Исповедь. Роман в двух томах. Том 1

– Хайль Гитлер! – произнес Ведель, прощаясь. – Приятных снов!

– Мирной ночи! – проговорил, улыбаясь, Тим. Ведель засмеялся, и они с Шрайбером, отойдя от автомобиля, будто растворились во мраке: электричество для фонарей до сих пор не было проведено даже сюда – на немецкие офицерские квартиры. Хеллер нажал на газ, и «Фольксваген» покатил дальше по проезду городского двора. И у подъезда, где жил Тим, Хеллер нажал на тормоз.

– Ну, всем желаю хорошо отдохнуть, чтобы завтра работать с потрясающей бодростью! – Тим по очереди пожал руки Хеллеру и остававшемуся на заднем сиденье Зибаху.

– Хайль Гитлер! – сказали Зибах и Хеллер Тиму.

– Хайль Гитлер! – кивнул тот, вышел из автомобиля и захлопнул дверцу. – До нового боевого дня, товарищи соплеменники! – он улыбнулся.

– А пока мы слетаем домой! – усмехнулся Зибах. – Во сне…

«Фольксваген» стал отъезжать от подъезда: Хеллер должен был отвезти на квартиру Зибаха и затем ехать к себе.

Тим подошел к скамейке у палисадника, на которой сидели Хайнц Утехт и Ульрих Эрнст – два офицера фельджандармерии, жившие на этаж выше Тима.

– Добрый вечер, фельдгестапо! – проговорил Эрнст, увидев подошедшего Тима.

– Добрый вечер! – отозвался Тим. Поприветствовал Тима и Утехт.

– Много выявлено недобитых большевиков? – весело поинтересовался Эрнст. За его спиной в палисаднике, слабо озаренным лившимся из окна второго этажа светом, громко верещал, позвякивал сверчок.

– Военная тайна! – усмехнулся Тим на его вопрос. – Где дежурите завтра, товарищи соплеменники?

– Завтра вместе с пехотой плановое прочесывание полей на севере, – ответил Утехт. – Поиск партизан, беглых коммунистов, дезертиров.

– А, вот куда, значит, группу наших офицеров направляют вместе с заместителем директора, – произнес Тим. – Ну, удачной охоты!

– Вы – охотники ловчее нас, комиссар! – засмеялся Эрнст. – Но все равно спасибо и взаимно!

– Только бы сполна выспаться, – сказал Тим…

Когда он поднялся на свой этаж, отпер дверь и вошел в квартиру, то увидел дрожащий свет керосиновой лампы, лившийся из кухни. Двустворчатые крашеные белым двери комнаты, в которой жила Анфиса с детьми, были закрыты: значит, дети уже спали, а сама женщина сидела на кухне. Тим запер дверь квартиры и, усевшись на низкий табурет у стенки прихожей, принялся стягивать сапоги. В кухне послышался шорох, и оттуда вышла Анфиса в белом в горошек домашнем халате и белой с рисунками в виде красных цветочков косынке, под которую были убраны ее длинные светло-русые, почти белокурые, волосы.

– Как дела? – спросил Тим женщину по-русски, не глядя на нее, но стараясь придать голосу бодрости. Хотя он, как всегда по окончании большинства напряженных военных дней, был уже всерьез уставший, и его тянуло к кровати. Но он не мог позволить себе слабину: все должно было быть готово на случай неожиданной тревоги. И, превозмогая усталость, моргая слипавшимися веками, он подтянул ближе к себе стоявший рядом на полу низкий деревянный ящичек с обувной щеткой и ваксой.

– Все хорошо, господин комиссар! – ответила Анфиса.

– Дети? Здорови?

– Да, господин комиссар, спасибо!

– Ви дават мнйе вода кимната?

– Да, я все сделала, – отвечала Анфиса.

– То чепви шелазо, – сказал Тим.

– Сейчас, – Анфиса направилась обратно в кухню.

– Хэ! – остановил ее Тим.

– Что, господин комиссар? – спросила женщина, обернувшись.

– Заутра или по один ден ми брат… oh… я этот слёво по-руски нэ знат… kurzum… йеда. Шиунош, ви понимат?

– Простите, нет, господин комиссар, – ответила Анфиса.

– Хлиб, коубаса, Butter. Ви понимат?

– Да, господин комиссар! Теперь поняла.

– Я вам этот дават. Ви понимат?

– Да, господин комиссар! – кивнула Анфиса. – Большое вам спасибо!

– Иди! – сказал Тим. Женщина ушла на кухню, а Тим принялся усердно начищать сапоги ваксой, чтобы утром быстро собраться снова на службу.

Закончив возиться с сапогами, он встал с табурета, прошел в свою комнату и зажег стоявшую на столе керосиновую лампу. Когда колеблющийся свет озарил помещение, Тим быстро снял фуражку и сразу убрал ее на полку шкафа, а скинув китель и сорочку, сначала аккуратно разложил их на кровати. Затем, в майке и галифе подойдя к трельяжу, возле которого Анфиса уже поставила ему табуретку, ведро с водой и таз, привычно принялся умываться. Тщательно намылил руки, на которые за день службы в развороченном боями городе могла прицепиться всяческая зараза, сполоснул лицо, вымылся до пояса, не столь старательно, как утром, но добросовестно почистил зубы. Затем растерся полотенцем. Анфиса принесла разогретый утюг и стала убирать ведро и таз. На столе при мерцающем свете керосиновой лампы Тим тщательно выгладил сначала сорочку, затем китель, и, снявши галифе и оставшись в трусах, брюки. Аккуратно, чтобы снова не помялся, повесил костюм на плечики и убрал в шкаф. Туда же на перекладину закинул ремень с пистолетом в кобуре.

Оглядев свою не очень широкую, но сносную для прифронтовой жизни комнату и убедившись, что все в ней в порядке, он прошел к кровати, быстро расстелил постель, шагнул к столу, завел будильник, погасил лампу и лег. Машинально попытался укрыться одеялом, но тут же скинул его: летние южные ночи были очень теплыми. С наслаждением вытянув в темноте по мягкой (или казавшейся мягкой после напряженного служебного дня) постели неприкрытые ноги, он тут вспомнил к чему-то сегодняшнюю шутку Шрайбера, обращенную к Веделю: «ноги у нас обоих волосатые». Да, ноги одинаковы и у аристократов, и у крестьян… Тим вдруг спохватился: все-таки одно привычное ежевечернее действие он не выполнил. Перед самым сном он делал два – три глотка бранденбургского шнапса, бутылка с которым стояла в тумбочке у кровати: иначе часто даже при сильной усталости сон от такой нервной работы долго не шел, потом же лезли в голову всякие неприятные видения, как из пережитой реальности, так и мрачные мистические. Тим уже потянул было руку к тумбочке, чтобы нащупать дверцу, открыть и привстать за алкоголем, но тут усталость дала о себе знать, и мягкая постель будто нежными ласками обволокла утомленное тело: шнапс в этот раз и не понадобился, не доставший до дверцы тумбочки Тим провалился в глухой омут сна…

2

Весна. На мощеной булыжниками дороге блестят лужи, подобные зеркалам, и птицы проносятся низко. На сочных зеленых пастбищах белые, желтые, красные полевые цветы. Рощи зазеленели на окрестных горках, и виноградники пускают молодые побеги. Вдали теснятся белые с коричневыми крышами дома деревни, высится узкая, похожая на длинный заточенный карандаш, церковная башня, увенчанная крестом. Тим с товарищами торопился по дороге домой… в то, что положено называть домом. Темно-серые пиджак и брюки, под пиджаком – белая сорочка с широким воротником. За спиной – портфель с книгами, тетрадями, пером, карандашами и чернильницей. Дорожные лужи блестели на пути, и мальчики, разбежавшись, дружно, с криком: «Ухх!», их перепрыгивали.

– Зря, Тим, ты налил чернила в сумку фрау Керхер, – сказал Тиму Руди Кречман. – Она угадает, что это сделал ты, а не ее чернильница сама пролилась.

