Исповедь. Роман в двух томах. Том 1

Со стороны казалось, что никакие обычные люди не могли бы населять эти жуткие колоссальные руины, громоздящиеся под жарким небом всюду, куда доходил взгляд. Однако по тротуарам уже шли, огибая завалы, стараясь не ступать в сажу, пыль и сор, местные жители, большей частью женщины. Они шли торопливо, особо не глядя на проезжавший мимо автомобиль с офицерами: может быть, испытывали страх, а может быть, слишком были поглощены собственными насущными заботами в полуразрушенном городе. Кто-то нес ведра, явно отправляясь за водой, кто-то – мешки и сумки, пустые или чем-нибудь наполненные, кто-то шел с пустыми руками, может быть, отправляясь на сборный пункт для отправки на работу. Тут и там прохаживались по одному и группами местные полицейские – в штатской одежде с повязками на руке, с винтовками за плечами. Рыжевато-серая собака, повозившись вокруг чего-то среди груды бетона и кирпича перед разрушенным зданием, при приближении автомобиля взмахнула хвостом и скрылась за растущими рядом городскими кустами. Деревья и кусты, хотя, как и здания, были покорежены, пообломаны и опалены бомбежками и артобстрелами, тем не менее, буйно зеленели по своему неизменному распорядку, и их живая зелень броско контрастировала с мрачной картиной разрушений. Зелень городских насаждений словно напоминала: война не бесконечна, придет снова мир, и снова наступит обычная, размеренная жизнь, где каждый будет делать свое дело, получать то, что заслужил.

Тим представлял себе, как будет восстановлен этот большой, красивый город на широкой реке, под радостным солнцем. И не обрубленные и изломленные, а ухоженные и стройные деревья будут зеленеть здесь. И люди: немцы и оставшиеся для помощи им русские будут спокойно ходить по этим улицам – чистым и хорошо устроенным, никого не боясь, нарядно одетые, дружные и сплоченные общим трудом. А вечерами парк с видом на Дон заполнят отдыхающие, где будет звучать родная Тиму немецкая музыка. И все пространство от Эльзаса до Кавказа и Волги будет родным, немецким, и куда бы ни приехал Тим или другой немец: в Краков, в Киев или сюда – в Ростов, он будет везде дома. В своей стране, в своей семье, не страшась чужеземной угрозы.

Первый раз за время этой войны немецкая армия занимала Ростов в ноябре прошлого года, однако недостаточная оперативная подготовка в условиях начавшегося тогда контрнаступления русских по всем направлениям привела к тому, что уже через неделю город пришлось оставить. Тим тогда уже служил в украинской Виннице – в отделе по охране внутренней безопасности в войсках. Теперь Ростов снова был в немецких руках, и на этот раз можно было не опасаться, что русские скоро его вернут: Красная Армия откатывалась все дальше и дальше к Волге и горам Кавказа под тщательно спланированными на этот раз ударами. В том случае, если немецким войскам удастся овладеть Нижним Поволжьем, перекрыв снабжение Красной Армии из Центральной Азии, а также обойти или оседлать Кавказский хребет и захватить на побережье Каспийского моря Баку с его нефтяными заводами, откуда русские черпали бóльшую часть топлива для своих машин, большевистское сопротивление сможет продолжаться не более нескольких месяцев. Тогда, наконец, сбудется то, о чем мечтал каждый верный своей Нации немец, и Немецкий Рейх раскинет свои пределы на все богатые и разнообразные природой земли Восточной Европы вплоть до суровых гор Урала и еще дальше – до бескрайних лесов запада Сибири.

Работа Тима писателям-детективистам, может быть, показалась бы интересной и захватывающей. На самом деле она была тревожна, утомительна, опасна, и вообще, очень неприятна, особенно если приходилось совмещать полицейский и военный характер операций. Надо было везде успевать, просеивать множество крупной и мелкой информации, недосыпать или спать поверхностно, постоянно выезжать к самой линии наступления, рискуя попасть под обстрел противника или даже, зазевавшись, под случайный обстрел своих. Опасаться каждой подворотни даже в глубоком тылу, бороться с собственными инстинктами, пытавшимися запретить проливать чужую кровь хоть и ради торжества родной Нации. Картины разрушений, трупов и крови, озлобленных или страдающих людей – хоть чужих, хоть своих, мерзких лиц агентов, сотрудничавших только ради сытного пайка или утоления алчной ненависти к остальным, – все это никак не прекращалось и очень надоедало. Но Тим знал, что война хоть в поле, хоть в тылу – это не легкая прогулка, и ради достижения своей и всеобщей мечты надо чем-то жертвовать. Тим был удовлетворен и тем, как развивались события на пути к великой немецкой победе вообще, и тем, как складывалась его личная карьера.

