Исповедь. Роман в двух томах. Том 1

– Ей-богу! – повторил сторож. – Очень люблю!

– А многа ли люди в город, – медленно выговорил Тим, чтобы русскому было понятнее. – нэ… э-э… имет плёхóй отношенийэ до Führer?

– Что? – не понял сторож.

– Сколько люди нэ люби́т Hietler?

– Как?.. А-а… ей-богу, не знаю, господин! – воскликнул сторож. – Разные люди ж есть… кто-то любит это… Гитлера, а кто-то не любит…

– Вот ви… Стэпан Родйо-нович… – выговорил Тим имя и отчество сторожа, заглянув в протокол допроса. – работат сторош in водопровот. А брат вода ходи́т разни люди, да? Разний?

– Э-э… – сторож с непониманием в голубых глазах посмотрел на Тима, затем неуверенно произнес:

– Разных людей вижу, конечно…

– И они, – сказал Тим. – коли брат вода, разни слёво говорит, да?

– Всё говорят, – сказал сторож, пожав плечами.

– И слёво протиф Germania и йево Soldaten, да? Или протиф Führer?

– Да много чего гуторят! – сторож неопределенно махнул рукой. – Я разве слушаю?..

– А ви дольшен слюшат! – многозначительно произнес Тим. – Ви казау… Зарас казау! Што ви любит Führer…

– Ей-богу, люблю!.. – усердно закивал головой сторож.

– Ви доказат это! —Тим снова пристально посмотрел ему в глаза. – Ви кохач вода – ви доказат ваш любов до люди… до город. Ви слюшат, што плёхой слёво говорит о Führer или Germania, и ви это казат нам – ви доказат ваш любов до Führer. А казат нам, кто хотит делат злё для нэмецки армийа… делат «Па! Па!», – выразительно покрутив пальцем как пистолетом, Тим изобразил звук выстрелов. – oder «Bumm!», – он изобразил взрыв. – oder писат на лист, што нада войеват против Germania – ми вам дават хороший награда, – Тим выпрямился в кресле. – Идйот? – Тим непринужденно рассмеялся, пытаясь изобразить доверительное отношение к запуганному мужичку.

Арестованный задумался, то ли пытаясь понять, что хочет от него Тим, то ли решая, соглашаться ли на предложение того. Тим не сомневался, что легко его завербует: такой тип, давно забывший о молодом гоноре, явно недалекий и живущий ради вкусной еды да выпивки, после казавшейся ему вечностью ночи в подвальной камере, возможно, уже прощавшийся с жизнью, кинется к спасению как лягушка в воду, только покажи ему путь из могильной ямы в золотой дворец. А регулярный паек с небольшой денежной приплатой и гарантии безопасности от немцев ему сейчас точно покажутся золотым дворцом!

– Доносить на шалунов всяких, что ли, изволите предлагать? – сторож посмотрел на Тима.

– Что? – не понял тот.

– Хотите, чтобы я вам говорил, кто чего злого на это… Гитлера скажет?

– Да, – кивнул Тим. – Или протиф Germania. Или што хотит убит нэмецки Soldat.

– Боюсь я, господин!.. Большевики уж злые люди…

– Ви делат это тихо, – успокоил Тим мужичка. – Никто знат нэ дольшен. А ми вас зашитит. Потом ми убит большевики. И ви шит хорошо и богатий. Друг Germania! – подчеркнуто произнес он.

Мужичок вздохнул. Видно было, что не знает, как справиться с таким поручением. Но возвращаться в камеру несчастному не хотелось. Ничего страшного, через надежного переводчика ему будут даны все необходимые инструкции. Тем более, делать ему ничего особенно не придется: только слушать и запоминать, кто о чем говорит у водоотстойника. Работа пустяковая, зато сколько результата! Тим был уверен, что у главного городского водоисточника непременно будут ходить слухи, отражающие важнейшие скрытые от немецких глаз события в городе. В том числе о планах и действиях подпольщиков, о том, куда ведут нити от партизанских акций.

