Военкомат

– Кто хотел отобрать подходящих им ребят, приезжали в феврале…

Накануне призыва войсковые мобисты (офицеры мобилизационных отделений) должны выезжать в военкоматы для изучения и предварительного отбора призывников. Пока я служил в войсках, этого не знал. Теперь знал.

Но кое-кого капитан выцарапал. Парочку спортсменов-разрядников и призывников с более высокой степенью годности по состоянию здоровья, чем требовалось для его команды. Палицын отдал ему их из резерва.

Пятым днем стажировки была пятница. Рабочий день с сокращением на один час. Я долго не мог привыкнуть к такому счастью. В войсках от начала времен рабочий день не сокращали. Вот удлинять – удлиняли…

Настроение было предпраздничное. Но и без того день был веселый.

Для начала дежурный по сборному пункту изъял у команды призывников из маленького района скромный запас водки, с которым мотострелковый полк мог гудеть неделю. Ребята, что и говорить, к предстоящей службе в армии отнеслись основательно. Хотели, наверное, таким образом скрасить тяготы и лишения будущей военной службы. Не сложилось. Водка было обнаружена при досмотре дежурным по сборному пункту. Старший от районного военкомата прятал глаза. Это ему полагалось обнаружить и не допустить прибытие призывников на сборный пункт с таким тяжелым вооружением. Но почему-то не обнаружил, хотя по звону, как от колокольни, исходившему от команды при движении, можно было предположить, что это бутылки.

Досмотр тогда проводился сразу по прибытию команды на сборный пункт. Ребят, конечно, не обыскивали, но вещи из сумок, рюкзаков, чемоданов заставляли показывать. Отбирали спиртное, ножи и все такое, что призывнику брать в армию не следует. Изъятое передавали родственникам, если те приезжали вместе с командой, или старший команды забирал с собой, чтобы вернуть тем же родственникам дома. Потом, когда призывников стали переодевать в военную форму уже на сборном пункте облвоенкомата, старший команды был обязан забрать оставляемое имущество призывника, доставить в свой военкомат и известить родственников призванного, чтобы те забрали родной чемодан. В конце концов, это стало настоящей проблемой. Никто ничего не забирал. И гора вещей на призывном пункте районного военкомата под конец года становилась как Эверест. Куда мы девали это имущество? Выбрасывали после года хранения. Исков за утрату одежды не помню. Честно говоря, вряд ли там было что-то ценное из одежды. В смокингах и фраках призывники на сборный пункт прибывали почему-то редко.

Да, так вот, дежурный отобрал у призывников водку и принялся (как он сказал) искать их родственников. Не нашел. И уже радовался, что и на его улице перевернулась телега с пряниками, как вдруг увидел, как из дежурки торопливо выходит майор Торопов, держа в руках тяжелый звенящий пакет.

– Начальник отдела приказал мне лично найти родню этих алкоголиков и отдать им… – пояснил он в ответ на немой вопрос дежурного.

Ну, а что? В воскресенье надел кроссовки, схватил рюкзачок с водкой и весело пошел 50 километров до деревни Верхние Дубы отдавать родне призывников запрещенный в армии продукт. Но дежурного Торопов как-то не убедил. Поэтому дежурный пошел к майору Зайцеву и доложил об изъятом продукте. До этого докладывать, скорее всего, в его планы не входило. Как он и ожидал, Зайцев о конфискате ничего не знал. О дальнейшем развитии событий Палицын, который довел мне эту сводку, не знал. Может, Зайцев забрал водку у Торопова, может, махнул на это дело рукой, а может, Торопов действительно отвез ее владельцам. Правда, вариант с возвратом водки владельцам кажется наименее вероятным.

В понедельник мне кто-то сказал, что в пятницу вечером офицеры 2-го отдела были сильно оживлены…

Что-то я задержался на этой истории, а это было не самое важное в этот день. Перед комплектованием выяснилось, что у призывников сразу двух команд в документах отсутствовали печати военного комиссариата. Документы – это личные дела призывников, военные билеты, учетно-послужные карточки. Такое упущение расценивалось как ЧП. Доложили военному комиссару. Он мог возвратить команды в отправившие их военные комиссариаты, но те находились далеко и сегодня на них рассчитывать уже бы не пришлось. Видимо, из этих соображений облвоенком принял решение поставить на документах печать военного комиссариат области. С приказом о наказании виновных, конечно. Районным военкомам тоже прилетело. Им всегда прилетало, за все. Это я понял, когда сам стал военкомом и даже пару лет «захватил» службы в этой должности с Коноплевым, в описываемое время полковником, а с 1994-го года генерал-майором. Он с наказанием никогда не задерживался, жесткий генерал был. Но, если честно, обычно по делу наказывал, самодурства особого за ним не помню. Боялись мы своего генерала, как дети волка.

