Приятный кошмар

Всмотревшись, я обнаруживаю, что справа от меня кто-то движется среди камней, но это определенно не Джуд. Этот человек ниже ростом и намного субтильнее, но это точно кто-то из учеников.

Я пытаюсь вытереть глаза от заливающей их дождевой воды, чтобы разглядеть его получше, но тщетно. Дождь льет как из ведра, и с этим ничего не поделаешь. Однако то, что этот человек – кем бы он ни был – находится здесь по причине, не связанной с Джудом, даже не приходит мне в голову, тем более, если учесть, что, явившись сюда он рискует пострадать от шторма и от гнева моей матери.

Так что же происходит? И какие неприятности грозят Джуду, если его поймают? И в какие неприятности он уже вляпался?

Подгоняемая этой мыслью, я решаю проследить за этим человеком в красных шортах и худи. Я подбираюсь к нему достаточно близко, чтобы не потерять его из виду в пелене дождя, но вместе с тем стараюсь оставаться от него на таком расстоянии, чтобы не привлечь его внимания.

Но в отличие от Джуда он явно не пытается двигаться скрытно и, похоже, сосредоточен только на том, чтобы добраться до своей цели. Которой, судя по всему, является погреб, к которому он меня и ведет.

Какого черта?

В последний раз, когда я спускалась в этот погреб, там ничего не было – только старые дощатые полки, несколько пустых джутовых мешков и стеклянные банки. Так что же ему может быть здесь нужно…

Я замираю, когда он нагибается и открывает двери в земле. Потому что теперь я впервые ясно вижу его лицо. И обнаруживаю, что следила не за кем иным, как за Жан-Люком, вожаком Жанов-Болванов и конченым засранцем.

Глава 21

Пришло время добраться до корня проблемы

Что он делает здесь?

И что общего у него может быть с Джудом? Они же ненавидят друг друга. Я только вчера наблюдала наглядное доказательство этой ненависти – это было на уроке английского языка и литературы. Однако сейчас они оба находятся в этом лесу под штормовым ветром и проливным дождем, один Бог знает зачем… Это совершенно непонятно.

Что-то здесь однозначно не так – и, хотя я первой готова признать, что это можно сказать о многом в Школе Колдер, что-то в том, что я вижу здесь, вселяет в меня страх.

Охваченная любопытством – и тревогой – я пускаюсь бежать в сторону Жан-Люка, более не заботясь о том, что он или Джуд заметят меня. Тут происходит что-то чертовски подозрительное, и, хотя я зла на Джуда, мне все равно трудно поверить, что он как-то связан с компанией Жанов-Болванов.

Я вижу, как Жан-Люк исчезает в погребе. Мысль о том, что там с ним находится Джуд, заставляет меня ускорить мой бег – насколько это вообще возможно на этом каменистом скользком грунте. По мере того как я бегу, пробираясь сквозь низкий кустарник и сорняки, песчаная почва уступает место глине, в которой мои ноги начинают вязнуть и по которой невозможно двигаться быстро.

Но Жан-Люк давно уже скрылся внутри – и двери погреба закрыты, когда я добираюсь до него.

Меня пробирает дрожь, я чувствую, как по всему моему телу начинают бегать мурашки. Что-то здесь изменилось, что-то здесь не так – и внезапно все во мне буквально кричит, чтобы я тут ничего не трогала.

Чтобы я сдала назад.

Чтобы я бежала отсюда.

Но что, если Джуд никак не связан с шайкой Жанов-Болванов? Что, если ему грозит опасность? Если он там, в погребе, я просто не могу бросить его. Я мало что знаю о том, почему Жанов-Болванов отправили в Школу Колдер – об этом ходит множество слухов, большую часть которых – я в этом уверена – запустили они сами, но знаю, что они собой представляют.

Точнее, что представляют собой их родители – главные фигуры в самой большой тайной преступной организации в нашем мире. И хотя это не мешает мне давать им отпор, когда я считаю это необходимым, помня об этом, я никогда не поворачиваюсь к ним спиной. А Джуд, возможно, сделал именно это.

Что бы здесь ни происходило, страх за него и правда вдруг заставляют меня двинуться вперед.

К черту боязливый трепет, охвативший меня всю. Я распахиваю обе двери и начинаю спускаться по длинной ветхой лестнице прямо в темноту, чтобы попытаться выяснить, что здесь происходит.