– Ох, не знаю… – вздохнул сторож. – Ну давайте, что ли, попробую…

– Ви грамотни? – спросил Тим.

– А то как же! – кивнул сторож. – При прежнем режиме ошибок много оставлял, не скрою, а большевики как пришли – сделали письмо проще намного…

Тим, не торопясь, достал из ящика стола напечатанный на немецком языке бланк расписки о сотрудничестве и положил на стол перед сторожем. Послюнил химический карандаш и протянул мужичку. Затем ткнул пальцем в пробел среди текста.

– Ви писат этот место ваш имйа, э-э… очества, Familie.

Помедлив, сторож вывел на бумаге плохо разборчивые русские буквы.

– Роспис! – Тим ткнул пальцем вниз текста. Сторож расписался под текстом листка. Убрав готовую расписку обратно в ящик стола, Тим стал выписывать сторожу пропуск на выход. Между делом сказал:

– Всйо! Вас отвести до виход. Иди работат. Я скора вийти на свйаз с ви. Ви пока работат и шдат.

Позвав дожидавшихся в коридоре хипо, Тим вручил, похоже, еще не до конца осознавшему, что его отпускают, сторожу пропуск и распорядился:

– Он свободен! Ви проводит йево до виход.

– Слушаемся, господин офицер! – кивнул старший хипо. – Эй! – окликнул он сжимавшегося на стуле мужичка. – Пошли!

Сторож неловко встал, загрохотав стулом, и сделал несколько неуверенных шагов навстречу полицейским, на ходу заложив назад руки, в одной из которых нервно сжимал пропуск.

– Да опусти ты руки! – сказал старший хипо. – Господин офицер отпускает тебя!

Русские покинули кабинет, дверь закрылась. Тим расслабленно откинулся на спинку кресла.

– Уфф! – произнес он. – Вот, еще один агент созрел!

– Такого большевики будут пытать – он все им выдаст! – заметил Ведель, тоже откидываясь в своем кресле.

– Разумеется, – кивнул Тим. – Поэтому дел больше, чем на кусок колбасы, у него не будет.

– Украинской колбасы? – переспросил Ведель.

– Такой, какую будут выдавать, – рассмеялся Тим шутке помощника…

На сообщения осведомителей сегодня вышел неурожай: пересмотрев все, что пришло за вчерашний день, Ведель не нашел ничего существенного. В одном сообщении даже говорилось, что некая жительница слишком вульгарно одевается. Офицеры посмеялись, Зибах беззлобно выругался: «Ах, славянская шлюшка!». К обеду же, когда стало жарко, вернулся Шрайбер в пыльных сапогах и доложил Тиму почти от двери:

– Герр комиссар, прочесывание завершено! Задержаны четыре молодых человека… лет по шестнадцать – восемнадцать, играли в карты в пустом цеху, пытались скрыться. Больше ничего и никого подозрительного не обнаружено.

– Что за молодые люди? – спросил Тим.

– Шпана, – пренебрежительно выдохнул Шрайбер. – Говорят, что на сегодня у них нет работы. Пришли отдохнуть и поиграть в карты, пока старшие не видят.

– В каком смысле шпана?

– Не слишком благополучные ребята. Но на большее, чем отобрать что-то у ребенка или обокрасть склад со списанными велосипедами, явно не способны.

– Но ты их задержал?

– Конечно, – кивнул Шрайбер. – мало ли, каким-нибудь боком…

– Правильно рассуждаешь, секретарь! – Тим, поняв, не дал ему договорить. – Сейчас скоро обед, но после него… Кто руководил хипо, которые были с тобой?

– Топилин, – ответил Шрайбер.