В ходе комплектования одной из команд один из призывников заявил, что он свидетель Иеговы1, пацифист и так далее. Служить не желает и не будет. Мне это было в диковинку, а Палицын уже имел опыт и разобрался с ним за минуту. Приняв сочувствующий вид (если глумиться, будет только хуже), он уточнил, заявлял ли призывник о своих убеждениях ранее. Призывник ответил, что нет. Вроде как, его только сейчас осенило. Потом Палицын мне объяснил, что парнем двигал исключительно страх перед армией, страх перед дедовщиной и неуставщиной. Палицын спокойно объяснил парню, что, если его убеждения не позволяют держать в руках оружие, ему необходимо объяснить это командиру части, в которую он прибудет, и ему подберут должность без оружия. А отменить решение районной призывной комиссии о его призыве на военную службу он, майор Палицын, не вправе. Призывник, уж не знаю, успокоился или нет, но больше не бунтовал, спокойно зачислился в команду (Палицын срочно подобрал ему менее «военную» команду) и убыл туда без приключений…

…В понедельник отправок не было, и мы с Палицыным целый день трудились в его кабинете. Он над отчетами, которых у него было довольно много, а я опять что-то чертил. Когда надоедало чертить, я приставал к нему с детскими вопросами. А вот если так (в ходе комплектования), то что?…

На следующий день команд было множество. Хоть и мелкие, но больше десятка. На комплектование пришел замначальника отдела подполковник Грачев. Не тот Грачев, что представлял меня облвоенкому, а свой, второотдельский. Какие-то команды комплектовал он с офицером, которого я не знал, какие-то мы с Палицыным. Комплектовали часов до 11-ти вечера, и домой я в тот день не попал. В первую очередь формировали те команды, которые уезжали уже сегодня ночью на московском поезде. Успели, конечно. Попробуй не успеть! Весь отдел работал, включая гражданский персонал, или, как тогда говорили, служащие РА (российской армии), пока мы не скомплектовали сегодняшние команды. Таков был принцип работы.

День был сумасшедший, и не только для нас. Районные военкоматы тоже подпрыгивали. Кого-то довозили, кого-то забирали. Суматоха стояла страшная. Несколько призывников перелезли через высокий забор, окружавший облвоенкомат, сбегали в ларек неподалеку, закупили водки и вернулись обратно. Системы видеонаблюдения тогда еще не было, но их случайно повязал майор Кручинин, офицер 2-го отдела, вышедший покурить. Этих повязали, но подвиг первопроходцев вдохновил других, и вскоре среди всего этого кошмара появились свежепьяные призывники. Тогда Зайцев загнал на территорию патруль, и ходоки за спиртным затихли…

…На другой день я чего-то задержался и зашел в кабинет формирования команд, когда Палицын уже приступил к работе. Я, не глядя по сторонам (что я там не видел?), прошел на свое место, уселся рядом с Палицыным, схватил пачку военных билетов и бодро принялся за дело. Для начала рассказал смешной анекдот, который только что услышал в курилке от майора Торопова, внештатного комика отдела. Палицын улыбнулся уголком рта, но смеяться не стал. Конечно, как рассказчик анекдотов я сильно уступал Торопову, но анекдот был смешной и даже в моем изложении оставался смешным. Я посмеялся за двоих. Непривычная тишина должна была меня насторожить, но не насторожила. Бывало, и раньше все замолкали. Я по-прежнему не смотрел по сторонам, зачем? Поэтому, заполняя документы, я стал излагать Палицыну последние события в облвоенкомате по версии курилки. Зачем я там остановился, не помню, курить не курю, но зато обогатился анекдотом и свежими новостями. А самая свежая новость в редакции Торопова звучала так. На сегодняшнем утреннем совещании у военного комиссара области с начальниками отделов и служб комиссар, недовольный каким-то прилетевшим ему замечанием из округа, сказал, что «все это из-за одного дятла». И все принялись вертеть головами, пытаясь по внешнему облику установить, кто тут дятел.