Глава 22

Прячься и крадись

Я уже спустилась до половины частично поломанной шаткой лестницы, когда вдруг вспоминаю про свой телефон. Стряхнув с рук воду, я достаю его из промокшего насквозь кармана и включаю приложение «фонарик». К счастью, он все еще работает, несмотря на то, что мой телефон тоже вымок под дождем, и ярко освещает все находящееся внизу помещение погреба.

Пустое помещение погреба… что совершенно непонятно.

Я вожу лучом фонарика из стороны в сторону, продолжая спускаться по ступенькам, заглядываю во все уголки и закоулки в поисках хоть какой-то зацепки, но ничего не нахожу.

Здесь нет ни Жан-Люка, ни Джуда и ничего, что бы объясняло, чем они могли тут заниматься.

Если честно, здесь нет никаких признаков того, что они вообще здесь были.

Погреб выглядит так, как он, вероятно, выглядел сто лет назад – вдоль трех стен идут старые дощатые полки, а всю заднюю стену покрывает старый гобелен. В центре помещения стоит деревянный стол, под который задвинут один-единственный стул. Этот стол покрыт толстым слоем пыли, скопившейся здесь за многие десятилетия, и такой же слой пыли лежит на древнем прессе для консервирования, водруженном на него. На полках стоят закрытые пустые банки.

Если не считать всего этого, погреб совершенно пуст.

Но я же видела, как Жан-Люк открыл его двери, видела, как он исчез внутри. Я знаю это.

Но его определенно здесь нет.

Я еще раз обвожу погреб лучом моего фонарика. Нет, никакие темные эльфы не прячутся ни в каком его темном углу. Но когда световой луч освещает пол, я замечаю на нем следы мокрых ног, образующие по всей комнате странный узор.

Я вижу их тогда же, когда замечаю еще одну странность – а именно то, что на старом дощатом полу совершенно нет пыли. Полки покрыты многолетним ее слоем, он же покрывает стол и стул. Но на полу не видно ни единой пылинки.

Что невозможно, если только кто-то – или множество людей – не приходят сюда регулярно по какой-то не известной мне причине. В которой наверняка нет ничего хорошего.

Я пытаюсь пройти по следам, идущим вокруг стола, но я не закрыла двери погреба – потому что мысль о том, чтобы оказаться закупоренной здесь наедине с разъяренным темным эльфом, казалась мне тогда не самой лучшей. Поэтому сейчас сюда проникает дождь, мочит пол вокруг подножия лестницы и уничтожает оставленные здесь следы. А те из них, которые он не размывает, уничтожаю я сама, поскольку с моей одежды тоже стекает вода.

Я еще раз обхожу погреб, пытаясь отыскать вход в какую-нибудь тайную комнату или спуск в подпол, находящийся еще ниже, отыскать что-нибудь такое, что могло бы объяснить вдруг исчезающие следы. Но так ничего и не нахожу.

Ничего нет ни за полками, ни под столом, ни в углах. И ничего за гобеленом – кроме огромного количества пыли, от которой у меня начинается приступ чихания и кашля, когда я отвожу его от стены, чтобы проверить, что находится за ним.

Пока я пытаюсь восстановить дыхание – и перестать чихать, наверное, в тысячный раз, – луч моего фонарика освещает сам гобелен. Это типичная сцена морского курорта на острове Галвестон, относящаяся к началу двадцатого века. На заднем фоне виден радостно выглядящий океан, над ним раскинулось окрашенное во множество цветов небо, на горизонте заходит солнце, а на переднем плане я вижу большой круглый отель с круговыми балконами. На пляже перед отелем стоит пляжный зонт, и под ним на деревянном шезлонге лежит раскрытая книга.

Возле шезлонга лежит надувной круг для плавания и стоит ведерко со льдом и бутылкой шампанского, а на маленьком столике, поставленном рядом, сверкает хрустальный бокал для шампанского. В нескольких ярдах от всего этого виднеется большая круглая груда жердей, как будто кто-то планирует развести костер.

Этот гобелен выглядит совершенно несуразно и абсолютно не вяжется с тем, что я теперь знаю о Школе Колдер. Неудивительно, что его поместили в старый погреб, когда-то использовавшийся для хранения корнеплодов, – я не могу себе представить, чтобы моя мать позволила повесить нечто подобное в коридоре нашей школы. От него слишком веет жизнерадостностью из-за его веселых ярких цветов, а от этого костра, готового вот-вот вспыхнуть, исходит слишком осязаемая надежда.

