Далеко в стране Колымской, или Золотодобытчики

– Полина, – вопрос твой неприличен.

Прохлада ночи давала о себе знать, да и время было позднее, Полина поднялась: «Как ни хорошо, но надо идти, хозяйка, наверное, ждёт и не ложится, беспокоится, да и мне завтра рано вставать». Дорогой она призналась: «А ты мне понравился сразу, как только тебя увидела. Ты весь, Володя, простой и бесхитростный, даже соврать не смог, что не женат».

– Ну, спасибо за комплимент, – засмеялся Владимир.

– А я уеду, Володя, от мужа. Уеду или на целину, или на Север, командировка моя заканчивается через десять дней, раньше меня председатель не отпустит, я уже говорила с ним, он ни в какую, так что доработаю, дома у себя рассчитаюсь и уеду, а там…

Луна прошла по небу изрядную дугу, когда они расстались. Издали он видел, что в их доме вроде бы светилось окно, но, когда подошёл ближе, света не было.

– Спят уже, – подумал он, открывая дверь и тут же его обдал ледяной душ, раздался хохот да такой, что ему показалось, – грохнула гаубица.

– Подстроили, черти, да? – спросил Владимир отряхивая с себя воду, ребята зажгли лампу, включили фонарики, и он разглядел сложную блочную систему, автором которой оказался Стас, который отцепил ведро и побежал к колодцу наполнить его – не было ещё двоих. Когда ведро подвесили, Юрий Смирнов пошёл на улицу караулить следующего влюблённого, дабы охладить колодезной водой пылкое чувство загулявшего студента.

Юрий Смирнов был длинным и тощим, похожим на знак интеграла из-за сутулости. Спать Смирнов мог везде и всюду, ему хватало пяти минут, чтобы заснуть. После целого дня бодрствования он приходил после ужина в дом и тут же отключался. Первый раз ему сонному пририсовали сажей чёрные усики, зная, что по утрам он лучше останется без завтрака, чем умоется ледяной водой. С этими усиками он и заявился в столовую. На него смотрели и прыскали от смеха, а Юрий в полудремотном состоянии съел первое и подошёл к окну за вторым, где женщины и дали ему зеркальце.

– Ты смотри! «Какие у меня симпотные усики за ночь отросли», – произнёс он, – дайте-ка, девчата, тряпочку, подправлю. В следующий раз его размалевали как индейца, таким он и ушёл в столовую.

– А что это Смирнов-то не спит, детям давно пора бай-бай, – спросил Владимир.

– Да закоптили кружку, и не охладили, приложили к нему, он и проснулся. Проснулся и захотел отомстить за себя хоть кому-то.

Окатили Игоря Кирьякова, этот работал на току во вторую смену и ходил провожать местную дивчину. Он чуть не разодрался со Стасом, но Владимир его остановил:

– Ходить, Игорёша, надо вовремя, я вот тоже задержался, и меня окатили водой, ложись, скоро придет Чёрненький, может быть он после ледяного душа побелеет. Но Виктора так и не дождались, вечером не приходил, а утром оказалось, что спал вместе со всеми. На все вопросы только ухмылялся и говорил, что заблудился.

С утра парни сделали с Иваном один рейс в Куйтун, второй рейс они помогли Ивану с его махинацией с баллонами и он уехал один. Студенты снимали два баллона, которые Иван возил как запаски, он ехал и загружался, взвешивался, брал накладную, и ребята после всего этого ставили запаски на место. Владимир сразу понял весь смысл Ивановой возни с запасками и прикинул количество уворованного Иваном у колхоза «Победа» хлеба. По его скромным подсчетам только Иван уворовал около двух тонн, этого ему хватало на подарки любовнице в районе, а по две запаски было и у его коллег по профессии.

В столовой студентов обедало мало, большинству обед, возили прямо в поле.

– Я свободен, – сообщил Владимир Полине, – когда пришел на обед.

– Пообедаешь, поможешь мне?

– Конечно.

– Тогда останься.

Скоро женщины закрыли зал, принялись мать посуду и убирать зал, а Владимир нарубил дров, наносил воды. Скоро Нина собралась уходить: – В четыре, Полина, приду. Оставайтесь.

Сказала и взяла замок, ухмыльнулась и ушла.

– А мы не пойдём? – спросил Владимир.

– Мы останемся, пойдём в подсобку.

При закрытой двери в подсобке было темно и потребовалось некоторое время, чтобы глаза привыкли к мраку. В подсобке стоял топчан с настланными пустыми мешками. Чтобы стало удобней, Владимир принёс два наполненных наполовину мешка, в одном был сахар, в другом – рис, и положил их вместо подушек. Топчан явно не был рассчитан на любовные утехи.

– Свалимся! – громким шёпотом предупредила Полина.

– Вижу, – ответил Владимир и встал. Принёс ящик, ящик не доставал, он одной рукой приподнял топчан вместе с Полиной, а другой положил на ящик мешок с рисом, и мешок, который положил себе вместо подушки.

– Пошевелил топчан и заявил, – свалимся.

В подсобке было тепло, их разморило, и они затихли. Первой очнулась Полина: «Володя, вставай! Наверное, мы уснули, и как бы не пришла Нинка, давай одевайся, посидим от греха подальше», – сказала, встала, быстро умылась, причесалась и подкрасила губки. Пока Владимир приводил себя в надлежащий вид, выглянула из окна на улицу, которая большую часть дня была пустынной. Напарницы не было видно, и она вздохнула, жалея, что их часы кончились.

Сели с ней в кухне за стол и стали тихим голосом говорить, Владимир за разговором рассматривал Полину, как бы отвечая себе на вопрос, – что же в Полине такого, что заставило его изменить жене. Круглолицая шатенка с карими глазками, по верху щёк и по носу чуть ниже переносицы пробежала тропка веснушек, брови, судя по их ширине, были выщипаны, губки пухленькие, носик аккуратный. Красавицей она не была, но без платка, который её старил, была чем-то привлекательна.

– Володя, ты любишь жену?

– А ты любишь мужа?

– Любила, Володя.

– Я тоже по любви женился.

– А сейчас?

– Полина, не будем об этом.

– Володя, я не набиваюсь к тебе в жены и не отбиваю у тебя твою жену, а хочу узнать, – нравлюсь тебе или нет?

– Если бы не нравилась, то я бы не пошёл с тобой ночью в поле.

– Володя, а кто для тебя лучше ночью?

– Полина, тебе я скажу, что с тобой мне лучше, но прошу, – больше не будем говорить о жене, зачем о ней вспоминать, когда, как ты сама говоришь, отбивать меня не собираешься. Полина вздохнула и замолчала, помолчала и произнесла:

– Ну хоть в этом я лучше твоей жены. Замолчала, и в это время послышался шум открывающейся двери.

–Вечером я буду тебя ждать, Володя, проводишь?

– Как вчера?

– Ещё лучше, – ответила она с улыбкой. Вошла Нина и он вместо ответа кивнул ей головой.

Нина сделала вид, что ничего не случилось, а она будто бы на минутку оставила их и вернулась, продолжая прерванную работу и разговор: – Разжигаем печь, готовим плов, Володя, наруби мяса, а ты, Полина, начинай чистить морковку сколько её есть. Думаю, плов и чай на ужин сготовить, закладку сделаем и с Володей сходите за продуктами на завтрак, у них сейчас лошади нет, завтра продукты с утра завезут, а кладовщица, известное дело, придет только после завтрака.

Примерно через час он освободился и пошёл, в общежитие, успевшее всем изрядно надоесть своей элементарной неустроенностью.

– Справку принёс? – спросил Стас, как только Владимир переступил порог.

– Какую ещё справку?

