Когда ворон зовет

– Как новенькое, – хмыкнула я, не переставая удивляться всем его умениям.

Сдержанная улыбка едва коснулась его губ, но тут же исчезла, уступив место строгости, когда я, воодушевленная выздоровлением, вдруг выпалила:

– А теперь идем искать лесовичка.

Чародей нахмурился.

– Нет, – сердито заявил он. – Ты едешь домой.

– Но… – попыталась возразить я, однако он и слушать не стал.

– Никаких но, – в его зеленых глазах полыхнул огонь, способный напугать любого, заставить отступить. – Зачем ты последовала за мной? Почему ослушалась Любаву?

Меня лишь раззадорила его напористость. Кощей всегда и во всем считал себя правым, и каждый раз, когда он пытался доказать мне эту свою правоту, в моей мятежной душе неизменно зарождалась потребность возразить ему, отыскать те кочки, на которых он сам споткнулся, где допустил ошибку.

– Ты даже не пожелал меня выслушать, поверил в то, что я способна на предательство, а теперь смеешь отчитывать? Я всего лишь хотела очистить свое доброе имя от той грязи, в которую меня окунул Радим. Ты так легко поверил его мороку, будто желал от меня избавиться и искал лишь повод.

Кощей приблизился так стремительно, что я отшатнулась от неожиданности. Он навис надо мной, глядя прямо в глаза, и я не смела отвести свои. Сердце забилось бешено, как пойманная в ладони лесная птица, а по коже пробежали мурашки от этой опасной близости.

– Я до сих пор не сжег дотла этот дворец и весь город, только лишь потому, что тебя это огорчит, – голос мужчины был по-кошачьи тихим, гладким бархатом скользил по воздуху, но в этой приглушенной мягкости гудели стянутые кольцом молнии ярости и силы, будто каждое слово могло вспыхнуть пламенем и обратить дворец в пепел.

Кощей коснулся моего лица – подушечкой большого пальца скользнул по щеке, и в его глазах вспыхнуло глухое, почти болезненное раскаяние за каждое слово, которым он ранил меня. Я стиснула край дубового стола, пальцы до боли впились в резьбу.

– Прости, – произнес он едва слышно, будто это слово никогда прежде не касалось его уст.

Он наклонился ближе, и зелень его глаз потемнела. Голова кружилась, словно от густого полынного дыма. Он провел ладонью к моему затылку, и крошечное расстояние между нами исчезло. Воздух сделался плотным, медовым. Его губы осторожно коснулись моих, словно спрашивая разрешения. Я ответила, и поцелуй разгорелся, как костер из сухостоя. Лед между нами треснул с оглушительным звуком.

Казалось, в тот миг не существовало никого кроме, нас двоих, но тягучий скрип дверных петель мгновенно разрядил горячее напряжение. Кощей оторвался от моих губ с глухим рыком. Я и представить не могла, какой глупец способен так рискнуть, по собственной воле бросаясь ему под горячую руку, но когда заметила на пороге Радима, все вдруг встало на свои места. От его цепкого внимания не утаилось то, как близко мы с чародеем стояли друг к другу. С брезгливой ухмылкой он скользнул взглядом по нашим переплетенным пальцам. Неспешной, вальяжной походкой он подошел к возвышению и остановился напротив трона, воззрившись на нас, словно коварный змей.

– Милуешься с душегубицей, Кощей? Поторопись, до казни осталось недолго. Она ведь в отличие от тебя смертна.

Каждое его слово сочилось ядом. Я, предчувствуя беду, крепче сжала руку чародея. При желании он мог раздавить Радима, стереть его в порошок. И я бы ни мгновения не жалела о подлеце, но последствия того не стоили. Я понимала, что народ пуще прежнего ополчится против Кощея и всего Навьего царства, если тот убьет сына советника. Чародей заглянул в мои глаза с немым вопросом, и Радим уцепился за этот взгляд как уличный пройдоха, отыскавший в толпе наивного прохожего.

– Разве не ты отдал ей этот приказ?

Глупцу было невдомек, что Кощей своими глазами видел все происходящее. Но чародея удивило, что я не хочу мести – по крайней мере, не той, которую он может осуществить прямо сейчас.

– Смеешь лгать о моей невесте, щенок? – тихий голос Кощея, насквозь пропитанный ледяной яростью, вогнал залитые теплым закатным солнцем палаты в лютый мороз.

Плечи Радим вздрогнули, пробуждая брезгливую усмешку моего защитника.

– Сейчас ты позовешь сюда весь сброд, который вы называете боярами, и расскажешь им правду о том, как выкрал золотое яблоко из моего сада, как отравил царя и оговорил Злату.

Лицо Радима перекосилось от гнева. Он с шумом втянул воздух, как бы от скопившегося раздражения, но на самом деле в попытке успокоиться и выровнять ритм своего каменного сердца.

– А иначе что? – с вызовом поинтересовался он.

– Иначе ты будешь умирать долго и мучительно, но обретёшь покой, лишь когда сделаешь, что должен. Я добьюсь своего в любом случае, – Кощей произнес это так естественно, словно ему ничего не стоило сломать сопернику пару костей.

Скорее всего, так оно и было, но вот Радим вел себя неожиданно смело, даже нагло.

– Можешь рассказывать эти сказки кому угодно, но мне известна истинная цена твоего колдовства, – заявил он с широкой, плотоядной улыбкой. – Какой толк в чарах, если ты не можешь использовать их во вред?

Я не могла поверить своим ушам. На сей раз Радим не лгал, и если его слова не имели ничего общего с правдой, то сам он искренне верил в их достоверность. И, готова спорить, он хорошо проверил это, прежде чем дразнить волка куском мяса. На моих глазах Кощей ни разу не использовал свои чары, чтобы навредить кому-либо. Даже с вурдалаком он справлялся сам, с помощью меча. Но ведь тогда получается, что и холода в Лукоморье – не его рук дело. После отбора он правда помогал наладить естественный ход природы, но, возможно, не имел отношения к вредительству.

С губ Радима сорвался громкий свист. Двери распахнулись, и на пороге появились царские стражники. Прежде, чем войти сюда, они успели узнать от своего предводителя секрет о слабости Кощея. Это было ясно по их глазам, которые больше не прятались от прямого взгляда темного чародея. Мне стало противно от кучки крыс, облаченных в крепкую броню. Когда-то они удостоились чести защищать самого царя, однако оказались способны нападать лишь толпой на одного. Радим упивался собственной правотой. Он думал, что застал Кощея врасплох, однако тот совсем не выглядел растерянным. Самонадеянный глупец не учел одного: чары – не единственное преимущество Навьего царя. Он прожил очень долгую жизнь, непостижимую для простого смертного и все эти годы совершенствовался в разных ремеслах, в том числе и искусстве сражения. Всех стражей во дворце было мало, чтобы одолеть Кощея.

Железо бердышей царапнуло дощатый пол. Если Радим прав, значит Кощею грозила смертельная опасность. Он отступил к выходу, спрятавшись за широкие спины своих защитников. А я шагнула вперед, намереваясь остановить его, искоренить эту чудовищную несправедливость, но чародей задержал меня движением ладони – не грубым, но настойчивым, как ветер, ставшим на миг осязаемым.

– Жди меня здесь, – в его уверенном лице не было и тени сомнения. Я доверилась ему.

Закат горел за резными окнами, разливая по палатам багряный свет, обещая пролиться крови. Кощей, желая увести опасность как можно дальше от меня, спрыгнул с помоста. Стражников обуревала решимость. Один из них первым занес бердыш. Кощей нырнул под руку противника, схватился обеими ладонями за древко и круто развернул его в воздухе. Острие описало дугу, и смертоносное орудие вырвалось из пальцев воина. Точным ударом Кощей сбил его с ног, обухом ударил второго стражника в висок, а лезвием зацепил третьего по наручу. Тот отвлекся и получил удар в живот такой силы, что повалился на пол. Я не могла скрыть восхищенного вздоха. Он не только за считанные мгновения отразил атаки троих противников, но при этом умудрился никого из них не ранить. Уверенность остальных вояк таяла на глазах.

– Что вы встали? – рявкнул Радим, глаза которого заблестели от страха. – Убейте его!

