Исповедь. Роман в двух томах. Том 1

Тим услышал, как отворилась дверь кабинета и, оглянувшись, увидел вошедшего Шрайбера с документами в руках.

– Протоколы, герр комиссар! – довольно проговорил тот.

– Отлично! – Тим подошел к секретарю и взял у него бумаги. – А у нас радость: Ведель со Шмидтом выследили большевиков.

– Неужели?! – воскликнул Шрайбер.

– Расскажи ему, Зибах, – сказал Тим, направляясь с бумагами к своему столу. – Ты побольше меня знаешь.

Пока Зибах рассказывал Шрайберу о звонке Веделя и своем разговоре с директором, Тим бегло просматривал протоколы допросов юнцов, задержанных на развалинах фабрики возле места нападения на румынскую полевую кухню. Выходило, что парни, уклонившись от обязательных работ по расчистке города, отправились, по своему обыкновению, на разрушенную фабрику играть в карты и там попали под организованную в связи с нападением на румын облаву. Все они утверждали, что никогда никаких подозрительных людей там не видели. Двое показали, что иногда к ним присоединялся некий дядя Толик, который сам в карты не играл, но рассказывал, как следует вести себя, какие поступки честные, а какие – нет. Они его описывали как взрослого мужчину в кепке, у которого не хватало во рту зубов, похожего на бывшего заключенного, однако, тот не рассказывал ничего ни о своем прошлом, ни о своей сегодняшней жизни. По словам задержанных, когда они только присоединились к компании, дядя Толик уже водил с той дружбу, и хорошо его знают лишь четверо ребят, которые первыми завели обыкновение отдыхать с картами и выпивкой на фабрике. В день облавы ни один из этих ребят на посиделки не пришел, поэтому среди задержанных их не было. Дядя Толик часто приносил туда самогон в бутылке, а однажды – бутылку заводской водки, и пил вместе с пацанами.

Тиму было понятно, что этот дядя Толик, скорее всего, какой-то мелкий уголовник, набивающий себе авторитет общением с наивными и беспутными юнцами. Гипотетически он мог иметь какое-нибудь отношение к нападению на румын: нападавшие явно хорошо знали разрушенный завод, раз уходили с места разбоя в темноте именно через него, а задержанные юноши утверждали, что, кроме дяди Толика, никаких сомнительных лиц никогда там не видели. Не такого уровня были эти разгульные балбесы, чтобы врать на жестком допросе. Ведь дядя Толик, по словам парня, с которым Тим говорил в коридоре арестного блока, знал некоего Степу Дикого, передавшего похищенную с румынской кухни колбасу рыночному торговцу для продажи. Возможно, дядя Толик и навел банду на это удобное для организации засады место и показал подельникам путь к скрытному отступлению.

Следовало бы еще раз допросить схваченных при облаве юнцов и выяснить у них имена и адреса членов их компании, которые хорошо знали этого дядю Толика. Но на новый допрос ребят, потом на задержание и допрос их приятелей потребуется еще время. А покончить с бандой надо было как можно скорее, чтобы вплотную заниматься партизанами и перешедшими на нелегальное положение коммунистами города. Хотя детективные кадры ГФП формировались преимущественно из служащих уголовной полиции, борьба с разбоем не входила в ее прямые обязанности: бандитами занималась вспомогательная полиция. Однако поскольку произошло нападение на солдат союзной армии, дело приобретало политическую важность: если уголовники почувствуют, что солдат можно грабить так же, как городских теток в подворотне, армии придется воевать с ними, а не с коммунистами.

– Вы тут беседуйте и работайте, – сказал Тим, поднимаясь с бумагами из-за стола. – а я пока поговорю с нашим главным помощником по сыску. Может быть, он, прочитав это, – Тим потряс протоколами. – что-нибудь интересное добавит.

– С Мазовским? – спросил Шрайбер.

– Именно, – Тим направился к двери. Он решил показать протоколы допроса главному детективу сыскного отдела хипо Александру Мазовскому, надеясь, что тот узнает в описании дяди Толика какого-нибудь уголовника.

На выходе из кабинета Тим столкнулся с бодро улыбавшимся Веделем в советском штатском костюме.

– О, Ведель! – они пожали друг другу руки. – Прими поздравления с успехом операции!

