Когда ворон зовет

– Это хорошо, что ты, царь-батюшка, тайну раскрыл, – похвалила Любава, присаживаясь на противоположную лавку. – Уж как мне молчать надоело, ты бы знал!

Я вытаращила глаза, все еще слыша эту любезность из уст хозяйки. Она не сетовала на свою судьбу, не гневалась, не ревновала, а всего лишь радовалась, что ей больше не придется держать в себе правду.

– Время пришло, – ответил Кощей так спокойно, словно речь шла не о человеческих жизнях, а о ведре яблок.

Ненависть, отвращение и стыд переполнили мое сердце. Я поднялась в полной уверенности покинуть если не Навье царство, то хотя избу Любавы. И в этот момент входная дверь распахнулась. На пороге стоял высокий светловолосый мужчина в красной, подпоясанной рубахе.

– Вот те на! – сетовал он. – Меня за царем посылают, а он пироги в моей избе уплетает.

Любава строго зыркнула на него и кивнула головой, мол, не одни мы здесь. Мужчина, который сперва не заметил меня за плечистым Кощеем, осекся и обратился ко мне уже совсем иным, дружелюбным голосом:

– Добро пожаловать, гости дорогие.

Вдруг Лабуня выбежала из-за стола с радостными возгласами:

– Тятя, тятя пришел!

– Это Злата, – представила меня Любава. – А это – муж мой, Есеня.

Я осела на лавку под торжествующий взгляд Кощея. Он прекрасно знал, какие мысли вертятся в моей голове и ничего не объяснил. Решил проучить меня, подлец. И хорошо еще, я не успела закатить истерику, Есеня вовремя зашел.

– Так сколько у вас детей? – только и смогла вымолвить я.

Любава, казалось, не замечала моего замешательства, а может просто не понимала, чем оно вызвано на самом деле. А если бы знала – то наверняка обиделась.

– Шестеро, – беззастенчиво ответила она, наливая в пустую кружку морс из глиняного кувшина. – У двух старших уж свои дети есть.

Есеня сел за стол рядом с женой, а дочка теперь перебралась к нему на руки. Теперь я видела его лицо вблизи, сходство с сыновьями было очевидным: те же глубоко посаженные глаза, курносый нос, даже взгляд один и тот же, а еще сутулость. В их компании я и сама не заметила, как расслабилась, а стыд за собственные подозрения испарился. Пироги оказались очень вкусными. Есеня много шутил, а с Кощеем они разговаривали как старые друзья. А когда дети наелись, заскучали и ушли играть во двор, я решилась задать вопрос, который не давал мне покоя:

– Почему ты мне сразу не сказала, что тоже приехала из Лукоморья?

Любава перевела укоризненный взгляд на Кощея:

– Так он мне запретил. Видать, боялся, что совсем слушаться его не станешь, если раньше времени узнаешь, как на самом деле здесь наши, лукоморские девицы живут. Отпускать тебя не хотел, влюбился.

Кощей вдруг поперхнулся морсом и закашлялся, а Есеня тут же подскочил, перегнулся через стол и хлопнул царя по спине своей огромной ладонью.

– Нечего за столом такие разговоры вести, – упрекнул он жену. – Царя-батюшку чуть не уморила.

– Он бессмертный, – цокнула языком Любава и встала, поманив меня за собой. Очень уж ей хотелось своей историей поделиться.

Мы вышли во двор и уселись на ту самую лавочку, где встретили ее. Дети кормили привязанного к забору царского коня яблоками, и им совсем не было дела до скучных, взрослых бесед. Мимо проходили бабы в цветастых юбках, девицы в нарядных сарафанах и молодцы в подпоясанных рубахах да начищенных до блеска сапогах. Некоторые задерживали на мне взгляд, но быстро отворачивались, поглощенные веселым гуляньем.

