Приятный кошмар

Я также замечаю, что с другой стороны класса на нас смотрит Жан-Люк. На его лице играет та же самая гаденькая улыбка, как тогда, когда в девятом классе я застукала его за поджариванием муравьев с помощью увеличительного стекла. У меня екает сердце, потому что я имела с ним дело достаточно долго, чтобы знать, что от него не приходится ждать ничего хорошего, если он полагает, что ты одна из тех самых муравьев. Жаль, что у меня не осталось достаточно сил, чтобы избавить его от этой иллюзии.

Что бы он ни задумал, похоже, Джуд заметил это тоже. Он все время настороженно переводит взгляд то на Жан-Люка, то на меня.

Миз Агилар перепархивает в переднюю часть класса, ее золотистые волосы колышутся, кожа мерцает от пыльцы фей.

– Я поняла, что не могу существовать без поэзии.

Она прижимает руки к груди, кружится, затем останавливается перед моим новым столом и продолжает:

– «Сегодня вечером я представлю себе, что ты Венера и буду молиться, молится, молиться твоей звезде, как язычник»[7].

Она кружится снова… но только для того, чтобы ей швырнули в лицо горсть жевательных конфет с корицей «Хот тамалес».

Они со стуком ударяют ее, и Жаны-Болваны хихикают.

– Эй, училка! – начинает Жан-Люк, но прежде, чем он успевает сказать что-то еще, за соседний стол рядом со мной садится Иззи и, играя с кончиками своих длинных рыжих волос, подается ко мне и говорит – достаточно громко, чтобы ее услышал весь класс: – Так какое в этом заведении наказание за отрезание пальцев других учеников?

Произнося это, она скользит глазами по Жанам-Болванам.

– Наверняка за это полагается что-то вроде определенного числа часов общественных работ, – отвечаю я, чувствуя, как во мне все больше нарастает гнев из-за гибели Серины – гнев из-за всего этого вообще.

– Я так и думала. – Она оскаливает клыки в том, что у нее, надо полагать, называется улыбкой.

– Ты действительно мнишь, будто можешь справиться с нами? – рявкает Жан-Люк. И через несколько секунд горсть конфеток «Хот тамалес» бьет в лицо также и Иззи. – Ну давай, иди сюда, иди.

Она переносится в заднюю часть класса так быстро, что на это уходит меньше секунды. Жан-Люк испускает истошный визг. Обе его руки лежат на столе, причем между всеми его пальцами в столешницу воткнуты кинжалы, и еще два клинка обернуты вокруг его запястий наподобие наручников, пришпилив его к его столу.

– Какого хрена? – рычит он, безуспешно пытаясь поднять руки.

Иззи пожимает плечами и складывает руки на груди.

– В следующий раз я буду не такой осторожной.

– Ты заплатишь за это, вампирша! – грозится Жан-Жак. – Ты знаешь, кто наши отцы?

Иззи зевает.

– Вот тебе полезный совет – никому никогда не удается внушить страх, если он не может обойтись без того, чтобы упомянуть своего отца. Если ты хочешь, чтобы тебя воспринимали всерьез, тебе следует спросить: Ты знаешь, кто я?

Ответ на этот вопрос ясен – она та, с кем шутки плохи. Именно поэтому все в классе сейчас смотрят куда угодно, только не на Иззи. Вернее, все кроме Джуда, который уважительно кивает ей. Иззи поворачивается к миз Агилар и говорит:

– Продолжайте.

Несколько секунд миз Агилар не отвечает, а просто пялится на Иззи, раскрыв рот. По ее большим голубым глазам я вижу, что она пытается решить, следует ли ей доложить наверх о том, что Иззи вопреки запрету принесла в класс ножи и использовала их против другого ученика.

Но для этого она то ли слишком напугана, то ли слишком впечатлена, потому что в конечном итоге она вообще ничего об этом не говорит. Вместо этого она прочищает горло и объявляет:

– А теперь наконец вот ваши классные задания по поэзии Китса.

Она сдергивает с доски покрывающую ее розовую ткань, и становятся видны список пар, на которые она разбила наш класс и стихотворение, указанное под именами каждой из них.

– В пакете также содержатся вопросы. Эта часть задания должна быть выполнена сегодня, иначе вы отстанете, поскольку на следующем уроке перед нами встанут новые задачи. – Она хлопает в ладоши. – Так что принимайтесь за работу. И получайте удовольствие.

Какое уж там удовольствие. Чтобы потянуть время я уставляюсь на список вопросов, но не могу думать ни о чем, кроме Серины.

Однако, когда мне все-таки удается заставить мой мозг вникнуть в них, я понимаю, что они довольно просты, и, если прочесть вопросы о схеме рифмовки и стихотворном размере несколько раз, то в конце концов они начинают казаться нелепыми. Но еще нелепее выглядят Жаны-Болваны, которые сейчас, пыхтя и потея, пытаются освободить Жан-Люка от ножей Иззи.

Но, похоже, темные эльфы не обладают такой же физической силой, как вампиры. Какая жалость.

Я переворачиваю страницу, чтобы прочесть само стихотворение «К Фанни», а затем, поскольку у меня больше нет отмазок для того, чтобы и дальше не смотреть на Джуда, поворачиваюсь и утыкаюсь взглядом в его очень широкую, очень мускулистую грудь.

Хотя это не имеет никакого значения. Ни малейшего. Как не имеет значения и все остальное.

Ни его чеканный подбородок.

Ни его точеные скулы.

И уж точно не имеют значения эти его ужасно длинные ресницы, опушающие самые интересные и поразительные глаза, которые я когда-либо видела.

Нет, все это не имеет вообще никакого значения. Потому что важно другое – то, что он конченый придурок, который некогда был моим лучшим другом, пока вдруг не поцеловал меня ни с того ни с сего, о чем я больше ни за что не буду думать, а затем бесцеремонно вычеркнул меня из своей жизни, даже не снизойдя до объяснений. Вот на чем мне нужно сфокусироваться сейчас, а отнюдь не на том, как привлекательно он выглядит… или пахнет.

Секунды превращаются в минуты, и мой желудок сжимается, пока я жду, чтобы он что-то сказал. Чтобы он сказал хоть что-нибудь.

Правда, он не может сказать ничего такого, что могло бы оправдать то, что он сделал, но мне любопытно, с чего он начнет. С извинения? С объяснения? Хотя объяснения, которое меня бы удовлетворило, не существует, это отнюдь не значит, что мне не хотелось бы его послушать.

Проходит еще несколько секунд прежде, чем Джуд прочищает горло, и я готовлюсь к чему угодно, что бы он ни сказал. К чему угодно кроме:

– Китс любил Фанни большую часть своей взрослой жизни.

– Что-что? – Я пытаюсь сдержаться, но это восклицание вырывается у меня само собой. Джуд не разговаривал со мной три года, и что же, теперь он начинает вот с этого?

– Я говорю об этом стихотворении, Клементина, – объясняет он через секунду, и то, что он употребил мое имя, кажется мне ударом под дых.

Но он, похоже, этого не замечает, когда продолжает:

– Оно называется «К Фанни». Он влюбился в нее вскоре после того, как они познакомились, когда ему было двадцать два года. – Джуд показывает мне экран своего телефона, открытый на сайте, посвященном литературе, – как будто я подвергаю сомнению его знание жизни и творчества Джона Китса, как будто между мною и ним никогда ничего не было.

Но ничего. Ладно. Я тоже так могу. Он не единственный, кто умеет гуглить, так что именно это я и делаю прежде, чем показать ему мой собственный телефон.

– А ей было семнадцать, что, на мой взгляд, немного неприлично.

Я знаю, что это была другая эпоха, эпоха, когда люди нередко умирали в возрасте двадцати пяти лет, как это произошло с Китсом. Но если спор о проблематичных сердечных делах давно умершего поэта-романтика поможет нам избежать обсуждения этого его до безобразия сентиментального стихотворения, то я обеими руками за.

Вот только Джуд, похоже, не настроен на то, чтобы спорить.

– Согласен, – отвечает он, небрежно запустив руку в свои черные волосы, доходящие ему до подбородка.

Я изо всех сил стараюсь не замечать, как они, словно нарочно, падают таким образом, чтобы сделать его еще более привлекательным – настолько, насколько это вообще возможно. Я также не обращаю внимания на то, как их кончики касаются его безупречно гладкой смуглой кожи, которую он унаследовал от своего отца-корейца.

Впрочем, большинство ониров[8] прекрасны, напоминаю я себе. Так что Джуд не один такой. Просто, будучи духом сновидений, он является одним из представителей самого красивого вида сверхъестественных существ, живущих на свете. Что ужасно несправедливо.

Хотя сама я мантикора, по сравнению с ним я чувствую себя скучной, неинтересной – так бывает со всеми, если они сидят рядом с ним. Даже Иззи в соседстве с ним выглядит немного пресной, а ведь она самая эффектная вампирша из всех, которых я когда-либо видела.

Но неважно, как он выглядит. Снаружи Джуд может выглядеть, как сладкий сон, но внутри он не что иное, как самый худший кошмар. Я не знала этого, когда подружилась с ним много лет назад, но теперь я это знаю и не позволю себе это забыть.

– Джон Китс был сложной натурой, – продолжает он этим своим низким мелодичным голосом, к которому я вряд ли смогу когда-нибудь привыкнуть. Когда мы с ним дружили, звук его голоса еще не был таким глубоким и гармоничным, как сейчас, когда он заполняет собой все пространство вокруг нас.

По моей спине пробегают мурашки, но я не обращаю на них внимания. Должно быть, это из-за того, что я сижу под самым кондиционером.

– Говоря, что он был сложной натурой, ты имеешь в виду, что он был засранцем, да? – ерничаю я, показав на стихотворение, лежащее перед нами. – Что выдало его? А не то ли, что он отказался от провозглашенной им самим любви всей его жизни, чтобы умереть в Италии, в одиночестве и нищете?

– Ты считаешь, что это делает его засранцем? – На его лице написано возмущение. – Несмотря на то, что ему пришлось уехать?

– Ему пришлось умереть, но ему вовсе не было нужды уезжать, – резко бросаю я. – Ужасно, что он оставил ее, когда они особенно нуждались друг в друге. Это почти так же ужасно, как то, что она позволила ему уехать без борьбы.

Он поднимает одну темную бровь, постукивая кончиком ручки по краю стола.

– А ты бы не позволила ему это сделать?

– Если бы я любила его так сильно, как пишет она в этом своем письме? – Я взмахиваю своим телефоном. – Я бы ни за что не позволила ему сбежать и, по сути, умереть в одиночестве. А если бы он сам любил ее, то не ушел бы так просто и не оставил ее в недоумении.

– Возможно, он полагал, что если он уедет, то убережет ее от опасности. – Теперь постукивание его ручки сделалось еще быстрее.

– От какой опасности? От заражения туберкулезом? Судя по всему, ему было плевать, что он может заразить всех остальных, кто его окружал. Здесь говорится, что Фанни писала ему письма почти каждый день. Но он их даже не открывал, потому что «не мог вынести их прочтения». Поэтому он так ни разу ей и не ответил. Он уехал не потому, что хотел уберечь ее от опасности. Он уехал из-за своего тщеславия. А это гребаный эгоизм.

– Ты не можешь этого знать. Она могла отпустить прошлое, могла начать жить дальше, забыв о нем…

– Ага, потому что все эти письма, которые она ему написала, прямо-таки кричат: «Я отпустила прошлое и начала жить дальше». – Я закатываю глаза.

– Возможно, он пытался помочь ей забыть его и начать жить дальше…

– Так и не дав ей знать, относился ли он к ней так же, как она относилась к нему? – Я говорю все громче и вскидываю руки, чувствуя, как меня захлестывает возмущение. – Это абсурд, чушь собачья, и ты это знаешь.

– Абсурдом было бы другое: ожидать, что он останется и тем самым погубит ее жизнь! – восклицает он с раздражением, почти не уступающим моему собственному. – Тем более что он знал, что конец у всего этого мог быть только один.

И тут я чувствую, что сыта по горло и Джудом, и этим стихотворением, и этой школой, которая отправляет своих выпускников с этого острова в большой мир, как ягнят на бойню.

– Неужели мы действительно собираемся это сделать?

Эти слова вырываются у меня сами собой и звучат так громко, что миз Агилар вскрикивает в передней части класса.

Я не обращаю на нее внимания, и Джуд тоже.

К его чести, он хотя бы не делает вид, будто мой вопрос относится к нашему заданию. Но он и не отвечает, а просто смотрит на меня глазами, которые кажутся намного старше его лет, глазами, которые всегда видели больше, чем мне хотелось показать.

Но на этот раз я отвечаю ему таким же пристальным взглядом. Я потратила слишком много месяцев – и даже не месяцев, а лет, – отводя глаза в сторону, стараясь скрыть бурю чувств в моей душе. Но смерть Серины, предательство моей матери и последние бредовые высказывания Джуда довели меня до ручки, сделали взрывоопасной. Я стала похожей на тот шторм, что собирается снаружи. К черту сдержанность, к черту это мое всегдашнее старание не высовываться. Хватит с меня притворства.

– У вас все в порядке? – нервно спрашивает миз Агилар, и, подняв глаза, я осознаю, что мы с Джудом пялимся друг на друга уже так долго, что я даже не заметила, что она прошла через весь класс и приблизилась к нам.

– Да, все в порядке, – отвечает ей Джуд, но при этом продолжает все так же пристально смотреть мне в глаза.

Я даже не пытаюсь ничем замаскировать резкий смех, вырывающийся из моего горла. Потому что ничего не в порядке. Ни с Джудом, ни с Сериной, ни с кем и ни с чем во всей этой паскудной школе.

– Вы не… – Она замолкает, поскольку в эту секунду дверь класса вдруг открывается. Миз Агилар поворачивается, явно обрадовавшись этой возможности отвлечься.

– Чем я могу вам помочь, молодой человек?

– Мое расписание изменилось, и меня только что перевели в эту группу, – отвечает голос, произносящий слова с тягучим новоорлеанским выговором, от которого у меня стынет кровь.

Нет. Только не это.

Потому что только у одного человека во всей Школе Колдер имеется такой акцент – и с тех пор, как он появился здесь несколько недель назад, я делала все, что могла, чтобы держаться от него как можно дальше.

Но похоже, сегодня у вселенной на меня другие планы. Сначала Серина, затем Джуд, и теперь вот это?

Миз Агилар проходит в переднюю часть класса и берет листок бумаги, который он протягивает ей.

– Реми Вильянова Будро. Добро пожаловать на курс английского языка и литературы. В настоящее время мы работаем над анализом творчества одного из величайших поэтов всех времен.

Она окидывает класс взглядом, отводит его от Жанов-Болванов и наконец останавливает на Джуде и мне.

– Почему бы тебе не присоединиться к группе Клементины и Джуда? Я уверена, что они будут рады твоей… помощи.

Глава 13

Мне нет до этого дела

От слов миз Агилар у меня пресекается дыхание, я пытаюсь глотнуть воздуха, и глаза мои наполняются слезами. Зря я собрала волосы в узел, так что теперь у меня не получится спрятать за ними лицо, хотя сейчас мне очень, очень хочется это сделать.

Вместо этого я натягиваю на голову капюшон худи и прячу в нем лицо в отчаянной попытке скрыть свои слезы – и минутную слабость, о которой они говорят. Но сегодня я не была к этому готова, я уверяла себя, что смогу избегать Реми весь остаток этого учебного года. Хотя он тоже учится в выпускном классе, это вовсе не значит, что ему обязательно находиться в моей группе, изучающей курс английского языка и литературы. Тем более что я вела себя осторожно, стараясь поворачиваться и идти в обратном направлении всякий раз, когда видела его в коридорах.

Но сейчас я не могу этого сделать. Мне некуда отсюда деться, а он направляется прямо ко мне.

– Эй, ты в порядке? – спрашивает голос Джуда, он тих, на удивление мягок и словно доносится издалека. – Я могу сказать ей, чтобы она перевела его в другую группу.

Он не должен знать про Реми, не должен знать обо всем произошедшем. Он отказался от этой привилегии, отказался давно. Но он знает, и я не могу не предположить, что это Каспиан все ему разболтал. Вот придурок.

Я знаю, что они тоже дружили. Я знаю, что они до сих пор иногда разговаривают в кафетерии. Но все во мне буквально кричит, что Каспиан не имел права говорить ему об этом. Говорить о ней.

Я не хочу ему отвечать, но Джуд продолжает неотрывно смотреть на меня с беспокойством на лице, и в конечном итоге я качаю головой – хотя даже не знаю, на какой именно из его вопросов я отвечаю сейчас. Может быть, сразу на оба, потому что нет, я однозначно не в порядке. Но когда я обращалась к миз Агилар с подобной просьбой в прошлый раз, ей было плевать, как отношусь к членам своей мини-группы. Это еще одно так называемое «преимущество» того, что я дочь директрисы, которое я сейчас кляну на чем свет стоит.

– Со мной все путем! – рявкаю я на него за пару секунд до того, как Реми останавливается рядом с нашими столами.

Реми, самый близкий друг моей кузины Каролины в тюрьме и тот парень, о котором она написала мне, когда наконец сбежала из Этериума. Парень, которого она любила.

Реми, тот парень, который прибыл на остров три месяца назад, чтобы сообщить, что она погибла, что она пожертвовала собой, чтобы спасти его, что ее гибель – это его вина. Моя тетя Клодия – мать Каролины – сказала ему не винить себя, ведь мы все знаем, что, если она что-то твердо решала, ее было не остановить.

Но, хотя в теории я и могла бы с этим согласиться, я все равно не желаю видеть его снова. И однозначно не хочу с ним говорить.

Потому что в ту ночь, когда я узнала о гибели Каролины, во мне что-то разбилось, и как бы я ни пыталась, мне так и не удалось вновь сложить осколки моего сердца – моей души – так, как было прежде. Она была моей лучшей подругой, чем-то вроде моей второй половинки, до того, как ее увезли в Этериум, притом безо всякого предупреждения и безо всякого объяснения причин. С тех прошло три года, а я по-прежнему не знаю почему.

Отчасти причиной, по которой мне все эти последние несколько лет так отчаянно хотелось покинуть этот остров, было стремление найти ее и спасти из этой мерзкой тюрьмы.

И что же, теперь мне придется выполнять классное задание по поэзии вместе с парнем, которого она любила? С парнем, который просто взял и дал ей умереть?

Меня начинает сотрясать дрожь, но я подавляю ее так же безжалостно, как до этого подавила слезы.

Слабость – это не вариант; нельзя ни проявлять ее, ни иметь.

И все равно во мне бушует ярость, бушует даже до того, как Реми неторопливо подходит к нам и останавливается в двух футах от моего стола. Я знаю одно – я ни за что не останусь здесь все время до окончания двенадцатого класса. Это заведение и так уже отняло у меня слишком много.

Мне нужен новый старт.

– Вы не против, если я сяду здесь – тихо спрашивает Реми, показав кивком на незанятый стол, стоящий напротив Джуда. При этом его темные спутанные волосы слегка колышутся, а пристальный взгляд его травянисто-зеленых глаз совсем не вяжется с беспечной небрежностью его вопроса.

Я бросаю взгляд на Джуда, но его лицо ничего не выражает – это верный знак того, что в глубине его души происходит нечто такое, о чем он не хочет никому говорить. И я его понимаю. Мне не хочется этого признавать, но я знаю, что утрата Каролины причинила боль и ему. То что он сделал со мной – с нами, – не стерло воспоминаний обо всех этих годах игр в прятки, об исцарапанных коленках, о том, как мы вместе играли в «признание или исполнение желания» и о наших бесконечных проказах. Надо думать, включение в нашу группу Реми и для него стало ударом под дых.

От того, что я это знаю, мне не становится легче. Но прежде, чем я успеваю придумать подходящий ответ на вопрос Реми, небо раскалывает огромная молния. За ней сразу же следует раскат грома, такой громкий, что он сотрясает все здание, и через считаные секунды, две люминесцентные лампы в классе взрываются.

Стекло разлетается везде и осыпает пол перед столом миз Агилар.

Она вздрагивает – судя по всему, она та еще трусиха, – затем верещит:

– Никому не двигаться, пока я уберу все эти осколки. Просто сосредоточьтесь на выполнении ваших заданий и не беспокойтесь обо мне.

Можно подумать, что кто-то беспокоится из-за нее. В общей неприглядной картине всего того, что происходит в этой школе, взрывающиеся лампочки – это пустяк, на который вообще можно не обратить внимания.

Она подходит к стенному шкафу, расположенному в задней части класса, и достает из него небольшую щетку и совок. Я не обращаю на нее внимания и вместо этого смотрю на свой стол, не в силах заставить себя заговорить с Реми. Джуд тоже не произносит ни слова, а просто смотрит на меня этими своими глазами, подмечающими все.

Когда становится очевидно, что скорее ад замерзнет, чем Джуд пригласит Реми присоединиться к нам, – и что вся группа вдруг начала питать куда больший интерес к тому, что происходит в нашем углу, чем к миз Агилар, – я пожимаю плечами и показываю кивком на незанятый стол. Это не самое дружелюбное приглашение, но это больше того, чего я от себя ожидала.