– А пусть она не ставит мне плохих оценок, когда я всегда учился хорошо! – заносчиво ответил Тим.

– Но ты же сам перестал стараться! – возразил Джо Кренц по-прозвищу Гриб.

– А пусть не задают лишних уроков! – произнес Тим.

– У тебя за эту неделю две записи в журнале, – заметил Руди.

– Мне уже не нужна школа, – заявил Тим. – у меня даже правовое образование есть.

– Какое? Откуда? – товарищи засмеялись.

– Вы еще не знаете, что будет впереди! – сказал Тим. – Какого величия достигнет Германия, и как ее враги будут побеждены! А я знаю!

– Фантазируешь? – усмехнулся Вилли Бюшер.

– Не фантазирую, – ответил Тим. Но ничего не рассказал ребятам: они ведь не поверят, что он сам прошел всю революцию и войну. – Вы еще увидите, что в Германии не останется ни одного еврея!

– Ты говоришь странные вещи! – удивился Руди.

– А ты еще будешь служить в люфтваффе, – ответил Тим. – До завтра! В школе увидимся! – помахав товарищам рукой, он свернул на грунтовую дорогу, ответвляющуюся от основной и ведущую к ферме.

Когда он прошагал по ней несколько метров, сзади послышался шум, и по мощеной дороге в сторону деревни проехал, оставляя за собой дымный выхлопной след, автомобиль Ульриха Хорнбаха – самого богатого из деревенских жителей. Тот постоянно ездил на своем «Бенце» в Штутгарт.

Тим добрался до ворот фермы, шагнул за калитку. Вот большой дом с белыми стенами, расчерченными темными балками, с черепичной крышей. Мальчик взбежал на крыльцо, прошел в холл, где скинул ботинки, оттуда – в гостиную, и, опустив на пол портфель, привычно влез на мягкую софу передохнýть.

– Вот и наш Тим! – воскликнула мать, выходя из кухни в своем красно-белом клетчатом домашнем платье и ярко расписанном переднике. Темно-русые волосы ее были, как обычно, аккуратно убраны под косынку.

– Я уже варю суп. О Боже, Тим, не сиди в школьной одежде на софе! Ты помнешь пиджак и брюки, а их так трудно гладить!

– Да не помнутся они, – ответил Тим. И подумал: «Вот будет ей радость, когда она узнает, как я отомстил учительнице!».

Мать вздохнула, присела рядом, ласково обняла его.

– Я верю, сынок, что Бог даст тебе выучиться и стать образованным, уважаемым человеком. Более уважаемым в нашем обществе, чем был твой отец. И тогда мы, наконец, сможем зажить счастливо в собственном доме, будем сами себе хозяевами.

– Я только отдохну сегодня, матушка! – ответил Тим, кивнув.

– Конечно, отдыхай! Я благодарю Господа каждый день за то, что он послал мне тебя и твою сестру прежде чем забрал к себе вашего отца. Иначе я впала бы в отчаяние и лишилась бы господней милости…

Тут со двора донесся стук подков и всхрап коня. «Приехал!», – тоскливо подумал Тим. Так хорошо складывался день! И почему этому злосчастному богачу Фольхарту приспичило явиться на ферму именно сегодня?!

– Мама, – сказал Тим, – ну, давай, сегодня ты не будешь его обслуживать. Пусть он даже позлится, поорет, но не будет так часто появляться здесь!

– Сынок, мы же живем здесь не просто так, а на его личной ферме, – вздохнула мать. – Он с нас деньги не берет, мы должны благодарить его и Бога. Иначе мы бы нищенствовали. Все, чем мы пользуемся, принадлежит ему. Даже вот этот пиджак, – она потеребила пальцами рукав школьного пиджака, в который был одет Тим. – куплен на его деньги, и он дал мне их без возврата. В конце концов, он мне хотя не гражданский, но муж! Перед алтарем.

Раздались тяжелые шаги, и Фольхарт – нескладный стриженый тип с темными усиками, вошел в гостиную, одетый в полосатый костюм для верховой езды.

– Так! – произнес он удовлетворенно, и эта удовлетворенность в его голосе особенно раздражала Тима: он смотрел на них с матерью как на свою собственность вроде коня или овец в хлеву за домом. – Семья героя вся на месте! А где Шиллер?

– Шиллер в кладовой, – ответила мать, отпустив Тима и поднимаясь с софы. – Я как раз приготовила поесть, так что, ты прибыл вовремя!

– Да, – кивнул Фольхарт. – Я как раз забыл заехать в закусочную. Что там на обед?

– Суп с картофелем и бараниной! – улыбнувшись, сказала мать и зашагала по направлению к кухне.

– С картофелем?! – черноусое лицо Фольхарта недовольно скривилось. – Не знаю, как ты, но я не саксонец! У тебя совсем нет фантазии. Я два часа в седле, и на собственной ферме не могу прилично поесть.

– Извини, – вздохнув, ответила мать. – я забыла, что ты не любишь картофель. Я бы тебе приготовила сейчас что-нибудь другое, но мне надо сына накормить после школы…

– Большой парень сам не может поесть? – проворчал Фольхарт. – Ладно, подавай, что есть. Просто я не люблю ждать еще больше, чем не люблю этот проклятый картофель.

Мать даже просияла и заторопилась на кухню, на ходу сказав Тиму:

– Тим, сынок, расседлай коня герра Фольхарта!

– Взрослый мужик сам не может расседлать своего коня? – вдруг сдерзил Тим.

– Тим! – воскликнула одновременно с недоумением и укором мать, остановившись в дверях кухни.

– Ты что такое говоришь, молокосос?! – вспылил Фольхарт, и широкое лицо его покраснело от злости.

– Что, не нравится? – усмехнулся Тим. – Правда убивает?

– Да как ты смеешь… ты кто такой передо мной?!..

– А что ты сделаешь мне? – произнес Тим.

– Я могу сделать так, что ты забудешь об учебе и будешь бесплатно работать на этой ферме! – ярился Фольхарт.

– Ты уже ничего не сделаешь, – ответил Тим.

– Ах ты, мелкий подонок! – Фольхарт в ярости принялся колотить кулаком по круглому столу с вазой с цветами посередине. – Я тебя и твою мать по ветру пущу! Чей хлеб вы едите, нищеброды?! – и все бил и бил по столу.

– Я тебе могу больше сделать, чем ты думаешь! – снова усмехнулся Тим. – Усатый паразит!..

Тима будто вышибло из объятий сна. Приподняв голову, он в первые секунды не мог понять, где находится. Было темно, очертания каких-то предметов проглядывали сквозь мрак. И что-то там блестело. Тут сонная сумятица схлынула из головы, и Тим понял, что он по-прежнему на квартире в Ростове, сейчас ночь, а то, что блестит в темноте – это трельяж у противоположной стенки.

– Уфф, черт! – выругался Тим и сел на кровати, спустив босые ноги на выложенный шероховатым паркетом пол. Провел ладонями по лицу. Впервые на войне ему почему-то приснились не горящие дома и трупы, не караул на передовой у позиций польской армии, не продвижение навстречу жужжащей смерти в виде польских пуль, а сон о собственном детстве. Нет, конкретно таких эпизодов, которые он сейчас видел во сне, не было с ним в родном Вюртемберге в двадцатые годы, но были разные подобные. Конечно, он не осмелился бы в то время так дерзить этому проклятому развратнику Фольхарту, в конце концов во время кризиса тридцатых растранжирившему свое состояние. Да и учительнице он не подливал чернила в сумку, а только вознамерился это сделать, но так и не решился… За годы службы в СС и полиции Тим уже и думать забыл о проблемах своего детства, с чего же это вдруг то, что его уже никак не могло касаться, всплыло во сне, да еще в прифронтовом районе?!

Но частые звуки ударов не прекращались. И тут Тим сообразил, что это не Фольхарт колотил по столу в ярости от его дерзких слов: это кто-то барабанил в дверь квартиры. И в подтверждение раздался осторожный, но частый стук в дверь его комнаты, а затем голос Анфисы:

– Господин комиссар! Там кто-то стучится, хочет, чтобы вы открыли.

– Скаши я открит! – ответил Тим раздраженно, вставая с кровати и направляясь впотьмах к шкафу, чтобы надеть галифе. Но в следующую секунду сонное оцепенение окончательно свалилось, и раздражение мгновенно улетучилось: до Тима дошло, что раз к нему срочно стучатся среди ночи, значит, произошло что-то серьезное, скорее всего, по службе.

– Я открит! – еще раз крикнул он Анфисе погромче. Быстро вытянув в темноте из шкафа галифе, он наощупь натянул их и поспешил в прихожую, на ходу застегивая брюки. Поспешно отворил дверь. За порогом стоял полицейский шофер Клаус Динберг, должно быть, остававшийся дежурить в управлении.

– Хайль Гитлер! – торопливо сказал шофер.

– Хайль Гитлер! – ответил Тим. – Что?

– Собирайтесь, герр комиссар! Нападение на румын у моста, есть убитые и раненые. Я не знаю, в каких квартирах живут ваши люди, мы с вами должны их тоже забрать.

– Сейчас! – кивнул Тим и поспешил обратно в спальню одеваться…

Через десять минут «Фольксваген» Динберга уже мчал наскоро, как возможно было, аккуратно собравшуюся команду по темным улицам развороченного боями города.

Оказалось, была не ночь, а очень раннее утро: заря еще только занималась на восточной стороне, поднималась над пока пустым городом как огромный пожар, запад же был еще весь погружен во мглу. Холодно-серебристая точка Венеры зависла в медленно светлеющем небе. Что-то мелкое и твердое, должно быть, кусочки битого материала от разрушенных зданий, то и дело щелкало о днище автомобиля, вылетая из-под колес. Наконец, впереди засиял яркий свет фар нескольких находившихся посреди улицы автомобилей, озарявший стоявшие тут же человеческие фигуры в немецкой и румынской униформе, блестящую трубу полевой кухни, на которую, как стало ясно из первичного рассказа шофера, и было совершено нападение партизан. Сбавив скорость, Динберг припарковал «Фольксваген» позади крытого грузовика с румынским номером и выключил зажигание.

Выйдя из машины и захлопнув дверцы, Тим, Ведель, Шрайбер и Зибах направились к полевой кухне и собравшимся вокруг нее беседовавшим по-немецки и по-румынски военным, а Динберг, усевшись на нагретый мотором капот «Фольксвагена», стал доставать папиросу. В свете автомобильных фар мертвенным глянцем блестели корпус и слабо дымящаяся труба кухонной повозки посреди улицы. С одной стороны повозки на асфальте недвижно застыли два тела в военной форме; возле одного из тех, который лежал с откинутой вбок левой рукой ближе к подошедшим офицерам ГФП, темнело несколько пятен крови, и с первого взгляда стало ясно, что он застрелен. Под локтем правой руки ближнего трупа была зажата неестественно торчавшая над ним, упершаяся в асфальт прикладом винтовка, которую он в момент нападения, как видно, пытался, но так и не успел пустить в ход. Правая нога его была несколько согнута, и как-то жутковато отсвечивал на ней форменный румынский сапог, в который была заправлена штанина галифе светлого цвета хаки. С другой стороны повозки лежали еще два тела – стрелок с небрежно упавшей рядом на асфальт винтовкой, и кухарь в белом халате поверх униформы.

Место гибели румынских солдат полукругом обступали немецкий санитарный автомобиль с красным крестом, два грузовика с крытыми брезентом кузовами и два немецких полицейских мотоцикла. Еще в темноте за санитарной машиной был припаркован открытый автомобиль служащих румынского штаба. Прибывшие к месту происшествия румынские солдаты, несколько немецких фельджандармов с собакой, санитары в белых халатах у машины с красным крестом, двое коллег Тима из остававшейся на ночное дежурство другой команды ГФП стояли, сидели на корточках или на мотоциклетных колясках. Они оживленно разговаривали, обсуждая ночное нападение, а может быть, и другие дела заодно. Дальше освещенной фарами зоны угрюмо густела ночная мгла, в которой смутно угадывались очертания городских строений. Общая картина была весьма зловещей, наподобие рисунков из старых книг, изображавших демонические темы. Однако Тим созерцал подобное каждую неделю, а то и чаще, и привык к такому уже давно. Он знал, что нападавшие поспешили убраться с этого места подальше сразу же после своей дерзкой акции, и сейчас здесь, хотя неуютно, но безопасно.

– Вот и еще гестапо прибыло! – услышал Тим слова одного из фельджандармов, стоявших у своего мотоцикла, когда он с командой вошел на освещенный фарами участок улицы. Навстречу шагнули коллеги из дежурной команды – старший секретарь полиции Эрих Райфшнайдер и австриец секретарь полиции Альфред Брандштеттер.

– Хайль Гитлер!

– Хайль Гитлер!.. – после приветствия салютом, офицеры поочередно пожали друг другу руки.

– Ну, что стряслось? – спросил Тим. – Сам комиссар не смог приехать?

– Он же главный на дежурстве, – ответил Райфшнайдер. – Вдруг еще что-то случится – он должен отправить сыскарей. Мы скоро спать поедем… я надеюсь… а основная работа теперь ваша. Как могли, подробно разобрались на месте, все сейчас передадим.

Подошли два румынских штабных офицера.

– Хайль Гитлер! – сказал старший из них, улыбнувшись.

– Хайль! – кивнув, ответил Тим. Немцы обменялись с румынами рукопожатиями.

– Майор Крету, штаб девятой дивизии, – представился старший из румын, говоря почти на чистом немецком.

– Комиссар тайной полевой полиции Шёнфельд, – назвался Тим.

– Вот, видите, – с мрачной усмешкой проговорил майор, кивком указав в сторону полевой кухни с перебитыми персоналом и охранением. – целый наш батальон остался без завтрака.

– Это очень печально! – согласился Тим. – Итак, что здесь произошло?

– Кухня с двумя работниками, возничим и четырьмя солдатами охранения следовала к мосту, чтобы доставить пищу в расположение румынского батальона за Доном, – стал докладывать Райфшнайдер. – Когда она доехала до этого места, вот оттуда, из-за деревьев, – Райфшнайдер показал на зеленевшие из темноты с левой стороны улицы почти напротив повозки несколько деревьев. – очень быстро выскочили два или три человека, можно сказать, что в упор расстреляли из Наганов двух солдат охранения, возница – русский, пытался бежать, его ранили выстрелом в спину. Два других солдата попробовали занять оборонительную позицию для стрельбы за повозкой, но еще не менее двух человек выскочили откуда-то сзади, – при этих словах коллеги Тим машинально посмотрел в глухую темноту напротив повозки по правую сторону улицы. – и ударили их обоих, должно быть, ножами. Ударяли точно – один солдат погиб сразу, и вот он лежит, другой был тяжело ранен. Затем налетчики напали на работников кухни, одного тоже насмерть закололи – вот его труп. Он пытался пустить в ход пистолет, но не успел. Второй был безоружен, его ударили… ножом… наверное… он притворился мертвым. Он, собственно, все и рассказал, когда мы приехали… через переводчика из них, – Райфшнайдер кивком указал на беседовавших или прохаживавшихся вокруг румын.

– Что было дальше, он рассказал? – поинтересовался Тим. – Ну, после того как он притворился мертвым.

– Он рассказал только, что нападавшие говорили по-русски, повторяли слово: «фашисты», забрали пистолет с запасным магазином у его напарника и колбасу из груза…

– Колбасу? – удивленно переспросил Тим.

– Да, – Райфшнайдер хмуро усмехнулся. – а хлеб и кашу не тронули.

– Кашу понятно, что не тронули, – заметил Тим. – пока бы они ее набирали из бочки, уже пришла бы подмога… Но зачем им продукты, вообще?

– Партизаны тоже испытывают голод! – снова усмехнулся Шрайбер. Офицеры рассмеялись.

– Конечно, такое тоже возможно, – Тим пожал плечами. – но почему не взяли хлеб? Лишний груз?.. Ладно, что дальше было?

– Дальше, как рассказал потерпевший, нападавшие стали уходить, он тогда попытался проследить за ними взглядом – они скрылись вон там в проходе, – Райфшнайдер показал куда-то в темноту на правой стороне улицы. – А когда он убедился, что они ушли далеко, встал и пошел искать помощь. Как раз по той улице, – Райфшнайдер показал в глубь города. – проезжал немецкий патруль, оказал ему первую медицинскую помощь. Ну, и подняли тревогу… Я его допросил, он себя плохо чувствовал, поэтому я сразу же передал его медикам. Солдата из охранения и возничего увезли сразу в госпиталь – они вообще в тяжелом состоянии, никаких показаний не дадут.

– Глупо как… – удрученно вздохнул майор Крету. – Так легко перерезать четверых солдат, это не считая еще поваров, которые тоже, вообще-то, военные!.. Русские обнаглели… но и наши солдаты что делали… будто не на войну приехали, а в лес по ягоды…

– Жандармерия пустила собаку по следу, – Райфшнайдер кивком указал на фельджандармов с овчаркой у мотоцикла. – с румынами прочесали руины, которые за тем проходом, куда эти налетчики скрылись. Но там еще темно совсем, собака скоро след вообще потеряла. Надо ждать, когда лучше рассветет.

– Что толку ждать! – отмахнулся Тим. – Партизаны уже давно валяются в своих кроватях и делают вид, что доблестно соблюдали комендантский час. И еще добросовестно пойдут на работу, как солнце встанет… А откуда этот румынский повар знает, что стреляли из Нагана? Он разбирается в оружии русских?

– Нет, – хмыкнул Райфшнайдер. – Мы с Брандштеттером гильзы нашли. Действительно, по солдатам стреляли почти в упор из Нагана.

– Если еще есть что-то интересное, чтобы рассказать – говори, – сказал Тим. – а мы приступим к нашей работе… и между делом послушаем, – кивнув румынским офицерам, он первым зашагал к разгромленной кухне. Там до сих пор в повозку была запряжена белогривая лошадь, мотала головой и фыркала. Следом за Тимом изучать место нападения направились офицеры его команды и оба штабных румына. Райфшнайдер же сказал:

– Мы с вашего позволения поедем в управление и затем спать, герр комиссар.

– Тогда мирного дня! Зибах, поезжай с ними в управление, возьмешь у них протокол и положишь мне на стол. И заодно проследи, чтобы кабинет к нашему приезду убрали как следует.

– Есть! – ответил Зибах.

– Спасибо! – обрадовано произнес Райфшнайдер, и они с Брандштеттером, развернувшись, браво зашагали к мотоциклу, на котором приехали сюда. За ними последовал Зибах.

Тим с Веделем, Шрайбером и румынскими офицерами обошел место нападения. Он внимательно оглядел сверху все четыре трупа, взглянул на валявшиеся на асфальте уже маркированные старательными коллегами стреляные гильзы от Нагана. Румыны пояснили, что кухня проезжала за Дон постоянно по этой улице, поскольку здесь путь от румынского продовольственного склада к мосту для нее был самым коротким. Тогда Тиму картина происшествия стала окончательно ясна. Налетчики знали о месте и времени проезда кухни, потому что сами каждый день наблюдали, как она ездит за реку, или же им это сообщили наводчики, проживающие где-нибудь вдоль ее маршрута. Налетчики под утро расположились частью за деревьями у дороги, частью – в темноте на той стороне улицы. Они дождались, когда повозка поравняется с деревьями, после чего скрывавшиеся внезапно выскочили из укрытия и сразу уложили из револьверов двух ближайших солдат. Когда оставшиеся двое, не зная, что с другой стороны улицы тоже засада, заняли позиции для стрельбы за повозкой, на них со спины бросились враги, вооруженные ножами. Место было выбрано удобно: четыре вишневых дерева росли чуть ли не у самой дороги, кухня оказалась почти вплотную к скрывавшимся за деревьями бандитам, при этом в темноте солдаты охранения ничего не могли своевременно заметить.