Однако странно, на что ты обращаешь внимание, когда ты ребенок, а на что нет – вообще-то, я помню, что здесь и раньше висел гобелен, но я совершенно не помнила, чтобы он выглядел именно так – таким веселым, затейливым и ярким. Думаю, когда я была маленькой, он казался мне чем-то естественным и нормальным, меж тем как теперь он выглядит слишком радостным для такого места. Для такого острова.

Но время идет, и, если я не появлюсь в общежитии после окончания занятий, то меня будут ждать большие неприятности. К тому же я слышу, что шторм становится все неистовее.

Так что мысль о том, чтобы оставить Джуда и даже Жан-Люка посреди всего этого ужасающего ненастья, начинает устраивать меня все меньше – несмотря на мои подозрения. Мне надо найти их – или повернуть назад и возвратиться в общежитие одной.

Я возвращаюсь к лестнице и, сунув телефон обратно в карман начинаю подниматься к дверям погреба. В небе сверкают молнии, непрерывно гремит гром. Я никогда не боялась штормов, но этот кажется слишком уж остервенелым, даже для Мексиканского залива.

Я пытаюсь подниматься быстрее – чем скорее я выберусь отсюда, тем лучше, – но дождь продолжает лить вовсю, и мои кроссовки скользят на узких ступеньках, так что я снова замедляю свой подъем. По крайней мере, до тех пор, пока моя голова не оказывается снаружи и я не вижу прямо перед собой сердитое мокрое лицо Джуда.

Не знаю, кто из нас удивляется больше – я или он. Возможно, все-таки он, судя по тому, как широко раскрываются его глаза, когда он резко задает вопрос:

– Какого черта ты делаешь здесь?

Глава 23

Любит не любит

Он что, всерьез думает, что может рычать на меня сейчас?

– По-моему, это мне следует задать тебе этот вопрос, – парирую я, наконец выбравшись из погреба.

Вместо того чтобы ответить мне, он закрывает двери за моей спиной.

– Ты должна вернуться в школу.

– Мы должны вернуться в школу, – поправляю его я. – Что ты вообще делаешь тут? И почему где-то тут находится Жан-Люк?

– Жан-Люк здесь? – Он оглядывается по сторонам, будто думает, что темный эльф сейчас материализуется прямо из воздуха.

– Понятия не имею. Мне показалось, что я видела, как он спустился в погреб, но к тому времени, как я подошла сюда, он исчез. – Я смотрю на Джуда с подозрением. – Ты собираешься попытаться уверить меня, что ты ничего об этом не знаешь?

Он не отвечает, а просто говорит:

– Возвращайся в школу, Клементина, – и отворачивается, словно для того, чтобы подчеркнуть, что он со мной покончил. Как будто, использовав мое настоящее имя, он и так не дал мне это понять совершенно ясно.

И этого достаточно, чтобы во мне что-то оборвалось. Я не знаю, из-за чего именно – из-за того, что он так беспардонно отсылает меня прочь, из-за того, что, по его мнению, он может командовать мной, или из-за того, что он снова уходит от меня. Но что бы это ни было, что-то просто ломается внутри меня, и я рычу:

– Не можешь же ты действительно думать, что все будет именно так, не так ли, Бунгало Билл?

Он на секунду останавливается при этой моей ссылке на классическую песню «Битлз» – и напоминании о постоянно меняющихся прозвищах, которые мы давали другу, когда были детьми. Он обращался ко мне, используя названия разных цитрусовых фруктов, как популярных, так и малоизвестных, вместо того, чтобы звать меня Клементиной. И поскольку он носит то же имя, что и одна из самых знаменитых песен «Битлз», я вместо этого имени называла его именами из всех остальных их песен.

Я знаю, что он это помнит – сегодня он уже однажды оговорился и назвал меня Кумкват, – и мне кажется, что, возможно, сейчас самое время. Возможно, именно здесь, под проливным дождем, мы наконец сможем выяснить отношения.

Но затем он снова идет прочь, и это приводит меня в ярость. Я иду за ним и, схватив его за руку выше локтя, пытаюсь развернуть его ко мне лицом. Когда из этого ничего не выходит, я обгоняю его и преграждаю ему путь.

Он смотрит на меня глазами, которые сделались совершенно пустыми.

– Что ты делаешь?

