Далеко в стране Колымской, или Золотодобытчики

– А что не ищешь?

– Не хочу,– ответила она и вся залилась пунцовым цветом.

– А с Геннадием, почему не поженитесь?

Она посмотрела на Владимира и призналась:

– Боязно, но, если бы сильно любила, возможно мы бы и поженились, но как выходить замуж, если душа к нему не лежит.

– А зачем же ты с ним дружишь? Она неопределённо пожала плечами.

– Выходит, что на всякий случай?

– Может быть ещё понравится, я одна боюсь вечером даже в кино сходить, а с ним не страшно. Первый раз Владимир видел девушку грустную и такую спокойную.

Тройка по сочинению на вступительных экзаменах расстроила Владимира. Но не всё было потеряно и он сумел все остальные экзамены сдать на отлично. После того как его зачислили, отправил телеграмму: – «Зачислен».

– Зачислен, Клавочка, – поделился своей радостью с хозяйкой, та принесла букет и поздравила, чмокнув в щеку.

– Не так, – засмеялся Владимир и поцеловал в губы девушку так крепко, что та погрозилась: приедет Галина – нажалуюсь.

– Жалуйся, она поймёт мою радость!

– Но не поймёт твоего поцелуя, – парировала Клава.

Огромное нервное напряжение спало, и он некоторое время слонялся без дум и без дела, как потерянный. Послонялся, прилёг и уснул. Проснулся, вышел во двор, очумело смотрел по сторонам и не мог сообразить, – где он и какое время суток на дворе. Вид его был так смешон спросонья, что хозяйка прыснула смехом, – ну и горазд ты спать, Володя! – проспал почти сутки без отдыха и перерыва.

– Неужели это вчерашнее завтра? Выходит, я сдал и на студента, и на пожарника!

– Есть хочешь?

– К черту, Клава, еду! Одевайся, пойдём в город. Сначала в ресторан, потом на танцы или куда хочешь. Надо отпраздновать моё зачисление.

– Да как-то неудобно, Володя,– запротестовала она.

– Чего же в этом неудобного, просто прошу тебя разделить со мной мою радость и только. Так что одевайся! В городе уже чувствовалась осень. Большое количество молодых людей, заполнили улицы. Все они приехали сдавать экзамены в учебные заведения, приехали, с надеждой пройти конкурс, а конкурсы были разные, на некоторые специальности на одно место съезжалось до двенадцати претендентов. Прогулку начали с парка «Парижской коммуны» там Клава затянула Владимира в комнату смеха, они её быстро проскочили, но зато долго стояли и смотрели, как буряты танцуют свой национальный танец «Ехор». Сам танец был прост, буряты с буряточками ходили взад и вперёд по кругу, обнявшись за плечи, и кто-то один пел на бурятском языке. Выделялся высокий стройный парень, он пел мощно и мелодично. Насмотревшись, и наслушавшись, прошли на летнюю эстраду, где любительский симфонический оркестр исполнял вальс Штрауса «Весенние голоса». На танцплощадке, было так тесно и душно, что Клава решительно увела Владимира, и они вышли на набережную Ангары. Напротив, парка на противоположном берегу был железнодорожный вокзал, видно было, как отходили поезда, и вид отходящего на восток поезда нагнал на Владимира тоску. Солнце давно село, сумерки сгущались, от реки несло холодом, Клава зябко поёжилась, и он повёл её в город. В городе они зашли в кафе, поужинали, после ужина немножко походили по Большой и когда совсем стемнело, уехали домой. Клава ушла спать, а Владимир вскипятил чайник, напился чая, закрылся и лёг спать, но сон не шёл, и разные мысли одолевали Владимира. За месяц без жены, женщины, почему то становились все красивее. Когда возвращался с Клавой, из города, начал смотреть на неё как кот на сладенькую мышку и только усилием воли заставил себя оставаться внешне равнодушным. Иногда он задумывался о своих отношениях с Галиной и многим поступкам своей жены не находил объяснения. Он видел, что Галина всё больше и дальше уходит от своей юношеской непосредственности и всё ближе приближается к черте, за которой начинается жизнь с холодной расчётливостью, когда всё заранее взвешивается и рассчитывается. Кроме этого она хотела и добивалась матриархата, малейшее «но» со стороны мужа вызывало у жены раздражение, в таких случаях молодой муж поступал согласно древней мудрости, он выслушивал жену, соглашался с ней, но делал по-своему. Армейская разлука изменила молодых как внешне, так и внутренне. Галина ещё со школы знала, что она привлекательна и старалась быть ещё неотразимей в глазах представителей сильного пола. Знаки внимания, оказываемые мужчинами, приятно щекотали её самолюбие, а вот её муж комплиментов делал всё меньше и более того, часто не соглашался с женой. Это задевало Галину и злило, до разлуки ей нравилась лирическая сторона их отношений и кроме любви она ничего видеть и слышать не хотела. В то время она даже в книжках выбирала только написанное о любви, остальное пропускала, считая, что там серая обыденность, которой жизнь полна и без книг. Разлука сделала Галину решительной и приучила к мысли, что всё должно быть так, как она задумала и решила. Спокойная рассудительность мужа выводила её из равновесия, когда он на все её пылкие мечты и задумки выливал ушат холодных доводов, а ей ничего холодного не нравилось, даже не нравилось по утрам умываться ледяной водой.