Как они это установили, по облику или комиссар назвал, не знаю, но им оказался начальник медицинской службы. Пока я жизнерадостно пересказывал Палицыну добытые сведения, он ерзал, покашливал, отворачивался (тогда я говорил громче) и всячески давал понять, что его не интересуют эти сплетни. Я даже обиделся немного. Я тоже, вообще-то, сплетнями не интересуюсь, но хотел поднять ему жизненный тонус, расцветить утро яркими красками, улыбнуть. В конце концов, я уеду, а ему тут жить этой жизнью. Палицын молчал.

Зато посмеивалась остальная публика. Я поднял голову, чтобы пресечь веселье призывников, которым смеяться пока не положено, и увидел съемочную бригаду телевидения с двумя камерами, нацеленным на нас с Палицыным. Смеялись над моими историями телевизионщики, призывники как раз молчали.

Оказалось, канал РТР, или второй федеральный канал, снимал сюжет о призыве в нашей области для программы «Вести». Как я их не заметил, до сих пор сам не понимаю. Но не заметил, хотя Палицын мне так и не поверил. Он думал, что я специально юродствовал.

На следующее утро мы с Палицыным, проходя мимо оперативного дежурного (это был, конечно, майор Торопов), были им остановлены.

– Погодите, погодите, – озабоченно сказал Торопов, листая тетрадь, – тут по вашу душу пришла телефонограмма из генштаба, ага, вот… Срочно откомандировать в Канны для участия в кинофестивале от России…

Я усмехнулся. Торопов юморил талантливо, хотя вредный мужик был, помню. А Палицын даже не улыбнулся и пошел дальше без комментариев.

Так и прошла моя учеба. Скучно не было.

Под занавес моей стажировки Палицын доверял мне комплектование мелких команд. Да и то проверял, что я там накомплектовал. А то, может, я в кремлевский полк уголовников (тогда судимых призывали, но, как правило, в стройбат) включил, как потом президенту Ельцину в глаза смотреть?

Ладно, до кремлевского полка мне было далеко, но несколько мелких команд сколотил. Особенно хорошо помню первую команду. Я тогда решил показать Палицыну, как надо работать, блеснуть гранями таланта.

Поэтому в ПВОшную команду с невысокими требованиями к состоянию здоровья я включил ребят, годных без ограничений, которые у нас были почти на вес золота. На вес золота потому, что мало их было, здоровых ребят. Но команду укрепил и собой был очень доволен.

До прихода Палицына я был убежден, что моими усилиями войска ПВО теперь будут приведены в боеспособное состояние. Но пришел Палицын и, добродушно улыбаясь, мою собранную монолитом команду разнес, как америкосы Хиросиму.

– Завтра тебе понадобятся тридцать здоровых призывников в ВДВ, – учил он меня, – а у тебя их нет. Ты по какой-то хрен их в ПВО засунул. А те дистрофики, которых ты оставил, в ВДВ не годны. И что ты будешь делать?

Я молча слушал. И, вроде, знал эти прописные истины. Только как же быть в случаях, вроде таких?

Эти двое с детства в одной песочнице росли, их нельзя разделять. Те трое – их всего в деревне три призывника, и больше лет двадцать никого не будет, их тоже нельзя разлучать. В общем, я понял, чтобы сформировать команду, надо отключать все человеческие чувства.

Дальше пошло получше. Еще пару команд я сформировал почти без замечаний. Даже разоблачил одного судимого призывника. Правда, он не знал, что я его разоблачаю. И на мой стандартный вопрос: «Не судим?», – ответил, что судим, и перечислил треть статей уголовного кодекса, по которым он был осужден. Я тщательно перелистал личное дело, перечитал характеристики, с лупой изучил справку из милиции об отсутствии судимости у призывника. Ничего, указывающего на наличие судимости, не нашел. Кому верить, призывнику или личному делу, я не знал. Поверил призывнику. Подошедший Палицын тоже. Поэтому призывника вернули в военный комиссариат по месту жительства, а я получил еще один урок. Документы документами, а с ребятами надо разговаривать…

…Еще один день прошел, что называется, в штатном режиме. Но только до 16-ти часов. Я уже знал, что завтра наш с Палицыным тандем распадается, и больше комплектовать команды мне не придется. Останется обойти народ, с которым я познакомился за эти две недели. А поскольку познакомился я со всем отделом, обойду всех. Потом пойду к полковнику Грачеву за документами, и здравствуй, новая жизнь! Такими приятными мыслями заканчивался день.