– Как какую! От врача, что ты здоров, а то где-то шлешься по ночам, неизвестно с кем, а даже корь, да будет тебе известно, передаётся ближним и окружающим его людям, усёк?

– Усёк, – ответил Владимир, – а тебе, Стас, мне кажется, бояться не стоит, ты проспиртован до того, что ни одна микроба в тебе жить не будет.

– Я же не о себе, а о ребятах радею.

Радетель! «Выйди лучше и покури на улице, а то не корью, а чахоткой наградишь ближних и окружающих тебя людей», – сказал и достал станок для бритья.

– Что колешься?

– Колюсь.

– И ей не нравится?

– А какой понравится с ежом целоваться?

Стас хохотнул, видимо представив, как целуют ежа, и вышел на улицу, покурил, и зашёл, заявив:

– Не позже чем завтра будет дождь.

– Передали сводку или кто-то нагадал?

– Нога, Володя, нога, она у меня на дождь показывает без ошибок.

– Очень плохая твоя нога, Стас, если дождь предсказывает, он сейчас вообще ни к чему.

– Что дружить не даст?

– Не дружить, а работать по грязи заставят, уж лучше бы снег, пора бы по сезону.

– Не, будет дождь, – уверенно заявил Стас.

– Это ты что, как ворона, накаркиваешь дождь? – спросил Сан Саныч, входя в дом.

– Не я, Сан Саныч, а мой барометр, – сказал Стас и похлопал себя по ноге.

– Отпили и выкинь свой барометр, – посоветовал Деревянкин, скинул фуфайку и лёг на свое место.

Стали появляться ребята и скоро дом загудел от голосов.

– Коршун, что там на ужин будет, – спросил Кибирев, бровастый студент тоже из Забайкалья.

– Я что тебе завстоловой?

– Зав не зав…, но свой там человек, дрова рубишь, воду носишь, Полину любишь, должен знать, должен.

– Для тебя, Гоха, я заказал на ужин плов и чай с сахаром, устраивает?

– Вполне, – заявил тот, скажи Полине, чтобы наложила тарелку пополнее.

– Ты, вроде бы её домой не провожаешь, за что она тебе должна накладывать пополнее?

– А за то, что я сплю рядом с тобой, – сказал и сам засмеялся. Подкалывали, подсмеивались ребята над всеми, но больше и чаще над теми, кто шуток не понимал и злился. Владимир это знал с детства, для шуток был не пробиваем, как и Смирнов, поэтому посмеялись и переключились на других.

Позубоскалили в столовой, когда на ужин им дали предсказанный плов, отужинали и ушли. Владимир помог женщинам на завтра и пошёл провожать Полину.

– Едва дождалась конца дня, – шепнула она и прижалась к плечу Владимира, как девчонка школьница.

– Что сильно захотелось?

– Захотелось с тобой побыть, а то, о чем ты говоришь, это само собой приходит, если парень нравится, – сегодня мы с тобой спрячемся в бабкиной бане, только туда пойдём не прямо, а из леса.

– Разговоров боишься?

– Парней местных и девчат, увидят если, подопрут дверь, а утром всем селом придут отпирать, – объяснила она. Если бы я тебя представила своим женихом, то положила бы к себе, как Нинка вашего Черенького, а то бабка знает, что я замужем и мне немножко неудобно перед хозяйкой тебя к себе ложить, да так и романтичнее.

Глава 7

– Так Виктор, значит, с Нинкой спит, – спросил Владимир.

– А что?

– Сказал нам, что ушёл на квартиру, так как болен, и спать, у нас ему холодно.

– Конечно, или у вас на полу валяться на соломе или под бочком у Нинки, где лучше? Только ты меня не выдавай. Еще Нинка хотела бы знать, – женат он или нет? Ты не знаешь?

– Про него не знаю.

В нетопленной бане было холоднее, чем на улице и темно так, что глазами нельзя было ни чего разглядеть.