– Благодарю, герр комиссар! – ответил старший секретарь. – Зибах доложил вам?

– Да, и мне, и директору.

– Мы со Шмидтом дождались прибытия жандармов. А когда приехал автомобиль с ними, и начался захват, уехали, будто испугались.

– Все правильно! – кивнул Тим. – Директор распорядился сразу отправить их в тюрьму, сейчас с ними работает команда Циммермана, а дальше, вероятно, дело перейдет к нам. Зибах был здесь за старшего, когда ты звонил, так что, он тебе больше расскажет. Можешь пока похвастаться перед ребятами, а я сейчас иду навестить Мазовского: у нас появились кое-какие сведения по утреннему происшествию.

– Удачи, герр комиссар!

– Спасибо! – ответил Тим. – Всё для Германии!

Ведель зашел в кабинет, а Тим направился по коридору дальше – в крыло, где располагалось управление вспомогательной полиции.

Напротив приемной старшего вспомогательного сыщика сидели на мягких стульях, видимо, дожидаясь своей очереди, два одетых в штатское русских детектива, которые при появлении Тима встали навытяжку и поздоровались.

– Guten Tag! – кивнул он в ответ. – Йа прошу прошат… очен большой пильнэ дéлё…

– Вас поняли, господин офицер! – ответил один из русских. Тим пару раз небрежно стукнул кулаком в деревянную дверь, сразу же открыл ее и вошел в небольшой, но весьма аккуратно и уютно обставленный кабинет. Мазовский сидел за своим рабочим столом, заваленным бумагами и заставленным канцелярскими принадлежностями, а напротив него сидел его заместитель Сапожников в бежевом костюме, надетом на темно-коричневую сорочку.

– Добрый день! – сказал Тим по-немецки, поскольку Мазовский владел немецким языком свободно, почти без признаков славянского выговора, поэтому и был назначен на такую ответственную должность. – Мне нужна ваша срочная консультация, коллега!

– Подожди в коридоре! – сказал Мазовский по-русски Сапожникову. Тот поднялся со стула и с акцентом сказал по-немецки Тиму:

– Присаживайтесь, пожалуйста, господин!

– Благодарю! – Тим сел на освободившийся стул и сразу положил на стол перед Мазовским протоколы допроса юношей с фабрики. Учтиво склонив голову, Сапожников развернулся и вышел из кабинета, затворив за собой дверь. Мазовский внимательно стал читать протоколы.

Главный русский сыщик был по возрасту примерно ровесником Тима или чуть старше. Этот человек принадлежал, вероятно, к тем славянам, которые сохранили большой процент арийской крови. Довольно высокого роста, широкоплечий, он свои густые орехового цвета волосы всегда тщательно зачесывал на пробор. Гладко выбритое, кроме весьма пышных светлых усов, треугольное лицо с прямым носом слабо было тронуто летним загаром. Мазовский происходил из русских дворян и тщательно следил за тем, чтобы иметь соответствующий аристократу внешний вид. Он носил немецкую униформу, которая всегда была выглажена и вычищена даже лучше, чем у самих немецких офицеров, и новые очки в тонкой блестящей оправе. К тому же главный помощник по сыску отличался очень проницательным умом, и многие немцы в полицейском руководстве ценили его как профессионала и опытного сотрудника из местных.

До прихода немецкой армии Мазовский служил в уголовном сыске местного управления НКВД, но не стал отступать со своими прежними коллегами, а сдался немецкой комендатуре и добровольно предложил свои услуги детектива. Он объяснил, что больше не может и не имеет морального права служить в советской полиции, преследующей людей, пытающихся только выжить из-за разорения самой советской властью. От него было получено немало ценной информации и для ГФП, и для абвера. О себе Мазовский рассказал, что является потомственным русским дворянином, имеет советское правовое образование, служил в Москве на производственном предприятии, но несколько лет назад его с братьями, сестрами и пожилой матерью принудительно выселили на Урал без всякой вины, просто как «классово опасный элемент». В ссылке его мать вскоре умерла. Через какого-то влиятельного знакомого незадолго до начала войны Германии с СССР Мазовский, его братья и сестры добились снятия этого нелепого статуса, и его даже приняли на службу в НКВД, где для проверки лояльности советской власти заставили участвовать в разработке уголовного дела против нескольких как-то противодействовавших большевистской политике также бывших дворян. После чего командировали в уголовный сыск НКВД в Ростов-на-Дону, где его и застал приход немцев.

