Исповедь. Роман в двух томах. Том 1

– Так точно, – ответил Ведель, откинувшись на спинку своего кресла и сложив на груди руки.

– После обеда переоденешься в тот костюм, который висит в шкафу, и повезешь картофель по одному адресу. Туда залетает один красный сокол, если верить донесению. Ты будешь управлять подводой, заедешь во двор и встанешь так, чтобы особо не привлекать внимания, но подъезд должен находиться в поле твоего зрения. Шмидт поедет с тобой и станет продавать с подводы картофель из мешков – для отвода глаз. А ты сиди тихо и веди наблюдение. Если в этот подъезд войдут сразу или за короткое время ну… хотя бы трое… четверо взрослых мужчин – тотчас же найди ближайший телефон и звони мне. При появлении сомнений… там… или все-таки мало тех, кто пришел, или они придут за время… не очень длинное, но и не очень короткое, или кто-то из них быстро снова уйдет – пусть Шмидт спросит живущих в этом же доме, знают ли они кого-либо из этих людей. Если не знают – тоже звони мне. Тут анонимная записка поступила, что раз в несколько дней в два часа дня в одну квартиру приходят неизвестные люди, и в последний раз, а это… позавчера, значит, с ними был секретарь местного комитета большевиков. Может быть, и сегодня они появятся, а если не появятся – придется снова и снова их ждать, пока они не придут. Все понял?

– Так точно.

– Ну, и хорошо! Ты у нас сыщик опытный, знаешь, как поступать на месте. Я тебе сейчас напишу адрес, – взяв маленький листок для пометок, он послюнявил химический карандаш и быстро написал на листке адрес, по которому располагалась подозрительная квартира. – Возьми!

Ведель поднялся из-за своего стола, подошел к Тиму, взял протянутый им листок, взглянув на него и убрав в нагрудный карман кителя, вернулся на свое место.

Тим продолжил читать донесения, еще одно привлекло его внимание. Женщина, ходившая по воду на отстойники полуразрушенного водопровода, сообщала, что сторож оттуда, ругаясь с другой горожанкой, произнес фразу: «Не боюсь я ни Сталина, ни Гитлера!». Конечно, это было просто уличное пустословие, партизан или коммунист не упомянули бы Сталина в таком ключе, однако такого «бесстрашного» сторожа стоило бы завербовать: ведь он работал у водоисточника, куда каждый день приходило очень много людей, говоривших между собой о разных вещах. И партизанам тоже надо воду пить, а значит, внимательные уши могут услышать там и разговоры их помощников. Тим решил заняться сторожем к вечеру.

Едва он успел дочитать донесения, как зазвонил телефон внутренней связи. Сообщили, что в южной части города в развалинах дома обнаружен припрятанный склад оружия. Надо было выезжать, проверить все на месте и сделать опись. Тим решил не дергать из-за такой рутинной работы Хеллера и машину. Зная, что Зибах умеет водить мотоцикл, он, положив по окончании разговора трубку и встав из-за стола, позвал молодого секретаря с собой. В шутку пожелав Веделю и Шрайберу не скучать без него и пообещав скоро вернуться, Зибах вслед за надевшим фуражку Тимом вышел из кабинета.

Из гаража во двор уже выезжал грузовик с открытым кузовом; Тим махнул рукой, останавливая его. Из окна кабины высунулся шофер-хиви Алексей Фомин в солдатской форме, но без пилотки.

– Хайль! Оружие грузи́т? – спросил его по-русски Тим.

– Так точно, командир! – ответил сквозь рокот двигателя Фомин.

– Recht so! Ми едем… за… э-э… твой… твоя машина!

– Гут! – ответил, улыбнувшись, будто по-немецки, но грубо и коротко, словно в кастрюлю ухнув, Фомин. Когда-то он был красноармейцем, но перед очередным боем, скорее всего, испугавшись, переполз через линию фронта и сдался, сказав, что ненавидит большевиков. Его после проверки направили служить шофером.

– Давай! – сказал Тим, махнув рукой. Фомин стал выезжать к воротам, а Тим и Зибах направились в гараж. Там, наскоро поздоровавшись с горячо спорившими о чем-то двумя механиками, они выбрали пустой мотоцикл. Зибах сел за руль, Тим влез в коляску. Нажав на педаль, Зибах завел грозно рокочущий мотор. Затем мотоцикл тронулся с места, Зибах вырулил из гаража во двор, потом за ворота под приветственно вскинутыми руками караульных, и помчал по пыльным улицам развороченного боями города.

– Почти год мы бились за этот город! – сквозь рокот мотора прокричал Тим, глядя на проплывающие мимо полуразрушенные бомбами и снарядами здания, горы битых кирпича и бетона с нелепо торчащей из них гнутой арматурой, зеленые кучи сваленных веток городских деревьев, поломанных взрывными волнами или посеченных осколками. – И все-таки взяли!

– Жарко, герр комиссар! – не в тему ответил Зибах, держа мотоциклетный руль и внимательно глядя на бежавшую навстречу улицу. – Как на итальянском курорте!

Хотя до полудня было еще далеко, жар от поднявшегося в безоблачное небо солнца, действительно, уже вовсю пронизал городской воздух. Вот он, климат европейских степей: летом настоящий солнечный курорт, в легком кителе подчас казалось, что надел шерстяной свитер, зато зимой неприятные морозы с ветром.

– А ты был в Италии? – спросил Тим.

– Так точно! – ответил Зибах. – Приходилось. В детстве с родителями, еще до кризиса.

– А где?

– В Специи.

Перед железнодорожным переездом в этот раз пришлось постоять: через него переходила в сопровождении нескольких местных полицейских колонна мужчин, мобилизованных, судя по лопатам, граблям и метлам у многих в руках, на расчистку городских улиц от завалов. При приближении к остановившемуся, сердито рокоча мотором и испуская из выхлопной трубы клубы темного дыма, мотоциклу, шедший впереди колонны полицейский с русской винтовкой Мосина за плечами что-то скомандовал, а затем, посмотрев на Тима и Зибаха, громко произнес:

– Здравия желаю!

– Привет, тавариш! – выкрикнул по-русски Зибах. – Как шивйош?

Полицейский, улыбнувшись, ничего не ответил. Стуча ботинками и сапогами по асфальту, дальше мимо их мотоцикла стала проходить колонна русских работников. Мужчины кивали головами и здоровались с Тимом и Зибахом: кто-то себе под нос, а кто-то вместе с приветствием кидал мрачный и недобрый взгляд. Здесь были люди средних лет, подростки, пожилые, но еще крепкие, люди, однако не было взрослых молодых. Пока немецкая армия дошла до степей Кавказа, советская власть почти всю боеспособную молодежь успела мобилизовать в Красную Армию. Шедшие сбоку колонны еще двое вспомогательных полицейских, на одном из которых – должно быть, перевербованном военнопленном, была советская оливково-зеленая форма без значков, на другом – темно-серый пиджак и стоячая меховая шапка, поздоровались весьма подобострастно. Когда колонна прошла, Тим и Зибах, миновав переезд теперь уже под немецкие приветствия охранявших его фельджандармов, продолжили путь по опустошенным войной улицам.

Нужное место они отыскали быстро: там уже стоял грузовик Фомина, издалека заметный. Зибах подкатил к грузовику мотоцикл и, остановив сбоку, заглушил мотор. Тим выбрался из коляски, Зибах слез с седла, и по нагретому солнцем асфальту они зашагали к торчащим рядом за густым насаждением городских кустов развалинам дома, у которых столпились, оживленно беседуя, фельджандармы и местные вспомогательные полицейские. Здесь была небольшая площадь, окруженная в основном типичными для России маленькими частными домами, однако разрушенный дом, когда был цел, явно имел по крайней мере два этажа.

Кроме фельджандармов и русских полицейских, никого поблизости не было видно: местные жители старались не показываться там, куда на чрезвычайное происшествие съезжались немцы. Когда немецкая армия заняла Ростов прошлой осенью, прибывшая «зачищать» его зондеркоманда, обозленная после тяжелых боев за восток Украины, слишком «переусердствовала», в первый же день перестреляв несколько сот горожан, не разбирая коммунистов и некоммунистов, евреев и неевреев. Теперь занявшие город во второй раз войска получили строгое указание: без очевидных признаков причастности к действиям против немецкой армии и администрации никого из местных жителей, кроме тех, кто изначально подлежал уничтожению или интернированию, не трогать. Командование всерьез рассчитывало на помощь многочисленных на Дону казаков, сильно пострадавших во время установления советской власти, и не хотело отпугивать тех от сотрудничества. Однако и в этот раз вошедшая в Ростов зондеркоманда повела себя не слишком разумно, за день или два расстреляв всех находившихся там евреев – около двенадцати тысяч, при этом отконвоировав к карьерам на западной окраине, у которых оборудовали расстрельный полигон, практически на виду у всего города. Хотя многие жители здесь и сами не слишком радовались соседству с евреями, такая открытая и легкая расправа потрясла их. Также зондеркоманда сверх необходимости сурово обошлась с некоторыми горожанами, помогавшими Красной Армии, некоторых расстреляв за не столь уж существенные действия, на которые можно было бы и закрыть глаза. Недоверие местного населения, посеянное нерациональными поступками зондеркоманды, теперь сильно осложняло работу прибывшим сюда постоянным сотрудникам ГФП, в том числе Тиму и его коллегам, даже не владевшим нормально русским языком. Много ответственных дел приходилось возлагать на вспомогательную полицию, которой большой веры никогда не было, так как среди ее сотрудников всегда могли скрываться агенты партизан и советской разведки.

Когда Тим и Зибах подошли к кустам, перед которыми находилось несколько мотоциклов полевой жандармерии и автофургон вспомогательной полиции, послышалась команда: «Внимание!». Тим и Зибах, раздвигая ветви кустов, пробрались к развалинам, и фельджандармы в касках, обернувшись к ним и встав навытяжку, спрятав с глаз дымящиеся сигары, дружно выкрикнули: «Хайль Гитлер!».

– Хайль Гитлер! – ответил, вскинув руку, Тим и прошел прямо к стоявшему здесь же знакомому гауптманну жандармерии Херберту Дальке – высокому и веселому детине с щетинистыми рыжими усиками.

– Привет фельдгестапо! – произнес Дальке, пожимая руку сначала Тиму, затем – подошедшему следом Зибаху.

– Ты еще не в отпуске? – поинтересовался Тим.

– И двух недель нет, как мы в городе, – усмехнулся Дальке. – Я, не оценив обстановку, места службы не оставляю, даже на месяц.

– Да какая сейчас разница! – проговорил Тим. – Все равно, пока ты будешь дома, фронт уйдет далеко на юг. Из отпуска ты уже можешь поехать прямо в Баку, – и тоже усмехнулся. – Нет смысла привязываться к одному месту.

– Тогда, вообще, нет смысла ехать в отпуск, – ответил Дальке. – Если война скоро закончится – достаточно чуть-чуть потерпеть, и потом уже сюда звать свою семью, а не самому тащиться поездом пять – семь дней туда и потом обратно. Правильно ведь?

– Правильно, – равнодушно сказал Тим. – Ну, показывай, гауптманн, кто тут что нашел?