– Завтра протоплю и свечку принесу, – пообещала Полина, думая уже о завтрашней ночи.

Ощупью она провела Владимира к полку, на котором они и устроились в кромешной темноте и чтобы не застыть, стали греться, согревшись и отдышавшись, начали шёпотом разговаривать, абсолютная темнота способствовала их интимно-откровенному разговору.

– Полина, – спросил Владимир,– значит, у тебя с мужем ничего нет? Спали вы вместе или на разных кроватях?

– Спим рядом, он всё руками делает. И когда хочет сильно, у него даже не дыбиться. Ревнует, плачет, матерится. Мне его жаль. Давно хотела решиться и уйти от него, но как-то не получается, да и парня или мужика мне подходящего не попадалось. С тобой я почувствовала себя женщиной. А мой муженёк сопьётся, иногда я боюсь его пьяного, зверь-зверем, грозиться убить и может вполне.

– То жалеешь, то хочешь бросить, что же ты намерена делать?

– Уйти. А жаль мне его, потому что я женщина. Хотела, чтобы стало лучше, но врач сказал, что лучше не будет, болезнь прогрессирует….

Холодная тьма действовала угнетающе. Полина пошла и открыла окошечко в предбаннике, которое сама закрыла вечером, лунный свет осветил пол, и глазам стало, на чём остановиться....

– Давай ещё раз и разойдемся, – предложил Владимир,– а то, как в подземелье с тобой лежим.

– Завтра протоплю,– пообещала ещё раз Полина и прижалась к Владимиру, ища его губы для поцелуя.

Парни не спали, шумели, и Владимир скоро понял, они узнали, отправки в сентябре не будет.

– Программу из-за этого урезать не станут, – говорил Деревянкин, – будем наверстывать, а это значит, парни, придётся очень туго. Здесь уже не уборка, а одно мучение, хлеб на корню ссыпался, дождь пройдёт, мороз ударит, и остатки картошки замерзнут в земле. Зло берёт, – мы вкалываем, а колхозников на поле не видно. Ходил к председателю, он говорит, что мы прибыли сюда по разнарядке обкома до конца уборки, а район и область ещё не рапортовали об окончании. Даже не знаю, что делать. Наш руководитель скользкий как рыба-налим, сам ничего не решает, надо узнать, парни, мы одни такие или весь курс ещё на уборке?

– А если все? – спросил Стас.

– Тогда будем, как и все, дальше здесь мерзнуть, пока не придёт команда грузиться.

– Cуки, насеют сверх всякой меры, а мы должны за них вкалывать, что это за колхозы!?– возмущался Кибирев, – какой хозяин так сделает!?

– Сеют согласно плану и разнарядке, – начал объяснять Ермаков, но его перебил Стас. Как будущий горняк, выражений он не выбирал.

– Муд@к тот и д##&…б, если так планирует и даёт такие разнарядки.

– Вот ты, Стас, при встрече с планировщиком эти самые слова и скажи ему, – посоветовал Деревянкин, а пока будем укладываться спать. Вы грузчики узнайте в районе об остальных, работают или кто уже уехал.

– Хоть бы газет нам давали, а то, как в каменном веке, ни радио, ни газет, куда только парторганизация колхоза смотрит, – протестовал Ермаков.

– Может, уже весь мир погиб в атомной войне, и только здесь, в колхозе «Победа», мы одни остались живы, – засмеялся Стас.

– Парни, спать! – скомандовал Сан Саныч и ребята стали укладываться, матеря порядки в колхозе «Победа».

Утром было пасмурно.

– Похоже, Стас прав, – заметил Владимир, думая, что им придется возиться с брезентом.

Полина, увидев Владимира, заулыбалась:

– Не облили?

– Нет.

– В район едете?

– Не знаю. Иван уже был здесь?

– Не видела, – ответила Полина, – сегодня я после обеда не буду, а буду тебя ждать, где мы с тобой договорились.