Многие немецкие полицейские, в том числе Тим, доверия к Мазовскому не испытывали. Слишком подозрительным было его рвение к службе под немецким началом. Сведения о нем, обнаруженные в сохранившейся в городе документации НКВД, указывали лишь на то, что он, как и рассказывал сам, поступил на службу в уголовный отдел в начале 1941 года. О том, что он находился под каким-либо подозрением, о готовящихся против него каких-то репрессиях ничего обнаружить не удалось. Тяжело верилось, что этот сам по себе достаточно замкнутый и хладнокровный, никогда не церемонившийся с арестованными преступниками русский дворянин в самом деле перешел на немецкую сторону из-за угрызений совести. Он больше походил на человека, которому все равно было, кого преследовать, кого допрашивать, кого сажать в тюрьму или казнить, лишь бы за это соответствующе поощряли. Тим, и не только он, уже обращали внимание, что Мазовский всегда противится использованию служащих его отдела в розыскных мероприятиях против партизан, главным образом, ссылаясь на их плохую подготовленность для этого. Боялся ли он, что русские могут снова вернуть себе Ростов, как уже случилось однажды, или все было серьезнее: он был русским агентом? Уголовники, с которыми боролось его ведомство, и у коммунистов считались врагами, и те, конечно, не собирались брать в расчет преступников, и если это было им выгодно, сами помогли бы немцам их истребить.

Однако сейчас Тим пришел к Мазовскому именно за помощью в розыске бандитов-уголовников, а не партизан, поэтому подробно поведал ему все, что надо было, о нападении на румынскую полевую кухню, о захваченной при этом украинской колбасе, о торговце, который пытался сбыть эту колбасу на рынке в городском районе Нахичевань. А также о том, что привезли ее торговцу уже известный Тиму бандит Митрофан Яковенко по-прозвищу Гимназист и некий «Степа Дикий». И, что в компании тех имеется еще некто «Серёнок-Октябрёнок», и что все трое водят дружбу с особо опасным бандитом Иваном Муромцовым – «Ванькой-Муромцем». Тим сказал, что на территории разрушенной фабрики, где скрылись напавшие на румынскую кухню бандиты, были задержаны несколько юнцов, уклонявшихся от обязательных работ, которые показали, что их знакомый – некий дядя Толик, знает неизвестного пока полиции «Степу Дикого».

– Вот это протоколы их допроса, – проговорил Тим. – Меня больше всего интересует сейчас, кто этот «дядя Толик», как на него можно выйти.

Просмотрев протоколы, Мазовский кивнув, произнес:

– Я понял, о ком идет речь.

– Да? – Тим был обрадован такому скорому успеху.

– Правда, зовут его не Толиком. Это Сергей Тольский, мелкий мошенник, которого, однако, часто тянет к кровавым бандюгам. С лысиной, без нескольких зубов. Он работает на угольном складе вокзала. Сейчас, – русский сыщик взглянул на висевшие на стене часы в позолоченной оправе. – он, наверное, еще на работе. Если не прогуливает где-нибудь.

– А тех, кого зовут «Степа Дикий» и «Серёнок-Октябрёнок», вы не знаете?

Мазовский отрицательно покачал головой:

– О том, что в городе есть жулик по-прозвищу Степа Дикий, мне известно. Но больше ничего. Им занималась другая бригада, не моя. В документах НКВД мне никаких упоминаний о нем не попадалось: наверное, их уничтожили или вывезли. О «Серёнке-Октябрёнке», вообще, слышу впервые. Имя «Серёнок» может указывать на Сергея… или Серафима. «Октябрёнок»… возможно, родился в год революции… или просто в октябре. Можно попробовать проверить всех жителей, родившихся в период после момента большевистской революции до начала 1918 года.

