не слышно. От слова – совсем. Поэтому дежурному всегда нужно побегать туда-сюда, крича во все горло, призывая народ спасти свои жизни, и кое-что из имущества. Другая особенность, теперь уже касающаяся нашего личного состава, заключалась в их твердом убеждении, что эти игры с эвакуацией всех и вся командный состав военкомата придумывает исключительно от скуки, никогда ничего действительно опасного не происходит и не произойдет. Поэтому народ эвакуировался обычно так. Из каждого отделения не торопясь приходил гонец, узнавал, что случилось и так же, не торопясь уходил. Через некоторое время с той же улиточной скоростью приходил другой гонец (или тот же самый) и спрашивал, нужно эвакуировать имущество (каждому сотруднику в случае эвакуации полагалось по возможности захватить с собой что-то из наиболее ценной документации или оборудования). Все это делалось с целью выжидания, может командованию надоест валять дурака и они дадут отбой…

Я закрыл на засов главный вход, поскольку он пролегал как раз мимо коробки бабы Поли и, взяв ключи от запасного выхода, который у нас был на призывном пункте, пошел его открывать. Потом вернулся и принялся звонить. Список абонентов с номерами телефонов, которых нужно оповестить о происходящем лежал у меня на столе, поэтому дело продвигалось довольно быстро. Через некоторое время я осознал, что баба Полина исчезла с радаров. Я повертел головой, надеясь ее отыскать и не дать уйти от возмездия, как вдруг услышал ее голос со стороны призывного пункта. По некоторым ее выражениям и интонации я понял, что она регулирует поток беженцев. Ну а что, она тренирует нас не реже двух-трех раз в год и знает наши маршруты лучше многих сотрудников. Пока народ выползал из кабинетов, прилетела милиция и пожарные, они всегда действовали быстро. Баба Полина за руку притащила их к своей коробке и снова вернулась к регулированию эвакуационного процесса. Из военкомата мы с ней ушли последними.

– Сегодня лучше, чем в прошлый раз, – объявила мне свой вердикт бабка, – в прошлый раз, помнишь, вундеркинд, Голубицкая спряталась и не хотела выходить?

– Помню, – подтвердил я, взяв ее под руку и выводя из военкомата. А то она хотела еще «разок» пробежаться по этажам, проверить…

Мы вышли с ней во двор, и пошли к воротам.

– Полина Васильевна, – вдруг вспомнил я, – вы ведь Грачева по паспорту?

– Ну, – умиротворенно отозвалась баба Поля.

– А фамилия – Мальгина, ничего вам не говорит?

– Почему не говорит, говорит. Моя девичья фамилия, а что?

– Ваша девичья фамилия – Мальгина? – я остановился и обернулся к ней.

– Мальгина, – весело подтвердила Полина Васильевна. – А что ты застыл, будто Ельцина увидел?

– Так. Мальгина, – я не двигался с места, хотя баба Поля почти тащила меня к выходу. Ей хотелось оценить, насколько далеко эвакуировался личный состав (мы в таких случаях выходили в сквер рядом с военкоматом).

– А тебе что за дело до моей девичьей фамилии? – поинтересовалась она, – была Мальгина, в 46-м вышла замуж и стала Грачевой.

– Понятно. А Сергей Васильевич Мальгин вам кем-нибудь приходится?

– Сережа? – она резко повернулась ко мне и ухватила меня за рукав кителя.

– Это ваш брат?

– Сережка, брат мой, – она исподлобья смотрела на меня. – Он погиб на войне, в 42-м. Похоронку я здесь, у вас получала.

– Не похоронку, наверное, а извещение о том, что ваш брат пропал без вести, так?

– Так. Он… жив? – она с такой надеждой посмотрела на меня, что перехватило дыхание.

– Нет, Полина Васильевна, он погиб, – сказал я. – Погиб, как герой, в бою под Ленинградом.

Она сникла, сгорбилась и побрела к своему дому. Потом остановилась и повернулась ко мне.

– Где он похоронен?

– Сергей Васильевич пока не похоронен, – пояснил я. – Военно-поисковый отряд его нашел неделю назад, сообщил нам…

…Примерно через час я сидел в кабинете военкома и докладывал ему об окончании этой истории. Я довел Полину Васильевну до ее квартиры, она угостила меня чаем с мятой, которую сама выращивает на своем огородике и рассказала, как сложилась их с матерью жизнь после похоронки. Она упорно называла это извещение похоронкой, но поправлять ее я больше не стал, какая, в общем, разница. Разница, правда, была. Получившие похоронку родственники погибшего воина имели право на пенсию в размере около 50% его от денежного довольствия, а родственники пропавших без вести такое право получили только к концу 42 года, и то не все. Мать Сергея Мальгина пенсию за сына получала…

Сам Сергей Васильевич Мальгин 1920 года рождения был призван в армию осенью 1939 года. Тогда только вышел закон, по которому призывали с 19 лет (раньше с 21 года) Служил под Ленинградом, воевал в финскую войну. В январе 40-го года был ранен, лечился в одном из Ленинградских госпиталей. Мать к нему ездила. Потом в сентябре 40-года он приехал в отпуск младшим сержантом, с медалью «За отвагу». Веселый, хотя, как сержанту ему теперь предстояло служить 3 года (рядовые служили два). Она показала мне фотографию, где молодой парень в военной форме с треугольником в петлицах стоял рядом с сидящей девушкой.

– Это я с Сергеем, – кивнула она на фотографию, – фотографировались в Иваново. Я в текстильном институте училась. Сережа приехал ко мне в институт в форме с медалью. Мне все завидовали, что у меня такой брат.

Я больше смотрел не на Сергея, а на молодую Полину, в которой по решительному взгляду уже можно было угадать будущую грозу военкомата. Да и не только военкомата. Баба Полина вела войны со всеми городскими учреждениями, правда столетней она была только с военкоматом, с остальными скорей локальные конфликты.

– А как получилось, что извещение на Сергея выдали вам, а не матери? – спросил я, возвращая фотографию.

– Мама была в то время в Троицке, ее мать, моя бабушка болела, и мама уехала ухаживать за ней.

– А вы почему не уехали?

– Мама хотела, чтобы я уехала с ней, но я училась на 3-м курсе текстильного института, жалко было бросать.

– А жили где, дом ведь продали?

– Откуда вы знаете?

– Знаю, был у вашего дома на 2-й Пролетарской, разговаривал с Сергеем Сергеевичем Марковым.

– Так он жив еще! – ахнула баба Полина.

– Жив. И где же вы жили?

– Мама дом продала и уехала. А я в общежитии в Иванове жила, думала, что сюда больше не вернусь. Закончу, получу распределение, уеду и буду работать далеко. А вот вернулась.

– Остался один вопрос, Полина Васильевна, – сказал я, – где похоронить вашего брата? В братской могиле под Санкт-Петербургом с указанием звания, фамилии, имени отчества или везти сюда? Решать вам.

– Пусть везут сюда! – твердо сказала Полина Васильевна.

Я пошел к двери, а когда обернулся попрощаться, она сказала:

– Коробку с утюгом верни, мне еще милицию минировать…

Вот и вся история.

Сержанта Мальгина Сергея Васильевича привезли в наш город и 22 июня в День памяти и скорби, торжественно похоронили на 2-м воинском кладбище города, с отданием воинских почестей. Медаль «За отвагу» передали Полине Васильевне…

7.10.2021 года

Пацифист Вожаков

Когда в одно солнечное майское утро ко мне в кабинет влетела Наталья Шорина, настенный календарь у входной двери в моем кабинете информировал, что сегодня 5 мая 1997 года, понедельник. Наталья – это мой помощник по учету рядового и сержантского состава.

Только прошел первомайский праздник и приближался праздник Победы. На улице стало тепло, местами даже жарко и настроение у всех было улыбчивое, если, конечно, слово «улыбчивое» применимо к людям, находящимся на работе. Во всяком случае, у меня настроение улыбчивым было точно, и не только благодаря весне и солнцу, но еще и потому что через месяц, в июне, меня ждал отпуск и уже начинал отсвечивать радужными огнями в виде путевки в Сухумский военный санаторий. Те, кто там побывал, утверждали, что это почти рай на земле. Синее небо, белое солнце, Черное море и дождик только по ночам, чтобы не беспокоить туристов…

– Владимир Алексеевич, – Натальин голос вторгся в мои грезы и вынудил вернуться на рабочее место, – тут парень пришел, требует военный билет.

Мне, душой только что разместившемуся на лежаке на Сухумском песочном пляже, было неприятно слышать о том, что кто-то что-то требует, поэтому я с досадой посмотрел на нее. Наталью это не смутило. Впрочем, откуда ей было знать, что я в Сухуми?

