Военкомат

В комнате, где я жил, был только один сосед. Молодой старший лейтенант из Улан-Удэ. Звали его Алексей Седов. Нормальный, веселый парень. Он очень скучал по жене и новорожденному сыну (замучил всех фотографиями сына), но природная жизнерадостность не давала ему усидеть на месте, поэтому виделись с ним только поздним вечером и ранним утром. По окончании занятий он с офицерами своей возрастной категории ежедневно рыскал где-то по Саратову в поисках приключений.

Больше сдружился я с капитаном Степановым из Чебоксар. Как и я, он был офицером 2-го отделения в городском военкомате столицы Чувашии. Сближали нас не только возраст (мы были одногодки) и одинаковая должность, но и похожие темпераменты. Что в таких случаях, наверное, важнее. Мы оба безразлично относились к спиртному, хотя многие наши курсанты, чего уж там, были к нему очень неравнодушны. Не искали доступных временным холостякам женщин. Он был менее ленив, чем я, и здорово играл на гитаре. Я обыгрывал его в настольный теннис и шахматы…

А вообще мой звездный час наступал, когда на самоподготовке группа начинала убивать время, сообща разгадывая кроссворды. В группе я был главным знайкой.

Что еще? Мы с Колей Степановым оба не любили театр. Но об этом чуть позже…

Учеба не была обременительной. До обеда занятия с преподавателями, после обеда, до 17:00 – самоподготовка, сампо, по-нашему. Потом свободное время. Суббота была тоже рабочая, но без сампо. Жить было можно.

В феврале нет, а с марта гуляли по весеннему Саратову. Чаще всего – по проспекту Кирова, который саратовцы называют Арбат. Это очень красивая улица, спускающаяся к набережной Волги.

Питались офицеры-курсанты в военторговской столовой за наличный расчет. Кормили довольно сносно. Иногда вечером ходили в кафе, которых в 1994-м году в Саратове было уже несметное количество.

Наша группа офицеров-призывников была средней по численности. Человек 25. В основном офицеры вторых отделений. Несколько курсантов были уже начальниками отделений. Общались мы довольно дружелюбно, и каких-то внутренних конфликтов я не помню.

Были и потери. Один из офицеров умер от какой-то скоротечной болезни. Другого, майора, отчислили.

По этому случаю нас даже собрали в актовом зале, чтобы сообщить об отчислении с курсов этого майора, башню вышиной два метра и почти столько же шириной, вступившего в неравную схватку с тремя милиционерами и победившего их за явным преимуществом. У ментов было мало шансов. Они только и успели, пока он выволакивал их из патрульной машины, что вызвать подмогу. Подмога в составе двух машин приехала быстро и нашла нашего майора у милицейской машины (он и не собирался скрываться), куда он бережно укладывал этих трех бедолаг обратно. Майор дождался этой подмоги, посмотрел на них грозно и пошел в сторону общежития. Они сопроводили его до КПП, не пытаясь задержать, там установили, кто он такой, и уехали.

На следующее утро начались разборки. Майор все признавал, кроме нетрезвого состояния. Он утверждал, что практически не пил, и те, кто его знал, с ним соглашались. «Практически не пил» у него считалось, если выпил до бутылки водки. Потом, после первой бутылки, сколько бы ни пил, «выпил, но в пределах нормы». Много водки ликеро-водочная промышленность для него еще не изготовила.

– Присел на лавочке в скверике, задремал немного, – пояснил майор, – тут эти бандерлоги (менты) стали меня будить. А я с детства не люблю, когда меня будят…

Кстати, до Саратова я знал две категории бандерлогов. Первая, у Киплинга это обезьяны и вторая, у замполита нашего полка, все военнослужащие, пропустившие политзанятия один и более раз. Оказалось, что это слово имеет более широкое распространение, чем я думал.

Куратором группы был полковник Малев. У него была необычная манера разговаривать по телефону. Кто бы ни звонил, он всегда представлялся «который Малев». Когда звонил сам, тоже. В конце разговора никогда не прощался, просто клал трубку. А еще я сам видел, когда с ним дежурил, как «который Малев» говорил по телефону, держа трубку не сбоку, как все, а перед собой, как радист. Я потом попробовал: без привычки это не очень удобно.