Но в 16 часов в отдел прибежал начальник службы ЗГТ (защиты государственной тайны). Ну, это я чуть позже узнал, что он прибежал, это не значит, что, когда он бежит, сверкают искры и в небе радуга. Прибежал он к майору Зайцеву, а немного погодя Зайцев вызвал меня с Палицыным. Каких-то косяков мы с ним за собой не чуяли, поэтому шли спокойно. Оказалось, что я не мог быть допущен к формированию команд, поскольку документы, с которыми мы с Палицыным работали, являлись секретными. А мой допуск оставался в дивизии и его еще никто не запрашивал. Косяк по тем временам был серьезный, да и по нынешним, я думаю, не меньше. Зайцев принялся препираться с ЗГТшником и, ясное дело, валить все на полковника Грачева. Пришел Грачев. Послушал и, ехидно улыбаясь, пояснил Зайцеву, что капитан Семенов направлен на стажировку во 2-ой отдел без допуска к секретным сведениям.

– Читайте приказ, – привел он самый популярный довод в армии при разборках.

Оказалось, приказ никто, включая меня, в глаза не видел. Тут уже перекосило Грачева. Он ушел разбираться в свой отдел, почему приказ о моей стажировке не доведен исполнителям. А остальные задумчиво сидели и смотрели на меня, злодея. Я тоже задумался и стал опасаться, не признали бы мою стажировку несостоявшейся и не пришлось бы еще две недели изучать жизнь призывного отдела изнутри. Других плохих последствий для себя я не видел. Грачеву и Зайцеву было хуже. Отдел ЗГТ при желании мог их сильно огорчить. Зайцеву при всех раскладах было несладко. Без приказа он вообще не должен был меня впускать в отдел. Я ничем помочь им не мог, ну, может, если только сказать, приказ был, я его видел, расписался об ознакомлении, но съел его в период душевного помутнения из-за тяжелых нагрузок по службе…

Вернулся Грачев. Приказ о моей стажировке облвоенком подписал, но почему-то до второго отдела под роспись не доведен. Все расселись на стульях и принялись думать.

Потом, подумав, все присутствующие пришли к единому мнению, что приказ все-таки до второго отдела был доведен. Я стажировался у наставника Палицына без допуска к секретным документам. Читал несекретные документы, законы, постановления по вопросам призыва и только издали поглядывал на процесс комплектования команд. Моих подписей в документах по формированию команд нет и быть не может, поэтому стажировка прошла в соответствие с требованиями приказа облвоенкома.

Я было раскрыл рот, мол, как же нет моих подписей, кормильцы, я три команды сам формировал, как же нет?

Но, посмотрев на Палицына, прочитал на его лице большими буквами: «Молчи!». И промолчал…

…В последний день стажировки я пришел к полковнику Грачеву уточнить насчет приказа о назначении на должность. Оказалось, что приказа из округа до сих пор нет.

– Ну, ничего, побудешь пока в распоряжении, – с оптимизмом сказал он.

– Где в распоряжении? – уточнил я.

– В своем военкомате. Так всегда бывает. Командующий подписывает эти приказы раз-два в месяц, – пояснил Грачев, – потом вышлют спецсвязью.

Так и случилось. Приказ командующего войсками округа о назначении меня на должность пришел в конце июня. Что не мешало мне исполнять свои обязанности все это время.

В понедельник ранним утром я прибыл в Тейковский военный комиссариат, поздоровался с дежурным, знакомым уже прапорщиком моего отделения Никоненко, и наконец достиг места своего пребывания на ближайшие двадцать лет.

Да, забыл сказать, что в сюжет «Вестей» о призыве граждан на военную службу в нашей области, мой номер не вошел…

Призывник Михалев

У дверей военкомата меня встретила уборщица в черном халате с пустыми ведрами. Я придержал дверь, давая ей выйти на улицу.