– А! – воскликнул обрадованно Тим. – Очень хорошо! Вот с ним вместе и допроси этих картежников как следует… Что хочешь с ними делай, но чтобы до ужина они тебе выложили всю правду: кто они, что делали на этом заводе и кого видели. Понял?

– Так точно, герр комиссар!

На обед в столовой подали вкусный суп с так называемыми маульташенами – комками острого фарша в тесте. То ли забыв обо всем от наслаждения, то ли поглощенные мыслями о загрузивших сегодняшний день сверх меры служебных делах, офицеры команды Тима продолжительное время ели молча, усердно стуча ложками о тарелки. Тим и сам сильно задумался, даже не обратил внимания, голос какого певца сегодня звучит из патефона. Он думал, что обстановка с каждым днем становится все напряженнее: враги Рейха, оставленные большевиками при отступлении в городе тайные агитаторы и диверсанты оценили происходящее, освоились при новых порядках и теперь ведут планомерную подпольную борьбу. Так происходило всегда, в любом занятом городе: после короткого периода относительной тишины партизаны начинали действовать все более часто и дерзко, пока после нескольких успешных акций не притупляли бдительность, и полиция не выходила на них по оставленным ими с самого начала различным следам, по донесениям агентов, тоже освоившихся в подпольной среде. Теперь команду могли внезапно поднять в связи с очередным нападением партизан или в помощь расследующим другие акции коллегам.

Тим надеялся, что введенные в его подчинение молодые офицеры быстро привыкнут и разберутся, как действовать в прифронтовой местности. Зибах имел еще мало опыта: это была его первая командировка в район, только недавно занятый немецкой армией, да и вообще, вряд ли когда-либо раньше он занимался поимкой банд. Поэтому Тим пока не доверял ему допросы арестованных и подозреваемых: еще не зная особенностей подхода к идейному противнику, а не мелкому жулику, он мог допустить усложняющие расследование ошибки. У Шрайбера же было достаточно опыта в уголовной полиции, но опять-таки в штатских районах, а не прифронтовых.

Из размышлений Тима вывел неожиданно прозвучавший рядом вопрос Зибаха:

– Герр комиссар, а почему вы не пожелали остаться в «Рейхе»?

– Что? – переспросил Тим. – Потому что война идет, товарищ соплеменник!..

– Я про дивизию, – пояснил Зибах.

– Какую? А, ты имеешь в виду части усиления!..

– Да. Они теперь называются дивизия «Рейх».

– Так бы сразу и сказал… Меня попросили. Руководство СС.

– Уйти в полицию?

– Да, потому что в Генерал-губернаторстве не хватало немецких полицейских кадров, и мне, как ранее уже служившему в уголовной полиции, дали соответствующее направление.

– А почему вы оказались в дивизии? – поинтересовался Зибах.

– Как и все, добровольцем, – ответил Тим. – хотел пройти по военной тропе, как когда-то мой отец.

– Тим принялся торопливо доедать суп. – Вот, потому в конце концов и был направлен в ГФП… для совмещения одного с другим, – он улыбнулся и, отодвинув опустевшую тарелку, придвинул к себе второе блюдо с горячим бифштексом и кислой капустой.

– Ваш отец погиб на войне? – спросил Зибах.

– Нет, – вздохнул Тим. – Война закончилась в восемнадцатом году, а погиб он в двадцатом. Отца убили уголовники… я был еще мал, мне немногое рассказывали, но насколько я узнал после, они его перепутали с неким зажиточным действующим офицером и попытались ограбить возле пивной. А он был простой солдат, из армии сразу после войны его уволили во исполнение гарантий перед теми, за кем осталось поле боя. Когда грабители напали, он, понятно, стал защищаться. Преступники знали, что идут на человека военного, поэтому были готовы к сопротивлению, и сразу пустили в ход нож…

– Простите, герр комиссар, наверное, вам не хочется об этом вспоминать, – извинился Зибах.