Галина считала, что завоевала и привязала парня накрепко. С ним они прошли все этапы сближения, от робкого поцелуя до интимных таинств, не хватало только ребенка, но жена заявила, – рожать-то мне милый мой, а рожать я пока не буду.

Они тогда по этому поводу чуть не разругались, но Владимир засмеялся,– мы с тобой, Галка, как цыгане, как цыган, который чуть не избил сына за сломанную спину не родившегося жеребёнка.

Их интимные отношения вызывали недовольство обоих, мужу явно не нравилась норма, которую установила для него жена, а жене не нравились покушения мужа на пересмотр этой нормы в сторону увеличения. Владимиру иногда казалось, что в их жизни что-то начинает расклеиваться, но что, он понять не мог.

С утра он ушёл рассчитываться на стройку, и, вернувшись, домой, через некоторое время услышал стук в ворота. Заявилась жена.

– Ты бы, Галка, хоть телеграмму дала, чтобы я тебя встретил.

– А я, может быть, хотела без телеграммы, – съехидничала жена, – муж молодой, хозяйка тоже молодая и кто знает, – не захотел ли ты в моё отсутствие прочувствовать на губах всю жгучесть поцелуя.

– Да ты что, Галка!

– А что тут такого? В жизни всё может быть, стоит жене только ослабить бдительность, и нет мужа. Но ты у меня паинька, смотрю, честно ждёшь любимую жену. Выключай светило, полежим рядом, а то я сильно соскучилась. Сказала таким тоном, что соскучилась только она одна. Галка приехала загоревшей, посвежевшей и поправившейся. На ее коричневом теле были две белые полоски, которые в свете прикрытой настольной лампы притягивали взгляд и руки мужа….

– Вот и все. Как прекрасно, Володя, если бы ты меня больше не тревожил, это был бы верх блаженства. Хорошо отдохнув, она разрешила мужу ещё раз овладеть ей, предупредив на будущее: – только сегодня, так и быть, ещё раз разрешаю ради нашей встречи.

Утром, когда сели пить чай с домашней вкуснятиной, которую Галина привезла из дому, она его обрадовала:

– А свекруха родила тебе, оказывается, сестрёнку, уже агукает, назвали Светой, девочка очень забавная.

– А мать мне и не сообщила, наверное, стесняется меня.

– Конечно, растащило её под старость лет, – заявила Галина недовольным тоном, так как его мать почти не помогала им, в отличие от её родителей, которые не забывали незамужнюю дочь. Жили они с Галкой, не регистрируя брак, Владимир настаивал на женитьбе, но она ему возражала:

– Говорила со своей маманей о замужестве, но она и слушать не желает об этом до моего окончания института, так что ты дома не ляпни, что мы с тобой живём вместе. Матери сказала, что только дружу с тобой, что, если мы поженимся, то к моему окончанию института. Пусть мои старички живут в приятном неведении, да и что тебе, нашей любви мало? И одинокой дочке родители помогают лучше, не так ли? Владимир сидел, пил чай и любовался женой:

– А где это ты так загорела?

– В Чалбучах, в доме отдыха, куда мы ездили с мамой. Я приехала, она посмотрела на меня, поохала, а через день принесла две путевки, и мы там с ней загорали, но если бы туда приехали без денег, то отощали бы вконец. Да! Ирка уехала в Иркутск и здесь замуж вышла. Ребятишек перед отъездом привела к мужу и оставила у него, а он отвел их к Иркиным родителям, те их и воспитывают. Со своей любимой жить не стал, сейчас ходит к какой-то продавщице, та его поит, и мужик спивается окончательно. Твой друг Васька не то купил домишко, не то арендовал, не то занял нахально, как рассказала мне твоя мать. Женился на женщине, у которой уже взрослый сын, живут плохо, он жмот и жена собирается уходить от него. А жмот он изрядный. Жене на восьмое марта купил в подарок, в уценённом, губнушку и пудру.

Оставшиеся дни до первого сентября они провели не просто чудесно, а превосходно. Загорали на Кае, ходили в кино, и просто бродили по городу. По вечерам Галка надевала на обнаженное тело халатик и начинала, где надо и где абсолютно не нужно нагибаться, да так, что Владимир от таких видов начинал сопеть, хватал Галку на руки и нёс в комнату. И у Галки к этому времени глаза пьянели, и они в оставшиеся дни августа выполняли месячную норму. Потом Галка блаженно разваливалась на кровати, и долго парила как в невесомости, забыв обо всём…

Оба знали, что Владимир должен был первого сентября явиться в институт с вещами для поездки на сельхозработы. Был слух, что студентов отправляют на целый месяц, поэтому одна разлука, у них едва закончившись, перерастала в другую.

Глава 6

Вечером первого сентября весь первый курс погрузился в вагоны специального поезда, и студенты отправились в Куйтунский район. Ребята познакомились ещё абитуриентами, некоторые были хорошо знакомы друг с другом, живя в одном общежитии во время сдачи экзаменов. Ещё до переклички собрались вместе и решили занять места в одном вагоне. У первокурсников разница в возрасте превышала десять лет. Трое студентов из группы Владимира – бывшие фронтовики, и потому на запрет не пить спиртное, как сами сказали, плевать хотели и сразу, как только поезд тронулся, остограммились, повторили и через час спали. Старшекурсники учили первокурсников студенческой карточной игре «Кинг». Игра не требовала сообразительности, как «преферанс», и все, кто мало-мальски умел играть в «66», играли на равных с учителями. Вот только бить четырьмя картами по носу проигравшим, получалось пока плохо, но это только пока. Зато старшекурсники били мастерски, лишний раз доказав, что слаба теория без практики. В Куйтун, районный центр, приехали поздним вечером, было пасмурно, пока дозвонились до колхоза «Победа», пока оттуда отправили автобусы – обычные грузовики, пока доехали, была ночь.

Колхозное руководство ждало студентов только через день, поэтому ни ужина, ни жилья не было приготовлено. Примерно час их разводили по домам и устраивали на ночлег по два-четыре человека у хозяина или хозяйки. Владимир с Зуйковым попали в один дом, им постелили на полу, на полу спала вся семья, в хате, как сказали хозяева, было тепло. Тепла было примерно, как в пустыне Сахара в полдень. Четверо ребятишек и сами хозяева спали на полу покатом. Свет местная электростанция уже отключила, стелили при керосиновой лампе, погасв её сразу, как ребята легли спать. Владимир, не смотря на температуру раскаленной пустыни, уснул сразу. Приснились ему соревнования по штанге, вроде бы он заказал такой вес, который ни разу не брал и вот вес этот он взял на грудь, вес его давит, и он никак не может сделать толчок. Штанга давит, он обливается потом и вдруг начинает погружаться в землю, дышать не чем, и он просыпается, чувствуя, что грудь его действительно что-то или кто-то сдавил. Вспыхнул свет фонарика, и Владимир разглядел хозяйского сына, который, приняв Владимира за родителя, устроился у него на груди и сладко спал. Освободившись от ребёнка, почувствовал, что тело всё горит и чешется, а когда Зуйков посветил на него, то понял: это клопы, которые очень любили свеженьких, новеньких, давить их не было смысла, они кишели, под утро Владимир всё же уснул, а его товарищ так и промучился всю ночь без сна. Утром, а встали рано, хозяева как бы в насмешку спросили:

– Ну как спали?

– Плохо, – ответил Зуйков, – клопы заели.

– Клопы? – удивился хозяин. – А мы к ним привыкли.

– Есть немножко, – сказала хозяйка.

Село сказалось хохлацким, предки жителей попали сюда во времена Столыпина, до коллективизации многие жили хуторами, во время коллективизации хуторян объединили в один колхоз, хутора стали заимками.