Он с детства мечтал довершить до конца то, что из-за предательства левых партий не смог сделать его отец – ветеран Западного фронта 1914 – 1918 годов, – привести родную Германию к полному торжеству на Европейском континенте, сбросить это вековое засилье Франции и Британии. Он шел к этому с вступления в шестнадцать лет в молодежную патриотическую организацию родного Вюртемберга, которая потом объединилась с Гитлерюгендом, а в восемнадцать был принят в штурмовую группу «Победа». Помогая в рядах СА вюртембергской полиции, он хорошо ознакомился с навыками обеспечения общественного порядка и расследования уголовных дел, параллельно изучая юриспруденцию, чтобы в будущем посвятить свою жизнь государственной службе на благо Германии.

В 1934 году, когда Национал-социалистическая партия недавно утвердилась у власти, Тим возглавлял труппу СА, но после разгрома предательской оппозиции Рёма был переведен в СС в связи с представленной на него гауляйтеру Вюртемберга-Гогенцоллерна характеристикой. В ней он описывался, как исключительно ответственный, преданный фюреру и национальным интересам штурмовик. А в конце того же года его, учитывая прежний опыт охраны порядка в обществе и достаточные юридические познания, направили на работу в уголовную полицию Штутгарта, присвоив звания унтерштурмфюрера СС и старшего уголовного ассистента, вскоре же повысив до уголовного секретаря.

Так начиналась его официальная полицейская карьера, и работы с самого начала было много: за время экономического кризиса развелось несметное количество всяких жуликов, аферистов, организованных банд, ряды которых после победы Национал-социалистической партии пополнились скрывшимися коммунистами и прочими врагами Рейха. За год в Тима дважды стреляли бандиты, однако он даже не думал оставлять свою службу. К преступникам у него были личные счеты: именно от рук разбойников погиб когда-то его отец, герой Вердена. Но не личная ненависть к бандитам побуждала Тима бескомпромиссно бороться с преступностью всеми средствами, которые были предоставлены в его распоряжение государством, а точное знание того, что погрязшие до степени одичания в собственной алчности люди не насытятся легкой добычей, пока живы и на свободе. Они всегда будут приносить зло и тревогу честным людям Нации, и им не было места в Немецком Рейхе.

В то же время Тим мечтал пройти хотя бы часть отцовского военного пути, помочь в борьбе Германии не только с внутренним врагом, но и внешним. И в 1939 году на фоне обострения отношений с Польшей, а также Францией и Великобританией, он, уже в звании оберштумфюрера СС и уголовного инспектора полиции, добился перевода в разведывательный батальон частей усиления СС. И с ним прошел всю польскую кампанию, где пришлось испытать немало тревог и лишений фронтовой жизни, узнать что такое смерть, ходящая по пятам и регулярно встающая перед тобой лицом к лицу, когда раз через три, два, один день, и несколько дней подряд, и несколько раз на дню надо оказываться в ситуациях, где за считанные секунды решается – победишь ты или уже не будешь жить.

Когда Польша была повержена к ногам Рейха, Тим подавал рапорт о переводе в войска, действовавшие во Франции – как раз там, где сражался его отец, но, к его разочарованию, ему было отказано. Как имеющего опыт борьбы с преступностью его вновь перевели из дивизии СС в уголовную полицию – теперь уже Кракова, в котором был учрежден административный центр Генерал-губернаторства, и присвоили звания гауптштурмфюрера СС и криминальрата. В Кракове – центре края, по которому только что прокатилась война, служба была намного более напряженной, а должность – более ответственной, чем в родном Вюртемберге. Большинство местного населения, к тому же, не знало или плохо знало немецкий язык, Тиму пришлось изучать польский. Противостоять надо было не только уголовным преступникам, но и польским партизанам, нападавшим на полицию. Время от времени сотрудников крипо привлекали для помощи гестапо при организации облав на партизан и антинемецких активистов.

Но с началом русской кампании Тима как верного члена СС, имеющего и военный, и детективно-розыскной опыт, снова командировали на фронт – в тайную полевую полицию. Здесь начались самые неприятные будни: в опасных прифронтовых районах, среди разрухи и организационной путаницы приходилось не только бороться с многочисленными, как везде, где не утвердилась постоянная власть, бандитами и партизанами, зачищая взятую немецкими войсками территорию перед учреждением на ней уже штатских административных органов, но и надзирать за своими же немецкими солдатами и офицерами, чтобы те держались верности Нации и фюреру, избавлять будущие немецкие земли от способного причинить Нации вред населения. Верный своей присяге и своей Нации Тим выполнял все, что от него требовалось согласно директивам лиц, занимавших в соответствии с волей фюрера старшинство в государстве, Партии и ее СС. Видеть в будущем счастье своего немецкого народа – это являлось для него лучшей наградой за свои сегодняшние труды, игру со смертью, борьбу с собственными непроизвольными чувствами, все лишения и неприятные зрелища, сопровождавшие его службу. Пройдя вслед за наступающей немецкой армией всю обширную, жаркую летом территорию Украины, Тим теперь оказался в Ростове – в городе близ устья еще древним грекам известной реки Дон. А армия, успешно громя врага, спешила все дальше – к широчайшей водной глади Волги и ледяным горам Кавказа.

Проехав еще несколько улиц, Хеллер подвел автомобиль к стальным воротам в бетонной стене, ограждавшей задний двор полицейского управления. На воротах до сих пор алели приваренные к ним пятиконечные звезды советских вооруженных сил: по одной на каждой створке. Караульные из фельджандармерии, увидев из своей будки подъехавший «Фольксваген» ГФП, отворили ворота. Хеллер нажал на газ, автомобиль стал заезжать во двор мимо приветственно вскинувших руки фельджандармов. Тим также привычно вскинул перед ними руку и почти сразу опустил.

За воротами поднималось трехэтажное здание полицейского управления, которое, хотя здесь располагался прежде какой-то русский военный объект, почти не пострадало во время боев за город. Во дворе, правда, темнела глубокая воронка от взрыва авиабомбы, окруженная кучами вывороченной земли – высохшей, пыльного цвета, а рядом лежало сбитое большое дерево с усохшей зеленой листвой, желтея расколотой древесиной на обрубке. Дальше находилось белое здание кухни и столовой, над которым дымилась печная труба. Тут же громоздились черные груды угля, стояла лошадь, запряженная в колесную цистерну с водой, а возле цистерны собрались несколько русских работников в белых передниках, с блестящими металлическими ведрами. Хеллер завел автомобиль в парковочный карман перед крашеным в желтый цвет зданием управления – остановил его с краю, рядом с крытым автомобилем адъютанта начальника ГФП, и выключил зажигание.

– Ну, вперед! – произнес Тим, открывая дверцу. Ведель, Шрайбер и Зибах вышли из машины вместе с ним. Хеллер оставался за рулем.

– Ты в гараж? – спросил его Тим.

– Я пока здесь посижу, – ответил шофер, откинувшись на спинку сиденья, сняв темные очки и зажмурив глаза.

Остальные направились к узкому заднему входу в здание, возле которого столпились, беседуя, прибывшие раньше них сотрудники: члены других команд ГФП, офицеры фельджандармерии, командиры местной вспомогательной полиции, на которую в прифронтовых районах сваливалась вся работа по охране порядка среди штатского населения. Местные полицейские не имели собственной униформы, носили обычно короткие пиджаки штатского покроя с брюками из достаточно прочной ткани или другую подходящую для передвижения по побитой боями местности штатскую одежду со специальными повязками на левой руке.

– Хайль Гитлер! – Тим подошел к собравшимся возле двери сотрудникам.

– Хайль Гитлер! Хайль Гитлер!.. – раздалось в ответ.

Поочередно прошли Тим и его подчиненные офицеры в узкую дверь. Сидевший за перегородкой молодой дежурный встал и тоже вскинул руку в приветствии.