– Мне, говорит, 27 лет стукнуло, давайте военник, – процитировала она и выжидающе посмотрела на меня, рассчитывая видимо, на взрыв моего негодования по поводу такого нахальства со стороны того, кому стукнуло 27 лет. Никакого негодования я у себя не обнаружил, но, чтобы Наталью не расстраивать, сделал самое грозное выражение лица, какое смог, надеясь, что ей этого будет достаточно и она уйдет довольная. Наталья не ушла, но немного успокоилась, поэтому я сменил выражение лица на обычное.

– А ты почему-то против? – уточнил я, поняв, что Наталья мне в Сухум вернуться не даст.

– Я категорически против. Отправила его во 2-е отделение за выпиской из решения призывной комиссии, не идет. Позвонила сама. Людмила Николаевна Белякова говорит, что такого у нас не было и нет. А она, как известно, знает всех Тейковских призывников, начиная с тех, кто еще в песочнице сидит с лопаткой, кончая моим дедушкой…

Сегодня был приемный день для населения, а в такие дни Наталье приходилось иметь дело не только с кроткими запасниками, которым она ставила в военные билеты штампы «Принят на воинский учет», «Снят с воинского учета» и выдавала справки о прохождении военной службы, но и случалось встречать пару-тройку (и больше) агрессивных визитеров, которым все не нравилось. Ни наша работа, ни мы сами. Они придерживались мнения, что военкомат ленив и нерасторопен, главным образом потому, что мы не сразу доставали из кармана требуемый документ, а начинали со скоростью черепах копаться в архивах, что-то там очевидное проверять, что-то там бумажное стряпать, подписывать состряпанное у военного комиссара и только лет через пять, когда заявитель уже забыл, зачем он к нам обращался, этот самый документ выдавали заявителю. Или его вдове. Бюрократы, одним словом…

Обычно Наталья сама успешно справлялась с такой категорией граждан, но время от времени погашать агрессию разбушевавшихся людей приходилось и мне. Возможно, этот случай как раз из таких…

– Тащи его ко мне, – благодушно сказал я Наталье.

Тащить его Наталье не пришлось, поскольку парень стоял за дверью и, как только она эту самую дверь приоткрыла, немедленно просочился в кабинет.

– Выдайте мне военный билет! – с порога потребовал парень.

– Всенепременно, – пообещал я и показал ему на стул, стоявший у стены. Сидя на этом стуле, среднестатистический посетитель с нормальной длиной рук, протянув одну из них, мог спокойно похлопать меня по плечу, или поправить бумаги, лежащие у меня на столе. Некоторые так и поступали. Это я к тому, что в каморке, которую я называл кабинетом, можно было стоять, с трудом сидеть, но никак не бегать. А этот парень бегал.

– Присаживайтесь, – предложил я ему, видя, что парень продолжает гарцевать от двери к столу и обратно. Полтора шага в одну сторону, – Наталья Владимировна, я вас позову. Если что.

Наталья кивнула и ушла.

– Мне исполнилось 27 лет, и вы обязаны… – парень наконец зафиксировался на стуле и уставился на меня.

– Давайте сначала познакомимся, – предложил я. – Меня зовут Владимир Алексеевич и я начальник 4-го отделения здешнего военкомата. А вы?

– Вожаков, – буркнул парень и добавил, – Сергей Сергеевич.

– Теперь я вас очень внимательно слушаю, Сергей Сергеевич. Вы что-то начинали говорить о желании иметь военный билет. Похвальное стремление. Правда, оно говорит о том, что на сегодняшний день его у вас нет. Его вообще у вас не было или, может, был, да вы его потеряли?

– Не было.

– А что так?

– Неважно. Вот мой паспорт, – парень достал из барсетки книжечку и протянул мне. – Мне исполнилось 27 лет. По закону вы обязаны мне выдать военный билет. А ваша сотрудница…

Он замолчал, вероятно, припоминая слова, сказанные ему Натальей.

– Ну-ну, – подбодрил я его. – И что сотрудница?

В таких беседах всегда лучше дать человеку выговориться, стравить пар. У большинства людей эмоциональный всплеск довольно быстро проходит, после чего с ними можно разговаривать. По опыту знаю, что гнев 99% таких агрессоров минут через пять после яростного начала понемногу возвращается в свои берега. Этот же парень Вожаков оказался в числе остального 1%.