– Не надо извинений, – ответил Тим, пожав плечами, и принялся за еду. – Я от прошлого не убегаю. Да и незачем: я в те годы, вообще, был еще ребенком.

– Вы откуда родом, если это не тайна?

Тим усмехнулся:

– Какая тайна? Я из Вюртемберга, шваб. Не только родом, я там и жил до ухода в армию, и официально до сих пор там зарегистрирован.

– В Штутгарте?

– Да, – кивнул Тим. – Хотя детство мое прошло в деревне и потом на ферме недалеко от Штутгарта, то есть, не в самом городе. В городе я уже служил в СА, СС, полиции.

– А в Берлине бывали?

– Конечно. Оттуда же мы и выступали на Польшу… И до вступления в части усиления тоже несколько раз приходилось бывать.

– Видели Фюрера?

– Как и все, – ответил Тим. – на парадах.

Шрайбер, закончивший с едой быстрее всех, вдруг откинулся на спинку стула и затянул «Стражу на Рейне»:

Раскатом грома клич звучит,Волнами бьет, мечом звенит:«На Рейн, на Рейн! Кто хочет взятьДолг реку немцев защищать?»

Не доев своего бифштекса, ему стал негромко подпевать и Ведель:

Любимое Отечество,Ты на замкé, ты на замкé!Покой твой стража бдит на Рейн-реке!Покой твой стража бдит на Рейн-реке!..

Решив пошутить, Тим подпел по-своему:

– На Дон-реке!..

Его товарищи довольно шумно рассмеялись.

– Сегодня наша стража уже не на Дону! – проговорил Ведель. – Скоро будет уже на Тереке и Волге…

После обеда все поднялись в кабинет. Там, Шрайбер, взяв бумаги для протокола и химический карандаш, ушел в подвал допрашивать задержанных на разбомбленном заводе парней. А Ведель, переодевшись в штатское, отправился разыскивать переводчика Шмидта, чтобы вместе с ним снова ехать якобы продавать картофель и под видом этого наблюдать за квартирой, в которой, по вчерашнему сообщению, собирались подозрительные люди с важным коммунистом в их числе. Тим и Зибах остались в кабинете вдвоем. Срочных дел тоже не было. Тим удобнее устроился в кресле и принялся обмахиваться листом бумаги с ненужной уже пометкой, как веером: южное солнце опять поднялось в зенит, и горячий летний воздух наполнил помещение. Прибавлял внутреннего жара и съеденный горячий сытный обед. Зибах за своим столом принялся что-то рисовать.

– Надо же, – произнес Тим. – выдались свободные минуты! Не к добру это, не к добру! – улыбнувшись, он покачал головой.

– Почему не к добру? – спросил Зибах. – Наоборот, радоваться надо…

– Вдруг это затишье перед бурей! – усмехнулся Тим. – Да дела, конечно, есть, просто некому ими заниматься. Все разошлись.

– Они, наверное, и сейчас и занимаются делами.

– Да, – кивнул Тим. – ты прав.

Помолчав, он повторил:

– Ты прав, товарищ соплеменник! – и бесцельно оглядел стены кабинета, взглянул за окно, где сиял знойный день, переливаясь солнечными бликами по зеленой листве городских деревьев.

– Вы верующий, герр комиссар? – поинтересовался Зибах.

– Хм… – произнес Тим. – Церкви я точно мало верю, – ответил он. – церковь – изобретение евреев.

– И вы не бываете в церкви?

– Уже лет пятнадцать – двадцать не бывал.

– Вы католик? Или были католиком?

– Был… – кивнул Тим. – католиком. И был у нас священник отец Бенеке. Сладкоголосый… звал к терпению, братству и добродетели, а сам водил… – Тим нервно сглотнул: неприятное чувство у него вызывало собственное упоминание о похождениях Бенеке. – разных девиц в свою квартиру в Штутгарте. Евреями была придумана эта система, и все, кто к ней присоединяется, становятся лицемерными как евреи. Вот так и сейчас они в своих храмах зовут к послушанию власти и говорят, что кесарю – кесарево, а на своих квартирах проповедуют ненависть к делу Партии, к единству Нации и труду на национальное благо.