Из полутемной проходной офицеры проследовали в широкий коридор, пока еще малолюдный, свернули на лестницу и поднялись на второй этаж, где располагалось управление ГФП. Там при входе тоже сидел за столом возле дверей дежурный, вставший и приветствовавший команду. Пройдя по верхнему коридору, офицеры остановились у обитой коричневым кожзаменителем двери своего кабинета. Тим извлек из кармана кителя ключи на проволочном кольце: один от кабинета, другой – от сейфа внутри, отпер дверь, и все один за другим прошли в достаточно просторное и светлое помещение, обставленное максимально уютно, как позволяли прифронтовые условия.

Возле двух окон, стекла на которых были накрест оклеены полосками бумаги из советских газет – чтобы не разлетелись вдребезги в случае близкого взрыва, были расположены два письменных стола, доставшихся еще от русской обстановки: один обычный – за ним работал Ведель, другой более длинный и низкий – за ним работали Шрайбер и Зибах. С торца комнаты стоял широкий стол, на котором аккуратно были разложены стопки бумаг, канцелярские принадлежности, блестели черной лакировкой два телефонных аппарата: для внешней и внутренней связи. Это было рабочее место Тима. Рядом возвышался металлический сейф, а над столом на стене висел большой портрет фюрера в светло-коричневой партийной форме. Между окнами, и соответственно, между столами Веделя, Шрайбера и Зибаха по стене был растянут государственный флаг Немецкого Рейха – красный с большой черной свастикой в белом круге посередине. Вдоль другой боковой стены кабинета – напротив рабочего места Тима, разместились два уже немецких деревянных шкафа: для не имеющих особо секретного значения документов и для личных вещей офицеров. Между ними был втиснут длинный низкий столик с комнатными растениями в горшках и графином с питьевой водой, накрытым сверху стаканом. У двери была вешалка-стойка, на верх которой Тим, войдя, повесил свою фуражку, а остальные офицеры – пилотки.

Пройдя к своему столу, Тим опустился в мягкое кресло, обитое палевого цвета кожзаменителем, с черными лакированными подлокотниками, извлек из кармана кителя небольшой пластмассовый гребешок и на всякий случай еще раз причесал волосы, которые, в общем-то, и не отросли настолько, чтобы быть растрепанными. Ведель, Шрайбер и Зибах тоже расселись по своим местам. Из другого нагрудного кармана кителя Тим достал маленький блокнот, химический карандаш и положил их на светлую гладкую поверхность стола. Затем выдвинув верхний ящик, достал из него принесенную ему вчера вечером картонную папку с донесениями местных жителей об обстановке в городе и настроениях горожан: они уже были переведены на немецкий язык и распечатаны. Тим начал доставать листы и читать то, что было переведено в приемной, куда приходили случайные осведомители со своими сообщениями.

«Наталья Грибунова, адрес: …, сообщает, что на рынке в районе Нахичевань неизвестная покупательница, общаясь с продавцом стеклянной посуды по-имени Карен, сказала дословно: «Красная Армия вернется – тебя поставят к стенке, буржуй».

Женщина, не пожелавшая назвать свое имя из опасения перед местью соседей, сообщает, что к ее соседу Федору Култышеву, адрес: …, каждый вечер приходят неизвестные люди, после чего из его квартиры слышны пьяные голоса и песни о Сталине и Красной Армии.

Андрей Вадимов, адрес: …, сообщает, что в 22.15 видел проходивших через двор его дома двух неизвестных людей, которые говорили по-русски и шли, явно стараясь держаться наиболее темных мест. Один из них сказал другому, что нужно идти через некий проезд, потому что на улице много немецких солдат…»