– Сотрудница ваша, – зарычал парень, – сказала, что для выдачи военника вы будете что-то смотреть, изучать, в чем-то разбираться! Зачем, если мне стукнуло 27 лет?! Какая вам теперь разница?! В армию вы меня уже не засунете!

– Давайте немного успокоимся и попробуем действительно разобраться. В армию мы никого не суем, а насчет военного билета… Если бы они выдавались всем желающим, то военкомат был бы не нужен. Стояли бы ящики, вроде банкоматов, подошел, нажал кнопку, и военный билет падает прямо в руки. А пока такая эра не наступила, военные билеты выдает военкомат и только тем, кому положено его иметь.

– Вот мне и положено его иметь! – объявил парень, – раз мне 27 лет исполнилось.

– Разберемся. Начнем с самого легкого вопроса, почему вы не служили? – спросил я.

– Мне 27 лет…

– Я уже запомнил, что вам 27 лет, можете не повторять, – сказал я, – просто расскажите, где вы были предыдущие девять.

– Какие девять? Что девять? – парень уставился на меня.

– Девять лет назад, – пояснил я, – вы, как и все 18-летние ребята должны были побывать на призывной комиссии, а дальше или служить, или отсрочка, или ограниченно годен по здоровью. Что-нибудь из этих вариантов. Их больше, но эти основные. Вот с этого давайте и начнем.

– Что начнем? – насупился Вожаков.

– Разбираться начнем, – терпеливо сказал я. – Итак, Сергей Сергеевич, где вы зарегистрированы по месту жительства?

Поскольку парень задумчиво молчал, я раскрыл его паспорт и прочитал, что Вожаков Сергей Сергеевич родился 25 апреля 1970 года в городе Иванове. Посмотрел отметку о регистрации в этом же городе и вернул документ владельцу.

– Пока мне не понятно, почему вы обратились в наш военкомат, если зарегистрированы в Иванове. У нас граждане состоят на воинском учете по месту регистрации.

– Я живу в Нерли, – буркнул Вожаков.

– Да живите хоть на Плутоне, но на воинском учете обязаны находиться по месту регистрации. Или оформите временную регистрацию, тогда на воинский учет вас примем мы.

– Похоже военник мне сегодня не получить, – пробормотал парень.

– Сегодня не единого шанса. Военные билеты, Сергей Сергеевич, мы никому не выдаем, пока не…

Хлопнула дверь. Я поднял глаза и увидел, что в кабинете, кроме меня никого нет. Встал, выглянул в общую комнату. Народ топтался у Натальиного окошечка воинского учета, но Вожакова среди них не было. Я пожал плечами и пошел в общую комнату отделения. Когда закрыл за собой дверь, Наталья посмотрела на меня.

– Что вы этому парню такое сказали, что он полетел, как ракета Тополь на Вашингтон? – спросила она, – послали за обложкой на военный билет?

– Сказал, что ты, Наталья Владимировна завтра отправишь его на военные сборы. Он убежал собираться, – пошутил я.

– Только сборов нам не хватает, – прокомментировала Ирина Дмитриевна Гаврилова, старший помощник начальника 4-го отделения.

Немного поговорили о военных сборах, которые с 1991 года не проводились, поскольку у государства на эту забаву не было средств. Потом Наталья попросила меня подписать у военкома пару справок, одну – запаснику из дальнего сельского поселения, другую – седому ветерану. Я вздохнул, но справки взял и пошел к полковнику Марчаку. Только вчера он раздраженно отчитывал начальников отделений, что мы ходим к нему подписывать всякую ерунду не в установленное время с 16 до 17 часов, а когда нам Бог на душу положит.

Постучал в дверь военного комиссара, прислушался. Вроде он что-то буркнул в ответ, но у него в кабинет вели двойные двери, с тамбуром, и даже если у тебя уши, как у Чебурашки, достоверно услышать, что он ответил на стук не представляется возможным. Поэтому я сделал вид, что услышал разрешение войти, отворил одну дверь и, не стучась, отворил другую.