– Тридцать три года назад, меня, как и тебя, Яга выбрала на отборе, – начала вспоминать Любава. – А я – девица не из робкого десятка, как приехала, тут же вызвала чародея на поединок. Думала, лучше принять смерть, чем жить с ним под одной крышей.

– И кто же победил?

– Кощей, конечно. Только он меня не убил, как видишь. Отвез в город, познакомил с Ладой. Она была одиннадцатой, и тоже вышла замуж за местного. Я осталась жить в Златограде, Кощей выделил мне избу, обеспечил всем необходимым, но домой не пустил.

– Почему? – удивилась я.

– Нельзя нам. И тебе обратной дороги больше нет.

Любава явно что-то недоговаривала, и меня это начинало раздражать, ведь тайны все не кончались.

– Зачем тогда вообще нужен отбор, если Кощей так не на ком и не женился? не понимала я.

Любава отвела взгляд туда, где резвились ее дети, и почему-то вдруг стала печальной.

– Об этом тебе лучше спросить его самого, – другого ответа я от нее и не ждала. – Но знай, что на сей раз все по-другому. Кощей не отпускает тебя, потому что ты – именно та, кого он так долго ждал, кого все мы ждали.

– Мама, смотри – птичка! – закричала дочка Любавы, указывая пальчиком на забор.

Мы обернулись и заметили голубя, к лапке которого был привязан маленький сверток бересты. Любава хотела подойти и забрать послание, но птичка упорхнула, пролетела над нашими головами и принялась настойчиво стучать клювиком в окошко. Из избы вышли Кощей и Есеня. Кощей выставил локоть, и голубь мягко приземлился на его руку. Кто бы не послал записку, он приказал доставить ее лично в руки царю. А у меня в животе зародилось дурное предчувствие, и не зря. Прочитав короткое послание, на лицо Кощея пала тень затаенного гнева.

– Нам пора возвращаться, – бросил он на ходу, спеша к забору, где ждал нас вороной конь.

Глава 12 Вернуться нельзя остаться

На подъездной алее нас встретил Леший. Старик мерил шагами расстояние от одной березы до другой и явно нервничал. И мне не нужно было видеть лицо Кощея, чтобы понять, как он рассержен. Напряжение витало в воздухе, и причина этого оставалась неизвестной до тех пор, пока мы не спешились.

– Как это произошло? – вопрос настиг Лешего до того, как царские сапоги стукнули о землю.

Кощей соскочил с коня еще на ходу, и его волнение настолько заразило меня, что я едва не последовала этому примеру, однако вовремя опомнилась.

– Рано утром, еще до рассвета, – отчитался лесной старик мрачным голосом.

С остекленевшим взглядом Кощей машинально помог мне спуститься и тут же отвернулся, возвращая сосредоточенное внимание к собеседнику, ведь тот продолжал рассказывать:

– Они разделились как всегда на утренний обход, а когда вместе собрались, то одного не досчитались. Сначала сами искали везде, у птиц да зверей справлялись, а уж потом только ко мне пришли. Тогда-то я и почуял, что в лесу его нет.

– Сам уйти не мог? – в голосе чародея не было и капли надежды. Он прекрасно знал ответ на собственный вопрос, и задал его лишь, чтобы окончательно удостовериться.

– Нет… – затянувшаяся пауза таила в себе худшие подозрения. Оба они: и Леший, и Кощей думали об одном и том же, но не произносили вслух то, чего опасались больше всего.

– Я должен вернуться в лес, – промолвил старик устало. – Ты уж постарайся найти лесовика.

По телу пробежала дрожь. До сих пор я не понимала, о ком идет речь, а теперь сердце рухнуло в пятки. Кощей кивнул и, не говоря ни слова, направился в сторону замка. Кажется, в тот момент в его голове роились сотни мыслей, и он боялся даже моргнуть лишний раз, чтобы не спугнуть одну из них. Я оглянулась вслед Лешему, который медленно, сгорбив спину, отдалялся от нас, и поспешила за чародеем.