– Спасибо, Клементина, – говорит Реми официальным тоном и с печальной улыбкой на красивом лице.

У меня падает сердце. У меня с ним была только одна встреча, и недолгая, однако он хорошо знает, кто я, и я с ужасом осознаю – скорее всего, он знает обо мне куда больше, чем мне бы хотелось. Они с Каролиной были очень, очень близки. Не значит ли это, что она рассказала ему мои секреты? Те, которыми мы с ней осмеливались делиться только в темноте?

Внезапно я не могу не ощутить себя поруганной. Но теперь уже поздно что-то делать.

Если я позволила Реми присоединиться к нашей и без того зашедшей в тупик группе, это вовсе не означает, что я обязана разговаривать с ним или иметь с ним дело. Джуд, возможно, может устроить сцену, наплевав на последствия – ведь связываться с ним дураков нет, – но сама я не могу позволить себе такую роскошь.

Поэтому я перестаю спорить с ним об отношениях между Джоном Китсом и Фанни Браун, а вместо этого сосредоточиваюсь на ответах на вопросы об образном языке и стихотворном размере. Чем скорее мы выполним это задание, тем скорее я смогу выбраться из этого ада.

Поначалу Реми пытается помогать, но после того, как я несколько раз намеренно игнорирую его, сдается.

К плюсам можно причислить то, что Джуд в кои-то веки не отказывается от сотрудничества.

Возможно, потому, что он слишком занят слежкой за Реми, с которого он не сводит прищуренных недоверчивых глаз. А может, потому, что он чувствует, как близка я к тому, чтобы сорваться. Первые семь лет, которые он провел на этом острове, мы с ним были неразлучны, и он знает меня лучше, чем кто-либо как в настоящем, так и в прошлом, – если не считать Каролины. Однако к нам точно совершенно неприменимо изречение, гласящее, что «враг моего врага – мой друг».

После того как как в напряженной атмосфере проходит целая вечность, когда я стараюсь избегать взглядов как Джуда, так и Реми, наконец звенит звонок.

– Сегодня я буду пребывать в самом лучшем, самом позитивном своем настроении. И на сегодня это все! – бодро восклицает миз Агилар, сидя за своим собственным столом в углу класса и качая головой. – Надеюсь, вы почувствовали себя в приподнятом расположении духа, прочитав и разобрав эти великолепные стихи!

Никто не отвечает ей, когда мы все вскакиваем с наших мест, как чертики из табакерки и начинаем засовывать наши вещи в рюкзаки.

– Я возьму это, – говорит Джуд, протянув руку к записям на моем столе.

Я киваю, но делаю это молча, потому что, если заговорю, в моем голосе зазвучат слезы от давящего меня горя. Вместо того чтобы что-то сказать, я застегиваю молнию на своем рюкзаке и чуть ли не бегу к двери.

И торопливо выхожу в теперь уже запруженный народом коридор, отчаянно желая как можно дальше убраться и от Джуда, и от Реми. Мой мозг перегружен, и мне кажется, что я вот-вот развалюсь на части.

Я обхожу чем-то разозленного ведьмака, явно ведущего себя вызывающе, и прохожу между двумя перевертышами-драконами, которые однозначно здорово обдолбаны. Я начинаю было гадать, чего они нанюхались и как им удалось добыть на острове эту дурь, когда кто-то позади меня зовет меня по имени.

Я инстинктивно поворачиваюсь и вижу Реми, бегущего ко мне трусцой, и, судя по его пристальному напряженному взгляду, он больше не позволит мне игнорировать его. Он высок – он даже выше Джуда, – и как из-за его роста, так и из-за того, что он бежит прямиком ко мне, мы явно начинаем привлекать к себе внимание.

Это не то место и не то время, которое я бы выбрала для выяснения отношений с ним, но если это то, чего он хочет, то так тому и быть.

Мои колени дрожат, потому что я голодна – батончик мюсли, которым я позавтракала, был съеден давным-давно, – а вовсе не потому, что я хоть сколько-нибудь нервничаю.

Вот только Реми явно не хочет выяснения отношений. Потому что он останавливается передо мной с этой своей грустной улыбкой и тихо говорит:

– Мне жаль, что так получилось.