– Я думаю, быстрее будет арестовать этого… Тольского, – сказал Тим. – и выяснить у него хотя бы, кто такой Степа Дикий. А от Степы Дикого мы уж точно выйдем на всю эту шайку… если сам Тольский в ней не состоит. Я обсужу с нашим директором, как это можно будет сделать осторожнее, чтобы не вспугнуть остальных подельников…

Вернувшись в свой кабинет, где Ведель, уже переодевшийся в униформу, возбужденно рассказывал Шрайберу и Зибаху о том, как они со Шмидтом выследили троих подозреваемых в связях с коммунистами в городском дворе, Тим дал указание Зибаху напечатать запрос в регистрирующий гражданское население отдел комендатуры города. Все-таки было бы не лишним получить список жителей с именами Сергей или Серафим, родившихся в октябре или в период с ноября 1917 года по 1 января 1918 года. Тут как раз позвонил директор, попросивший Тима явиться к нему.

Когда Тим пришел в директорский кабинет и расположился на стуле напротив директора, тот внимательно выслушал доклад о ходе расследования нападения на румынскую полевую кухню. Затем сказал:

– Ну, жулики – это же ваш профиль, Шёнфельд, – и улыбнулся. – Делайте, как вам лучше известно, арестовывайте и допрашивайте этого угольщика, главное, чтобы все бандиты были там, где им и полагается быть – в тюрьме и на виселице.

– Дело в том, что у этих банд конспирация такая, что может иногда позавидовать разведка, – промолвил Тим. – Я думаю, как бы лучше арестовать этого жулика, чтобы не прознали остальные. Иначе они забьются по щелям, откуда их не выкурить. Сначала хотел взять его на рабочем месте, пока не закончился рабочий день, потом подумал, что тогда в любом случае на вокзале начнутся сплетни, которые быстро могут дойти до бандитов. Такие своры обычно заранее предусматривают пути отхода: в случае попадания в руки полиции им не жить… Даже НКВД не сумел их поймать! А мелкий жулик вроде этого Тольского может и не знать толком ничего о местах сборищ своих приятелей. И если мы сразу же не добьемся от него правдивых показаний, а бандиты узнают от кого-нибудь, что он арестован, то в короткие сроки их уже не поймаешь.

– Вот, что сделаем! – директор, одной рукой снимая трубку телефона внешней связи, другой принялся перебирать лежавшие у него на столе бумаги. – Я сейчас позвоню коменданту вокзала… где-то был его номер… и скажу, чтобы он прислал нам на кухню угольных рабочих… якобы для помощи… в том числе обязательно этого… Тольского… Прямо здесь, в управлении, и арестуем его незаметно, а остальных отпустим по домам. Думаю, от немецкого офицера слухи среди русских расползутся нескоро! – директор усмехнулся.

Телефонный звонок коменданту вокзала прошел благополучно. Тот быстро понял, что от него требуется, и пообещал распорядиться отправить в полицейское управление работников угольного склада, в том числе негласно приказать непременно включить в эту группу Сергея Тольского. Еще следовало бы проследить за самим угольным складом: вдруг на его территории, раз там работал Тольский, бандиты прячут что-нибудь из награбленного или оружие, и, заподозрив все-таки, что Тольского отправили в полицейское управление неспроста, попытаются перепрятать. У Тима не было своей агентуры на вокзале, и директор по внутреннему телефону связался с кабинетом команды Хунке. Переговорив, он положил трубку и сказал Тиму:

– Все! Хунке сейчас направит на вокзал своего человека, даже пообещал переодеть его в штатское, чтобы русские вдруг не догадались, и там у них есть своя агентура, которая проследит за складом.

Снова подняв трубку телефона внутренней связи, он велел дежурному соединить его с кухней. Когда на том конце провода трубку взял комендант полицейской кухни, директор предупредил о том, что скоро туда явятся угольщики с вокзала, которых следует занять чем-нибудь в разных местах – так, чтобы они друг друга не видели, и доложить об их прибытии в кабинет команды Тима.

Закончив отдавать распоряжения о подготовке к аресту предполагаемого участника банды, директор проговорил:

– Ну, теперь перейдем к тому, что нас интересует особенно! – и положил перед Тимом несколько распечатанных листов бумаги. Тим просмотрел их. Это были протоколы допросов четырех человек, арестованных по результатам наблюдения Веделя и Шмидта: хозяина городской квартиры Владимира Юзефова, его жены Маргариты Юзефовой и явившихся сегодня к ним трех человек, оказавшихся бывшими рабочими машиностроительного завода, как и сам Юзефов. Также на нескольких листах был список с именами, фамилиями и конкретными адресами всех людей, проживающих в том же доме, что и чета Юзефовых, и родственников Юзефовых, живущих в городе и ближайших населенных пунктах. Директор, как видно, пока еще только шла операция по захвату, успел оперативно подсуетиться с адресным отделом комендатуры.