Возраста он был предпенсионного, то есть лет пятидесяти или около того. К нам он относился довольно лояльно. И знал, конечно, о призывной работе всё. При этом строил учебный процесс довольно ловко. Поскольку в призывной работе далеко не все определено руководящими документами и многие вещи военкоматы делали как Бог на душу положит, то он в первую очередь старался эти сведения выудить из обучаемых, анализировал, обобщал их и уже преподавал нам. Правда, с оговоркой, что все это носит рекомендательный характер.

Четыре месяца – это много. Ну, относительно, конечно. Не в планетарном масштабе. Но для человека, находящегося по независящим от него причинам вне привычной среды, это много. Учебный процесс, каким бы интенсивным ни был, не занимал всё время, и надо было думать, куда себя деть вечером. И в воскресенье. Занимали мы себя, в общем, по шаблону. Прогулки по Саратову, кафе, видеозалы, какие-то выставки, музеи, книги. Ну, и театры, куда же без них.

Театры… Дело в том, что я не театрал. Принято считать, что театр и культурный человек – это понятия одного ряда. Я, хоть и опасаюсь быть вычеркнутым из категории культурных людей, признаюсь: театр не люблю. Мне там скучно. Но я же не один живу, а среди других культурных людей, которые по моему приезду спросят: «В каких саратовских театрах ты, лапоть, побывал? Ни в каких?! Изгнать его из наших культурных рядов!».

Видит Бог: я старался этого не допустить. Несмотря на холодные взаимоотношения с театрами, знакомство с Саратовом я начал с них.

Саратов, безусловно, город сильных театральных традиций, поэтому, не откладывая это дело в долгий ящик, мы с Колей Степановым составили нечто вроде рейтинга театров. По материалам прессы и предпочтениям местных офицеров. Первое место в нем занял Саратовский театр драмы. По всему выходило, что он (театр) там самый крутой. Во-первых, театр был очень древним, лет двести, что ли. Во-вторых, там действительно когда-то играли актеры, которых знала вся страна. Борис Андреев, Олег Янковский…

Правда, некоторые местные офицеры о существовании театра драмы узнавали от нас с Колей, но я их не осуждал…

В этот театр мы с Колей и пошли на спектакль. Название не помню, хоть убейте. Театр, может, и был древним, как мамонт, но мы попали на современную постановку. Зрительный зал был в виде арены со сценой внутри, только не круглой цирковой, а квадратной. Но это бы ладно, какая, в общем, разница… лишь бы видно было и слышно. Но режиссер и актерский коллектив театра, видимо, находились в глобальном творческом поиске. Вероятно, так и должно быть. На то они и творческие люди, чтобы вечно чего-то искать. Новые формы, новое прочтение.

Этот поиск привел их к загадочному оформлению сцены. Вначале это нас даже заинтриговало. Половина действия спектакля проходила внутри завешенного какой-то кисеей квадрата. Мы видели только силуэты актеров. Голоса слышали отчетливо. Но только когда актеры говорили в нашу сторону. На противоположной стороне зала публика в это время отдыхала. Реплик там слышно не было. Потом, для баланса, актеры говорили в другую сторону, и антракт наступал на нашей стороне. Что там происходило, я так и не понял, хотя и пытался. А на середине спектакля мы ушли.

Надо очень любить театр, чтобы терпеливо относиться к режиссерским поискам новых форм и новых прочтений. Если эти качества у вас есть, тогда рано или поздно вы станете свидетелем творческой удачи театра. Если, как у меня, их нет, то не станете…

Коля тоже был недоволен.

После этого спектакля я решил, что театров больше не надо. И не угадал.

А получилось так. Валера Осипов, офицер, с которым я приехал в этот славный город, раздобыл с чудовищными трудностями (как он сказал) два билета в театр юного зрителя (ТЮЗ) на чудовищно крутой спектакль (тоже его определение). Спектакль назывался «Семейный портрет с посторонним». Потом у него изменились обстоятельства, и выяснилось, что на спектакле он побывать не сможет. Тогда он вспомнил про меня, и почему-то решил, что я без театра жить не могу!

Я его поблагодарил, но сказал, что как раз собирался пожить без театра. Так что спасибо, не надо. Лучше я в видеозал схожу. Валера, подумав, согласился, что видеозал, и правда, лучше, особенно если он рядом с баром. Но уж больно спектакль хвалят те, кто его видел.

Тут ко мне зашел Коля Степанов и, послушав наш диалог, вдруг заявил, что тоже слыхал про «Семейный портрет». Вроде бы это комедия, но смешная. От современных же комедий обычно хочется плакать в три ручья, а эта веселая. О сельской жизни.

Я задумался. Сходить, что ли, еще раз? Может, не везде творческие коллективы ищут новые формы?

В общем, сдал нам Валера эти два билета и был таков. А мы с Колей пошли на спектакль.

Ну, не сразу же, конечно. На следующий день, в пятницу. Спектакль начинался в 19 часов, времени, вроде бы, достаточно. Самоподготовку мы решили саботировать. Наш старшина группы, майор Градов, тот еще служака, возражал, но вяло, и мы ушли. Решили, что пойдем в гражданке. В театр драмы зачем-то потащились в военной форме. Может, кстати, это тоже сыграло свою негативную роль. Это я о восприятии спектакля. Там же расслабиться надо, размякнуть. И понимать проблемы, которыми, вроде как, живут актеры. А военная форма, она для расслаблений и вникания в чьи-то проблемы не подходит никак. Так что на эти грабли наступать не будем, решили мы, и я экипировался в брюки, рубашку и свитер. Коля – примерно в тот же комплект. Конечно, по канонам в театр надо бы надеть костюм. Но костюма у меня не было. Когда собирался в Саратов, как-то не предполагалось, что мне может понадобиться костюм, не на конференцию же собрался.

– Да брось ты, – сказал мне Коля, – это же ТЮЗ, что там юные зрители – в смокингах что ли?

Ладно, с костюмом разобрались. Но тут до нас дошло, что верхней одежды ни у меня, ни у него нет. Кроме шинелей. А на улице-то март. Саратов, хоть и южный город, но не настолько, чтобы в свитерах разгуливать по улицам в эту пору. Пришлось нам срочно искать замену шинелям. Я нашел у Валеры Осипова, которому сказал, что его билеты на спектакль идут только в комплекте с его курткой с меховым капюшоном. Валера поморщился, но куртку отдал. Мы были примерно одной комплекции, и, хотя он был немного выше меня, куртка прекрасно (я потом еще пару раз брал) мне подошла. У Коли ситуация была похуже. Он был высокий и худощавый. Не то чтобы у нас было мало высоких и худощавых офицеров, просто курток у них не было. Когда Коля, было, уже загрустил, я нашел ему куртку у другого офицера, с которым приехал, Олега. Мои земляки оказались лучше всех адаптированы к пребыванию в Саратове. У них ведь практически отпуск был…

Куртка Коле была явно коротка и широка, но все равно подходила к гражданским брюкам лучше, чем шинель.

Итак, мы с Колей договорились встретиться у КПП в 18 часов. Пока дойдем, пока найдем. А начало в 19.00, для нас в самый раз. К КПП подошли одновременно и бодро зашагали к центру Саратова.

Шли долго, минут 30 уже, и шли быстро, а театр юного зрителя все не показывался.

– Далеко еще? – спросил я.

Коля затормозил.

– Я собирался это у тебя спросить, – озадаченно ответил он.

Оказалось, что ни он, ни я не знали, где находится этот самый ТЮЗ. Коля думал, что я веду нас, я был убежден, что он.

Времени уже почти не было, поэтому пришлось ловить такси. Таксист по первым словам Коли сразу уловил, куда нам надо, и рванул. Через 15 минут мы подъехали к театру. Расплатились, вышли. Пошли к красивому, сверкающему огнями зданию театра. Проходя мимо каких-то афиш, я поискал глазами слова «Семейный портрет с посторонним», но почему-то не нашел. Это меня удивило. У театра драмы все афиши были забиты рекламой спектакля, с которого мы удрали, и название которого я всё равно не вспомню.

Ну ладно, может, им и не нужна реклама. Спектакль и так гремит по Саратову. Озираясь, мы подошли к зданию театра, но оказалось, что это не театр, а магазин электротоваров.

– А театр где? – спросил меня Коля.

Я переадресовал этот вопрос пожилой женщине, проходящей мимо.

– Театр? – переспросила женщина, не останавливаясь, – да вроде тут нет театров…

Только пятый по счету остановленный нами саратовец признался, что театры тут есть. Нужно пройти «вон в тот» прогон, зайти во двор девятиэтажки, а там увидите…

Мы пошли по этому азимуту. Во дворе девятиэтажного дома увидели маленький аккуратный домик с висевшей над дверью залихватской надписью «Театр Балаганчик». В детстве такие домики мы называли халабудами. В названии «Балаганчик», бесспорно, что-то детское есть, и он тоже, наверное, театр для юных зрителей, но я рассчитывал увидеть нечто более… величественное, что ли. А тут… Если и есть зрительный зал, то человек на пятнадцать, не больше. Больше просто не поместится.

На всякий случай зашли внутрь халабуды и сразу наткнулись на Бабу-Ягу. Баба-Яга сидел на бочонке (ступа что ли), пил из кружки липтон чай и, глядя на листок бумаги в руке, что-то бормотал. Роль разучивал. Молодой парень, лет 25-ти, как подтверждение, что со времен артиста Милляра Баба-Яга – это мужская роль.

– Это театр? – спросил его я.

– Театр, – подтвердил Баба-Яга, – кого ищем?

– Это ТЮЗ? – подозрительно уточнил Коля.

– Нет, что вы, – помотал головой Баба-Яга, – какой ТЮЗ… это балаганчик… ТЮЗ там (он махнул рукой на дверь), ближе к центру города.

Ну, что ты будешь делать! Выход в театр у нас приобрел форму квеста с элементами спортивного ориентирования.

– Отсюда, если пешком, сколько идти? – спросил я.

– Как идти, – пожал плечами Баба-Яга, – на троллейбусе минут двадцать.

– А на ступе? – сострил Коля.

– На ступе быстрее, но прохладнее, – отозвался Баба-Яга.

Мы побежали к выходу.

– Ты куда таксисту ехать сказал? – на бегу спросил я, – что он нас здесь выгрузил.

– А ты не слышал? – ответил вопросом Коля.

– Нет, отвлекся.

– В детский театр на что-то семейное.

На выходе увидели небольшую афишку с надписью от руки «Спектакль „Семейная пекарня“, начало в 16:00». 16:00 было перечеркнуто и сверху написано «Когда придете».

– Где тут остановка? – спросил Коля, отвернувшись от афишки.

Нашли мы и остановку троллейбусов, нашли, наконец, и ТЮЗ. А в награду за наши мытарства, оказалось, что начало спектакля по каким-то техническим причинам было отложено на 30 минут. Так что мы ничего не потеряли, поскольку влетели в театр с третьим звонком…

«Семейный портрет с посторонним» нас с Колей Степановым привел в восторг. Ничего подобного раньше в театрах я не видел. Все драмы какие-то попадались. А драм и в жизни хватает, чтобы на них еще в театре смотреть. Видел, конечно, и комедии, но так, как эта, не зацепила ни одна.

Мне, просто зрителю со скептическим отношением к театру, трудно судить, что приводит к успеху театральную постановку. Талант автора пьесы, работа режиссера или игра актеров. Да мне это и не важно. У меня только две оценки, одна – нравится, другая – не нравится. Этот спектакль был на оценку «нравится с плюсом»…

Экспертом по актерскому мастерству меня не возьмут, но, на мой взгляд, актеры играли блестяще. Происходящее на сцене, хотя сюжет и был донельзя прост, удерживало внимание зрителей в течение всей комедии. В зале хохот стоял почти беспрерывно. Два часа спектакля пролетели МиГом. Посмотрел бы «Семейный портрет с посторонним» еще разок, да не удалось. Билетов, правда, было не достать…

Потом, в 2004 году, режиссер Наумов снял фильм по этой пьесе. Фильм назывался «Именины». И актерский состав был приличный, и действие фильма, вроде, о том же. А я даже не улыбнулся ни разу. Не смешно…

…Так. Хотел написать, как учился в 8 ЦОК, а получаются беллетризированные воспоминания о Саратовских театрах.

Надо хотя бы немного про учебу написать…

Подумал, повспоминал и решил: ну ее, эту учебу. Учеба – она и в Саратове учеба. Ничего такого, чтобы похвастать. Мол, вот мы учились, до сих пор легенды ходят.

Самым неприятным в этой учебе было то, что она длились четыре месяца. Не то чтобы я считал дни, но время тянулось медленно. И чем ближе к июню, тем медленнее. Но, поскольку заканчивается когда-нибудь всё, закончилась и наше обучение. Поэтому перейду сразу к экзаменам. Там было, что вспомнить.

Экзамены были назначены на первые числа июня. Экзаменами, ясное дело, я их назвал для придания важности. Какие там экзамены…

Свидетельства об окончании курса были уже заполнены (мы их сами заполняли), подписаны и заверены печатью 8 ЦОК. И ждали нас в отделении кадров. Тем не менее…

Основным для нас, призывников, был экзамен по организации учетно-призывной работы в военном комиссариате. Остальные зачеты и экзамены носили, если честно, формальный характер. Наверное, и основной экзамен был бы формальным, но в Саратовский учебный центр приехал начальник ГОМУ ГШ (Главного организационно-мобилизационного управления генерального штаба) генерал-полковник Городов.

О том, что начальник ГОМУ ГШ будет у нас на экзамене, мы по слухам узнали за неделю. Посмеялись. Никто в это не верил.

Что ему тут делать? Полюбоваться на красавцев, которые, вооружившись полученными в Саратове знаниями, в ближайшем времени поднимут на новую высоту призывную работу в регионах страны? Бросьте, ему и без нас есть, чем заняться.

Как-то мы позабыли, что Саратовские курсы были в прямом подчинении Генерального штаба, и именно ГОМУ ГШ, и начальник ГОМУ ГШ вполне может инспектировать подчиненные соединения и части.

Дня за три заметно побледневший Малев слух подтвердил, но оговорился, что в программе пребывания генерал-полковника в учебном центре заход на экзамен не обозначен. Правда, он будет здесь целый час, а за час можно три раза обойти весь ЦОК и не запыхаться. Чем-то его развлекать надо, а для любого проверяющего, будь ты хоть министр обороны, лучшего развлечения, чем попасть на экзамен, в армии не бывает.

Время прибытия начальника ГОМУ ГШ в учебный центр и начало экзамена совпадало – 10:00. Может, случайно, может – нет.

Мы больше не смеялись. В обычной жизни это, может, и не так, но в армии, если начальник может зайти, он зайдет обязательно.

– Может, экзамен перенести на час? – предложил кто-то.

Малев покачал головой. Потом сказал, что к нам в качестве экзаменаторов приедут другие офицеры ГОМУ ГШ, рангом помельче. Они никогда не позволят переносить то, что утверждено и согласовано в планах.

За день до экзамена Малев созвал группу на вече. Когда группа расселась по местам, он объявил о прибытии начальника ГОМУ ГШ генерал-полковника Городова как о событии, уже включенном в Ипатьевскую летопись и потому незыблемом и ныне, и присно, и во веки веков. Потом Малев создал комитет из себя и нескольких офицеров нашей группы, учившихся получше, нежели основной состав группы, в том числе и меня. Остальных отпустил.

Комитет засучил рукава и принялся составлять свой план экзамена. Составить-то мы составили, но я засомневался, что экзаменаторы из ГОМУ ГШ будут выполнять наши планы. Малев хитро усмехнулся и сказал, что это не моя проблема…

А план был такой. Поскольку сдавать будем пятерками (сразу заходят пять человек, а потом уходящих по очереди меняют остальные), в числе этих первых пяти зайдут три умника. Умники – это мы. А дальше у каждого своя задача.

Мне досталась главная. Как только зайдет генерал-полковник, офицер, находящийся у экзаменатора, собирает пожитки и уходит, не оборачиваясь. А я принимаю умный вид, иду к экзаменатору и отвечаю билет. Потом меня меняет другой умник, а если начальник ГОМУ ГШ не угомонится, то и третий. Пока генерал не зайдет (или уедет, не заходя), сидеть, шлифовать ответы на вопросы билетов. Если в ходе экзамена генерал что-нибудь спросит, в обморок не падать, а отвечать, причем по возможности именно на тот вопрос, который он задаст. Если не знаете, что отвечать, мычать что-нибудь на общие темы. Генерал деталей призывной работы знать не должен, поэтому можно импровизировать, но сильно не умничать. Такой вот план.

Один из трех умников, отобранных Малевым, отказался. Сказал, что, когда видит генерал-полковников хотя бы по телевизору, забывает даже свою фамилию, не то что билет. Малев почесал затылок, но спорить не стал, заменил его другим офицером.

Настал день и час экзамена. Мы пятеро умников взяли билеты, и расселись по углам аудитории. Экзаменаторов было двое. Полковник генштаба и заместитель начальника ЦОК, тоже полковник. Говорили, что на экзамене должен был присутствовать начальник учебного центра, генерал-майор Карасев, но понятно, что сейчас ему было не до этого. Минут через пять после начала экзамена ушел и его заместитель.

Малев сидел с экзаменатором, но в ход экзаменов не вмешивался. Поглядывал на дверь. Я тоже поглядывал на дверь. Амбразуру-то мне закрывать. Прибежал боец-посыльный, что-то прошептал Малеву. Он кивнул, что-то сказал другому экзаменатору, потом подошел ко мне.

– Готов? – спросил он. – Тогда вперед, на огневой рубеж.

Я кивнул. Потом встал, собрал свои исписанные листки и подошел к столу экзаменаторов. Сдававший экзамен офицер торопливо поднялся и ушел. Я сел на его место. Как положено, представился полковнику и назвал вопросы билета. Полковник тоже нервничал. Тоже, потому что всех остальных, включая меня, мелко трясло.

Я начал рассказывать свой билет, поглядывая на листки.

– Погодите, – попросил полковник.

Малев подошел к двери и выглянул в коридор. Потом вышел туда совсем.

Я замолчал. В аудитории наступила мертвая тишина.

Через пару минут вернулся Малев. Прошел на свое место, уселся и посмотрел на экзаменатора. Потом на меня. Потом пожал плечами.

– Где-то ходят, – негромко сказал он, – давайте пока отыграем назад.

– Давайте, – согласился экзаменатор.

Я вопросительно посмотрел на Малева. Кто их знает, что тут означает «отыграть назад».

Малев попросил меня вернуться в режим ожидания на свое прежнее место. Я так и сделал. Нервное напряжение нарастало. Вспомнив умника-отказника, я повторил про себя свою фамилию и посмотрел на листки с текстом билета – проверил, не разучился ли я читать.

Дверь открылась, и все напряглись. В аудиторию вошел второй экзаменатор, тот, что замначальника центра. Подошел к столу и тихо (но я услышал) сказал, что через минуту начальник ГОМУ ГШ будет здесь. После этого экзаменаторы вместе с Малевым дружно посмотрели на меня. Не дожидаясь команды, я опять собрал листки и пошел к их столу. Офицер, рассказывающий свой билет и успевший сказать по нему только одно предложение, радостно взлетел со стула.

Я уселся на тот же стул и разложил свои листки. Потом подумал и опять назвал себя и свой билет. Никто не издал ни звука. Уши полковников, как локаторы, ловили шумы за пределами аудитории, а не исходящие от меня. Я начал что-то рассказывать. Негромко, чтобы их не отвлекать. Второй экзаменатор опять встал и, подойдя к двери, занял там пост. Малев ерзал на стуле и шептался с полковником генштабистом.

Шли минуты. Я рассказал один вопрос билета, потом второй. И понимал, конечно, что меня никто не слушает, но их беседа под мое бормотание, видимо, сообщала экзамену деловую атмосферу. Потом вопросы кончились, и я замолчал. Наступила тишина.

Замначальника центра не выдержал и снова убежал в коридор. Когда за ним закрылась дверь, главный экзаменатор задумчиво посмотрел на меня.

– Отыграть назад? – спросил я.

Он кивнул, и я снова вернулся на свое место. Малев, не глядя по сторонам, старательно что-то писал в блокноте. Напряжением в воздухе можно было запитать весь Саратов с пригородами.

Захлопнув блокнот, полковник Малев оглядел аудиторию, почесал затылок и по примеру замначальника центра тоже ушел. Экзаменатор тяжело вздохнул и вызвал к себе очередного экзаменуемого.

Я написал на листке свою фамилию, потом скосил глаза на погон и дописал звание. Потом стал вспоминать, какой сегодня день недели, месяц и год. День не вспомнил. Месяц опознал по листьям за окнами. Потом вспомнил год.

Когда прошло еще полчаса, у меня наступила апатия. Экзаменатор о чем-то спорил с вернувшимся Малевым. Вся наша группа, кроме трех умников, давно ушла.

Вернулся из разведки замначальника центра. Не то чтобы радостный, но заметно посвежевший, с известием, что начальник ГОМУ ГШ к нам не придет. Они (генералы) вернулись в штаб и готовятся к отъезду. Экзаменатор и Малев тоже посветлели лицами. Несколько минут они оживленно обсуждали эту информацию, а также возможные последствия визита начальника ГОМУ ГШ.

Вспомнив про нас, умников, экзаменатор пригласил всех к столу. Я, сидевший по замыслу ближе всех, быстрее других подошел к нему. На звук открывающейся двери не обратил внимания.

Но, поскольку полковник-экзаменатор вскочил со скоростью катапультирующегося летчика, я обернулся.