– А что делаешь ты? – отвечаю я, вытирая лицо в тщетной попытке стереть с него воду. – Ты не разговаривал со мной три года – три года, Джуд, – и вот сегодня ты наконец прерываешь это молчание и…

– У меня не было выбора. Мы с тобой состояли в одной группе.

Я ожидала этих слов – черт побери, я отлично знаю, что это правда, что так оно и было, – но они все равно причиняют мне боль. Вся боль и весь гнев, которые я испытала только что, сливаются с болью и гневом, которые копились во мне с девятого класса, и я бросаю ему в лицо целую россыпь моих собственных слов. Слов, которые в любое другое время, в любом другом месте никогда не слетели бы с моих уст.

– И это все, что ты можешь мне сказать? – вопрошаю я. – После того, как ты полностью прекратил общение со мной, после того, как ты не ответил ни на одно сообщение, которое я тебе отправляла, после того, как ты притворялся, будто исчезновения Каролины из наших жизней просто не было – после всего этого «мы с тобой состояли в одной группе» — это самое лучшее, что ты можешь мне сказать?

На его челюсти ходят желваки, его чересчур полные губы плотно сжимаются, и он, не мигая, смотрит на меня сквозь хлещущий дождь.

Текут томительные секунды, и я знаю, что он ждет, чтобы я отвела глаза, ждет, чтобы я просто сдалась. Это и есть то, что сделала бы прежняя Клементина, та, которую он знал – и бросил.

Но с тех пор я повзрослела. Мне пришлось многое пережить. И я слишком долго ждала этого момента, чтобы просто оставить эту тему – тем более что я достаточно хорошо его знаю, чтобы понимать, что, если я сейчас уйду, то никогда не получу ответы, которые ищу.

Поэтому вместо того, чтобы дать задний ход, вместо того, чтобы отступиться, – я не сдаюсь. Я продолжаю пристально смотреть ему в глаза, пока он наконец, наконец не отвечает:

– Это правда.

– Это жалкая отговорка, и ты это знаешь, – парирую я, и меня захлестывает гнев. – И ты отлично знаешь, что я спрашиваю тебя не о том, почему сегодня ты наконец заговорил со мной. Я спрашиваю тебя о том, почему ты три года не разговаривал со мной. Я спрашиваю тебя о том, почему ты поцеловал меня, почему ты заставил меня думать, что я тебе дорога, а затем выбросил меня из своей жизни, как будто я была мусором. И даже хуже мусора – о мусоре ты хотя бы думаешь, когда берешь его, чтобы выбросить. А я не удостоилась даже такого внимания с твоей стороны.

– Ты думаешь, мне было легко это сделать? – шепчет он и каким-то образом я слышу его слова, несмотря на шум этой бури. Но, возможно, это просто потому, что они отдаются во мне, скребут мою кожу и выскабливают меня изнутри, как тыкву, чтобы затем вырезать в ней отверстия.

– Ты действительно думаешь, что уход от тебя не был самым трудным поступком в моей жизни? – Он закрывает глаза и, когда открывает их, в их глубинах таится что-то, очень похожее на муку. – Ты же была моим лучшим другом.

– Но ты же все-таки ушел от меня, бросил меня! И теперь у тебя есть другие лучшие друзья, так что ничего страшного, все хорошо, что хорошо кончается. – Я делаю судорожный вдох, и теперь я рада этому дождю, потому что, благодаря этим потокам воды, он не может видеть слезы в моих глазах. – Но надо полагать, это нормально, потому что другие лучшие друзья есть и у меня.

Он отводит взгляд, и я несколько секунд наблюдаю, как он с усилием сглатывает, прежде чем снова смотрит на меня и говорит:

– Я понимаю, что это тяжело – жить без Каролины.

– Ты понимаешь, что это тяжело? – выкрикиваю я, сама не своя от потрясения, глядя на него округлившимися бешеными глазами. – Ты понимаешь, что это тяжело? Это и есть то, что ты можешь сказать мне сейчас?

Джуд издает раздраженный рев, от которого в любое другое время по моей спине забегали бы мурашки. Но сейчас это просто разъяряет меня еще больше. Как и его вопрос:

– Чего ты хочешь от меня, Клементина? Чего, черт возьми, ты хочешь от меня?

