Далеко в стране Колымской, или Золотодобытчики

– Что с тобой, Володя?

– А что именно?

– Да ты так на меня смотришь, что мне становится как-то не по себе.

– Плохо или хорошо становится?

– Очень хорошо, очень. Нравишься ты мне, милый, отбить бы тебя у твоей жены! – мечтательно проговорила Полина шёпотом и прижалась к парню.

Позавтракали, выпили чаю, поговорили, Владимир засыпал ещё ведро угля в печь, когда пришла Нина.

– Вот здорово! Вы что с вечера здесь? Всё кипит, картошка, смотрю, начищена, ай да молодцы! Но, что случилось?

– Да часов нет, ни у Володи, ни у меня. Сидели, сидели, замёрзли и пришли сюда, думали, что уже утро и ты уже здесь, а раз пришли, то печку затопили, картошки начистили.

– А на улице погода мерзкая, что-то сыпет, холодина и ветерок тянет пронизывающий,– говорила Нина раздеваясь. Разделась, повязала передник и попросила Владимира:

– Володенька, наруби мясо.

Когда всё стояло на плите и кипело, он ушёл. Ребята спали и он завалился в свободный промежуток, не раздеваясь, сняв только сапоги.

Первый раз он был удовлетворен женщиной до конца, первый раз вместо желания обладать ей ещё и ещё он чувствовал усталость и хотел отдохнуть, ни о чем не думая. Но не думать он не мог хотя бы о том, что с чужой, ещё недавно для него женщиной, он получил то, что не мог получить от жены, неужели, думал он, я должен ради этого изменять Галке? Это у всех или только у них? У Полины муж инвалид, она хочет иметь ребёнка, хочет разойтись и беременность у неё вызывает не страх, а радость. А у Галки логика была железная, ребёнок им пока не нужен, особенно ей, который бы связал её, как мать, по рукам и ногам.

– Нет, милый, говорила она ему, – до моего окончания института ни о каком ребёнке не должно быть и речи. Куда мы с ним? Няньку не на что нанять, а в ясли не устроить. Матери, хоть моей, хоть твоей отвозить стыдобушка, потому потерпим.

Он терпел, а, теперь Полина дала ему то, чего он не испытывал с женой, о чём не было написано в её дурацкой книжке. Жена была далеко, а Полина рядом и сейчас её тело соблазняло больше чем тело Галки. Усталость сказалась и он даже не заметил как провалился в сладкий омут сна.

– Ишь как губами чмокает, наверное во сне Полинку целует,– услышал он голос, но не разобрал чей и проснулся. Парни встали, кто зевал, кто курил, а кто материл начальство, погоду и задержку в их отправке в Иркутск. Владимир огрызаться не стал, помня, что только огрызнись и начнётся. Обулся, пошёл, умылся. Погода была отвратительной для предстоящей работы. Гуськом быстро пошагли в столовую. Иван ночевал в селе, пришёл завтракать, увидев ребят, сказал, что сегодня не поедут.

– Всё равно зерно не примут из-за высокой влажности, я сказал председателю, чтобы начали подсушивать зерно сами здесь. Я встану на ППР, а то всё разболталось, в рулевой люфт надо выбрать, а то не дай бог ГАИ остановят, проверят, права отберут, а они у меня одни.

– А нам что делать, – спросил Владимир.

– Что в такую погоду делать? Спать! Надо будет, найду,– сказал Иван и наклонился над миской.

Цветущая Полина сообщила,– я немножко вздремнула, но все равно спать хочу, если никуда не поедешь, приходи помогать перед обедом.

– Может быть сейчас остаться и помочь?

– Так даже лучше будет,– согласилась Полина,– ты поедешь?

– Иван не хочет, говорит, что зерно все равно не примут, надо куда-то уйти и спрятаться до обеда, дома спать не дадут.

– Я тебя закрою, спи здесь, согласен?

– Согласен.

Проспал Владимир весь скандал, связанный с отправкой ребят на работу в этот день. Студентов решили вывести в поле на уборку за картофелеуборочным комбайном, шестеро пошли, девять отказались. Пока их стыдили и писали акт, вернулись с матами мокрые и грязные те, кто уходили. На этот раз был возмущен даже Зуйков: – Мы не рабы, чтобы над нами издевались,– заявил он,– это же не тёплое лето, а осень, смотрите,– показал он на фуфайки ребят, от которых в избе валил пар, – насквозь промокли.

Остальные тоже молчать не стали: – А этот ваш картофелекопатель превратился в гряземеситель, чуть помесил грязь и сломался, машина сломалась, а мы что крепче железа?! Где обсушиться? Спим как свиньи, не помыться, не побриться толком, даже газет почитать нету. В конце концов, мы поступали в институт учиться, а не убирать в колхозе «Победа» за колхозников картошку.

В обед начал падать снег, резко похолодало и ребята, натаскав от столовой угля, затопили печь, которая пока грелась, сильно надымила. Нагревшись, печка даже загудела и многие уснули. До ужина Владимир выспался. Днём он купил свечек, а перед уходом взял будильник, пообещав утром разбудить парней, если задержится. В комнате было тепло, разомлевшие студенты лениво переговариваясь собирались на ужин:

– За хутором Чаловкой начали запахивать поле пшеницы, не убранной, – возмутился Стас.

– Вредители, – поддержал Кибирев.

– А зерно давно уже высыпалось, мы в последнее время почти ничего не намолачивали,– пояснил Киселёв, постоянно работавший на комбайне,– зря столько посеяли.

Было темно и холодно, слышно было, что работала колхозная дизельная электростанция, был виден свет у клуба, у конторы и на току. Окна домов светились слабо, в столовой, не смотря на то, что горели две лампочки, было сумрачно.

– Хоть бы лампочки помощней вкрутили, – зло сказал Стас.

– Я, думаю, ты и в темноте ложку мимо рта не пронесёшь,– съязвил Смирнов, который любил подкалывать Стаса, любителя приврать и преувеличить.

– Ложку-то и ты не пронесешь мимо рта, а вот таракашек можешь наесться, съешь и не заметишь.

– Я тебе Стас, о тараканах не говорил, а от одного ничего страшного не будет, китайцы вон едят всё, что шевелиться.

– Я же тебе не китаец и тараканов не ем, понял?

– Ну, как? Выспался?– спросила Полина

– Отлично, – ответил Владимир.

– Дружить будем?

– Где?

– Там же, я баню протопила.

– А я часы взял, взял свечек. Ты спала?

– Поспала.

– С таким помощником работать легко,– заметила Нина, когда они уходили. Сама она осталась, надо думать, дожидаться своего Виктора, который, всё еще думал, что о его романе с Ниной никто не знал, хотя всё село их уже поженило. Любой колхозник мог показать на Виктора как на мужа приезжей поварихи, не зная его ни имени, ни фамилии.

– Хотела устроить баню, но всё будет мокрым, поэтому воды нагрела совсем не много, только ополоснуться.

Подошли к хатке бабки, у которой квартировала Полина: – Ты подожди, я бабке сахар занесу, пусть чая с сахаром попьёт. Вернулась быстро и они пошли в баньку.

– Бабка говорит,– веди его в хату, мол, Нинка твоя подружка живёт с таким же студентом, но мне неудобно, бабка плохо спит, долго ворочается, а при свидетелях всё это уже не то?

– Так, Поля, так. Вообще-то свидания в бане романтичны, долго помнить будем.

– А что, тебе не нравится в бане?

– За неимением барыни, служанка сходит, за неимением дворца и баня хорошее место, особенно если она протоплена.

Деревянкин ушёл на фронт в 1943 году и успел навоеваться. Чёрный попал в Германию в конце войны, служба его прошла при штабе танкового полка и он больше знал немочек, чем что-то другое. Сан Саныч насмотрелся на жизнь немцев и, когда рассказывал, то если бы рассказывал кто-то другой, то можно было и не поверить.

– У немцев скотина живёт лучше, чем советский студент. В коровнике у них такая чистота, какой здесь в избах у некоторых хозяек нету, у нас ферму нос за версту чует, а там зашёл и не поверил, что коровы содержаться, чисто, светло, тепло. Стоят буренки и жуют жвачку, захотела пить, мордой ткнула в поплавок, налилась вода, морду подняла, вода перестала течь, не успела кучу навалить, как тут же скотник убрал и смыл, коровы дородные, чистые, ухоженные, а у нас вся заcрaна, посмотришь и молока пить не захочешь. В каждом доме ватерклозет, в каждом доме ванна, если вода горячая не подаётся централизованно из котельной, то стоит колонка, в которой за считанные минуты вода подогревается и мойся сколько хочешь, спят в разных спальнях родители и дети, причём дочери отдельно от сыновей. Кругом асфальт, перед домом асфальт моют, ни грязи, ни мусора. А честность просто удивительная. Подоят коров, нальют бидоны и выставляют или за ворота, или у дороги. Едет сборщик молока, полные забирает, тару оставляет, в таре оставляет квитанции о приёмке и уезжает. У нас бы и бидоны стащили, не только молоко.

– А что же они, если такие умные и богатые, пошли на нас войной?

– Земли мало, богатств в земле мало, а Гитлер хотел мирового господства, да и думал, что в войну вступит Япония, а Америка и Англия останутся нейтральными, вот и пошёл на нас. Я на фронт попал, когда мы уже начали наступать. Наступление, парни, нам доставалось дорого. Много ребят осталось и в нашей земле и за пределами Союза. Война – это, ребята, страшная штука, привыкнуть нормальному человеку к войне нельзя, мне она до сих пор снится, до сих пор я воюю. А жили фaшиcтики, ребята, очень хорошо, но, как говорят блатные, фраера жадность сгубила.

Чёрный больше рассказывал о немочках, о проститутках, которые там живут в домах, лучших чем в Союзе у профессоров и чиновников.

Из всей их группы только человека четыре жили в нормальных квартирах со всеми удобствами, это были дети родителей, живущих в областных городах, большинство этих удобств не видели, или о них только слышали. Поэтому Владимир и Полина были рады баньке, где они могли уединиться.

Владимир зажег свечку, заметил время, чтобы знать, за сколько она сгорает.

На этот раз они более походили на супружескую пару, которой торопиться было незачем, да и они почти не стеснялись друг друга, особенно при слабом свете свечки. Разделись в предбаннике, как будто собирались мыться.

Загар, который получил Владимир на стройке, стал бледнее и был чуть светлее Полининых чулок, она же была белая, как снегурочка.

– Давай, милый, потомимся, чтобы разобрало лучше,– попросила Полина, прижимаясь к нему всем телом.

Сан Саныч, который женился три раз, объяснил, что женится и в четвертый и в пятый раз, если жена не будет удовлетворять его в койке.

– Койка, – говорил и повторял он, – главное в жизни супружеской пары, детей у меня нет и, наверное, не будет, и я хочу жить в свое удовольствие.

Виктор Черный считал так же как Сан Саныч, и, если бы надо было выбирать что-то из удовольствий, он выбрал бы женщин. Ради них он не пил , не курил, а главное любил менять партнёрш, рискуя стать пациентом венерологического диспансера.

– Самое лучшее в жизни наслаждение, – повторял он, – если у меня упадёт, то… И он выразительно показывал, как набросит петельку на себя.

– Любовь без этого самого, – говорил он, – пустое времяпрепровождение, вся любовь, в конце концов, сводится к постельным утехам, там можно и наговориться, и нацеловаться, и наобниматься, так что, парни, не теряйте зря времени.

– А ты, Виктор, что же не любил ни одной девчонки ни разу?

– Нравились, а научила меня всему баба. Вся моя родня по отцу жила в деревне. Чтобы подкормиться во время войны я ездил к ним и работал в колхозе, люблю сенокос и пору сенокоса, работал на волокуше, возил копны к метаемому зароду, потом работал на граблях, да и косой умею косить. Во время сенокоса жили на поле в балаганах, огромный шалаш, в котором спишь на сене, как на сеновале. Мужиков не было, одно бабьё да подростки, а я был самый старший. И вот, летом я работал там. В бригаде были молодые бабёнки, у которых мужей на фронт забрали. Как-то среди ночи чувствую, что кто-то в штаны лезет, а спали в штанах, столько комаров было, что не раздевались. Проснулся и действительно поймал руку, поймал и слышу: «Тише!» – шепчет, а сама тянет меня за него, обезумела баба, ни стыда ни страха.

Стали мы с ней уединяться, научила она меня многому. После неё я начал дружить с девчонкой, полез и получил отпор, посчитала, что я её обидел, ей была нужна чистая любовь, а мне нужна была она как женщина, вообщем разошлись мы с ней. Потом нашёл я себе другую бабёнку, у неё меня отбила её подруга, вот так я и начал свою взрослую половую жизнь.

– А ты не боишься?

– Да пока бог милует.

–Вить, ты, что не можешь на одной остановиться?

– Не могу, все такие разные, ни как не могу выбрать лучшую.

До встречи с Полиной Владимир знал об измене только теоретически, а теория без практики зачастую «в одно ухо залетает, а в другое вылетает» и похожа, скорее всего, на колыхание ветерка. Полина заставила Владимира взглянуть на любовь и семейную жизнь более широко.

– Возможно,– размышлял он,– человек, как и во всём остальном, проходит различные стадии любви, уже в детском садике мальчишкам начинают нравиться девчонки, в школьные годы это уже что-то более сильное, чем детсадовская симпатия и парень начинает искать пути к сердцу девушки, скорее это пока только тропка, которая может и оборваться. Но вот тропка найдена, идут свидания, на которых парень и девушка привыкают друг к другу настолько, что рано или поздно происходит их телесное сближение, за которым в нормальных условиях должно последовать деторождение, появляется семья, семейные заботы. Или же только получение удовольствия, как у Сан Саныча. А если нет ни того, ни другого? Вспомнилась Томка, какое место в его жизни занимает она? С Галкой он прошел и пережил пору юношеской любви и почти дожил до поры отцовства, которое на неопределенное время отодвигается из-за их бедности и неустроенности. Почему не забывается Томка и часто встаёт немым укором перед ним?

Полина, отдохнув, вдруг спросила:– Володя, почему так происходит, встречаешь человека и сразу веришь ему.

– В чём веришь?

– Во всём, веришь и готов идти за ним хоть куда, и с замиранием сердца ждёшь, чтобы он тебя позвал, поманил.

– Я же тебя, Полина, не звал, не манил.

– А я жду, Володя, жду…

– Если бы я был каким-нибудь турецким пашой, то взял бы тебя в жёны, но я не паша, а нищий студент, да и женат.

– Вот в этом-то вся, Володя, наша беда, что выходим замуж, женимся чуть ли не детьми, а когда поумнеем, разберёмся что к чему, уже поздно что-то менять в жизни.

Слушая Полину, он вспомнил откровения Чёрного о его первой подруге: «Лежим мы с ней на сеновале, а у меня мысль из головы не идет: – всё, теперь ведь жениться на ней надо, стыдно, как представлю, что я уже муж. Раз набрался смелости и спросил: Вера, мы что, муж и жена уже? Она как захохочет! Муж, говорит, у меня есть, ты вроде моя вторая половинка, и от нее мне только нижняя часть нужна». Говорит: «Нам, женщинам, как и вам, мужикам, тоже хочется, и что бы я делала, если бы все мои мужики на мне женились?!»

В таком же точно положении находился, и Владимир, слушая Полину. Она или поняла его состояние, или просто лишний раз хотела напомнить ему, что она сама хотела этого сближения, прошептала,– молодец, что не соврал, с тобой я почувствовала себя женщиной, поняла, ещё не всё у меня потеряно. Видно на роду у нас с тобой написано встретиться друг с другом. Я, как вроде бы староверка, беру этот грех на себя.

– А что староверы все грехи на себя берут?

Полина объяснила: «У нас одна женщина работала, из староверов, муж у неё умер, она овдовела и больше двух лет жила одна. Однажды её какой-то мужичок зажал, а она ни в какую, мол, грех, не дам. Тогда тот и говорит ей: «Знаешь, этот грех я беру на себя. Твой грех беру на свою душу». А у них, если кто-то грех берёт на себя, то, значит, грешить можно».

– Согрешила?

– Да так, что мужичок утром от неё сбежал враскоряку.

Полина на жизнь смотрела много проще Владимира, требования к мужику у неё были минимальные, чтобы по ночам старался, чтобы не пил чрезмерно и не дрался и делал то, что положено делать мужику.

– Работаю я с женщинами, девчонок у нас нет, есть вдовы, есть разведёнки, есть, что замужем не первый раз. По первости у меня уши вяли от их разговоров. Есть у нас одна, по имени Ирка, которая всё ищет мужа по себе. Раз приходит и говорит: «Видела я кино, в лесу на поляне глухари дерутся из-за курочек. Курочки скромно сидят в сторонке и смотрят, как из этих петухов перья летят. Так вот, один победил другого и к курочке, а та на него ноль внимания, вот тут-то, бабы, меня и осенила мысль! Мужей-то выбираем мы. Мы, бабы!»

За мной, – говорит, – долго бегал один парень, а он мне не нравился, я с ним не стала дружить, а вот другой сразу понравился, он добился своего и ушёл в армию, а после армии я ему стала не нужна. Мол, беречь тебе было нечего, и ты всем давала. А кто первый был? Назло ему на другую ночь с его другом переспала, и первый раз мне это понравилось, пожалела о трёх напрасно потерянных годах. Поняла, – говорит, – и пошла давать всем, кто не попросит, а однажды и милый заявился, мол, всем даёшь, дай и мне по старой памяти. А вот тебе! Не дам и не дала! Так, значит, кто даёт, тот и выбирает.

В школе о любви, о семье и о взаимоотношениях между мужчиной и женщиной говорили благопристойно. На стройке разговоры были более откровенные, но так как они не касались Владимира, то он не очень к ним прислушивался. Здесь среди суровых сибиряков и суровой природы, он столкнулся с грубой прозой жизни, в которой возвышенная любовь тускнела, высвечивая почти животную сторону любви. И эта сторона оказалось, была не менее важна в жизни, чем чистая юношеская любовь.

Свеча тускло горела, тело Полины белело, как магнит, притягивая взгляд и руки Владимира. Каждое прикосновение вызывало страсть. Полина выматывала его полностью, после неё организм у него отдыхал, тогда как после Галки он от напряжения часто долго не мог уснуть. Галка спокойно относилась к его ненасытности, считая, что, как и ей, ему будет достаточно раза в неделю.

Во втором часу ночи они с Полиной уснули и проснулись от звона будильника, поставленног на 6 часов. Было темно и холодно, Владимир зажёг новую свечу, старая не сгорела до конца, а упала и погасла сама. На улице было холодно, тихо и бело, выпал снежок и тонкой пеленой покрыл землю. Забежала Полина холодная, вся покрывшаяся пупырышками, прижалась и прошептала: – Давай для сугрева разок согрешим. После сугрева пошли топить печь в столовой, только печь разгорелась, пришла Нина и Владимир ушёл к себе будить парней.

Иван провёл ППР и Владимир с напарником, зарывшись в зерно и укрывшись брезентом поехали сдавать последнюю пшеницу. Колхозы района старались быстрее закончить хлебосдачу, машин было много, больше двух раз ездить не получалось, работа была не трудная, подъемник работал и парни не переутомлялись. Сил у Владимира хватало и на Полину, которая дорабатывала последние дни.

– Завтра я уже не выхожу, а послезавтра уеду,– сказала она Владимиру и зашмыгала носом.

– В Иркутске увидимся, – предложил он, но она ответила, – навряд ли, я даже не хочу дома показываться, поживу у подруги, рассчитаюсь, за день должна выписаться и уеду.

Утром он наносил в баню воды полные баки, она затеяла постирушки.

– Вечером будем мыться, париться, а переночуем у меня, бабка пойдёт домовничать к знакомым, те уедут в район. Будем вдвоём, так что не задерживайся после обеда.

После обеда, вместо него поехал Стас, а Владимир, проспав до вечера, пошел мыться и париться. В бане было жарко, очень жарко, пахло берёзой и хвоей.

– Давненько я в такой баньке не парился, – восхитился он, втягивая горячий воздух.

– Давай сначала помоемся, а потом ты парься, я сильной жары не переношу, – попросила Полина. Намылив рогожку, сказала: «Давай потру первой». Пошоркала спину и заставила помыть голову.

– А теперь ты три, – приказала Полина и повернулась к нему спиной. Ополоснувшись, она разрешила ему париться, и он плеснул два ковша в дверцу, где были раскаленные камни. Густо повалил горячий пар, он сел на полок и слегка прошелся по телу веником.

– Красотища! Полина, садись рядом, попарю немножко.

– Нет, не надо, я только посижу, просто погреюсь. Согрелась она буквально сразу же, а он постепенно стал бить себя веником, все сильнее и чаще.

– Поля, сдай-ка еще пару ковшичков, – попросил он её и лёг на полок. – Да смотри не обожгись, плескай со стороны, да плесни горячей.

– Вовка! Как ты терпишь? У меня, кажется, уши отпадают, а кожа пузырится и облазит. Сказала и выскочила, а он принялся истязать себя, сладко постанывая от удовольствия. Минут через десять он, облившись холодной водой, вышел в предбанник.

– С ума сошёл! Ты как рак варёный, Володя, как только терпишь? Что, всё?

– Нет, отдохну да ещё один заход сделаю. Минут через десять он ещё раз попарился, вышел и сказал: «Всё!»

– Теперь мне с тобой всё ясно, – проговорила Полина с восхищением, – пойдём в хату.

– Поля, если можно, я ребятам скажу, чтобы помылись, жаль, что такой жар зря пропадёт.

– Да, наверное, можно, пусть моются, но не все сразу, а по очереди.

Парни закричали ура! стали собираться, а он ушёл к Полине. Последние помылись к девяти часам, Владимир сходил закрыл баню и они с подружкой закрылись в хате.

Утром, как и договорились с Иваном, Полина с Владимиром поехали в район, к обеду он посадил её на поезд, поцеловал и помахал рукой.

Жили и работали студенты ещё неделю, по привычке Владимир помогал Нине. Друг её Виктор раздобыл бюллетень и уехал.

– Что-то мужичка хочецца!– пропела Нина и сладко потянулась. Владимир промолчал.

–Тебе что не хочется? – спросила она? Полинка говорила, что ты сильно любишь.

– Ну и что?

– Как что! Баба ему сама на нос вешает, а он как не понимает,– засмеялась Нина,– вечером приди попозже, буду ждать. Придёшь?

– Ну, если хочешь, жди,– сказал он и ушёл. К вечеру Нина срочно уехала домой по телеграмме и, назад уже не вернулась.

12 октября в субботу отметили день рождения Стаса, а в четверг их повезли в Иркутск, подав к обеду состав на станции.

Глава 8

– Где это тебя, милый мой муженёк, черти носили? – спросила Галина, как только он переступил порог дома. Вовка, милый, я тут вся извелась, каждый день тебя ждала, ходила к вам в институт, звонила, но у вас никто не знал, когда вас привезут. Отвечали, что сами, мол, ждём, программу то никто не сокращал, надо будет нагонять, тоже вас ждали и ждут.

– Ты что, не получала моих открыток?

– Нет.

– А я-то думаю, почему нет от тебя ответа, – сказал он, раздеваясь.

– Так где вы были?

– Колхоз «Победа» Куйтунского района Иркутской области.

– Ваши что, с ума посходили, когда учиться?

– А это не наши, а обком, так нам объяснили? Целый месяц каждый день ждали отправки назад. У тебя, Галя, вода горячая есть? Не знаю, как у меня, а с нами в вагоне буровики из колхоза ехали и говорили, что обовшивели до такой степени, что вши им чуть яйца не отгрызли.

– Да ты что!

– А что! Спали, как свиньи на соломе, на полу вповалку, и за всё время три раза в бане помылись.

– Да я тебя на койку не пущу,– постращала Галина.

Всю свою одежду отнёс за времянку и долго мылся.

– Ну, теперь давай, жена, поцелуемся.

– Погоди. Ты там себе прекрасную пастушку не завёл?

– Что ты Галка!

– Вечером проверим. Хотя … тебя не проверишь. Жена была верна себе, дав ему только два раза.

Занятия в институте начались во второй половине октября, и первое время собрания следовали за собраниями. Выбрали старосту, им стал Сан Саныч, комсоргом стал Зуйков Александр, профоргом Кибирев Георгий. Выбирали физорга, агитатора и ещё ряд товарищей на общественные должности. Вступали в профсоюз, в физкультурное общество «Буревестник», в научное студенческое общество, в перерывах бегали на занятия из корпуса в корпус. Первый и третий корпуса находились на улице Красной Звезды, второй корпус на улице Ленина напротив гостиницы «Сибирь». Первый корпус считался корпусом горняков, второй корпусом металлургов, третий – геологов, но это разделение было чисто условным по месту нахождения деканатов и основных лабораторий, фактически учились везде. В корпусе металлургов была кафедра военного дела, а в актовом зале и в аудитории № 3 читались лекции всему потоку по общеобразовательным дисциплинам. День в неделю отбирала кафедра военного дела, и здесь Коршуну повезло, изучали 122 миллиметровую гаубицу, которую он изучил на службе в армии.

К беготне, как и ко всему прочему в жизни советского человека, первокурсники быстро привыкли, экономя время на гардеробе, раздевались в том здании, в котором должны были слушать последнюю лекцию или, где должны были пройти практические занятия. Трудно было отвыкать от школьной системы, где всё основывается на ежедневном опросе. Здесь один преподаватель читал лекции, другой вёл практические занятия. По некоторым предметам практики начались раньше лекций, и преподавательница начертательной геометрии, Кирилёк, нагнала на ребят такого страха, что казалось,– без знаний этой дисциплины будут они в жизни полными митрофанушками. Владимир появлялся домой к ночи и, перекусив, садился за учебники. Галина приносила билеты в театр, в филармонию, но муж отказывался, ссылаясь на занятость: