Приятный кошмар

– Чего именно тебе жаль? – вопрошаю я намного более воинственно, чем того требуют его слова или его тон.

Он качает головой, и по взгляду, который он устремляет на меня, видно, что он знает, что я лгу.

– Я могу доделать это задание своими силами. – Его тягучий новоорлеанский акцент смягчает его слова – и то, что он имеет в виду.

– Ты можешь делать, что хочешь, – отвечаю я, пожав плечами. – Мне нет до этого никакого дела.

Вообще-то, мне есть до этого дело, мне это важно, и еще как, но сейчас не время – и однозначно не место – все это обсуждать.

У Реми делается такой вид, будто он не прочь разоблачить мой блеф, но вместо этого он просто качает головой.

– С тобой все будет в порядке.

Я холодно смотрю на него.

– Ты не можешь этого знать. – И тут впервые после того, как он явился на урок английского языка и литературы, в его глазах зажигается лукавый огонек.

– Мне известно много такого, чего, по мнению других, я знать не могу.

– За исключением тех случаев, когда тебе это не известно, – огрызаюсь я. И, хотя я не произношу ее имя, внезапно, образ Каролины возникает между нами так ясно, будто она и впрямь находится здесь.

Свет гаснет в его глазах, и его красивое лицо темнеет. Я напрягаюсь, готовясь к тому, что сейчас набросится на меня – я это вполне заслужила, учитывая то, что я только что ему сказала, но уже в следующее мгновение понимаю, что эта тьма направлена вовсе не на меня, а внутрь него самого, что это торнадо из горя и ярости, который сокрушает его изнутри.

Похоже, мне не нужно упрекать его в гибели Каролины – судя по всему, он достаточно свирепо упрекает себя за это сам. Даже если это становится заметно, только если как следует приглядеться.

Быть может, меня должно беспокоить, что от зрелища его страданий мне становится лучше, но нет, меня это ничуть не беспокоит. Каролина достойна того, чтобы он из-за нее страдал. И чтобы страдала я сама. Она вообще достойна куда большего.

И все же тот факт, что он тоже страдает, что он не просто игнорирует ее смерть, как это сделала моя семья, – заставляет меня чувствовать к нему бо́льшую симпатию, чем я ожидала. И сочувствовать ему, потому что я знаю, какую невыносимую боль вызывает ее потеря.

Возможно, поэтому я и протягиваю ему крошечную оливковую ветвь, а может быть, это потому, что он единственный человек, с которым я могу поговорить о ней. Единственный человек, который может по-настоящему захотеть услышать то, что я желаю сказать. Чаще всего даже тетя Клодия ведет себя так, будто просто хочет обо всем забыть.

Как бы то ни было, я шепчу:

– Она пекла по-настоящему замечательные печенья.

Он осторожно улыбается, и какая-то часть тьмы медленно уходит из его глаз.

– Она рассказывала по-настоящему потрясающие истории.

– Да. – Кулак, сдавливавший мое сердце, немного разжимается, и я ловлю себя на том, что тоже улыбаюсь. – Да, она была в этом мастерица.

Звенит предварительный звонок – наш разговор занял почти всю перемену – и я смотрю туда, где находится комната групповой психотерапии. Это последнее занятие этого дня.

Но прежде, чем я успеваю сделать шаг в эту сторону, мое внимание привлекает Джуд, идущий по коридору в компании своей подруги, Эмбер. Она намного ниже него, так что он слегка наклоняется, чтобы расслышать ее в шумном коридоре, и кивает в ответ на то, что она говорит.

Но его взгляд устремлен не на нее, он направлен на меня и Реми. И вид у него недовольный.

Но у него нет никакого права выглядеть так из-за меня или из-за того, что я делаю, – ведь мы с ним не друзья, как бы он ни вел себя со мной в конце сегодняшнего урока английского языка и литературы. Я начинаю отводить от них глаза, и тут светильники начинают мигать опять – этот шторм действительно здорово влияет на нашу энергосистему, – и в это мгновение Эмбер истошно вопит.

Этот вопль – громкий, пронзительный, душераздирающий – оглашает коридор, когда ее охватывает пламя.

Глава 14

Там, где есть дым, есть и Феникс

Сначала загораются ее тугие кудри с рыжими кончиками, так что секунду я думаю, что мне это просто чудится. Но через считаные секунды пламя охватывает уже всю ее голову, затем плечи, руки, торс, ноги.

– Какого хрена! – восклицает Луис, бросившись ко мне. Глаза его округлены и полны ужаса, но тут на помощь Эмбер бросается Джуд.

И это естественно. Пылающая Эмбер – это самая ужасая вещь, которую я когда-либо видела. И это даже не считая ее полных боли криков, от которых мое горло сжимает ужас.

Судя по тому, как другие ученики с криками бросаются в стороны, я не одна объята страхом. Единственное исключение – Джуд. Вместо того чтобы бежать, он выдергивает из своего рюкзака огромную флягу с водой и выливает все ее содержимое на голову Эмбер.

Но от этого нет никакого толка, и она продолжает истошно вопить. И вся она продолжает гореть: ее длинные вьющиеся волосы, ее темно-коричневая кожа, даже ее глубокие черные глаза. Пламя объяло ее всю.

В отчаянной попытке помочь ей Джуд срывает с себя свое красное форменное худи и пытается сбить пламя, лишить его кислорода, но Эмбер все равно превращается в огненный столб, и коридор наполняется тошнотворным запахом горящих волос и одежды.

– Что нам делать? – спрашивает Реми, кидаясь к ней, пока нас теснит волна убегающих учеников.

– Не знаю, – отвечаю я, пытаясь не дать себя затоптать, пока двигаюсь вместе с ним. – Она феникс.

Но она не должна гореть. В нашей школе учились десятки фениксов, и ни один из них никогда не воспламенялся. Как и их магическая сила, ее магическая сила должна быть заблокирована заклятиями, подавляющими магические способности учеников, так что возможность, что она воспламенится, должна быть полностью исключена.

И вот теперь она все-таки горит, и горит, и горит, и, похоже, ничто не может этого остановить. Ни вода, которую вылил на нее Джуд, ни его худи, которое уже вспыхнуло и сгорело. Ни его руки, которыми он безуспешно пытается сбить пламя.

– Это нормально, Джуд! – Мой дядя Картер с развевающимися светлыми волосами выбегает из своего класса, хватает Джуда и, пустив в ход всю свою силу мантикоры, пытается оттащить его назад. Когда Джуд не сдвигается ни на дюйм, мой дядя пытается втиснуться между ним и Эмбер. – Она феникс! Ей положено гореть.

Но, похоже, его объяснение не убеждает Джуда – скорее всего, потому, что Эмбер все еще кричит, – и он продолжает пытаться погасить пламя, и с каждым разом, когда его руки соприкасаются с ее пылающим телом, на них появляется все больше и больше волдырей.

Это в конце концов и выводит меня из оцепенения, вызванного ужасом, – осознание того, что он не перестанет пытаться ей помочь. Он получает ожоги, сильные ожоги, и мне становится страшно, что, если они станут еще глубже, даже врачеватели не смогут ему помочь.

Я, вспоминая реплику, которую миз Агилар небрежно бросила на вчерашнем уроке, бегу по коридору в класс химии, расположенный через три двери от нас, и сдергиваю со стены огнетушитель. Затем подбегаю к Джуду и Эмбер и окатываю их обоих порошком углекислого калия, вырывающимся из него.

Пламя на рубашке Джуда и его руках сразу же гаснет, но Эмбер продолжает гореть. Когда он пытается снова броситься к ней, я вцепляюсь в его руку выше локтя и держу его так крепко, как только могу.

– Джуд, в этом нет ничего страшного, – говорю я ему, пытаясь оттащить его. – С Эмбер все будет в порядке.

Но впечатление такое, будто он меня даже не слышит, будто он так зациклен на попытках спасти ее, что даже не осознает смысла того, что я говорю, – и того, что здесь происходит.

– Я не могу позволить умереть и ей тоже, – шепчет он. – Я просто не могу этого допустить.

Я не знаю, о чем он толкует, но сейчас не время спрашивать его об этом.

К счастью, дядя Картер отошел в сторону, и я пользуюсь этим, чтобы встать между Джудом и Эмбер.

– Посмотри на нее, Джуд, – шепчу я, не обращая внимания на нестерпимый жар, обдающий мою спину. – Всмотрись в это пламя. Эмбер горит, но не сгорает. С ней все нормально.

На это требуется еще пара секунд, но в конце концов смысл моих слов все-таки доходит до него. Он опускает руки и немного отстраняется.

Теперь, когда я больше не боюсь, что он сгорит от соприкосновения с ней, я тоже отстраняюсь и смотрю, как Эмбер пылает. Она охвачена пламенем, таким жарким, что оно стало бело-голубым, и это завораживающее зрелище. И поскольку она больше не кричит и, похоже, не испытывает боли, ощущение, что мне сдавили горло, проходит.

Впервые в жизни я понимаю суть отношений между огнем и возрождением.

Через полторы минуты, которые прошли после того, как вспыхнуло пламя, и которые показались мне самыми долгими девяноста секундами в моей жизни, оно наконец гаснет так же быстро и внезапно, как появилось. Только что Эмбер горела, и вот она уже не горит.

Однако она дрожит, она голая и здорово не в себе, если судить по ее отсутствующему взгляду. Окружавший ее огонь был так жарок, что сжег все дотла, кроме ее тела и волос. Даже ее пирсинги расплавились и превратились в горячие кучки золота и серебра на полу рядом с ней.

Когда она оседает на пол, мой дядя Картер сразу же отворачивается и кричит, чтобы принесли одеяло, одновременно заслоняя ее своим телом от любопытных взглядов. Она стоит на коленях, обхватив себя руками, но она все еще настолько не в себе, что оставлять ее в таком виде пусть даже только на минуту кажется мне чем-то ужасно неправильным и несправедливым.

Следуя примеру своего дяди, я тоже подхожу к Эмбер и заслоняю ее от всех настолько, насколько могу.

Но Джуд не ждет, пока принесут одеяло. Вместо этого он срывает с себя свою частично сгоревшую рубашку поло и через голову надевает ее на Эмбер. В ткани зияют дыры размером с монету, но он настолько крупнее Эмбер, что его рубашка сразу закрывает все важные участки ее тела и даже часть ее бедер.

Затем он наклоняется, явно желая помочь ей подняться с колен, но я вижу обгоревшую кожу на его руках и понимаю, что сейчас ему очень больно.

Поэтому я опережаю его и, нагнувшись, обнимаю Эмбер рукой за плечи и сама помогаю ей встать.

– С тобой все в порядке, – шепчу я ей на ухо. – С тобой все хорошо.

Ее взгляд встречается с моим, и секунду мне кажется, что я все еще могу видеть пламя, пылающее в глубине ее глаз. Но затем она моргает, и как пламени, так и тумана в ее взоре как не бывало.

Подбегает Ева, неся одеяло. Ее смуглое лицо, обычно покрытое румянцем, сейчас мертвенно-бледно, и видно, что она так же потрясена, как и я.

– Как ты? Все нормально? – шепчет она мне, отдавая моему дяде одеяло.

Я киваю, а Эмбер качает головой и голосом, охрипшим от крика, говорит:

– Посмотрите, как там Джуд.

– Со мной все хорошо, – отвечает он, но он шатается, и по всему в нем видно, что ему отнюдь не хорошо, особенно это относится к его рукам, частично покрытым волдырями, а частично обугленным.

– Очевидно, что это не так, – говорит дядя Картер, обведя взглядом толпу, пока не замечает меня. – Клементина, отведи его к врачевательнице.

Затем он накидывает одеяло Джуду на плечи.

От этих слов моего дяди глаза Евы округляются, и она переводит взгляд то на меня, то на него. Я знаю, что она ожидает, что сейчас я начну возражать, но после всего, что произошло сегодня, у меня просто не осталось на это сил. К тому же, если я отведу Джуда в кабинет тети Клодии, это вовсе не значит, что мне придется остаться там и держать его за руку – ни в прямом, ни в переносном смысле.

– Все путем, – заверяю я Еву, потому что что еще я могу сказать.

Моя соседка по бунгало, кажется, хочет возразить, но прежде, чем она успевает найти слова, моя дядя поворачивается к ней.

– Ева, пожалуйста, проводи Эмбер в ее комнату, чтобы она смогла переодеться. Все остальные, идите на уроки. Представление окончено.

Вот и все, теперь всем нам даны задания. Мне остается надеяться только на то, что это задание пройдет лучше, чем предыдущее…

Глава 15

Прямо У.Л.Е.Т

Я поворачиваюсь к Джуду, и теперь, когда кризис миновал, внезапно чувствую себя рядом с ним неуютно. Тем более что в эту минуту его обнаженный торс прикрывает только одеяло, которое накинул на него дядя Картер, так что видна его мускулистая грудь. Несколько секунд мы смотрим друг на друга, прежде чем я наконец прочищаю горло и спрашиваю:

– Как ты думаешь, ты сможешь добраться до кабинета врачевания?

– Со мной все хорошо, – повторяет он. – Просто улет.

Я закатываю глаза.

– У группы «Аэросмит» есть одна очень старая песня под названием «У.Л.Е.Т.»[9]. Ты знаешь, что, по их мнению, означает эта аббревиатура?

– Уверенный в себе, Любознательный, Естественный и Трудолюбивый? – Он смотрит на меня с вызовом, как бы приглашая возразить ему.

Но я не доставлю ему такого удовольствия.

– Твое знание музыки прошлых лет так ужасно, что повергает в шок.

– О, я знаю эту песню, просто я не согласен с тем, что я ущербен или егозлив.

Он прав. В Джуде много чего намешано, но в нем явно нет ущербности или егозливости. Даже когда он был ребенком – потерянным, безутешным, – он ясно знал, кто он такой. И чего он хочет. А вернее, чего он не хочет. И насколько я могу понять, в последующие годы ничто из этого не изменилось.

Я замечаю, что он ничего не говорит о таких чертах, как тревожный или легковозбудимый. Да и что он может сказать? Он совершенно ясно ходячий пример и того, и другого, и был таким всегда, сколько я его знала.

Однако ему я этого не говорю.

Джуд не произносит ни слова, пока мы поднимаемся по трем лестничным пролетам, ведущим к кабинету тети Клодии, и я тоже молчу. Но тут над нашими головами опять гремит гром, и, посмотрев в окно, я вижу, как ближайшие деревья сгибаются под ветром чуть ли не пополам

При этом зрелище меня пронизывает тревога, и я впервые начинаю гадать, не окажется ли этот шторм еще хуже, чем я ожидала.

Хотя дверь наполовину открыта, я подумываю о том, чтобы постучать, но в кабинете темно, и тети Клодии нигде не видно.

– Здесь никого нет, – говорит Джуд и тут же разворачивается, как будто хочет как можно быстрее убраться из этого места.

Но таким образом мы с ним оказываемся лицом к лицу – вернее, мое лицо оказывается в непосредственной близости от его очень широкой, очень мускулистой и очень обнаженной груди. Его темный теплый аромат кардамона, кожи и насыщенного горячего меда – сразу же захватывает меня. От него мои колени начинают дрожать, сердце начинает биться часто-часто. Я говорю себе отойти, отодвинуться от него так быстро, как только возможно, но, несмотря на это, не сдвигаюсь с места. Я просто не могу.

Охваченная воспоминаниями, я вдыхаю его запах, вдыхаю глубоко. В эту минуту все становится так же, как раньше – как тогда, когда я действительно хотела быть рядом с ним.

И секунду, которая тянется как вечность, Джуд позволяет мне это делать. Он не шевелится, не дышит, не моргает – а просто стоит на месте и позволяет мне вспоминать.

Но затем он резко отстраняется, и меня пронзает жгучее унижение. У меня было три года, чтобы выстроить свою защиту, чтобы забыть нелепую влюбленность, которую я когда-то питала к нему, и все же один его запах заставляет меня снова чуть ли не таять у его ног. Это отвратительно.

Тем более что очевидно – у него самого нет таких проблем, когда дело касается меня.

– Думаю, это плохая мысль, – отвечаю я, стараясь говорить своим нормальным тоном и, достав телефон, отправляю сообщение моей тете Клодии. – Эти ожоги необходимо обработать до того, как в них попадет инфекция. К тому же я даже не могу себе представить, как сильно они болят.

– Я могу справиться с этой болью.

– Перестань пытаться вести себя как стоик, – говорю я ему.

Он пожимает плечами, как будто иногда человеку бывает так больно, что он почти не почувствует, если боль станет еще сильнее, – и ему неважно, намного сильнее или чуть-чуть.

Но меня больше не волнует его псевдомученическое поведение. Если он хочет уйти отсюда, прежде чем будут обработаны его ожоги, ему придется попытаться пройти мимо меня.

Посему я встаю прямо перед ним, сложив руки на груди и как бы говоря: только через мой труп.

– Если ты просто промоешь эти ожоги гелем для душа, от этого не будет никакого толку, и ты это знаешь.

При обычных обстоятельствах это бы не сработало, но Джуд стоит, шатаясь, и я настаиваю.

– Тебе нужна календула и, вероятно, эликсир из алоэ. И, возможно, мазь с куркумой.

Он опять пытается проскользнуть мимо меня, но на этот раз, когда он сдвигается с места, его рука случайно касается его брюк. От нестерпимой боли он чуть заметно вздрагивает, и его голос звучит сдавленно, когда он говорит:

– Ну, хорошо, как скажешь. Но я могу взять все это сам.

– Это прикольно, что ты так думаешь. – Я устремляю многозначительный взгляд на его обожженные руки прежде, чем подойти к одному из больших застекленных шкафов, изготовленных еще где-то в 1950-х годах, в которых хранятся растительные лечебные средства, усиленные магией.

Я протягиваю руку к ручке шкафа, и тут мой телефон гудит, поскольку на него пришли сообщения от моей тети.

– Клодия сейчас помогает Эмбер. – На лице Джуда тотчас отражается тревога, и я поясняю: – С Эмбер все в порядке, и Клодия придет сюда так быстро, как только сможет. – От облегчения напряженные плечи Джуда тут же расслабляются, а я тем временем достаю из шкафа длинный узкий пузырек с календулой. – Она хочет, чтобы я провела первичную обработку твоих рук, пока мы будем ждать ее. Она сказала мне, какие снадобья надо использовать, чтобы купировать боль и ускорить процесс заживления.

Джуд вздыхает, как будто моя помощь доставляет ему крайнее неудобство, но ничего больше не говорит, когда я достаю тазик и наполняю его смесью воды и травяных эликсиров, которые моя тетя велела мне смешать для него.

Закончив готовить смесь, я ставлю тазик на старый исцарапанный стол в углу комнаты и жестом приглашаю его сесть на обшарпанный стул. Когда он садится, одеяло соскальзывает с его плеч, и я впервые вижу его спину. И едва не ахаю от удивления, поскольку вся она покрыта татуировками.

Они покрывают ее сплошь, так что его кожа почти не видна среди черных завитков, похожих на пушистые веревки, которые изгибаются во всех направлениях, обвивая его плечи и спускаясь по бицепсам.

Как и сам Джуд, его татуировки прекрасны и зловещи, в них есть что-то мощное и вместе с тем неземное, и я не могу отвести от них глаз. И едва могу удержаться от внезапного желания провести по ним пальцем – от желания коснуться его.

От этой мысли у меня вспыхивают щеки, и я сую руки в карманы. Потому что они мерзнут, разумеется, поэтому, а вовсе не потому, что меня так и подмывает дотронуться до Джуда Эбернети-Ли.

Но, хотя я подавляю в себе желание коснуться его, я не могу не гадать, откуда у него взялись эти татуировки – и когда они были сделаны. Потому что в отличие от большинства учеников Школы Колдер, которые попадают сюда из других старших школ, Джуд живет и учится здесь с семилетнего возраста. И – как и я – с тех пор он не покидал этот остров. Ни разу.

Однако я никогда не замечала их прежде. Даже когда он сорвал с себя рубашку в этой сумятице в коридоре несколько минут назад.

Не поэтому ли он всегда носит рубашки с длинными рукавами?

Не поэтому ли он никогда не плавал вместе с нами в русалочьем озере, когда мы были маленькими?

Насколько я помню, я вообще никогда не видела его без рубашки, даже в детстве. Когда я была влюблена в него – целую вечность назад – я, бывало, представляла себе сексуальные кубики его брюшного пресса, которые – я была в этом уверена – он прятал под форменной школьной рубашкой поло. Но я никогда не думала, что он может прятать под ней что-то еще.

Но как эти татуировки могли находиться на его спине так долго? С тех пор, когда ему было семь лет, он очень вырос, и по идее их конфигурация должна была исказиться, они должны были растянуться и даже выцвести. Но ничего из этого не произошло. Более того, я никогда не видела татуировок с такими четкими очертаниями, как у него, и имеющих такой же насыщенный цвет. Они вообще непохожи на рисунки – у них вид чего-то настоящего, как будто они в любой момент могут ожить.

И снова у меня руки чешутся от настоятельного желания провести по одной из них пальцем. Но я продолжаю держать руки в карманах, сжав их в кулаки, и демонстративно обхожу стол, чтобы оказаться с другой его стороны.

Разумеется, теперь я не могу не смотреть на рельефные кубики его брюшного пресса, которые выглядят еще более впечатляюще, чем я себе когда-то представляла. Не говоря уже о его суровых разных глазах, судя по которым, он, кажется, всегда знает, о чем я думаю.