– Рано ишо, – в благодарность буркнула уборщица и, позвякивая ведрами, пошла вглубь двора. Я задумчиво смотрел ей вслед. Что-то из примет, связанных с пустыми ведрами, вертелось в голове, но так и не оформилось во что-то тревожное. А даже если бы и оформилось, не поворачивать же обратно. Я представил, как захожу в управление кадров штаба Московского военного округа и решительно заявляю:

– Прошу отменить приказ о моем назначении в военный комиссариат, в связи с тем, что меня там встретили пустыми ведрами…

Итак, в 8:00 я вошел в здание военкомата и хотел оглядеться. Но, поскольку сразу от порога, сделав шаг, я уткнулся в окно с надписью «дежурный», то оглядываться не понадобилось. Из окна на меня смотрел знакомый уже прапорщик Никоненко. На левом рукаве его кителя краснела повязка с той же надписью «дежурный». Кроме повязки, китель прапорщика был оснащен еще ремнем с кобурой. Только поясным ремнем, потому что с 1992-го года в армии зачем-то отменили плечевой ремень к портупее. А жаль, потому что плечевой ремень придавал офицерам бравый вид…

А еще, Бог с ним, с бравым видом, плечевой ремень не давал кобуре с пистолетом постоянно сползать вниз. Правда, плечо потом ныло…

Судя по тому, что у Никоненко кобура оттягивала ремень книзу, там тоже лежало что-то тяжелое. Неужели оружие? Я был убежден, что в военкомате оружия нет. Зачем оно им?

Первый стереотип о военкоматах в моем представлении был разрушен. Потом их много еще будет…

Поздоровались. Я попытался припомнить, как его зовут… Серега, что ли. Оказалось, Виктор.

– Еще никого нет, вы первый, – ответил Никоненко на мой вопрос, где народ с хлебом-солью и оркестр.

– Ясно, – сказал я, – другой бы обиделся и ушел… Тут можно подождать?

Вообще-то нахождение в помещении дежурного посторонних лиц строжайше запрещено. Но это в армии, а тут же военкомат. Вроде как, не совсем армия…

– Лучше не надо, – разбил следующий стереотип Никоненко, – давайте я вам отделение наше открою. Оно ведь теперь и ваше. Комиссар будет минут через пять-десять. Начальник отделения тоже. Обычно так…

Потом, подумав, Никоненко просто отдал мне ключи. Это правильно. У меня был случай, вроде нашего. Я дежурный по управлению. Раннее утро. Жду командира дивизии. Раз двадцать выглянул на улицу, нет и нет. И тут заходит незнакомый офицер, как оказалось, вновь назначенный в нашу дивизию на какую-то должность. Все, как положено, с документами, с предписанием. И я решил проводить его в кадры, там была пара стульев, где он мог бы обождать прибытия командования. Не помощника послал, не бойца-дневального, сам. Думаю, расспрошу, кто таков, куда и откуда. Только еще раз выглянул из штаба на аллею, по которой должен прибыть командир. Ага, нет? Ну, пошли… Ровно через минуту я уже мчался обратно на могучий рев командирского голоса.

Там хоть помощник что-то лопотал, а здесь Никоненко один…

Я пошел в отделение. Там идти-то: сюда и направо…

Зашел в большое фойе квадратной формы с тремя стульями у дверей. Два стула у двери в пенсионное отделение и один у двери в наше, призывное. Большое окно хорошо освещало помещение утренним светом. На подоконнике, несмотря на наличие стульев, сидели два парня, по виду призывники, и сонно смотрели на меня.

– Слезли с подоконника, – рявкнул я.

Они слезли, но не проснулись.

Я открыл выданным мне ключом крашеную фанерную дверь. Ну, то есть когда-то очень давно крашенную. Вошел. Вот тут огляделся. В отделении было три проходных помещения, из них две общих комнаты и в тупике кабинет начальника 2-го отделения с табличкой на двери «Подполковник Конев С. А.».

По внешнему виду комнаты ничем меня не удивили. В дивизии было все то же. Зеленые панели, полированные столы, хрупкие стулья, шкафы с не закрывающимися с фабрики дверцами… Или где их там лепят…

Хлопнула дверь. Я обернулся. На меня с любопытством смотрела молодая женщина.

– Доброе утро, – поздоровалась она, – мы знали, что вы сегодня придете…

Ее звали Нина Михайловна. Я тоже представился. Потом подошла еще одна молодая женщина, Наталья. И еще одна, постарше. Людмила Николаевна. Поговорили. Я спросил про ребят с подоконника.

– Это деревенские призывники. Автобусы по району теперь редко ездят. Добираются кто как может. А этих, видимо, кто-то подвез утром до города… Дежурные их пускают, к нам же приехали…

– А обратно?

– Пешком. Или опять на попутках. Май месяц, не зима. Зимой, бывает, у нас, на призывном пункте ночуют. Да тут километров 15—20 всего. Самые дальние – 30 километров… Им это как нам до магазина через дорогу, одно удовольствие…

Женщины засмеялись. Мне что-то это удовольствие показалось сомнительным.

Конева почему-то не было. А время… 8:30 уже, рабочий день начался.

– А где начальник отделения? – решил уточнить я.

– Он к комиссару пошел, – ответила Людмила Николаевна.

Я поднялся и пошел на второй этаж. Проходя мимо Никоненко, узнал, что комиссар интересовался, прибыл ли я, а если прибыл, то куда делся…

Постучав, я вошел в кабинет к полковнику Киселеву. Валерия Анатольевича я знал по приключениям, предшествовавших моему переводу в военный комиссариат. Сидевшего у него подполковника я не знал, но логика подсказывала, что это мой начальник отделения Конев.

Я доложил о прибытии.

Киселев поднялся и пожал мне руку. Конев последовал его примеру.

Военком уселся обратно в кресло и, наклонившись над шипящим ящиком, нажал клавишу.

– Собери ко мне народ к… 9:00, – сказал он.

Ящик что-то хрипнул. Я не понял, что, хотя и сидел недалеко. Видно, распознавание слов, исходящих из этого селекторного устройства, возможно только при наличии опыта.

– Да, всех, – сказал военком и отжал клавишу.

– Ну, что, отдохнул две недели у Зайцева? – спросил он.

Тон и смысл слов говорил о том, что полковник шутит. А может, и не шутит. Может, и правда, сейчас самая работа и начнется. А там, в облвоенкомате, была просто разминка. Забегая вперед, надо признать, что так оно и оказалось. Конев улыбнулся. Я на всякий случай тоже.

Ровно в 9:00 в дверь военного комиссара постучали, и кабинет наполнился людьми, как в военной форме, так и в гражданке.

После представления меня коллективу военком гражданский народ отпустил, а военных оставил. В 9 часов по понедельникам он всегда проводил совещание. Не смотря на то, что военком говорил по-русски, я мало что понимал из того, что он говорит, хотя слушал внимательно. В основном обсуждали мобилизационные вопросы. На носу, как выяснилось, была областная проверка, а в 95-м году ожидалась окружная. Для меня это тоже было странным. Из дивизии проверки вообще не уезжали, один состав проверяющих менялся другим, а сами проверки не прекращались никогда. А тут, оказывается, то же самое…

Когда, наконец, я оказался в отделении, был уже одиннадцатый час. Мне показали мое рабочее место, состоявшее из такого же, как и у всех, полированного стола и довольно хлипкого стула. После обеда я взял отвертку и как следует завернул на нем все шурупы, какие нашел. Скрипеть стул меньше не стал, но развалиться подо мной больше не пытался.

Мой стол стоял напротив стола прапорщика Никоненко, который, сменившись с наряда, ушел. Стол стоял не просто напротив: столы подпирали друг друга для большей устойчивости.

В армии с мебелью везде беда. Сергеич, сотрудник 4-го отделения, фронтовик, так и не вспомнил, когда эта мебель поступила в военкомат, до того, как барона Врангеля разбили или после…

До обеда я побродил по военкомату с познавательной экскурсией. Конев не возражал. Здание военкомата было старинным, постройки 1895-го года. Купчина строил – для себя. На первом этаже у него был кабак, на втором он жил сам. Шумновато, наверное, было, с кабаком внизу, но это дело вкуса. В 1918-м советская власть дом у него отобрала и отдала уездному военному комиссариату. Эти сведения я почерпнул у Сергеича в ходе краткой ознакомительной лекции. Два этажа, довольно крохотные кабинеты, фигурная крыша. С этой крышей воевали все военкомы. Дело в том, что верх здания вместе с крышей купцом был выполнен в готическом стиле и почему-то признавался за памятник архитектуры. Но только в том смысле, что не разрешали его перестраивать. Средств на поддержание этого памятника в мало-мальски сносном состоянии не выделяли никогда. В результате башенки, хоть и сделаны были добротно, начали понемногу разрушались. А раз начали, то уже не останавливались. Сто лет, целый век, непросто прожить, хоть людям, хоть кирпичам. И крыша, выглядевшая издали как средневековая тевтонская крепость, а при ближайшем рассмотрении, как горб у верблюда, текла решетом…