– Изволь! – Дальке, развернувшись, прошагал по хрустящему под сапогами уже спрессовавшемуся битому кирпичу и прочему мусору. Тим и Зибах прошли за ним. Остатки стен с обвалившейся штукатуркой, из-под которой краснела кирпичная кладка, поднимались из мусорного завала, над косо торчавшими обгорелыми балками. Возле одной из бывших стен среди груд осыпавшихся кирпичей, кусков цемента, строительных деревяшек было вырыто широкое углубление, застланное пустыми мешками, а сверху темнели аккуратно разложеные штук десять винтовок Мосина, три пистолет-пулемета Шпагина, три револьвера системы Нагана и один пистолет ТТ. Рядом стояли три небольших деревянных ящика, открытых, как видно, полицейскими. В двух из них поблескивали патроны – и винтовочные, и пистолетные, а в третьем были сложены разобранные советские гранаты. Остановившись у края углубления, Дальке показал на лежавший сбоку широкий скомканный кусок брезента.

– Вот, этим было накрыто оружие, – сказал он. – А это, – он показал на лежавший дальше на груде строительных обломков огромный кусок фанеры. – прикрывало весь арсенал сверху и еще было присыпано мусором… вроде как маскировка, понимаешь?

– Понимаю, – кивнул Тим. – Как обнаружили?

Дальке обернулся в сторону беседовавших других фельджандармов и местных полицейских, с которыми также болтал о чем-то на русском языке приехавший на грузовике Фомин.

– Солдаты! – крикнул Дальке. – Где вы?

Откуда-то из-за жандармов вынырнули два немецких солдата в пилотках, с винтовками за плечами, подошли, хрустя сапогами по мусору, и встали навытяжку перед полицейскими офицерами.

– Комиссар полевой полиции Шёнфельд, – представился им Тим.

– Стрелок пятой роты Усиленного триста шестидесятого пехотного полка Крюгер, – отчеканил загорелый парень с серьезным взглядом глубоко посаженных глаз, со светлыми, почти белесыми, бровями и ресницами.

– Стрелок пятой роты Усиленного триста шестидесятого пехотного полка Гроссман, – назвался второй солдат, голубоглазый, с резко выделяющимся подбородком и крупными ушами.

– Докладывайте, – велел Тим.

– Мы в увольнении, – начал Крюгер. – шли наловить рыбы для прибавки к ужину. В пути Гроссман случайно запачкал брюки сажей. Мы увидели кусты, Гроссман решил сорвать листок и им стереть сажу с брюк. Чтобы было удобнее, мы зашли сюда и присели на вот эту… э-э… фанеру, – солдат показал рукой на лежавший возле ямы с оружием отложенный фанерный кусок. – она закрывала эту яму… как потом оказалось. Пока Гроссман чистил брюки, я посмотрел в сторону, и мне показалось, что в щели под фанерой что-то блестит… я сначала решил, что просто какие-нибудь железки вроде арматуры, но потом подумал, что слишком похоже на блеск оружия. Я сказал Гроссману, давай поднимем фанеру. Ну, так мы и сделали, увидели что-то закрытое брезентом, убрали брезент и нашли вот это.

– Вы что-нибудь или кого-нибудь еще заметили?

– Ничего, герр комиссар.

– Проходила мимо женщина, – сказал Гроссман. – но самая обыкновенная. В русском платке, с сумкой, в сумке было видно газету, еще какие-то вещи, на оружие не похожие. Вот, там она прошла, – Гроссман, чуть обернувшись, указал рукой в сторону площади. – сюда не приближалась. Еще дети где-то играли далеко, мы их из-за кустов не видели, но слышали, как они говорили и смеялись.

– Спасибо, – кивнул Тим. – Я доложу о вашей бдительности вашему командованию. Каждая отобранная у врага винтовка – это спасенная жизнь кого-то из немецких военнослужащих, а может быть, и не одна.

– Всё для Германии! – улыбнулся Крюгер.

– Вы свободны, – сказал Тим. Солдаты отошли в сторону, а он снова обратился к Дальке:

– Хорошо бы за этим местом понаблюдать. Может быть, партизаны еще не знают, что мы нашли их оружие. Хотя, скорее всего, до завтрашнего утра им уже кто-нибудь скажет, но все-таки…

– Пришлешь агента, комиссар?

– Если дадут, – усмехнулся Тим. – Мы не на Родине, здесь агенты не растут на газоне. Позови их командира, – он кивком указал на беседовавших с Фоминым местных полицейских.

– Чьего? – не понял Дальке.

– Хипо, – уточнил Тим. – Он хоть немного понимает по-немецки?

– Понимает, – кивнул Дальке. – И не немного. Его можно хоть в Германию в школу учителем грамматики направить! Беляйеу! – крикнул он, обернувшись к вспомогательным полицейским и махнув им рукой. Подошел крепкий мужчина в темно-коричневом жилете поверх серой сорочки с закатанными рукавами и летней светлой кепке на большой круглой голове с темно-русыми волосами. На левом рукаве сорочки белела повязка с крупной надписью: «Полиция», по-немецки и по-русски, на плече он придерживал пистолет-пулемет MP40.

– Вы говорите по-немецки? – поинтересовался у него Тим.

– Да, – ответил русский здоровяк с немецким пистолет-пулеметом. – Не очень хорошо. Но я понимаю вас, – он говорил с сильным акцентом, но вполне понятно.

– Откуда вы знаете немецкий язык?

– Мой отец его знал. Он знал немецкий и говорил нам учить тоже.

– Я – комиссар полевой полиции Шёнфельд, – представился Тим.

– Иван Беляев, командир взвода городской полиции, – отрапортовал русский.

– Пусть ваши подчиненные помогут жандармам погрузить это оружие в кузов после того как мы сделаем опись, – сказал Тим. – А вас я попрошу проехать с нами в полицейское управление, чтобы вы могли затем сопроводить тех русских наблюдателей, которых мы направим сюда, и указать им на место, где лежало оружие.

– Слушаюсь, – кивнул Беляев.

– Отлично! – Тим повернулся к до сих пор молча стоявшему рядом Зибаху. – Ну что, секретарь, давай описывать трофей.

Тим спустился в яму среди строительного мусора, ступив на застилавшие ее мешки, присел на корточки; мешковина ходила под ногами как ковер переплетшихся растений над болотной топью, а под ней хрустели куски кирпича, бетонное крошево, деревяшки и прочее, что было когда-то цельным домом. Передвигаясь на корточках по яме, Тим осматривал каждую единицу разложенного по мешковине оружия, называл ее и выбитый на ней номер, а стоявший над ямой Зибах записывал химическим карандашом в блокнот. Рядом с ним, заложив руки за спину, вздыхал Дальке, бормоча: «Не дремлет враг, не дремлет! Ах, рыцарь, вложив в ножны меч, с плеча его ты не снимай…».

Где-то вдали грохнул сильный взрыв, и почувствовалось, как легкая вибрация пробежала по земле, по развалинам; с шорохом осыпался, ополз еще в нескольких местах оставшийся от здания мусор.

– Упс! Что-то где-то взорвалось! – проговорил Зибах.

– Снаряд, – меланхолично ответил Дальке. – или мина.

– Взрыв хороший, – заметил Тим, переворачивая лежавший на мешковине русский пистолет-пулемет Шпагина, чтобы увидеть его номер. – наверное, все-таки снаряд где-то сдетонировал… или партизаны опять что-то снесли… Зибах, пиши: «ППШ» – три экземпляра…

Оружие переписали, и Дальке распорядился грузить его в кузов. Фельджандармы засуетились, трое спрыгнули в яму и принялись поднимать трофеи и передавать тем, кто стоял наверху. Вспомогательные полицейские принимали оружие из рук фельджандармов и тащили за кусты на площадь – к грузовику. Тим и Зибах, закончив свою работу, тоже пробрались через кусты и зашагали к своему мотоциклу. Тим задержал взгляд на взявшейся откуда-то белой бабочке, которая протанцевав в нагретом солнцем воздухе перед ними, поднялась высоко на трепещущих крылышках и будто растворилась в слепящих солнечных лучах.

– Сейчас трофей отвезут на наш склад, – сказал он Зибаху. – Ты еще раз внимательнее посмотри винтовки и пистолет-пулеметы: есть ли на них надписи, вырезки, рисунки, которых не должно быть. В общем, то, что сделано руками…

– Хорошо.

– Если что-то найдешь… хотя вряд ли, потому что я вроде как ничего лишнего не заметил. Но если что-то найдешь – это оружие откладывай отдельно и сообщи мне.

– Есть, – кивнул Зибах.

– Всякие пометки, которые сделаны владельцем оружия, могут потом помочь установить его самого, – пояснил Тим.

В кузов грузовика, возле которого они припарковали мотоцикл, залез один местный полицейский и стал оттуда принимать оружие, которое снизу подавали ему другие. Звучала оживленная русская речь.

– Хотелось бы понимать, о чем они разговаривают! – проговорил Зибах.

– Да, – ухмыльнулся Тим, посмотрев на помощников, грузящих оружие в кузов. – Они, может быть, даже знают о том, чей это склад!

– Думаете, среди этих могут быть предатели?

– Вполне вероятно. Среди хипо везде много двурушников и агентов. Откуда партизаны узнают о наших передвижениях, о количестве солдат в расположениях, о том, когда и где будет удобно совершить покушение на кого-нибудь из немецкого начальства? От хипо! Наверняка партизаны часто нарочно записываются в полицию, чтобы своим передавать информацию… в основном об операциях против них, которые мы готовим, но и более существенные сведения тоже до них иногда доходят. Мы же тут, среди русских, без хипо как без рук. Ничего не знаем, поэтому обойтись без них не можем. Они этим и пользуются.

Когда подошли к мотоциклу, Тим добавил:

– Особенно подозрительны те, кто сам приходит служить в полицию, но избегает вредить партизанам. Это наверняка агенты. Хотя… есть и такие, которые ради их общего дела могут и одного – двух своих же расстрелять, чтобы изобразить свою преданность нам и отвести от себя подозрения. Им главное, чтобы мы в конечном итоге бóльшие потери понесли, чем их команда.

– Как-то… бесчестно, – заметил Зибах, покручивая мотоциклетный руль.

– Ну… – Тим пожал плечами. – с другой стороны, когда государство посылает армию на войну, оно тоже знает, что не все солдаты вернутся домой. Что кто-то погибнет на войне. Но все равно посылает ради общей победы, общего блага. А велика ли разница, погибнет боец от вражеской или от своей руки, если итогом этого все равно будет общенародная польза? Германия тоже вот избавилась почти от всех своих граждан, кто был неспособен приносить ей пользу, чтобы не тратить на них государственный бюджет.

– Вы о чем?.. А, о психах!.. Ну, тут речь идет о людях, которым самим собственная жизнь причиняла страдания. Это благое дело вообще, а не только о здоровой части Нации. А убить своего боевого товарища… – Зибах покачал головой.

– Ну, диверсанты так и поступают со своими ранеными. Или ты не знал?

– Я думаю, раненый в тылу противника все равно погибнет, но так хоть будут облегчены его страдания.

– Да, но главная цель – не в облегчении страданий раненого, а в том, чтобы он не задерживал продвижение группы, которая в таком случае может быть легко настигнута врагом и уничтожена в полном составе, не выполнив свою задачу. А партизан… или солдат, если берет в руки оружие, уже знает, что может не вернуться из боя и отдать жизнь за общее дело. Какая ему разница, кто его убьет, если это послужит пользе общего дела?

– Хм… интересное рассуждение, – проговорил Зибах. – Наверное, я еще мало побывал на фронте, – он принялся заводить мотоцикл. К ним поспешно подошел командир вспомогательного взвода, сел сзади Зибаха, и втроем они покатили по развороченному боями городу обратно в управление.

По возвращении в полицейское управление, отправив сначала Зибаха в арсенал ждать прибытия грузовика с найденным оружием, затем – приехавшего с ними командира хипо и двух русских агентов ГФП, направляемых к месту обнаружения тайного склада для организации наблюдения, Тим поднялся на второй этаж к своему кабинету. В коридоре он встретился с директором ростовского отдела ГФП, который шел навстречу, держа в руках какой-то распечатанный на машинке лист.

– Хайль Гитлер! – поприветствовал его Тим, вскинув правую руку.

– Хайль Гитлер! – ответил директор. Он был командирован сюда из гестапо Украины и знал об особенностях деятельности партизан, а также секретах успешной работы с местным населением, конечно, побольше младших офицеров, в основном призванных на фронт из обычной уголовной полиции, привыкших в основном иметь дела с грабителями и жуликами, чем с политическим подпольем. Однако он хвалил работу Тима, отмечая, что тот набрался опыта за время службы на Украине.

– Шёнфельд, – обратился директор к Тиму. – у нас сегодня удача: жандармы схватили русского, который стрелял в них на Северном проспекте…

– Наши пострадали?

– Не особенно, – покачал головой директор. – Один жандарм легко ранен: этот русский оказался плохим стрелком… он использовал русский пистолет ТТ, но все равно не смог выстрелить метко. Потом он пытался сбежать, но ему навстречу кинулись жандармы, которые охраняли восстанавливаемое здание, и смогли его скрутить.

– Отлично! – произнес Тим.

– Верно! – кивнул директор. – Сейчас его передали хипо для первичного допроса. А вы, пожалуйста, после обеда проведите с ним первый официальный допрос. Он у нас в арестном блоке.

– Есть! – ответил Тим. – А что он из себя представляет… этот русский?

– Очень молодой парень. Одет в штатское. Сейчас хотелось бы узнать, он действовал сам по себе, или их несколько, или он нарочно заслан или оставлен в нашем тылу для партизанской работы… хотя последнее вряд ли: диверсант стрелял бы метче, тем более, из ТТ. Может быть, что-то еще смогут выяснить хипо, хотя это бывает когда как.

– Вас понял, герр директор!

– Ну, и все, комиссар. Можете идти. Отчет о допросе принесете мне сразу как составите… или отправите кого-нибудь принести.

– Есть!

– Хорошо! Идите, работайте.

– Мне надо еще кое-что вам сообщить, – сказал Тим.

– Слушаю, – посмотрел на него директор.

– Поступило анонимное сообщение о квартире, в которой время от времени собираются не проживающие в том доме люди, среди них бывает секретарь городского комитета Компартии. Вероятно, он не отступил с Красной Армией, а перешел в городе на нелегальное положение. Я распорядился организовать тайное наблюдение за домом. Дело очень важное, поэтому наблюдать я послал Веделя со Шмидтом.

– Очень хорошо! – воскликнул директор, – Если мы выловим такую жирную большевистскую крысу – это будет огромный успех! Ведите наблюдение, а чуть позже мы с вами поговорим об этом подробнее!

– Есть!

– Удачи! – пожелал директор и направился дальше по коридору…

До обеда Тим проработал с коллегами в кабинете, где из-за усилившейся дневной жары Шрайбер открыл одно окно. Хорошо стали слышны звуки каблуков обуви прохожих на улице, рокот моторов проезжавших автомобилей, цоканье лошадиных подков, скрип и грохот повозок. Могло показаться, что офицеры снова работают в уже прочно отвоеванных Польше или Украине, и за стенами идет обычная мирная жизнь. Только если взглянуть в любое из окон кабинета, сразу бросались в глаза мрачные развалины рухнувших под бомбардировками и артобстрелами зданий, покореженные осколками стены уцелевших строений, тут и там толпившиеся или проходившие по улице вооруженные не по-мирному полицейские – немецкие и вспомогательные, проезжавшие военные автомобили.