Как и следовало ожидать, арестованные, допрошенные поодиночке в тюрьме ребятами Циммермана, утверждали, что ни с каким коммунистическим подпольем связи не имеют, что все большевики уехали из города еще до его захвата немцами. Трое пришедших к Юзефовым мужчин говорили, что они – обычные городские жители, работали вместе с Юзефовым на одном заводе, который сейчас разбомблен, и просто заходили к нему в гости. Сам Юзефов и его жена подтвердили их слова. Но секретарь из команды Циммермана Вольф – молодой парень-тюрингинец, опросил местных жителей, наблюдавших арест этой компании, и двое из них – женщина и мужчина, сообщили, что Юзефов ранее говорил им, будто эти люди не из Ростова, а его давние знакомые, переехавшие в город, потому что их дома там, где они жили, были разрушены во время боев. Протокол опроса Вольфа тоже был среди прочих листов по делу. А Тим знал, что машиностроительный завод, на котором работали раньше Юзефов и эти его друзья, был разрушен одним из первых в городе. Значит, если бы эти люди в самом деле были не местные, а переехавшие в город, работать вместе с Юзефовым на заводе никак не могли. Получалось, они лгали. И директор это подтвердил:

– Все эти трое – жители Ростова, я уже выяснил. И они, действительно, работали на том заводе. Родственников у них ни в городе, ни поблизости нет, то есть, они, наверное, переехали в город откуда-то издалека, но давно. А не уехали из-за того, что их дома разрушились, как они навешали лапши на уши соседям Юзефова.

– Интересно, зачем они придумали такую легенду? Соседям говорили одно, а нам – другое, тут и подлавливать их не надо: с потрохами себя выдают, – задумчиво произнес Тим, опустив листы с протоколами и адресами жителей себе на колени.

– Были какие-то причины, – пожав плечами в блестящих погонах, сказал директор. – Может быть, подумали, что соседи так быстрее поверят, что ничего особенного в этой квартире не происходит. А что делать, если мы их схватим, не продумали как следует. И такое бывает среди импровизированных подпольщиков.

– Ну, они не такие уж импровизированные! – заметил Тим. – Важный коммунист к ним ходил.

– Важный, но вряд ли имевший опыт подпольной работы, – ответил директор. – Впрочем, не будем гадать. Теперь ваша задача – выудить из этих людей как можно больше верной информации, особенно о местонахождении этого высокопоставленного… когда-то… коммуниста. И что, вообще, они делали, зачем собирались на квартире, что планировали на будущее.

– Вас понял, герр директор!..

С протоколами и адресами в руках возвращаясь от директора в свой кабинет, Тим думал, как ему эффективнее разговорить этих выслеженных Веделем и арестованных Циммерманом большевистских пособников. Партизаны – это не уголовники, думающие лишь о сладостях жизни, партизаны воевали за идею. Поэтому «расколоть» их было гораздо труднее где угодно: хоть в Генерал-губернаторстве, хоть в Украине, хоть здесь. И при жестких методах допроса полностью «ломалась» лишь сравнительно небольшая их часть, другие врали или рассказывали только частичную правду, которой было недостаточно для быстрого раскрытия подполья, а третьи вообще ничего не говорили, хоть и знали, что им грозит смерть.

Здесь, где сравнительно недалеко проходил фронт, не было времени на долгое расследование: коммунисты продолжали засылать за линию фронта свою агентуру, подпольные сети разрастались и налаживали организацию. Пока полиция работала с одними арестованными подпольщиками, появлялись десятки новых. Чтобы своевременно громить тайные большевистские организации, надо было как можно быстрее получать от арестованных необходимую информацию, поэтому, если в первые день – два не выходило добиться от них сотрудничества, из них грубо выбивали сведения. А если в течение еще трех – четырех дней ничего не удавалось узнать, уничтожали: так хотя бы сокращалось число идейных сторонников большевизма.

Глубже в тылу: на Украине или в Генерал-губернаторстве, можно было держать партизан и их пособников в тюрьме подольше, дожидаясь охлаждения их энтузиазма и постепенно ломая их стойкость, но здесь, где в нескольких сотнях километров грохотали ожесточенные бои, на долгую «обработку» не хватало времени.