Джуд смотрит на меня, садясь на стул, и очевидно, что он догадался, что я видела его татуировки. Как очевидно и то, что он не имеет намерений что-либо говорить мне о них.

Я открываю рот, чтобы спросить его, но тут он погружает руки в раствор в тазу. Его плечи напрягаются, когда его ожоги соприкасаются со смесью целебных эликсиров. Однако он не произносит ни слова, а просто сидит совершенно неподвижно, должно быть, испытывая адскую боль.

По моей спине течет пот. Мне всегда бывает тошно, когда я вижу, что кто-то испытывает боль, тем более что я ничего не могу сделать, чтобы смягчить ее. А от того, что жертвой этой боли является Джуд, мне становится еще хуже

Раньше я думала, что хочу, чтобы он страдал за то, что так обидел меня, но это не то страдание, которое я имела в виду.

Чтобы справиться с нервозностью, я, нарочно не торопясь, привожу в порядок остальную часть комнаты – в ней в основном и так царит порядок, так что я просто навожу лоск, но это помогает мне не пялиться на Джуда.

К тому времени, когда я заканчиваю, я уже вся вспотела – из-за приближающегося шторма духота стала густой, как клей, – я снимаю с себя свое худи и оглядываюсь по сторонам, ища глазами, чем бы еще заняться. И, собрав бутылочки с целебными эликсирами, несу их к шкафу, чтобы поставить на место. Но едва я открываю его дверцу, как из него вылетает женщина, врезается в меня и наполняет меня всю ужасной нестерпимой болью, которая впивается во все мои нервные окончания.

Глава 16

Неустойчивая, как привидение

Я истошно кричу, пятясь, и бутылки и банки вылетают и шкафа и ударяются о мое тело, летя вниз. Я слышу свист, а также звон бьющегося стекла, – и, споткнувшись, едва не падаю на его осколки.

Лицо женщины покрыто кровью, прочерченной дорожками слез, но больше всего меня поражают ее глаза. Они движутся со сверхъестественной скоростью, перемещаясь вправо, влево, вверх, вниз, как будто одновременно видят тысячу образов. И будто каждый из этих образов разбивает ей сердце.

Она протягивает ко мне дрожащую руку, но я продолжаю стоять, не шевелясь. Я не могу пошевелиться. Меня сковал страх – и это еще до того, как она проводит по моей щеке пальцем, таким ледяным, что холод пробирает меня до костей.

Холод и боль, проникающая во все уголки моего тела. Я задыхаюсь, пытаюсь отшатнуться, но она словно держит меня в плену. Как и образы, которые начинают мелькать в моем мозгу.

Я вижу ее истекающее потом тело, распростертое на кровати.

Я вижу кровь – столько крови.

Я вижу рукопожатие, слышу пронзительный плач.

Эта женщина являет собою воплощение отчаяния, ее скорбь подобна бескрайнему черному одеялу, которое душит меня, не дает мне дышать.

Но, когда она отстраняется, я вижу под кровавой маской на ее лице ярко-голубые глаза и понимаю, что когда-то видела ее – один раз в девятом классе, как раз перед тем, как все пошло наперекосяк.

– Что с тобой? – спрашивает Джуд, бросившись ко мне.

Но я не могу произнести ни слова, потому что ее лицо снова придвигается ко мне все ближе, ближе. Физическая боль и душевная мука слишком велики, чтобы я могла говорить.

– Клементина, ответь мне, – приказывает он, сжав зубы и прищурив глаза, и становится прямо передо мной.

И как только он это делает, женщина исчезает так же внезапно, как появилась, а я продолжаю стоять, дрожащая и мокрая от пота.

– Это пустяки, – выдавливаю из себя я, хотя и знаю, что это неправда. Но я продолжаю гнуть свое. – Здесь ничего нет, – твердо говорю я.

Но Джуд не ведется на мою ложь. И немудрено, ведь было время, когда я рассказывала ему все свои секреты.

– Но ведь только что здесь что-то было?

– Ничего особенного, – отвечаю я, пытаясь подтолкнуть его обратно к столу – и к тазику с целебными эликсирами.

Но Джуд всегда был не из тех, кто идет туда, куда не хочет, и он не сдвигается с места, оглядывая меня.

– Оно сделало тебе больно? – спрашивает он.

– Со мной все хорошо. – Он вскидывает одну бровь, и я понимаю, что сейчас он думает о нашем недавнем разговоре, поэтому я меняю формулировку. – Я в порядке. Оно давно исчезло.