В колхозе с весны до глубокой осени трудились рабочие самых разных предприятий области. Кроме студентов работали на своих автомашинах шофера из Ангарска, девушки из самого Иркутска, со швейной фабрики, с чаеразвесочной фабрики и еще с нескольких мелких предприятий. Этих людей специально устраивали на работу, на сезон, для поездки в колхоз, это был единственный выход, – со специалистами выполнять госплан, и выполнить разнарядку в помощь селу.

На колхозных полях колхозников почти не было видно, они убирали урожай на приусадебных участках, но всё это студенты увидели и узнали чуть позже. Позавтракали, в столовой, организованной специально для рабочих, присланных в помощь колхозу, пошли в управу, где колхозный голова, он же председатель должен был переговорить со студентами, и вдохновить их на уборку урожая. Потом их должны распределить по бригадам и решить другие вопросы. Почти всем расселение по хозяевам не понравилось, они спросили у председателя, есть ли в колхозе пустые дома.

– Есть, – ответил он, – даже есть выбор, а зачем они вам?

– Мы, понимаете ли, первокурсники, хотим пожить все вместе, перезнакомиться, да и наше подселение в семьи несёт неудобства и хозяевам, и нам. Может быть, кто-то решит с дивчиной побыть подольше, после надо стучать, будить хозяев, а так будет и вам лучше, мы будем жить вместе, и никого искать не надо.

Дали им на всю группу заброшенный дом, застеклили окна, подремонтировали дверь, дали матрасовки, студенты набили их соломой, выдали покрывала, и вопрос с жильем был разрешён.

Владимира и ещё такого же физически крепкого парня, Юрия Крайнова, определили на погрузку-разгрузку зерном автомашины. Ангарский шофёр, как и остальные командировочные шофера, себя рейсами не перетруждал, самое большое они делали три рейса, а если на хлебоприёмном пункте была очередь, то делали один-два рейса, один – это когда шоферам надо было заночевать в колхозе. А если собирались остаться у подруг в районе, то ребят на последний рейс не брали, те уходили или в лес, или дома занимались кто чем, чаще всего играли в карты на носы.

Студенты, поставленные на комбайны, до обеда не работали, утрами выпадала обильная роса, которая перекашивала брезентовые транспортеры на комбайне. К обеду роса высыхала, и после обеда ребятам доставалось, особенно тем, кто стоял на соломокопнителях. Стояли с двух сторон на площадках и вилами уплотняли солому. Копнитель наполнялся, ребята жали на педаль, но солома не хотела вываливаться полностью, и тогда приходилось работать вилами. Вместо аккуратной копны появлялась соломенная дорога, оканчивавшаяся жалкой кучкой. Ребята работали без очков, без рукавиц, глаза воспалялись и гноились, на руках красовались мозоли и многочисленные заусеницы.

На току работали в две смены, с тока приходили в пыли с покрасневшими глазами. Если машин не было, или они ломались, студенты вручную загружали зерно из бункеров комбайнов в мешки. У комбайна у бункера была площадка, на площадку возчик ложил по десять пустых мешков, двое парней быстро наполняли мешки, завязывали, и укладывали в штабель. Штабель сталкивали, и возчик – крепенький мужичок подъезжал на лошади, грузил полные мешки на бричку, а пустые забрасывал на платформу. На полевом току, студенты разгружали бричку, мешки были по двадцать килограмм, вроде бы и не тяжелые, но было их так много что после работы первое время, измотанные ребята, сразу падали и их не трогали.

Студенты были разные и отличались друг от друга, были вчерашние школьники, были отслужившие в армии, были и фронтовики, которые успели изрядно поработать. Деревянкин Александр Александрович, которого сразу стали звать Сан Саныч, был на 13 лет старше Владимира, успел три раза жениться, успел навоеваться и поработать, и, если бы был диплом, то работал бы и дальше, но наступило новое время, когда в основу ставили не работника за деловые качества, а дипломированного специалиста. Сан Санычу диплом был нужен, он не хотел работать в шахте и не скрывал этого. Жизнь он знал с изнанки и ничему не удивлялся.

Степан Зуйков был на два года младше Владимира и оказался заядлым шахматистом, с собой он привёз пару шахмат, книги по шахматам, и карманные магнитные шахматы, с которыми никогда не расставался. Владимир играл от случая к случаю и к своему удивлению первую партию он выиграл у Зуйка.

– Ты, Коршун, по какому разряду играешь?

– По самому высокому,– ответил с улыбкой Владимир.

– Мастер что ли?

– С другого конца, Стёпа. Любитель, а разряд то ли пятый, то ли шестой. В общем самый высокий.

– Да, ну! Но если это так, то мой совет,– займись серьёзно теорией, познакомишься с теорией, и я тогда гарантирую самый высокий разряд, но не с другого конца, а мастерский.

Не хочу я, Степан, ни высокого разряда, ни шахматной славы, играю в своё удовольствие, когда-то решил обыграть своего зазнавшегося друга, обыграл и к игре потерял интерес .

Володя, ты меня не понял. Не обязательно завоевывать высокий разряд и добиваться славы, теория создана для того, чтобы не повторять ошибок и понять всю красоту комбинаций. Не то чтобы Владимир послушался совета Зуйкова, а от того, что времени свободного иногда было много, он взялся за учебник. Ему помогал Зуйков, и Владимир иногда стал выигрывать у Степана не только случайно. Больно ему полюбилось решать шахматные задачи и этюды. Проигрывал он без злости, выигрывал без радости.

– Неужели тебя, Коршун, не злит, что ты мне проигрываешь?

– А чего злиться-то?

– А вот меня, Володя, проигрыш, как спортсмена, злит, – сознался Зуёк, бесит, когда я допускаю зевки и проигрываю. Во мне всё кипит и клокочет, когда получаю мат, драться хочу, но приходиться улыбаться и жать сопернику руку.

– Ну и заехал бы по морде, не копил бы зло в себе . Правда, при твоей комплекции, ты был бы чаще бит.

– Драться нельзя, шахматы игра интеллектуальная, но злость моя полезная, спортсмен должен быть злым, зло заставляет самосовершенствоваться, стремиться к победам, к реваншу в случае проигрыша. А вот у тебя этого нет. Я стал злым от бессилия, в школе натерпелся обид от сильных и наглых. Не было у меня ни авторитета, ни силы, когда мне вдруг понравилась одноклассница. Чтобы хоть как-то стать выше в её глазах, начал играть в шахматы. Пока учился, моя симпатия закрутила с другим, но к этому времени я серьезно увлёкся этой древней и красивой игрой, увлечение переросло в любовь, любовь перешла в привычку и я уже не представляю себя без шахмат.

Студенты считали, что отправили их ненадолго, поэтому многие приехали без теплой одежды, каждый день ждали, что вот-вот их отправят в город, но сентябрь перешёл середину, а об отправке студентов назад и разговора не было. Парни завозмущались:

– Мы, кажется, поступали в институт, а не в колхоз, – заявили студенты руководителю, – одежды тёплой не взяли, деньги закончились, даже на курево нет. Вы нам внесите ясность: или нас на днях отправят в Иркутск, или мы будем здесь штатными колхозниками? Руководитель начал возмущаться, сама Родина отправила студентов на уборку урожая, но Деревянкин его осадил:

– Мы советские люди, будущие специалисты, а не мальчишки, и претензии наши законны и обоснованны, если нам здесь ещё работать, то должны нам выплатить стипендию за сентябрь, а колхоз должен дать хотя бы фуфайки тем, у кого их нет.

Через три дня руководитель привёз и раздал стипендию, но об отправке и не заикнулся.

– Чудной вы, товарищ Торшин,– сказал руководителю всё тот же Деревянкин,– делаете служебную тайну из такого простого вопроса. Лучше скажите честно, что мы будем здесь и весь октябрь, мы настроимся на это и будем к этому приспосабливаться. Может кто-то подженится, кто-то напишет домой или даст телеграмму, и им вышлют тёплые вещи, что скрывать?

Через день на доске объявлений перед конторой появилась запись: «Товарищи колхозники! Поможем студентам в уборке урожая!»

Руководитель рвал и метал, грозился отправить с волчьим билетом написвшего этот лозунг. На этот раз с Торшиным говорил Виктор Чёрный тоже бывший фронтовик, но, как сам говорил, войну он только понюхал, так как призвали его в 1945 году, пока доехал, война закончилась и он служил в оккупационных советских войсках.

– Я не знаю кто это написал, но факт схвачен правильно. Вы обратите внимание, что студенты и откомандированные работают на колхозных полях, а сами колхозники кроме механизаторов, работают на себя, на своих огородах, если на огородах всё убрано, то на полях много чего уйдёт под снег. Может быть этого писать и не надо было, но факт есть факт. Писатель не был найден и Торшин уехал.

Однажды Владимир вернулся в посёлок поздно, шофёр заехал к подруге и задержался перед очередным запоем. На радость ребят, в столовой виднелся свет, и они вошли туда через кухню.

– Девушки, на ужин что-нибудь есть?

– Где это вас черти носили? – спросила Нина, выглянув из кладовушки.

– Да Иван нас сегодня задержал в Куйтуне, дай что-нибудь пожевать, – попросил Владимир.

– Чай да хлеб, – объявила она ребятам.

– Погоди, Нина, пугать парней, – остановила её Полина, выходя из той же кладовушки, – я тут своей чернобровой симпатии кое-что оставила.

Володя, – попросила Полина, – подмогни переставить баки с водой.

Владимир переставил баки и сказал Полине: «Накладывай, если будет невкусно, будешь сластить».

– Сахар закончился.

– Согласен на сладость поцелуев, ты согласна?

– Сейчас или когда попробуешь?

– Давай авансом, – попросил он, и Полина, нисколько не стесняясь, подошла и поцеловала его в губы, спросив: «Сладко?»

– Не понял, – удивился он, и когда она поцеловала ещё раз, произнёс: «Теперь понял, но не совсем».

– Ты что, пришёл ужинать или целоваться? – засмеялась Нина. Раз дивчина целует, то ужин может и подождать, так, Полина?

– Конечно, – и стала накладывать в тарелку, приговаривая: «Черпаю самое густое, самое пригорелое да черное, чтобы у парня бровки были ещё чернее. Кушай, страсть люблю чернобровых».

Когда ставила ему тарелку, прошептала,– ты меня проводи, Володя, ладно.

Он кивнул и отужинав, отправил напарника домой, а сам остался. Помог девчатам приготовиться к завтрашнему утру и, закрыв столовую, Нина пошла в одну сторону села, а они с Полиной пошли в другую. Ночь была лунная, на току работала вторая смена, оттуда слышался визг девчат и песни.

– Нравишься ты мне, чернобровенький, – сказала Полина и прижалась к его руке. Давай немножко побродим. Ты холостой или женат?

– Женат.

– А я замужем. Ты счастлив?

– Да вроде бы живём хорошо, – ответил Владимир, – наверное счастлив, если любим друг друга.

– А вот у меня с мужем нет счастья, – выдохнула она, – нет у меня с ним жизни, а ведь тоже по любви сходились.

– А в чём дело?

– Запил, стал пить, ревновать, ревнует к каждому мужику, ревнует бьёт, всю любовь мою к нему вышиб, думала, что ты холост, хотела к тебе присвататься, а своего бросить.

– А я может быть тоже стану, как твой муж.

– Нет, Володя, мы бабы хорошего мужика сердцем чувствуем.

– Так ты и своего мужа сердцем чувствовала, по любви же замуж выходила.

– Тогда я девушкой была, слёз не лила, жизни не знала, да и про бабье сердце тебе сказала, а не про девичье.

Как ни медленно шли, но скоро прошли село и вышли на проселочную дорогу, которая шла по краю убранного пшеничного поля. Дорога резко вправо повернула к сосновому бору, у дороги была растрёпанная соломенная копна, видимо, её сделали студенты. После он не мог ни сообразить ни вспомнить, – кто кого первым толкнул на копну? Он стал неловко целовать Полину, и она была совсем не против. Со стороны бора послышался шум автомашины и показался свет.

– Увидят, – шепнула Полина, – спрячемся на другой стороне копны.

Минуты через три, обдав их пылью и выхлопным газом, автомашина ушла в сторону села, а они остались лежать на соломе.

– Что, долго у тебя мужика не было?

–Долго, Володя, ой, как долго. Слаб мой муженёк в этом деле, – прошептала она, – от этого у нас с ним и происходит вся неувязка. После службы он работал где-то на Урале на секретном заводе, зарабатывал деньги, деньги заработал, а здоровье потерял. Вначале у него всё было хорошо и нормально, после свадьбы я даже забеременела, но не доходила, был выкидыш. А у мужа его инструмент совсем размяк, сначала его лечили, а потом он узнал, что это всё от его работы на Урале. Узнал, начал пить и ревновать. Первое время в трезвом виде после пьянки извинялся, а скоро перестал и стал ревновать уже трезвый. Видимо нет ничего страшнее для молодого мужика, когда у него не маячит, когда рядом лежит женщина, а он не может. Жена, наверное, у тебя живет и радуется, … кто хоть из нас двоих тебе слаще?