– Как ты будешь его искать? – этот вопрос не давал мне покоя, ведь даже Леший с целой командой лесовиков, птиц и зверей не сумели найти пушистого помощника.

Но Кощей растерянным не выглядел.

– Есть у меня одно средство, – как всегда, вдаваться в подробности он не стал.

Я едва поспевала, делая за один широкий шаг чародея два своих. Мы шли по коридору в ту часть дворца, где мне еще не доводилось бывать, хотя, после нападения вурдалака, я, казалось, исходила его вдоль и поперек. Здесь совсем не было окон, и поэтому Кощей зажег яркий шар колдовского света, который витал над нашими головами, освещая путь. Голые каменные стены давили, эхо торопливых шагов гулом уносилось вдаль. Казалось, будто мы бродим по какому-то подземелью. Молчание становилось напряженным. Я старалась не отставать от Кощея и держать свое любопытство в узде. И мои силы почти иссякли, когда чародей вдруг остановился возле неприметной деревянной двери. Петли протяжно скрипнули, и темнота, сгустившаяся в крошечной горнице, вырвалась наружу. Мне показалось, что одного шара света стало не хватать, чтобы разглядеть все вокруг, а потому я сосредоточилась, вспомнила, чему меня учил Кощей, и от всей души пожелала, чтобы стало светлее. Колдовской шар, по размеру ничуть не уступающий первому, сорвался с моих ладоней и воспарил под потолок. Мой учитель одобрительно хмыкнул и переступил порог горницы. Внутри весь пол был заставлен огромными сундуками и мешками, но Кощей уверенно перешагивал через препятствия, попутно что-то отодвигал ногами, расчищая путь скорее мне, чем себе, за что я была ему благодарна.

Зеленоватый шар света, сотворенный моими руками, спустился с потолка и осветил картину, висящую на стене. Полотно не удостоилось даже рамки. Царь по какой-то причине обрек его на вечное заточение в темной, пыльной горнице. Возможно, ему пришелся не по нраву сюжет, ведь он повествовал о рождении младенца. Женщина во взмокшей от пота ночной сорочке лежала в постели и протягивала руки к своему новорожденному ребенку, в то время как повитуха уже закутала малыша в пеленку. Первым делом я решила, что живописец в красках запечатлел момент рождения самого Кощея, однако, приглядевшись, поняла, что на полотне было изображено не Навье царство, а наше, Лукоморское. Из окна виднелись разноцветные башенки дворца Ярогневичей. Их я видела каждое утро, когда просыпалась и отодвигала занавески.

– Что это?

– Подарок одного провидца. – Кощей подошел ближе, провел ладонью по картине, стирая пыль. – Надо же, полотну уже лет двести, а краски не потускнели.

– Но это невозможно. – Я указала пальцем на самую высокую башню нарисованного дворца. – Эта башенка раньше была синей, и лишь тридцать лет назад ее перекрасили в зеленый в честь рождения царевича, потому что его глаза напоминали изумруды.

– Выходит, провидец и впрямь видел будущее.

Кощей наклонился к большому, покрытому толстым слоем пыли бронзовому сундуку, а затем открыл его и достал сундучок поменьше. Его наверняка уже давно не брали в руки, однако серебро на узорчатой крышечке блестело так, словно было начищено вчера. А внутри оказалась небольшая тарелка, белая, с узором в виде волнистой линии и точек на кромке – ничего особенного, и маленькое золотое яблочко.

– Оно тоже хранилось здесь двести лет и даже не испортилось? – я силилась разглядеть темные следы гниения, но их не было.

– Яблоки из сада жар-птицы не портятся, потому что это яд в чистом виде.

Кощей опустил яблоко на тарелку и оно вдруг покатилось, огибая круг по кромке. Белое дно замерцало яркими искрами.

– Покажи мне, куда пропал лесовик, – приказал чародей.

Я сама не заметила, как подошла вплотную к нему, разглядывая ветви зеленых елей, которые вырисовывались сами прямо на тарелочке. Я видела их словно вживую, как будто стояла на лесной опушке, а не в темной горнице без единого окна. Чудная вещица показывала все в мельчайших деталях, передавала шелест каждой травинки от шустрого бега лесовичка. Мы не только видели, но и слышали, как он спешит, бегло осматривая округу по поручению Лешего. Я буквально повисла на плече Кощея, перестала дышать, когда маленький зверек вдруг остановился и прислушался. Сердце застучало в два раза быстрее, словно это не он, а я была в опасности. Мною овладела тревога за лесовичка, хотелось закричать ему, чтобы немедленно убегал, спасался, но сейчас волшебная тарелка показывала лишь то, что уже произошло. Все было предрешено, и эта неизбежность легла на плечи тяжелым мешком, когда пушистые лапки торопливо побежали по земле, усыпанной сосновыми шишками. Тогда я услышала голос, от которого по телу пробежали мурашки. Это был мой голос. Мягкий голос обволакивал слух, он манил красивой чарующей сказкой, но было в нем что-то непривычное, несущее угрозу. Лесовик этого не слышал. Он бежал навстречу опасности, как мотылек летит на свет лучины. Голос становился все громче, сказка о прекрасной царевне уносила в далекие дали и даже я, понимая, что кто-то, использовав злой морок, заманил лесовичка, заслушалась этой дивной историей. Как тут было устоять лесному помощнику, падкому на сказки. Я замерла, когда ручки-веточки уверенно раздвинули высокие заросли травы. Тут же грубая мужская длань схватила за шкирку бедного малыша и подняла вверх, поближе к глазам, как бездушный трофей. Лесовичок весь сжался от вида зловещей улыбки. Этот оскал был хорошо знаком мне, ведь принадлежал человеку, приносившему одни лишь беды: Радиму. Пока зверек растерянно болтался в воздухе, боярский сын раскрыл свободную ладонь и сдул с нее какой-то порошок. Несчастный вдохнул его и тут же сомкнул веки, после чего был безжалостно брошен в мешок своим пленителем.

Глаза Кощея потемнели. Он резко остановил золотое яблочко: смотреть дальше не было смысла. Мне стало так зябко, будто в весенний день вдруг вторглись запоздалые морозы. Я не знала, считает ли чародей меня причастной к этому, но это не имело значения, ведь ничто не тяготит человека больше, чем угрызения совести. Радим узнал о лесовиках от меня, по собственной глупости я вложила ему в руки ключ к похищению одного из своих маленьких друзей. Чародей подозрительно долго прожигал меня взглядом, словно желал прочесть мысли. По коже пробежали мурашки. Уж не решил ли он…

– Не думал, что ты способна на такое, – ледяной голос сквозил едким презрением, он даже не пытался скрыть свое разочарование.

И отчего мне казалось, будто Кощей сразу догадается, что голос, в точности напоминавший мой, на самом деле принадлежал кому-то другому? Обидные подозрения звучали вполне разумно, однако внутри что-то оборвалось от его колючего взгляда. Да, я никогда и не клялась в верности Навьему царству, но кто сказал, что у меня рука поднимется навредить его жителям? Тем более таким беззащитным, как лесовики. Он достаточно узнал меня, чтобы понять это.

– Меня там не было, – мой голос звучал немногим дружелюбнее, чем кощеев, ведь я не пыталась оправдаться. Как загнанный в угол зверь, я приготовилась отбиваться.

Кощей усмехнулся с такой горечью, будто мои слова причинили ему физическую боль.

– Этот олух сам ни за что бы не догадался прочитать сказку.

Внутри все сжалось от правдивости его слов. Радим покинул бы Навье царство с пустыми руками, не открой я ему слабость лесных помощников. На глаза навернулись слезы. Моя маска неприступности треснула.

– Я всего лишь хотела показать ему Навье царство. Мне бы и в голову не пришло, что он посмеет украсть…

– Довольно. Ты достаточно умна для того, чтобы осознавать последствия своих действий… – мы смотрели в глаза друг друга, казалось, целую вечность, пока Кощей не произнес то, что ранило меня больнее любого меча. – Не стоило тебя тогда останавливать.

У меня перехватило дыхание. Он мне не верил. Презирал. Кощей считал нашу встречу ошибкой. Он корил себя за чувства, что испытывал ко мне. Я видела это в его глазах. В них не было и капли той теплоты, с которой они смотрели на меня раньше. Одна лишь боль от предательства. Мой шар света потух, и в горнице стало в два раза темнее. Тем лучше, ведь теперь чародей не видел мокрых дорожек на моих щеках и не мог догадаться, что мое сердце разрывается на части от боли и стыда. Я чудом не споткнулась о сундуки, когда развернулась и побежала прочь. Кощей не окликнул меня, не попытался остановить, и тем самым позволил мне еще раз убедиться в том, что между нами все кончено.

Я поднялась в светлицу и села на кровать в ожидании, когда за мной явится кто-нибудь и сообщит, что царь отправляет меня из дворца. Но прошло пять минут, десять, целый час пролетел, а я оставалась в одиночестве. Я сама не заметила, как уснула, а когда проснулась, стены уже окрасились теплым закатным светом. На лавке у окна за вышивкой сидела Любава. Она хмурила брови, направляла иголку так неумело, словно делала это в первый раз, а почувствовав на себе любопытный взгляд, тут же отложила пяльца в сторону.

– Сколько не бьюсь над вышивкой, а все равно не выходит. Не по мне это все, – пояснила она как бы оправдываясь за свою неумелость. На самом деле так она пыталась начать сложный разговор, который был ей так же неприятен, как и мне.

Любава поднялась с неудобной лавки, сидя на которой у нее уже наверняка затекла спина, и устроилась рядом со мной на край кровати.

– Не знаю, что там у вас случилось, но я Кощея впервые таким видела. Злой, как Леший в день Овсень1. Куда он уехал хоть?

– Уехал? – переспросила я, спросонья вспоминая все, что он говорил в той темной горнице.

– Ну да, умчался на вороном. А мне чуть ли не приказал поезжать во дворец да за тобой приглядывать. Бережет как зеницу ока. – Она поддела меня локтем, обращая особое внимание на последние слова.

Я совсем сникла.

– Не в этом дело. Боится, что сбегу.

На свой стыд, мне пришлось рассказать Любаве о причине нашей с чародеем размолвки. До последнего хотелось утаить, что именно я по глупости разболтала Радиму о лесовиках, доверившись ему, но все же отринула слабость и поведала все как есть. Пусть возненавидит меня подобно Кощею, но это будет честно.

– Хм, – задумчиво промычала Любава, когда я замолчала, – плохо дело. Ежели Кощей себе что в голову вбил – все, пиши пропало.

Я вдруг отчетливо представила, как пролетают годы, а Кощей продолжает держать на меня обиду. Он бессмертный, у него времени много, а вот я так и состарюсь, лелея воспоминания о проведенных днях рядом с ним. Нет, этого допустить нельзя. Я резко встала с кровати, и пружины матраса разжались, покачивая изумленную Любаву.

– Я должна отыскать Кощея, – неожиданно для самой себя заявила я. Куда он мог уехать?

Любава растерялась от такой резкой перемены моего настроения, но в желании помочь все же задумалась и принялась рассуждать:

– Я бы сперва подумала, что он отправился искать пропажу, только вот… – голубые глаза расширились от осознания. Любава прикрыла рот рукой, понимая, куда так спешил Кощей.

Я сорвалась с места и побежала. Чародей уехал давно, и догнать его не было ни малейшей возможности, но в конюшне еще оставались два вороных жеребца. На одном из них я бы могла добраться до Лукоморья и остановить Кощея, если тот еще не успел наделать бед. И пусть Радим в полной мере заслужил ощутить на себе его гнев, но из-за одного глупца могли пострадать ни в чем не повинные люди.

– Куда ты? – Любава старалась не отставать, но я оказалась намного шустрее, а потому успела оторваться от нее на целый лестничный пролет.

Я и не думала останавливаться. Дорожа каждым мгновением, спустилась вниз, навалилась на тяжелую дверь и выскочила на крыльцо. По тропинке устремилась к конюшне, думая только о том, успел ли Кощей добраться до Лукоморья.

– Не трожь, глупая! – прогорланила Любава так, что кони заржали от испуга.

Но ладони уже обжег неожиданный холод железных ручек. Они морозили кожу, словно на дворе стояло не лето, а настоящая, лютая зима. Я потянула их на себя, отворяя широкие ворота. В ноздри проник стойкий запах сена, а взгляд упал на пустое стойло. Оно было таким огромным, что я не сразу заметила двух вороных, которые остались на своих местах и теперь с любопытством разглядывали неожиданную гостью.

– Как… ты это сделала? – проговорила Любава, задыхаясь то ли от бега, то ли от изумления.

Видимо, в ее глазах я выгляжу настолько хилой, что неспособна даже открыть ворота.

– Здесь было не заперто.

– Неужто так торопился, что забыл наложить заклятье… – пробормотала богатырша, скосив задумчивый взгляд на мои ладони.

– Хоть в чем-то мне повезло.

Я шагнула вперед, выбирая скакуна, который поможет мне преодолеть сложный путь до Лукоморья. Кони так походили друг на друга, что определить, кто из них самый быстрый и выносливый, было невозможно.

– Только не говори, что ты всерьез собираешься вдогонку за Кощеем? – Любава встала передо мной, отрезая путь налево, и необходимость выбора тут же отпала, ведь обойти ее, а уж тем более оттолкнуть – я бы не смогла при всем желании.

– Именно за этим я сюда и пришла.

Я направилась к стойлу с вороным конем, который не сводил с меня своих глубоких, черных глаз. Он шагнул вперед и нетерпеливо потоптался на месте, когда я протянула руку к затвору на калитке. Но тут прибежала Любава и звонко стукнула по моей ладони. Вороной раздул ноздри, щелкнул зубами от досады. Ему не терпелось как можно скорее выбраться из заточения и устремиться в погоню за товарищем.

– Тебе нельзя в Лукоморье, – возразила Любава железным голосом.

Но кто ее спрашивал?

– Не волнуйся, я скажу Кощею, что оглушила тебя заклятием.

Но упрямица не двигалась с места:

– Не пущу.

Я ощутила покалывание на кончиках пальцев, как бывало, когда чародейская сила давала о себе знать. Но причинить вред Любаве я не желала. Что, если попытаться обездвижить ее? Я отступила назад, протянула руки и представила, как прямо из моих ладоней вьются невидимые веревки, да перевязывают помощнице руки-ноги. Лицо Любавы исказилось недоумением, а на моих губах заиграла улыбка победительницы.

– Что ты натворила? – запаниковала она, пытаясь пошевелиться, но пошатнулась и точно завалилась бы на бок, если бы я вовремя не успела поймать ее.

Богатырша в действительности оказалась еще тяжелее, чем я предполагала, и я с трудом усадила ее на невысокую копну сена.

– Я расколдую тебя, как только выйду за порог конюшни, – пообещала, отворяя калитку.

Вороной радостно заржал и даже позволил мне потрепать себя по шее. Я одобрительно хмыкнула, оглядев добротную сбрую на стене, и сняла с полки подстилку под седло.

– Одумайся, – взывала к моей совести Любава, но сегодня надоедливый внутренний голос молчал.

Напевая себе под нос незамысловатую песенку, я положила на подстилку седло, закрепила подпругу, надела на голову скакуна уздечку. Конь все это время стоял смирно и выражал свое нетерпение лишь редкими взмахами хвоста. Его спокойствие не разделял сосед по стойлу, который возмущенно фыркал, то жалобно глядя на меня, то сердито – на Любаву, по вине которой остался в стороне. Под его возню и угрозы помощницы я присоединила поводья к уздечке. Как же хорошо, что в свое время освоила этот совсем не девичий навык, равно как и саму верховую езду. Когда и стремена оказались на своем месте, я вывела вороного из стойла и вскочила в седло. Он только и ждал возможности пуститься рысью, но, послушно дожидаясь сигнала, чинно вышагивал к выходу. За порогом я остановила его, а затем, как и обещала, обернулась к Любаве.

– Ты погибнешь, если вернешься в Лукоморье, – на сей раз без угрозы, но с какой-то мрачной неотвратимостью в голосе сказала она.

Я помедлила, прежде чем ее освободить. Лукавит?

– Не знаю, каким Лукоморье было тридцать три года назад, но сейчас там вполне безопасно. Никаких тебе русалок и кикимор, как здесь.

Она будто боролась с внутренними сомнениями: рассказать или оставить при себе неприятную истину, пустить все на самотек. Я уже была готова отправиться в путь, как Любава произнесла:

– Тебя там не примут, будут сторониться и шептаться за спиной. А кто-то может и в открытую.

Сначала мне ее слова показались смехотворными, но вдруг осознание обрушилось на голову как снежный ком. Я покинула дом как невеста Кощея, но женой его так и не стала. Если подобное происходило в Лукоморье, девица до конца своих дней не могла отмыться от позора и чаще всего уезжала в другой город, туда, где никто не знал о ее прошлом. Люди точно станут болтать всякое, пустят в ход свои грязные языки, и им будет абсолютно безразлично, что я не по своей воле уехала в Навье царство, и что именно благодаря мне они не умрут с голода последующие тридцать три года.

– Пусть так. Я все равно должна поговорить с Кощеем.

Щелчок пальцев – и незримые путы растворились в воздухе. Любава неуверенно покрутила кистями рук. Остановить меня на вороном коне у нее не было и единого шанса.

– Удачи, – пожелала она на прощание, ведь ничего другого не оставалось.

Я улыбнулась одними губами и нежно прихлопнула верного скакуна. Он, не теряя ни мгновения, сорвался с места и молнией устремился к воротам, торжествующе стуча копытами по аккуратно выложенным камням. Сердце трепетало в груди от опьяняющего ощущения свободы. Я чувствовала себя вольной устремиться куда угодно, однако желала лишь поскорее оказаться рядом с Кощеем. А от мысли, что вновь обниму матушку, увижу подруг, и вовсе кружилась голова. За спиной остались ворота – последняя преграда, способная удержать меня на месте. Непослушные волоски выбились из косы, и теперь трепетали на ветру.

Червь сомнения смог прогрызть плотную брешь всепоглощающего счастья и абсолютной уверенности лишь на лесной тропе. Только тогда я вспомнила о чудовищной высоте, на которую за считанные мгновения поднимется вороной конь. Еще утром я едва не разбилась, а теперь сама с разбега прыгаю в объятия опасности. Ладони предательски вспотели, и поводья заскользили в руках. Вороной, словно почувствовав мой страх, сбавил темп. Когда вдали показался тот самый тупик, он вовсе остановился и мотнул головой, мол, решайся. Я всегда знала, что лошади – умные животные, но настолько мудрых никогда не встречала. Он был спокоен и точно знал, что не споткнется и не упадет. Непоколебимая уверенность вороного внушила доверие даже такой неотвратимой трусихе, как я, и мне удалось собраться с духом.