Автобусы в район не ходили, и жители села договаривались с шоферами, чтобы те их взяли с собой, чаще ездили женщины с детьми в больницу, пассажиры ехали в кабине, грузчики в кузове, зарывшись в зерно, укрыв головы брезентом. Дождь в тот день пошёл после обеда и застал ребят на хлебоприёмном пункте, куда они и приехали поздно, и где была очередь. Пока сдали, пока Иван заехал к своей любовнице, домой приехали к ужину.

– Где это вы были, Володя – спросила Полина. Дождь сеял и сеял, не переставая, квася дороги.

– Тебя же с обеда здесь не должно быть, – напомнил ей Владимир.

– Договорилась с Кулачихой, она не пришла, а ты в обед не появился, душа у меня изболелась, не дай бог, думаю, сломается машина где-нибудь в дороге, насидитесь в холоде и голодом, остальные-то все давно вернулись.

– Да Иван наш пока весь Куйтун не объездит, сюда его не затянешь.

– Ты обедал?

– Да, перекусили.

Полина наложила ему полную миску макарон по-флотски.

– Ты куда мне столько, Поля?

– Ешь, набирайся сил, – шепнула она, – завтра будет дождь, передали из района, отоспишься завтра днём.

– У нас днем не поспишь, или «балалайку» сделают, или «велосипед», а то что – нибудь ещё придумают.

– А ещё что?

– Потом одной расскажу, – пообещал Владимир и пошёл к столу.

Поужинав, помог женщинам и когда они с Полиной вышли на улицу, сразу окунулись в холодную и сырую тьму. Пришлось постоять, чтобы глаза привыкли и стали видеть хотя бы силуэты и контуры домов, заборов и столбов.

– Мы в такой тьме можем и мимо дома пройти, – заметила Полина, но глаза её привыкли к темноте первой, и она, взяв под ручку друга, уверенно повела к своим воротам.

–Ты подожди меня немножко, забегу к себе спички возьму, ты не куришь, а свои я в столовой оставила. На этот раз в баньке было тепло, а свет свечки рассеивал тьму и делал встречу таинственно- возбуждающей.

– Печку я протопила, а воду не грела, воды надо таскать очень много, а у меня нет на то ни сил, ни времени, так что спину тебе тереть не придётся,– прошептала извиняющимся тоном Полина.

– А я могу потереть тебе условно, – пошутил Владимир и начал целовать подружку.

– Хочешь? – спросила Полина.

– Спрашиваешь…

Скоро они с ней лежали и разговаривали полушёпотом.

– Ты давно женат, Володя?

– Скоро уже второй год пойдет, а ты давно замужем?

– Уже пятый год,– выдохнула она.

– Жалеешь?

– Нет. Его мне жаль, Володя. Ему только тридцать лет, а ни волос на голове, ни силы в инструменте. Говорит, что если бы знал, то эту работу на Урале объехал десятой дорогой. Когда работал, радовался, что почти ни за что платят большие деньги. Иногда, говорил, смена его продолжалась минут тридцать, сорок. Балдеешь, говорит, возьмёшь свинцовую плиту и отнесёшь метров за сто в другое помещение и смена заканчивается, говорит, подходит человек и сообщает, что работать на сегодня хватит, даёт расписаться в журнале и после этого можно идти переодеваться, идти в столовую и пообедать на талон, на который наедался любой мужик. И это всё скоро сказалось, государство денег зря ни кому не платит, Володя. Каким он парнем был и каким стал сейчас! Это небо и земля и всего за два года работы. Виноват сам, и государство, на которое работал, а злость всю срывает на мне.

Ещё в армии, если бы встретилась ему такая женщина, как Полина, он бы изменил Галке, порой не хватало сил терпеть без женщины, но там в закрытой, пограничной зоне женщин было мало да и он сам ни когда бы не стал инициатором знакомства и домогательства. Здесь тоже, если бы Полина сама не проявила инициативы, он бы не посмел, не было смелости, не было опыта и не было желания изменить жене. Однако желание перетянуло боязнь измены. Хотеть бабу, – оказалось сильнее его моральных устоев. Физическую близость с Полиной он не считал страшным грехом, его гораздо более волновало до конца им не осознанное чувство к Тамаре, которую забыть, как ни старался, не мог. Иногда она ему снилась и всегда с укоризненным взглядом и после такого очередного сна он долго думал о ней и что-то тёплое наполняло его и тогда он хотел видеть её хоть издали. Он даже сам себе боялся признаться, что любит Томку, что она не ушла из его сердца окончательно, а затаилась искоркой где-то в самой глубине, отыскав для этого тайник, и временами эта искорка напоминает о себе. В такие моменты он начинал оказывать внезапные знаки внимания Галке, которые чаще всего вызывали её недоумение:

– Это что с тобой, Володя? – насмешливо спрашивала она, когда он приносил букетик и дарил со скромным поцелуем. Ты, как влюблённый мальчишка, а не муж,– смеялась она и назидательно говорила,– пора и взрослеть.

– А зачем?

– Как зачем,– удивлялась каждый раз она,– пора нежностей прошла, пора и о будущем задумываться. Может быть сознательно, а скорее всего неосознанно Галина гасила в муже его пылкость, сердечность и его стремление в любви к ней всякий раз, когда он начинал сомневаться в своем искреннем чувстве к молодой жене.

– Сколько же тебе лет? – поинтересовался Владимир.

– Муж старше меня, а я рано вышла замуж, – ответила Полина, уйдя от прямого ответа. Родом я со станции Половина, которая расположена как раз посередине между Москвой и Владивостоком, так все у нас говорят. Школу я не закончила, ушла работать на местный фарфоровый завод, но работа мне не понравилась. Закончила курсы кройки и шитья, к этому у меня душа лежит с малых лет. Поработала немножко в местной пошивочной мастерской, пришел Михаил и мы с ним, поженившись, уехали в Иркутск. Сняли в Глазково квартирку, я там устроилась на работу в ателье, на Урицкого, там и работала всё время. Если бы была старая, прежняя заведующая, то я бы в колхоз не поехала, а с новой сразу не законтачила и она от меня избавилась, пока на время, но чувствую, что мне бы так и так пришлось уйти.

В темноте белел прямоугольник печки, банька представляла собой чёрную закопченную коробку со стороной примерно четыре метра, освещенную слабым огоньком свечки. При тусклом свете не видны были детали, на лице Полины не были видны веснушки, нельзя было разглядеть цвета глаз, но зато все её формы приобрели округлость и большие размеры, чем они были у неё на самом деле. На полке было тепло и они, прекратив расспросы и разговор, стали ласкать друг друга.

– Полина,– спросил Владимир, когда дыхание и сердцебиение у него пришли в норму,– скажи, что такое любовь для тебя.

Полина помолчала, она или вспоминала, или думала и, помолчав, ответила – это какое-то сумасшествие, мне мой Мишка так нравился, что, казалось, всё бы отдала, чтобы быть с ним рядом, а потом он из меня всю любовь выколотил. Всё с ним было вначале интересно, пока у него стоял, я даже как то забеременела, а вскоре после выкидыша он переживал, совсем ослаб.... Сейчас мне кажется, что любовь – это когда с мужем ночью хорошо, он не пьёт, меня не бьёт и не материт, а относится ласково и заботливо. А когда, я рожу такому мужу ребенка, то мне кажется, это и будет самая настоящая любовь. У девчонки любовь одна, а у женщины уже другая. Когда Мишка первый раз залез на меня, я вытерпела и думала, – зачем это всё, нам с ним и без этого хорошо. Девчата не замужние спрашивали, – как, да что? Врала, что очень хорошо, а потом, слушая женщин, поняла, что хорошего – то я и не знала. Сейчас думаю, что если бы мы сошлись с тобой, чернобровенький, то я бы от тебя млела счастьем. Ты мне чем-то сразу понравился, а уж, как мужик, ты такой у меня, считай, первый. Так что любовь, по моему, когда обоим очень хорошо и днём и по ночам.