Тим был удовлетворен: в первые дни после занятия Ростова донесений от местных жителей почти не было, но теперь их становилось все больше и больше. Подавляющее большинство таких сообщений оказывалось просто шелухой, которую не стоило и проверять, как например, донесение этой самодеятельной конспираторши о поющих коммунистические песни пьяницах: ясно было, что партизаны не станут каждый вечер собираться на явочной квартире для того, чтобы напиться и спеть. После четверти века, сколько Россией уже правят большевики, смешно удивляться, что здесь только такие песни и поют. Можно было просто передать эти данные вспомогательной полиции, чтобы сами местные тряхнули этих пьянчуг за шкирку и напомнили им, кто теперь хозяин в этом городе. Но среди всего этого мусора всегда откапывались и серьезные, заслуживающие внимания факты, не прошедшие мимо глаз бдительных или любопытных обывателей. Бóльшая часть конспиративных организаций врага раскрывалась именно в результате отталкивания розысков от донесений осведомителей, и половина этих донесений делалась не завербованными, а случайными лицами. Тим, в общем, пренебрежительно относился к подавляющему большинству доносчиков, которые так использовали военную обстановку для собственного развлечения, сведения бытовых счетов, просто из собачьего пресмыкания перед более сильным, максимум – ради денег и пайка. Многие офицеры вовсе относились к собственным осведомителям с гадливостью, которую им приходилось во время непосредственного общения с теми скрывать напускной любезностью, и Тим здесь был более великодушен: что взять с простого человека, который не может противодействовать своим инстинктам, имеет инфантильное мышление. Но без активного разбора доносов и сотрудничества с доносителями эффективной работы не получится. Так действуют полиция и службы безопасности всех стран мира.

– А вот я, – заговорил Шрайбер, глядя, как Тим читает донесения. – вечером гулял по улице и слышал, как один немецкий солдат говорит другому, что из-за глупости главнокомандования наша армия жарится под Ростовом вместо того чтобы трахать русских девок в Москве.

– Ну, я надеюсь, ты ему дал по морде, – проговорил Тим.

Шрайбер пожал плечами:

– Я не его фельдфебель, вообще-то, – ответил он. – я полицейский детектив.

– Ты эсэсовец?

– Так точно!

– Твоя задача – охранять Германию и Нацию. В том числе от духа вольнодумства, распущенности и пораженчества. Вот, и выбил бы из него этот дух.

– У меня таких полномочий нет, – заметил Шрайбер. – Я даже арестовать его не могу без санкции начальства.

– Ну, и забудь тогда, – ответил Тим. – Внутренней безопасностью пусть занимаются люди Майлингера, а наше дело – ловить партизан, коммунистов, евреев и прочую гниль среди штатских.

– А все-таки на южном направлении жарко, не так ли? – включился в разговор Ведель.

– Не жарко, а тепло, – подчеркнул Тим. – Ищи во всем положительную сторону.

– Я уже забыл, как носить фуражку! – усмехнулся Зибах. – Ношу все время пилотку.

– Пилотка, – проговорил Тим, – как по мне, так это головной убор для полевых разъездов. В городе можно и солиднее одеваться. Поэтому я в городе ношу фуражку.

– А директору вчера пришла посылка из дома, – сменил тему Шрайбер. – Я видел, как он ее забирал у курьера.

– Неплохо, – отозвался Ведель. – Поцелуй от супруги за полторы тысячи миль.

– Я слышал, у него молодая жена? – заметил Зибах.

– Вторая, – сказал Тим.

– А что с его первой женой? – поинтересовался Шрайбер.

– Из-за чего-то не поладили, – пожал плечами Тим.

Ведель принялся рассказывать о своем знакомом, от которого ушла жена, встретив какого-то друга своей юности, а затем, не сумев вернуть с тем прежнюю пылкость в отношениях, вернулась к мужу, рыдая и моля о прощении чуть ли не на коленях. Тот ее сначала прогнал, но затем все-таки принял назад.

– Потому что он – послушный католик, – заключил Ведель. – и побоялся дать ей повод прелюбодействовать.

– Хм… – проговорил Тим. – И я из католической семьи, но особым христианским смирением не отличаюсь.

– Потому что ваша честь зовется верностью, гауптштурмфюрер? – усмехнулся Шрайбер.

– Священство тоже бывает верно своему призванию, – заметил Тим. – Но у нас с ним разные понятия о чести.

– А вы крещеный, герр комиссар? – спросил Ведель.

– Кто из нас не крещеный? – улыбнулся Тим.

Постучавшись, в кабинет вошел мальчик-подросток – разносчик из столовой, по-имени Тони, из местных немцев-фольксдойче, которые смогли избежать принудительного переселения: перед наступлением германской армии этнических немцев отправляли в Сибирь и Центральную Азию. В руках мальчишка держал поднос, на котором были чашки кофе и блюдца с бутербродами. Пройдя через весь кабинет, разносчик поставил кофе и блюдце на стол перед Тимом, стараясь не задеть документы.

– Спасибо! – поблагодарил Тим, вновь устремив взгляд на лист с донесениями.

– Приятного аппетита, герр! – Тони говорил с характерным акцентом, несколько напоминавшим славянское произношение.

Когда он подошел к столу Веделя, тот дружелюбно взглянул на него и спросил:

– Когда на фронт, парень?

Тони смущенно усмехнулся и неуверенно ответил:

– Не знаю, герр обер-секретарь! Я такие решения не принимаю.

– Понятно, – ответил Ведель и, поднесши чашку к губам, принялся пить горячий кофе. А Тони перешел к столу Шрайбера и Зибаха.

Тим бросил взгляд на Веделя. Было интересно, тот спросил юнца-разносчика о фронте просто в шутку, или это был своего рода подвох. ГФП знала, что при большевиках Тони состоял в Комсомоле. И хотя комсомольцами была едва ли не вся советская молодежь, Тиму было известно, что российские фольксдойче, как бы пропаганда ни обрисовывала их «угнетенными большевизмом братьями», весьма активно поддерживали приход большевиков к власти.

Закончив раздавать кофе, Тони опустил поднос, вышел из кабинета и затворил за собой дверь. Офицеры принялись завтракать, – не в спешке, но и не рассиживаясь за кофе как в ресторане с видом на Рейн: прием пищи сильно отвлекал от работы, хотя Тим и старался, отпивая ароматный напиток и откусывая кусочек от хлеба с маслом, одновременно внимательно прочитывать донесения.

Анонимная записка, врученная неизвестной женщиной унтер-офицеру полевой жандармерии Тамке: «С того времени как немецкая армия пришла в город, в квартире Владимира Юзефова по адресу… уже два раза собирались в одно и то же время: около двух часов дня, неизвестные никому из жильцов люди, около семи – восьми, в последний раз – вчера, с ними был секретарь городского комитета партии, о котором предполагали, что он уехал до прихода немецкой армии. Что они делали в квартире Юзефова и о чем говорили, непонятно. Вероятно, беседуют они очень тихо, потому что никто ничего не может услышать. Через один час или меньше все они расходятся, а сам Юзефов говорит, что это его друзья, которые переехали в город, чтобы спастись от боев»».

Вот это уже было интересно! Как минимум тем, что в названной квартире часто появляется крупный большевистский зверь. Тим прекратил чтение и продолжил пить кофе, глядя прямо перед собой и размышляя. Тут он заметил, что на блюдце оставался еще порядочный кусок хлеба с маслом, который, если он сейчас выпьет весь кофе, ему нечем будет запить. Тогда он поспешно доел хлеб и допил кофе. Вытерев руки и губы бумажной салфеткой, он, скомкав ее, бросил на блюдце. У Тима уже сложился общий план действий. Сняв трубку телефона внутренней связи, он поднес ее к уху.

– Слушаю! – почти сразу послышался в ней голос дежурного офицера полицейской комендатуры.

– Говорит Шёнфельд. Соедините меня с Хофманом.

– Одну минуту!

Через несколько секунд в трубке раздался низкий голос помощника коменданта по хозяйственной части:

– Хофман слушает!

– Хайль! Это Шёнфельд. Мне после обеда понадобится лошадь с подводой и… два мешка картофеля.

– Понял. Загрузим, подадим.

– Пусть возле столовой встанет.

– Да, так точно.

– Всё, конец связи! – Тим положил трубку и тут же вновь снял ее.

– Слушаю! – опять послышался голос дежурного офицера.

– Это снова Шёнфельд. Теперь соедините меня с Фишером.

– Одну минуту!

Вскоре Тим услышал голос шефа вспомогательного персонала ГФП:

– Фишер на связи!

– Хайль! Говорит Шёнфельд. Мне после обеда будет нужен Шмидт.

– Хорошо, я вам его пришлю.

– Жду! Конец связи, – Тим положил трубку и посмотрел на Веделя. Тот тоже уже закончил завтракать и вместе с еще допивавшими свой кофе Шрайбером и Зибахом с интересом смотрел на Тима.

– Что, герр комиссар, картофель будем сажать? – пошутил Шрайбер.

– Придет время – будем, – проговорил Тим. – Ведель, ты умеешь управлять лошадью? В смысле, упряжкой?