– Того же, чего я хотела от тебя с девятого класса! – кричу я в ответ. – Правды. Почему тебе надо было взять и изменить все? Когда мы были друзьями, нам было хорошо – очень хорошо. Так почему тебе понадобилось поцеловать меня? Почему тебе надо было впервые в моей жизни дать мне почувствовать что-то прекрасное только для того, чтобы тут же это отнять? Я что, так плохо целовалась? Или дело в том, что ты об этом пожалел? Может, ты просто понял, что такая я тебе не нравлюсь, и вместо того, чтобы сказать мне об этом, выбрал самый легкий путь и стал полностью игнорировать меня, вести себя так, будто я не существую? Так в чем же было дело, Джуд?

К тому времени, как я заканчиваю бросать ему в лицо вопросы и обвинения, я тяжело дышу. Часть меня охвачена ужасом – та часть, которая не может поверить, что я действительно высказала вслух все, что за последние три года проносилось в моем мозгу столько раз, что и не счесть. Но есть и другая часть меня, более значительная, которая чувствует себя освобожденной благодаря тому, что я наконец-то высказалась открыто.

Смущает ли это меня? Да, но разве небольшое смущение не стоит того, чтобы наконец получить ответы на мои вопросы? Вы чертовски правы, это того стоит.

Во всяком случае, до тех пор, пока Джуд не смотрит мне прямо в глаза и не говорит:

– Мы учимся в одной школе. Так что я никак не могу вести себя так, будто ты не существуешь.

Теперь уже я сама реву в раздражении, хотя у меня это больше похоже на истошный крик.

– Ты опять об этом? Опять сводишь все к обыденным деталям вместо того, чтобы дать ответ на вопрос, на который я чуть ли не умоляю тебя ответить?

– Клементина…

– Не смей называть меня Клементиной, – со злостью бросаю я. – Ты так жалок, что не можешь ответить даже на простой вопрос. А может, дело не в том, что ты жалок, а в том, что ты говнюк.

Я выложила ему про себя все, обнажила перед ним свою душу. Взбешенная и более уязвленная, чем мне хотелось бы признать, я отворачиваюсь. Черт возьми. Черт, черт. И черт бы его побрал. Он не стоит того, чтобы…

Джуд останавливает меня, мягко сжав мой локоть и снова повернув меня к себе лицом.

– Ты целовалась потрясающе! – кричит он мне в лицо. – Вкус твоих губ был как ананас. Мне хотелось обнимать тебя вечно. И я никогда в своей жизни ничего не желал так сильно, как знать, что ты принадлежишь мне. Что ты моя.

Я не свожу с него глаз, потрясенная до глубины души, и его слова повисают между нами. Даже шторм унимается ради его признания, ветер стихает, а дождь прекращается, так что мы стоим и смотрим друг на друга, и между его губами и моими нет ничего, кроме нескольких дюймов воздуха.

– Тогда почему? – шепчу я, когда мне наконец удается хоть что-то произнести. – Почему ты ушел? Почему полностью выбросил меня из своей жизни? Выбросил так жестоко?

– Потому что… – начинает отвечать он, и его голос срывается на последнем слоге.

– Потому что, – повторяю я, затаив дыхание и чувствуя, как мое сердце бешено бьется в груди, пока я жду, когда он снова обретет дар речи.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Имя «Клементина» – отсылка к цитрусу клементин, гибриду мандарина и апельсина-королька.

2

Кофе с молоком (исп.).

3

В ирландском фольклоре и у жителей горной Шотландии – особая разновидность фей, предвещающих смерть. Издают пронзительные вопли, предвещающие смерть кого-то из членов рода.

4

Джон Китс (1795–1821) – выдающийся английский поэт, самый молодой из поэтов-романтиков второго поколения, включающего в себя также Байрона и Шелли.

5

«Ода к греческой вазе», перевод В. А. Комаровского «Напевы слушать сладко, но мечтать о них милей».

6

«Ода греческой урне», перевод Льва Шарапаева «Мелодии сладки, но слаще те, которые неслышны».

7

Из любовного письма Джона Китса Фанни Браун.

8

В древнегреческой мифологии божества, ответственные за создание сновидений и управление ими.

9

В оригинале песня называется F.I.N.E. Как было указано во вложении к альбому, это является аббревиатурой от «Fucked-up, insecure, neurotic, emotional». В моем переводе У.Л.Е.Т. расшифровывается как «Ущербный, легковозбудимый, егозливый, тревожный».

10

Упоминался в названии альбома группы «Битлз», вышедшего в 1967 г. «Оркестр Клуба одиноких сердец сержанта Пеппера».