Тиму же сейчас еще предстояло одновременно думать о скорейшей ликвидации банды Муромцова. Он уже решил, что сегодня после ужина допросит Сергея Тольского – «дядю Толика», которого вот-вот должны были привести с вокзала и здесь незаметно для его товарищей-угольщиков арестовать, а завтра с утра поедет в тюрьму – разговаривать с арестованными большевистскими пособниками. И может быть, заодно с тем же Тольским, если сегодня тот всего, что надо, не сообщит.

Уже почти три года Тим был завален горой тяжелых, мрачных и кропотливых, но не терпящих отлагательства дел, однако он был слугой своего народа, Отечества и Вождя. В этом заключалась его жизнь. Оставалось еще немного поднатужиться – и должно было, наконец, наступить желанное успокоение, которого так ждали все немцы. Должна была быть достигнута великая цель, ради которой они проливали свою кровь, а Тим недосыпал ночами и не имел минуты свободной днем. Немецкий Рейх поднимался на ту непоколебимую высоту, с которой его уже никому нельзя будет свергнуть. Вот, тогда, когда уже никто не будет осмеливаться всерьез грозить немецкому народу, и никто не сможет отобрать его спокойствие и счастье, как случалось в прошлые времена, можно будет сполна отдохнуть и насладиться плодами своих трудов, тревог, боевых страданий и бессонницы.

3

Вернувшись в свой кабинет и сев за стол, Тим принялся обдумывать и записывать на листе вопросы, которые ему завтра следовало задать арестованным большевистским пособникам.

Вскоре зазвонил телефон внутренней связи. Тим снял трубку. На проводе был комендант кухни, доложивший, что угольщики с вокзала прибыли и, согласно указаниям, рассредоточены на работу поодиночке по разным участкам двора и помещения. Тим предупредил его, что сейчас одного из них заберут сотрудники ГФП, и это должно пройти незаметно. А затем остальных угольщиков следует под благовидными предлогами распустить по домам, но не всех сразу, а поочередно. Комендант кухни пообещал выполнить все, как положено. Положив трубку, Тим посмотрел на Зибаха и сказал:

– Зибах! Для тебя очень ответственное дело сейчас.

– Да, герр комиссар? – молодой секретарь выпрямился за своим столом и посмотрел на Тима.

– Угольщики пришли с вокзала. Спустись в нашу вспомогательную часть… Нашу, не русскую! Возьми человека три и с ними иди на кухню. Там узнай, где этот Тольский, и отведи его в подвал. Только как можно тише, чтобы ни другие угольщики, ни русские хипо ничего не заподозрили… Угольщики чтобы вообще этого не видели… если кто-то из них окажется на пути, сначала позаботься, чтобы того отозвали куда-нибудь.

– Есть, герр комиссар! – Зибах, азартно блеснув глазами, поднялся из-за стола.

– Давай, вперед!

Выйдя из-за рабочего стола, Зибах подошел к трюмо, поправил на себе униформу, затем развернулся, быстрым шагом покинул кабинет и затворил за собой дверь. Тим, не слушая оживленного обсуждения ситуации Веделем и Шрайбером, возобновил изучение протоколов команды Циммермана и составление по ним вопросов. Из протоколов первичного допроса выходило, что гости Юзефова и даже его его жена прочно сохраняли самообладание: настаивали на одном и том же, то есть, на безобидных дружеских посиделках в квартире, отсутствие знакомства с высокопоставленными коммунистами, и ничего другого не сообщали. Сам же Юзефов несколько раз «уточнял», а фактически менял отдельные детали своих показаний. Сначала говорил о том, что к нему не приходили чужие люди, затем сказал, что бывали у него дома и просто случайные знакомые, среди которых мог оказаться какой-нибудь тайный большевик: мол, он ни у кого документы не проверял и подробности личной жизни не выяснял. Хозяину квартиры явно внушал страх тот факт, что он попал в руки немецкой военной полиции, и Тим решил, что во всей этой компании он – «слабое звено». Если бы его удалось склонить дать хотя бы частично правдивые показания, было бы легче затем «раскрутить» и остальных. Тим сосредоточился на варианте разговорить именно самого Юзефова.