В огромном кабинете у огромного зеркала стоял Анатолий Петрович. Зеркало было встроено в одну из дверей большого, во всю стену кабинета, мебельного гарнитура, собранного неведомыми умельцами из полированного ДСП. По меркам 80-х это был обкомовский уровень. Во второй половине 90-х, с появлением всякого рода роскошных отделочных материалов, полированные шкафы уже не выглядели так же круто, как раньше, но для нас, аборигенов российской глубинки, этот антураж все еще внушал почтение.

Полковник Марчак стоял в новенькой шинели и каракулевой папахе и напряженным взором пытался узнать себя в зеркале. Шинель с папахой несколько диссонировали с теплой майской погодой, поэтому я вопросительно смотрел то на него, то на шинель. Напряженный и отчасти безрадостный его взор, кстати, был легко объясним. Шинель выглядела… не очень. Анатолий Петрович, конечно, мужчина крупного телосложения, но шинель явно шилась для Кинг-Конга. По длине она была ему до пят. Если бы наш полковник служил в кавалерии, такой размер был бы еще ничего, но кавалерии давно нет. Рукава полностью прикрывали ладони, даже когда полковник их вытягивал. При этом шинель как-то умудрялась горбом выгибаться у него на спине. Это не считая того, что погоны были пришиты так, что воинское звание можно было определить только со спины.

– Ну, что скажешь? – посмотрев на меня, спросил военком.

– Я думал, что мы уже перешли на летнюю форму, – ухмыльнулся я.

– Тебе не кажется, что она мне немного великовата? – военком повернулся другой стороной и попытался заглянуть себе за спину.

– Шинель? – на всякий случай уточнил я. Папаха сидела у него на голове вполне приемлемо.

– Шинель…

– Чуть-чуть есть, – признал я. – В дивизионном доме быта шили?

– Ну а где еще…

– Не хотел бы я встретить человека, которому эта шинель была бы мала. Особенно ночью.

– Палатка с погонами, – сказал Анатолий Петрович и добавил пару непечатных слов. – Что там у тебя? А то я сам хотел тебя звать. Присядь…

Он подписал справки, которые я положил ему на стол, потом дождавшись, когда комиссар шлепнет на них печать, я сунул их в папку. Захлопнув папку, я вопросительно посмотрел на полковника.

– В 11 часов ты выступаешь по местному радио.

– Я?

– Да, ты.

– На какую тему?

– Ну, какая сейчас тема… День Победы. До последнего надеялся, что горло пройдет, но сам видишь, какой у меня голос… вернее, слышишь.

Голос у него и вправду уже несколько дней был простуженным, и даже когда военком говорил что-то доброе и веселое, голос звучал… аки лев рыкающий. Этот голос всех пугал, потому что в отличие от своего голоса, Анатолий Петрович был человеком довольно уравновешенным и по характеру вполне адекватным.

– Так я не готовился, – попробовал я отбрыкнуться. – Что я там скажу?

– Озвучишь этот текст и все, – военком подвинул мне толстую стопку бумаги серого цвета стандартного формата. – Только прочитай перед тем, как пойдешь.

– Товарищ полковник, с виду тут …я два дня читать буду.

– Десять минут. Текст специально напечатан самым крупным шрифтом, чтобы буквы не прыгали.

Я вздохнул и подумал, что надо было самому пойти на проверку воинского учета в хлопчатобумажный комбинат, а не посылать туда Филимонова.

– Разрешите идти? – спросил я.

– Погоди, – военком посмотрел на меня. – На 9 мая ты по плану где задействован?

– С утра возлагаю венок у ХБК.

– Так. Это в восемь утра. А дальше?

– А дальше все, – злорадно ответил я. – В десять заступаю дежурным по военкомату.

Он надел очки и проницательно посмотрел в график дежурств на май, лежавший перед ним под оргстеклом.

– Дежурство твое отменяем, – сказал он, медленно снимая очки и укладывая их в футляр коричневого цвета. – Поедешь в Нерль.

– Опять?! – воскликнул я. – Вы меня просто приковали к этой Нерли! Я же в прошлом году был. И в позапрошлом…

– Знаю, что был, но больше некому. Конев болеет, Губницкий в отпуске, кого мне туда послать? Панина? Так он напьется еще до митинга. Коровина? Этот вообще с левой резьбой, наш лучший специалист по неприятностям. Коровин, может и не напьется, но что-нибудь такое отчебучит, что думаешь, лучше бы он напился. Хотя парень вроде эрудированный, даже знает значение слова «экстраполировать». Ты вот знаешь слово – экстраполировать?