– Да уж… – Зибах кивнул. – И русские священники такие же, как думаетет, герр комиссар?

– У русской и римской церкви одни корни, – ответил Тим. – Какая тут может быть разница? Вот, по эту линию фронта русские «батйушка» говорят народу: немцы теперь власть, всякая власть от Бога, благодарите немцев за то, что они разрешили вести службу в храмах, которые закрыли большевики. А большевики – безбожники, на них проклятие лежит. А по ту линию фронта русские священники благословляют красноармейцев на войну.

– Всё же большевики преследовали священников, – заметил Зибах.

– Это было раньше. А теперь по-другому. Их комиссары уже начали договариваться с ними: говорите в храмах, что христианский долг – искоренять фашизм, и мы не будем притеснять ни вас, ни вашу паству. Это не раз открывалось, когда наши занимали территорию, и данные СД это подтверждают.

– А как вы относитесь к Немецким христианам?

– Ты про организацию Мюллера? – проговорил Тим и пожал плечами. – Это их воззрение, и пока оно не противоречит указаниям Партии, я не собираюсь его оспаривать. Честно признаться, я со школьных лет человек нерелигиозный, и мало знаком с их идеями. Но мне они кажутся обыкновенным фантазерством и попыткой совместить несовместимое.

– Совместить несовместимое?

– Да. Как можно соединить в одну симфонию объективную науку, общественный рационализм и церковную романтику? Утверждать, что предком змей был Дьявол, тогда как змеи являются родственниками безвинных ящериц и черепах. Добровольно отдавать грабителю последнюю рубашку, когда закон самой природы гласит, что выживает сильнейший, а слабые исчезают с лица земли.

Зибах засмеялся.

– Но заметьте, герр комиссар, – сказал он. – что есть в Библии и справедливая мораль. Даже четко изложены десять правил, которые нельзя нарушать хотя бы ради порядка в обществе.

– Ну, так и у евреев должны быть какие-то правила, которые обеспечивают их выживание как биологической общности, – ответил Тим. – Иначе они вымерли бы. И уж точно не смогли бы захватывать руководящие должности в государствах. Даже у животных есть определенные социальные инстинкты, позволяющие им выиграть борьбу с природой. А евреи… все-таки люди…

Зазвонил телефон. Тим снял трубку. Дежурный сообщил, что с рынка в районе Нахичевань привезли задержанного торговца, при котором была найдена палка колбасы украинского производства.

– О, так быстро! – воскликнул Тим. – Агента, нашедшего продукт, и командира наряда ко мне на доклад! – и, положив трубку, проговорил:

– Вот это удача! Колбасу нашли, Зибах!

– Уже?! – удивился тот.

– Просто я сразу понял, где искать, – усмехнулся Тим…

Вскоре в кабинет вошли усатый хипо в темно-сером пиджаке и выцветших оливково-зеленых галифе от русской военной формы и лысоватый мужичок в серой сорочке и черных брюках. Почтительно поздоровавшись, лысоватый представился фамилией, которую Тим не смог разобрать, положил перед Тимом на стол палку колбасы, и затем стал докладывать. Плохо знавший русский язык Тим, однако, понял, что агент ходил по рынку и спрашивал цену на товар, потом некий торговец продал ему колбасу по большой цене, а на марке было написано: «Рейхскомиссариат Украина». Агент, как ему было указано, ушел с рынка и вызвал полицейский наряд. Тим покрутил в руках колбасную палку. Да, на ней красовалась та самая марка. Усатый старший наряда тоже вслед за агентом доложил Тиму о том, как он с подручными задержал торговца, привез в управление и поместил в арестный блок. Тим поблагодарил обоих за службу, пожав им руки, и отпустил, затем достал из ящика стола листы для записи протокола допроса.

– Ну, сейчас, думаю, мы все выясним! – довольным тоном сказал он Зибаху и направился к двери, в одной руке держа и бумагу, и колбасу. – Я на допрос. Остаешься пока за старшего!

– Вас понял, герр комиссар! – кивнул Зибах и принялся что-то искать в ящике своего стола.

Закрыв за собой дверь кабинета, Тим спустился вниз – в расположенный в подвале арестный блок. Как обычно, хипо, дежурившие у входа в коридор с камерами для местного населения, встали и громко поприветствовали его по-русски. Поздоровавшись в ответ, Тим приказал выдать ему документы на только что задержанного на рынке торговца. Прочитав имя, фамилию и адрес, он тут же, со стоявшего на столе охраны телефона, позвонил в штаб вспомогательной полиции и распорядился немедленно организовать обыск в доме арестованного, особенно указав на то, что дóлжно искать колбасу, изготовленную на Украине, а также задержать любых подозрительных лиц, которые окажутся в доме. Затем, положив трубку, приказал привести к нему торговца. Из-за решетки коридора доносились отчаянные страдальческие вопли, и Тим понял, что это Шрайбер и Топилин ведут допрос задержанных на бывшем заводе молодчиков. А старший охраны – с длинными черными усами, в меховой казачьей шапке, смущенно сказал, что допросная комната сейчас занята.

– Ест свободни камера? – спросил Тим.

– Одна.

– Веди туда! – приказал Тим.

– Кудинов, проводи комиссара в четвертую! – велел старший хипо подручному. – И доставь к нему этого торгаша!

Загремела и затем скрипнула, отворяясь, решетчатая дверь. Вслед за одним из охранявших блок хипо Тим прошел по освещенному потолочными лампами гулкому коридору между стальными дверями камер. Из-за двери допросной комнаты все еще раздавались крики, и когда Тим проходил мимо, то различил и хлесткие будто выстрелы звуки плети. Хипо отворил дверь одной из камер, за номером 4, включил в ней свет, нажав на темневший у двери выключатель, и посторонился, пропуская Тима. Тим прошел в узкое помещение с зарешеченным окошком у потолка, под которым внизу серел маленький столик, по обеим сторонам которого тянулись низкие дощатые нары. Шагнув вглубь, Тим присел на нары справа за столик, положил на него листы бумаги, химический карандаш и колбасу. Из коридора донесся грохот другой открываемой двери, затем послышались гулкие шаги, и в камеру вошел мужчина лет сорока пяти с всклокоченными рыжими волосами, одетый в серые пиджак и брюки, руки он держал за спиной.

– Сидет! – произнес Тим, указав ему на нары напротив. – Закриват die Tür! – распорядился он ожидавшему в дверях конвоиру хипо. Тот затворил металлическую дверь с глазком и закрытым окошком для подачи еды; было слышно, как он отошел в сторону. Задержанный торговец же присел на нары, противоположные тем, на которых сидел Тим, но не за столик, а чуть сбоку. Он смотрел то в пол, то на стену напротив, но не на Тима.

– Смотрет сйуда! – приказал Тим. Торговец повернул голову к нему и заморгал серыми глазами. Было уже видно, что задержанный хочет прикинуться невинным простолюдином, не знающим, за что его доставили в камеру, но надеющимся, что скоро все выяснится, и можно будет вернуться к своим делам. Однако Тим, имевший весьма богатый опыт работы с уголовниками и околоуголовными элементами, по взгляду, осанке, движениям безошибочно определил хитрого и алчного обывателя, главным приоритетом в жизни для которого было сытно поесть и крепко попить, ради чего тот был готов на всякие авантюры.

– Die Wurst твой ли? – подняв со столика колбасу, Тим покрутил ею перед задержанным.

– Да! – тот изобразил радостную улыбку. – Пожалуйста, верните мне мой товар! Я бедный человек, время нынче тяжелое… Торговля – все, чем я прокормить-то себя могу!.. А ваши взяли – и отобрали…

– А ти у кого отобрат? – угрожающе проговорил Тим и положил колбасу обратно на столик. Торговец округлил глаза. Дрогнула его нижняя челюсть: то ли в самом деле от волнения, то ли он так пытался изобразить потрясение, что его, дескать, неизвестно в чем обвиняют.

– Что вы, господин! – воскликнул он. – Да я честный человек… какой, вообще, из меня бандит-то. У меня и прыти нет такой…

– А почему Bandit? – спросил Тим, пронизывающе вглядевшись в серые глаза задержанного. Тот, не выдержав, потупил взгляд.

– Что? – как будто не понял тот. – Я порядочный человек, господин… даже не обвеши…

Тим прервал его:

– Почему ти сразу думат о Bandit, а?

– Да вы говорите, господин, что я колбасу проклятую отобрал у кого-то!.. Ей-богу, не делал я никому зла…

– Ти уже знат, о чом ми думат на тебйа! – сурово сказал Тим. – Потому ти говорит «Bandit». Кто тебе дават этот Wurst? – снова схватив со столика колбасу, Тим потряс ею перед торговцем – на случай, ели тот не поймет слова «Wurst».

– Да откуда же мне знать! – взволновался торговец. – Вечером постучали мне в дом два парня каких-то, я им открыл, они сказали: «Дядя, не хочешь колбасы? Дешево отдадим». Я посмотрел: свежая… Ну, как я в такое время от хорошего товара откажусь? Утром, как обычно, повез ее продавать, две палки ушло… продукт-то сытный, спросом пользуется… А потом эти… ну… полицаи пришли и меня вот – в кутузку…

Тим, усмехнувшись, снова положил колбасу на столик:

– Тфой Wurst быт взйат от Rumänen, которий убит. Ти понйат… какой дéлё зайти?

– Вот это я попал!.. – сокрушенно произнес торговец, опустив голову и закрыв лицо руками, а затем принялся теребить рыжие волосы. В коридоре раздались шаги, окрики конвойных хипо: кого-то выводили с допроса. – Не губите, господин! Я бедный человек, не знаю ничего… Ей-богу, не знаю я этих проклятых, которые ко мне с этой окаянной колбасой приходили! Не открою больше никому чужому свою калитку!..

Тиму стало очевидно, что торговец пытается хитро играть комедию. Пока в коридоре не стихли топот и голоса, он спросил:

– Ти слюшат – там, – он указал на дверь. – кричат один человек? Когда ти ити сйуда – ти слюшат этот крик?

– Кто-то там кричал, господин! – кивнув, ответил торговец.

– Это тфой друк, – Тим недобро ухмыльнулся.

– Кто? – переспросил задержанный, подняв голову.

– Кто помогат дават тебе die Wurst! Ми ловит нэктоши з нихь. Ти нэ мошеш се отсйуда ити!

– Ей-богу, не знаю я ничего! – заголосил торговец, и теперь Тим отметил, что он в самом деле испуган. Но пытается все отрицать, надеясь, что Тим блефует. Тим, конечно, и правда, пока не знал, имеют ли задержанные на заводе парни какое-то отношение к нападению на румын. Но с его стороны это была лишь подготовка для использования более весомых аргументов: чтобы торговец сначала почувствовал себя одиноким и обреченным в этих застенках и хорошо уяснил, что церемониться с ним не будут.

– Йа всегда работат уголовни Polizei, – многозначительно сказал Тим, переведя взгляд на лежащую на столике колбасу. – Йа знат, што ви – кто купит скрацйони, ви всегда знат, кто длйа вас продат. И ти знат, кто дат тебе этот Wurst.

– Хоть убейте, – произнес торговец. – Хоть в самом деле убейте, не знаю я их!