Они послушались приказа и кинулись на Кощея с какой-то неистовой яростью. Ими двигала не только жажда победы, но и страх. Радим убедил их в беспомощности Кощея, внушил безоговорочную веру в успех, однако Навий царь показал, на что он способен без своих чар. Он двигался с невероятной легкостью, сохранял холодный рассудок и не допускал ошибок. Его соперники все больше распалялись, у них сбивалось дыхание от усталости. Радим кричал, отдавал приказы, пытаясь собрать их силы воедино, но его слова оставались неуслышанными. Когда последний стражник пал к ногам чародея, Радим весь побелел. Он даже не пытался вступить в бой, потому что знал: его не ждет такая же великодушная пощада. Кощей подошел ближе и схватил его за горло. Радим захрипел, болтаясь, как беспомощная тряпка, но спасения ждать было неоткуда. Его защитники даже оружие в руках держать не могли. Никогда прежде я не видела лощеного боярского сыночка таким жалким. Многие заплатили бы немалую цену, чтобы насладиться этим зрелищем, и еще большую – чтобы поглядеть, как в его глазах тлеет огонек жизни. Однако у Кощея не было цели его убить. Он разжал пальцы, и Радим грузным мешком повалился на пол. Он кашлял, держался за свое горло, но чародей встряхнул его за шкирку и поставил обратно на ноги.

– Сейчас ты позовешь своих людей и расскажешь им, что Злата ни в чем не виновата. Но прежде ты сам попросишь у нее прощения.

Я едва, не содрогнулась, когда налитый кровью взгляд устремился в мою сторону. В палатах воцарилась гнетущая тишина. Те стражники, что пребывали в сознании и прежде стонали от боли, внимательно следили за происходящим.

– Прости, – сквозь зубы процедил наш поверженный враг.

Извинение звучало неискренне, но я коротко кивнула, желая поскорее покончить с этим. Радим был похож на побитую, но злую собаку, которая при любой удобной возможности набросится на обидчика.

– Созывай совет, – лениво приказал Кощей. – И пусть приведут отморозков, которые бросили мою невесту в темницу. Пора преподать им урок.

Глава 14 Проклятие Кощея

– Надеюсь, твоя матушка не велит дворовым всадить мне кол в сердце, – с усмешкой произнес Кощей, провожая взглядом недоверчивые лица редких прохожих.

– Ты ведь бессмертный, чего тебе бояться? – небрежно бросила я, словно отмахиваясь.

– Возможно, – кивнул он, слегка улыбнувшись. – Но это не значит, что я равнодушен к щепкам в груди.

Наш похищенный пушистик все еще скрывался в лесу, но Кощей был уверен, что совсем скоро он выберется из норы, чтобы добыть пищу. И раз я прекрасно знала каждое деревце и кочку в округе, Кощей позволил мне остаться с ним. Надо сказать, он сильно смягчился, когда я призналась, как сильно скучаю по матушке. А раз уж мы приехали в Лукоморье и без лесовика уезжать не собирались, то чародей смилостивился и согласился взглянуть на мой родимый дом.

– Матушку я беру на себя, а вот за Радима не ручаюсь. Вдруг он подошлет своих людей?

Кощей не обернулся, но его плечи слегка вздрогнули от усмешки. Сильные руки уверенно держали поводья, словно хмурые взгляды совсем не тревожили его сердца.

– После того, как заявил боярам, что тебя напрасно посадили в темницу? Не посмеет.

Тишину сумеречного стольного града нарушало лишь лошадиное дыхание и стук копыт. Мы ехали медленно, чтобы не привлекать к себе еще больше внимания, и это раздражало вороного, который уже успел заскучать в царской конюшне.

– А если все же решится… – Он слегка повернул голову, и я уловила в его голосе сталь – Пусть заранее выроет себе могилу. Я сам прослежу, чтобы она не осталась пустой.

Радиму пришлось послушаться Кощея и рассказать боярам, что я не убивала царя. Однако даже под страхом смерти он умудрился огорошить нас. Этот скользкий тип подстелил соломку, там, где боялся упасть: заранее нашел человека, который возьмет на себя вину, в случае, если все же не получится подставить меня. Когда в окружении бояр Радим начал свою речь, в палаты ворвался мужик из дворовых холопов и сознался в содеянном. Видно, немалую цену ему предложили за такую жертву. Его, разумеется, сразу увели в темницу, а вот повитуху мы забрали с собой. Я рассказала Кощею все, что узнала от нее, и он помог старушке скрыться от советника и его соратников. Оказывается, даже здесь, в Лукоморье у Навьего царя были свои надежные люди.

Я поежилась то ли от прохладного вечернего ветерка, то ли от смутной тревоги, что поселилась в груди. Громкий стук в ворота откликнулся ударами сердца. Мы не рассчитывали, что дворовые быстро откроют, ведь большинство уже разошлись по домам, но некоторые: например, помощница матушки Беляна и дед Горяй жили прямо в тереме. Я прижалась лбом к шершавому дереву, заглянула в щель между досок забора и увидела, как в окошках плывет огонек лучины. Кто-то спешил выйти во двор и увидеть, что за незваные гости пожаловали на ночь глядя. Когда дверь терема скрипнула, я постучала снова – громче, с нажимом.

– Да иду я, иду, нечисть вас побери, – проворчал дед Горяй, тяжело шаркая и вздыхая от притворной боли в ноге.

Он вообще любил жаловаться на здоровье, хотя на самом деле никогда не хворал. Не то чтобы таким образом Горяй отлынивал от работы, просто нравом он был наделен самым что ни на есть стариковским: ругал малышню, вечно прибеднялся и любил поговорить о своей скорой смерти. Он долго возился с засовом. Под скупое стрекотание сверчков и тяжелое сопение коня, мгновения тянулись, словно мед. И когда ворота отворились, я вдруг поняла, как сильно скучала по его недовольному брюзжанию.

– Во как… – буркнул Горяй, уставившись на меня, будто увидел русалку на пороге. – Злата? Живая? А я уж думал…

Он не договорил. Взгляд его, тусклый, но цепкий, метнулся к фигуре, возникшей за моим плечом.

– Чародей? – выдохнул он с изумлением и опаской, будто от одного этого слова мог провалиться на месте. – Ты зачем привела его, дитя?

Кощей молчал – спокойно, терпеливо. Лишь в глазах его что-то едва заметно дрогнуло, как рябь на темной воде.

– Пропустишь? – тихо спросила я едва ли не шепотом, будто слово громче могло еще больше напугать старика.

На мгновение показалось, что он захлопнет ворота обратно. Но Горяй, вздохнув так, словно сгибался под собственным возрастом, подался вбок и нехотя открыл проход.

– Чего только не бывает на свете… – бубнил он себе под нос, ковыляя по тропинке и исподтишка оглядываясь на чародея.

А я не могла насмотреться на терем. Он стоял передо мной – знакомый до последней резьбы в ставнях, до тонкого изгиба крыши, и в то же время чужой: отчужденный и молчаливый. Словно каждое бревно пропиталось печалью в день, когда тройка вороных унесла меня в Навье царство. Когда-то веселый, теплый, наполненный голосами, теперь он застыл в тишине – как выдох без вдоха, как сердце, что все еще бьется, но уже не верит, что дождется. Радим говорил, что матушка убита горем. И теперь, глядя на мрачный терем, я знала – не лгал. Все здесь хранило след ее скорби.

Не успела я поставить ногу на первую ступеньку, как дверь с резким скрипом распахнулась и на пороге появилась она. У меня перехватило дыхание. При свете лучины матушка казалась старше и тоньше. Лицо заострилось, от носа к уголкам губ пролегли глубокие морщины. Седина, редкая когда-то, теперь тяжело расплескалась по косе. Раньше она бы ни за что не позволила себе выйти на крыльцо простоволосой. Из статной женщины, вдовы богатого боярина она превратилась в опечаленную, уставшую женщину.

– Златушка… – ее голос, сплетенный из тревоги, неуверенности, надежды, не успевшей еще окрепнуть, и безмерного всепоглощающего облегчения, вдруг сорвался. – Живая, вернулась!

Я не успела ничего сказать – в один миг она преодолела разделявшие нас ступеньки, будто боялась, что я исчезну, растаю, если замешкается и обняла меня так крепко, как обнимают только тех, кого успели оплакать.

– Дай хоть поглядеть на тебя, – прошептала она, отстраняясь. Ее теплые ладони обхватили мое лицо. – Кровиночка моя, красавица. Как же ты сумела вернуться?

Позади смачно шмыгнул носом дед Горяй, расчувствовавшись не меньше нас.

– Это долгая история, – улыбнулась я одними уголками губ. – Идем скорее в дом, там мы тебе все расскажем.

– Мы? – матушка словно только теперь осознала, что мы были не одни.

Взгляд ее, устремленный на чародея, наполнился сотнями острых льдинок.

– Ты… – сдавленно выдохнула она одними губами, – ты забрал мою дочь.

Она подалась вперед, готовая вцепиться когтями в лицо Кощея.

– Погоди… погоди, матушка, – я с трудом удерживала ее за плечи.

В ней, такой хрупкой и худенькой, горело что-то яростное и древнее. Как настоящая мать-медведица она бросилась на защиту своего дитя.

– Как ты посмел явиться сюда? Больше я не отдам ее тебе, и не мечтай, – кричала она так громко, что соседи наверняка навострили уши. – Хоть убей, не отдам!

По моим щекам покатились слезы от того, как сильно она страдала. Она испытала такую боль, что готова была умереть, лишь бы не позволить мне снова покинуть родной дом.

– Матушка, – прошептала я с мольбой. – Ты не знаешь, он совсем не таков, как о нем говорят.

Она не ответила. Смотрела лишь на него – долго, будто искала хоть крупицу враждебности в глазах.

– Будь он чудовищем, разве отпустил бы к тебе? Он ни разу меня не обидел, не сделал ничего дурного.

Матушка резко перевела взгляд на меня. Ее губы дрожали, дыхание было прерывистым, а потом резко все чувства будто осели. Тяжесть, обида и злость сдвинулись вглубь, осталось лишь исступленное материнское изнеможение.

– Идем в дом, – наконец сдалась она.

Мы вошли в терем, и за нашими спинами мягко, но непреклонно захлопнулась дверь. Скрип ее напоминал мне о радостных и беззаботных днях, когда матушкина нежность еще не пряталась за горечью утраты. Но несмотря на это, вернуться оказалось приятно. Тепло окутало нас сразу. В сенях пахло сухими травами, сквозь щель между дверьми в главную горницу пробивался золотистый свет.

– Раздевайтесь, – тихо сказала матушка, не глядя на Кощея.

Чародей молча снял свой черный плащ с тяжелой серебряной застежкой и протянул Горяю, который принял одеяние с опаской. Я развязала узел длинного платка, прикрывавшего мои плечи и спину, и тоже отдала старику. Он глянул на меня с укором, мол, погляди, с кем заставляешь нас знаться, но вслух упрека не выразил. Матушка уже прошла в горницу. Ее походка была неспешной, но в ней чувствовалась упрямая сила – та самая, что не дает женщине упасть, даже когда у нее разбито сердце и душа вывернута наизнанку.

– Горяй, – обратилась она к старику, который уже повесил плащ с платком на крючки и едва заметно отряхнул руки о свой кафтан, – вели Беляне накрыть на стол.

– Так… – замялся он, – задремала она уже.

– Значит разбуди, – сталь в голосе матушки подсказывала, что спорить с ней не стоит. – Не соседку привечаем, дочь родная воротилась.

Горяй поохал да повздыхал про себя, бурча что-то напоследок, и, скрипнув коленями, вышел, оставив нас втроем. Дверь за ним тихо затворилась, и воздух в тереме будто стал гуще, тяжелее. Я бы закрыла уши, чтобы отгородиться от звенящей тишины, но не смела и шелохнуться. Матушка проводила старика тяжелым взглядом, а потом повернулась к нам и кивком велела следовать за ней. Я искоса глянула на Кощея. Он казался невозмутимым, но, честно говоря, мне вообще было сложно представить ситуацию, которая могла бы его смутить. Он прекрасно понимал, что ему здесь не рады, и в любой момент был волен покинуть матушкин терем, да еще и меня с собой прихватить, но вместо этого шел рядом. Ради меня.

Пока мы шли в трапезную, матушка не проронила ни слова. Лишь тихий скрип половиц разбавлял гнетущую тишину. В присутствии Кощея она пыталась казаться сдержанной, даже равнодушной, но я знала, как сильно она переживает. Она бы не пустила Кощея на порог, не попроси я ее об этом. Матушка всем сердцем ненавидела того, кто забрал ее дочь, проклинала чародея, но открыла перед ним двери своего дома. Она настолько отчаялась увидеть меня еще хоть раз, что готова была выполнить любую просьбу, лишь бы я осталась. От этой мысли сердце сжалось в груди.

– Садитесь, – тихо произнесла матушка, когда мы, наконец, переступили порог трапезной.

В ее спокойном, почти будничном голосе таилась невыразимая душевная усталость. Она прошла к столу с той степенной гордостью, что и прежде. Даже в простом сарафане, с растрепанной косой она держала подбородок чуть приподнятым. С идеально ровной спиной она заняла место во главе стола. Я села по правую руку от нее, где всегда обедала раньше. А Кощей опустился на лавку напротив меня – совершенно бесшумно, как тень, словно он был не человеком вовсе, а ветром, заглянувшим в окошко лишь на мгновение. Он не стал садиться рядом со мной, чтобы не смущать этим хозяйку дома еще больше.

Дверь на кухню приоткрылась, и в узкий проем осторожно, робко заглянула Беляна. Кощей тут же отвел взгляд, понимая, что именно он является причиной, по которой матушкина помощница не ворвалась в трапезную с громкими суетливыми причитаниями и не кинулась ко мне в объятия. Я неуверенно улыбнулась ей, подбадривая, а уголки ее губ дрогнули в ответ. Прежде, чем она успела сделать шаг, матушка приглушенно, но выразительно прокашлялась, намекая, что стоит поторопиться. Беляна вспыхнула цветом рябины и, прикусив губу, толкнула дверь плечом. В одной руке она несла плетеную корзинку с мягким хлебом, а в другой – кувшин холодного кваса. Она обошла стол и поставила угощение с моей стороны, не поднимая глаз на мрачного гостя.

Матушка, скрывая неловкость, разгладила ладонью складку белой скатерти. Кощей хранил полное безмолвие, словно был выточен из камня. А я пальцами перебирала ткань юбки под столом не в силах подобрать нужных слов. Горло пересохло, мысли спутались. С чего лучше начать свой рассказ, и как объяснить матери, что я полюбила того, кого она ненавидела больше жизни, презирала и проклинала долгими, бессонными ночами?

Вскоре Беляна вновь вернулась, принесла пироги с малиной и горшочек, из которого поднимался горячий пар свежесваренной каши. Быстро поставив все на стол, она развернулась и, как зайчиха, попавшая под зоркий взгляд совы, прошмыгнула на кухню, плотно затворила за собой дверь. Матушка прищурилась ей вслед, хмыкнула, догадываясь, что и помощница, и дед Горяй хоть и боятся Кощея как огня, а все равно подслушивают.

– Ты уж прости, дочка, – пробормотала она, хрипловато прочищая горло. – И мечтать не смела, что вернешься. Следовало настоящий стол накрыть: щей наваристых, гуся с яблоками…

Ее придирчивый взгляд обвел скромные блюда, скользнул по пустым плошкам и задержался на мне, наполнившись виной.

– Так даже лучше. Очень уж скучала по твоим пирогам, – я несмело улыбнулась, перегнулась через стол, один пирожок положила перед Кощеем, а второй оставила себе.

– Пятый десяток живу, а ни разу не слышала, чтобы чародей свою невесту домой отпустил. Сколько жен сменилось в твоем дворце? Пятнадцать? – матушка с вызовом посмотрела в глаза Кощея, одним лишь взором упрекнув его в слезах матерей, что подобно ей потеряли своих детей.

Чародей поднял на нее спокойный, твердый взгляд.

– Ни одной, – ответил он ровным голосом.

– Как же так? Разве ни одна из них не стала твоей женой? – последний вопрос был адресован скорее мне, чем ему.

Я покачала головой. Матушка с шумом втянула воздух, отхлебнула кваса из кружки. А я гадала, что она чувствует: облегчение от того, что я не связана клятвами с Кощеем или возмущение.

– На самом деле все девицы, избранные на отборе до меня не были настоящими невестами… – призналась я, а затем принялась рассказывать о своей жизни в Навьем царстве.

Матушка слушала не перебивая. Иногда в ее глазах сгущался туман, будто она представляла странных существ, населяющих непроходимые леса Навьего царства, величественный каменный дворец и шумный Златоград. Порой взгляд ее ожесточался, между бровей углублялась морщинка – так она сдерживала чувство, похожее на тревогу или гнев. Но изредка уголки губ едва заметно тянулись вверх. Я поведала о днях, проведенных во владениях Кощея, опуская жуткие моменты вроде встречи вурдалака и прогулки к болоту.

– Не сомневаюсь, что все это – правда, – промолвила матушка после того, как я закончила говорить.

В ее ровном, холодном голосе звучало отчетливое возражение, которого я так ждала услышать. Когда мы ехали сюда, Кощей пообещал, что в присутствии моей матушки откроет тайну своего проклятия, расскажет все как есть, без утайки. Я готовилась узнать то, о чем знали лишь боги, Кощей и разве что Яга.

Матушка отвела от меня взгляд и вперила тяжелый, испытующий взор в моего спутника.

– Только вот скажи, – продолжила она, – зачем вообще тебе понадобилась моя дочь? Зачем было забирать ее и остальных девиц, если ты не собирался жениться ни на одной из них?

В ее голосе звучал не просто упрек, а горечь, скованная гордостью и внешним спокойствием. Кощей ответил не сразу. Я затаила дыхание, когда он опустил руку к груди, и, скользнув ладонью под темный кафтан, достал небольшой предмет. Блеснуло золото в свете лучины. Он бережно положил на стол уже знакомое мне блюдечко с яблоком из сада жар-птицы.