Помолчала и спросила: «А ты свою жену сильно любишь?»

– Временами кажется, что сильно, из армии к ней летел как на крыльях, потом пожили, видимо, привыкли друг к другу, успел здесь соскучиться по ней, но вот встретились с тобой, и о ней не скучаю, а хочу тебя и жду вечера, и мне с тобой, Полина, очень хорошо. Ты у меня первая женщина, с которой я изменил жене, ты мне нравишься, но обещать тебе, что я разойдусь с женой и останусь с тобой, не хочу и не могу, Поля. Не хочу быть мотыльком и порхать по красивым цветочкам. Если брошу жену, то могу после так же легко и тебя бросить.

– Понимаю, – прошептала Полина, вздохнула тяжело и сказала, – не будем больше говорить о своих половинах, давай говорить о том, что есть. Давай, милый, останемся здесь с тобой до утра.

– Проспим.

– Нет, третьи петухи пропоют, и пойдем.

– А откуда спросонья знать,– третьи это петухи поют или первые?

– Доспим в столовой, ключ у меня,– успокоила она Владимира,– а Нинка придёт, разбудит.

– А тебе, Поля, не кажется, что мы с тобой до этих третьих петухов не уснём?

– Ну и что? Днём выспимся…

Владимир открыл глаза, почувствовав потребность выйти, зашевелился, чтобы встать, проснулась и Полина, свечка ещё горела, но от неё остался совсем небольшой огарок.

– Что проспали? – всполошилась Полина.

– Не знаю, – Владимир сел, поёживаясь от прохлады, – дай мне выйти и посмотреть. Полина улыбнулась и, поёжившись, тоже принялась одеваться. На улице было темно и сыро, с севера тянуло ветерком, как сквозняком, звёзд не было видно, стояла гнетущая тишина. Сходила и Полина, вернулась и, прижавшись к Владимиру, попросила, – погрей. Сколько мы с тобой проспали? Сколько сейчас времени? Не услышав ответа, предложила,– а давай согрешим ещё раз и будем ждать утра, я вроде бы уже выспалась.

В столовой, при свете керосиновой лампы разожгли печь и принялись чистить картофель.

– А у тебя, Володя, ловко получается.

– Опыт есть, – в армии любого научат, а молодую картошку чистить одно удовольствие.

– Тебе, удовольствие, а мне надоела эта кухня до чёртиков, радуюсь, что через неделю я здесь работать не буду, жаль только с тобой расставаться. Сказала, посмотрела на Владимира и, подвинувшись к нему, прижалась.

– Сколько же времени? – спросил Владимир не то Полину, не то себя, – наверное, я схожу и посмотрю, у нас на окне будильник стоит, может подремать ещё есть время.

Встал, сладко потянулся, вымыл руки и ушёл, вернулся быстро.

– Во сколько же мы с тобой, Поля, встали, если сейчас половина пятого?

– Да наверное часа в три сюда пришли, давай уж дочистим и подремаем,– предложила Полина.

– Слушаюсь, товарищ начальник! После картошки решили попить чаю.

– Володя, а что он чай, вода она и есть вода, как ты говоришь, вода мельницы ломает, а человеку сил не прибавляет, так?

Владимир засмеялся, так.

– Поэтому подожди, я картошки зажарю.

В колыхающем пламени печи Полина выглядела молоденькой школьницей, сравнение усиливалось от её белого фартучка, лицо от пламени и от жара плиты раскраснелось и, когда она улыбалась ему, Владимиру казалось, что он знает её давным давно такую родную и близкую. Полина заметила это и спросила: