Введение в мифологию

Выступая в поддержку слияний, фирмы обычно используют аргумент экономии, обусловленной ростом масштабов производства. Однако эффект масштаба – не панацея: иначе Советский Союз обладал бы самой продуктивной в мире экономикой. Представление о постоянном взаимовлиянии большей конкуренции и большей экономии за счет роста масштабов производства не учитывает прибыли, которую со временем дает конкуренция. Дух капитализма заключен в нескончаемом применении метода проб и ошибок. В отсутствие проб и ошибок крайне сложно добиться нововведений и роста.

Соответственно, цель антитрестовского законодательства состоит в предотвращении излишней консолидации, лишающей потребителя нововведений и приносимой ими выгоды. Антитрестовские меры позволяют поддерживать конкурентность производства – что, однако, связано со значительными издержками. Первая – это частичное уничтожение экономии, обеспеченной за счет масштаба. Вторая и более важная – масштабное вмешательство государства в частный сектор: подобное вмешательство может быть использовано в политических целях.

По этой причине отношение экономистов к антитрестовскому законодательству и его усилению остается двояким. Бывший председатель ФРС Алан Гринспен утверждал, что слияние компаний всегда выгодно для потребителя и что антитрестовское законодательство являет собой пустую трату ресурсов. В статье 1962 года он написал: «Вся система государственного антимонопольного законодательства в США представляет собой не что иное, как смесь экономической бессмыслицы и безграмотности»[48]. К подобным критическим выводам он пришел исходя из разумного предположения о том, что любая монополия, оставленная без защиты правительства, сталкивается с угрозой конкуренции со стороны новых коммерческих структур. По мнению Гринспена, одной лишь угрозы достаточно для того, чтобы потребители получили все преимущества конкуренции – даже в отсутствие действительной конкуренции.

Однако подобная идея верна лишь при соблюдении весьма специфических условий. Будь Гринспен прав,[49] компании не имели бы возможности назначать цены выше конкурентного уровня – даже в случае заключения тайных соглашений (также известных как картели). К сожалению, мы знаем, что это не всегда так. Отличным примером этого, хорошо известным нам благодаря фильму «Информатор», стал ценовой сговор, в который вступила компания Archer Daniels Midland (и ее иностранные конкуренты) в секторе рынка, занятом продажей лизина – аминокислоты, используемой в производстве кормов для животных. Агропромышленная корпорация ADM далеко не впервые вступила в ценовой сговор. В период с 1965 по 1998 год ее пять раз обвиняли в манипуляции ценами в различных секторах рынка – от продажи хлебопекарной муки до сбыта глутамата натрия[50]. Случай с лизином оказался столь примечательным благодаря информатору, который записал на пленку секретные совещания: мы слышим, как представители ADM договариваются с четырьмя иностранными конкурентами о повышении цен на лизин с менее чем 80 центов за фунт до 1,20 доллара. Мы слышим, как начальник отдела по переработке сырья ADM Терри Уилсон на секретном совещании говорит иностранным производителям лизина: «Вы мои друзья. Я хочу быть заодно с вами, а не с [клиентами], потому что от вас зависит, сделаю я деньги или нет»[51]. Кроме того, мы слышим, как президент ADM Джеймс Рэнделл сообщает присутствующим: «У нас в компании есть поговорка, определяющая всю нашу деятельность. Вот эта поговорка: конкуренты – наши друзья. Клиенты – наши враги». Ценовой сговор длился три года; вопреки идее Гринспена угроза выхода на рынок новых компаний не вернула цены на конкурентный уровень. Вот подтверждение преимуществ, обеспеченных за счет усиления антитрестовского законодательства.

Тем не менее наиболее сильным аргументом в поддержку антитрестовского законодательства остается то, о чем вспоминают весьма нечасто: антитрестовские законы снижают политическое влияние фирм. Большинство экономистов (включая Гринспена) согласны с тем, что худшая и наиболее стойкая форма монополии – это монополия, санкционированная государством. Однако способность получить такую санкцию государства прямо пропорциональна размерам фирмы (или картеля): чем крупнее фирма, тем ей проще найти средства на лоббирование собственных интересов и тем большую прибыль она в результате получит. Кроме того, чем крупнее фирма, тем выше вероятность того, что она сумеет использовать власть государства ради собственной выгоды. В силу всех этих причин традиционно упоминаемые расходы монополий на деле оказываются не единственными – и далеко не самыми крупными.

Чужие деньги

Адам Смит писал «Исследование о природе и причинах богатства народов» в 1776 году, имея весьма яркое представление о масштабах хищений и мошенничества в Ост-Индской компании. Для него подобная коррупция стала приговором не только монополиям, но и всем корпорациям, в которых собственность была отделена от управления. И пусть сделанные им выводы оказались чересчур пессимистичными – корпоративная форма за последние два столетия показала себя с крайне выгодной стороны, – его опасения были вполне оправданны; они остаются справедливыми и по сей день.

В конце 1990-х годов многие российские олигархи сумели разбогатеть за счет выкачивания денег из компаний, которыми они управляли. Нефтяные олигархи чаще всего действовали по следующей схеме: они продавали нефть по цене ниже рыночной иностранным торговым компаниям, принадлежавшим им самим. Чтобы получить представление о возможных масштабах подобных манипуляций с отпускными ценами на нефть, обратимся к отчету, демонстрирующему, что в 2000 году некая российская фирма продавала иностранному торговому партнеру нефть всего по 2,20 доллара за баррель – притом, что средняя экспортная цена (за вычетом затрат на экспорт и акцизных сборов) составляла 13,50 долларов[52]. Возможности вывода прибыли на счета торгового партнера, принадлежащего лично владельцам нефтяной компании, – а именно такая схема, вероятнее всего, применялась в этом случае, – увеличивались за счет непрозрачной структуры собственности в российских фирмах.

Конечно, подобные ситуации характерны не только для других стран, но и для Америки: мы можем убедиться в этом на примере корпорации Enron. Корпорация приобрела печальную известность благодаря финансовым махинациям, которые она осуществляла через сложную сеть компаний, сотрудничавших исключительно с Enron. Создатель сети, глава финансовой службы Enron Эндрю Фастоу, имел долю в этих компаниях – при этом он действовал лично или через партнеров. Он получил прибыль от множества сделок, осуществленных Enron.

Тем не менее, несмотря на некоторые вопиющие исключения, подобное неприкрытое воровство в США встречается достаточно редко. Однако в условиях ограниченной конкуренции легко может проявиться коррумпированность руководства, которой опасался Адам Смит. На конкурентном рынке руководители компаний не могут переводить на свой счет значительные средства или выплачивать себе огромную заработную плату. Подобное поведение может поставить под угрозу существование компании. И напротив, фирма, обладающая влиянием на рынке, может заработать больше, чем ей необходимо для оплаты труда работников, и тем самым компенсировать вложенные средства. Полученная ею дополнительная прибыль создает резервные фонды, которыми легко могут воспользоваться руководящие работники.

Рассмотрим случай Рэя Ирани, главного управляющего Occidental Petroleum. В 2010 году он заработал 76 миллионов долларов. Общая сумма его заработков за период с 2000 по 2010 год составила невероятные 857 миллионов долларов. В указанные десять лет дела компании шли очень хорошо – что, правда, во многом было связано с резким ростом мировых цен на нефть. Недовольство акционеров Occidental Petroleum, вызванное размерами заработков управляющего, проявилось на ежегодном собрании акционеров в 2010 году. Продемонстрировав явное отсутствие доверия руководству, 54 % акционеров проголосовали против принятой в компании программы оплаты труда. Однако это ни к чему не привело: в соответствии с правилами Комиссии по ценным бумагам и биржам, подобные голосования акционеров – лишь формальность; это означает, что они не имеют последствий.

Эти огромные премии напоминают вознаграждения, которые назначали сами себе управляющие Ост-Индской компанией. После победы при Плесси чиновник ОИК сэр Роберт Клайв выплатил самому себе 234000 фунтов стерлингов: для тех времен это была ошеломляющая сумма. Таким образом, отсутствие конкуренции вдвойне невыгодно для простых граждан. Оно обеспечивает более высокие цены при меньшей доступности услуг или товаров; кроме того, оно создает неоправданные (как следствие, избыточные) доходы, тем самым ослабляя общественную поддержку экономической системы в целом.

Клановость

Я вырос в Италии и кое-что знаю о непотизме: изначально покровительством властей пользовались «nepoti»[53], племянники, а в действительности – незаконнорожденные дети папы римского (Александра VI), который, будучи католическим священником, не должен был иметь детей.

Нет ничего удивительного в том, что непотизм зародился в Риме, в католической церкви. В прошлом церковь обладала огромной властью на рынке. Если эту власть не обеспечивало послание церкви, она приобреталась силой. Репрессии, нетерпимость по отношению к еретикам и, наконец, инквизиция – все эти меры были направлены на устранение конкуренции. Именно эти меры, препятствовавшие выходу на рынок конкурентов, позволяли папам (и прочим членам церковной иерархии) приобрести огромную власть (которой они к тому же часто злоупотребляли), в том числе и возможность назначать собственных детей и друзей на влиятельные позиции, вне зависимости от их истинных заслуг.

В протестантизме подобной проблемы не было: составляющие его независимые церкви невелики и агрессивно конкурируют друг с другом; как следствие, возможности покровительства в них ограниченны. В протестантской церкви неправильный выбор священника или казначея легко может привести к исчезновению всей общины: здесь практически нет места для ошибки. То же верно и для бизнеса. На действительно конкурентном рынке нет места клановости. «Место» появляется, лишь когда рынок ослабевает, – то есть когда компания начинает доминировать на рынке. А значит, клановость – еще одна составляющая цены, которую приходится платить за монополию.

К несчастью, структура этой цены со временем становится все более сложной. Заняв важную позицию в компании, некомпетентный «племянник» или не слишком умный приятель начинает нанимать на работу сотрудников своего или еще более низкого уровня: он чувствует, что сотрудники, превосходящие его по уму и способностям, станут для него угрозой. Через несколько лет подобного существования компании уже не так легко будет вернуться назад. Человеческий капитал фирмы окажется настолько искаженным, что она больше не сможет участвовать в конкуренции, не заручившись той или иной формой поддержки. Если в будущем существованию такой фирмы будет что-то угрожать, она прибегнет к лоббированию – поскольку не будет способна на участие в конкуренции. Однако чем большую поддержку правительства такая фирма может себе обеспечить, тем шире будут ее возможности по сохранению непотизма, а это, в свою очередь, будет требовать все большей и большей государственной поддержки. Однажды замкнувшись, подобный круг способен погубить даже самую эффективную экономику.

Политизация решений, принимаемых внутри компаний

Фирмы и рынки работают по-разному. Допустим, руководителю фирмы нужно выполнить простую задачу – заказать ксерокопии документов. В условиях рынка ему понадобится единственная информация – рыночная стоимость такой услуги. Если цена ниже, чем реальная ценность таких копий по представлению руководителя, он закажет копии; в ином случае он не станет этого делать. Ему не нужно знать стоимость возможного альтернативного использования сотрудников копировального центра, а также стоимость износа копировального оборудования. Одна-единственная цена избавляет его от множества размышлений. Вот важное преимущество рыночной экономики.

Теперь рассмотрим ту же ситуацию в рамках фирмы. Если руководитель попросит своего помощника сделать ксерокопии, помощник выполнит задачу (или рискует быть уволенным). Фирма не предполагает свободы наемных работников: они выполняют приказы. Кроме того, для работы фирмы цена не имеет значения. С одной стороны, это многое упрощает: не нужно торговаться по поводу стоимости каждой конкретной задачи. С другой стороны, решения, которые принимает руководитель, оказываются гораздо более сложно структурированными. Не зная цены, руководитель должен подумать о том, как можно было бы иначе использовать и время помощника, и копировальную машину. Это возможно лишь при наличии общего плана, в котором на каждую задачу отводится конкретное время, и к тому же каждая задача имеет конкретную стоимость. Иными словами, фирмы представляют собой малые административно-управленческие экономики: социалистические экономики в миниатюре. Эффективность их работы обеспечена существованием в условиях конкуренции (кроме того, конкуренция придает динамичность капиталистической экономике). Тем не менее добившиеся влияния на рынке фирмы все больше и больше напоминают своих социалистических собратьев.

Корпорации обычно куда менее восприимчивы к социалистической системе. До слияния с Exxon в 1998 году Mobil Oil была не просто нефтяной компанией; это была крупная многоотраслевая корпорация. После резкого снижения цен на нефть в середине 1980-х годов Mobil была вынуждена сократить инвестиции во все свои подразделения – не только в добычу нефти (подобное решение было обосновано низкими ценами на нефть), но также и в сеть универмагов Montgomery Ward (вовсе не связанную с нефтью). Кроме того, Mobil также сократила объем капиталов, вкладываемых в нефтехимические комплексы, инвестиционная привлекательность которых должна была вырасти благодаря снижению цен на нефть, – ведь они используют нефть в качестве сырья[54].

Документально доказано, что динамика инвестиций в рамках многоотраслевых корпораций существенно отличается от подобной динамики в рамках фирм, занятых в той же сфере бизнеса, но не являющихся корпорациями. Можно было бы утверждать, что подобные отличия объяснимы – ведь корпорации создаются, прежде всего, как раз для того, чтобы управлять ресурсами иначе, чем в условиях рынка. К примеру, корпорация может финансировать проекты, использующие закрытую информацию и не способные получить достаточное финансирование в условиях рынка без раскрытия значимых коммерческих тайн. Однако интересно то, что, чем более динамика инвестиций корпорации отличается от динамики инвестиций рынка, тем меньшей ценностью обладает такая корпорация[55]. То же, скорее всего, верно и в отношении заработной платы. Один мой студент, изучавший системы оплаты труда в корпорациях и сравнивавший их с системами оплаты аналогичного труда в односегментных фирмах, обнаружил, что, когда одно из подразделений корпорации попадает в сектор производства, выплачивающий высокую заработную плату, все прочие подразделения также повышают заработную плату своим сотрудникам[56].

Подобные тенденции свидетельствуют о противопоставлении эффективности перераспределению (о котором я уже говорил во второй главе). Ради сохранения гармонии фирмы и корпорации стремятся перераспределять ресурсы между имущими и неимущими. Подобное перераспределение, выражающееся в «налогообложении» более успешных подразделений и сотрудников ради поддержания отстающих, снижает стимулы к усердному труду. Более того, работники в такой ситуации пытаются воздействовать на руководителей, обладающих властью и имеющих возможность повлиять на перераспределение, так как хотят заполучить как можно больший кусок пирога.

Экономисты называют такое поведение «погоней за рентой» и отличают его от «погони за прибылью». В поисках прибыли компании или отдельные люди совершают взаимовыгодные операции. В поисках ренты они расходуют ресурсы, стремясь повлиять на то, как именно будет разделен уже существующий пирог. Подобное поведение не только не создает стоимость (обычно оно заключается в том, чтобы отнять что-нибудь у одного человека и отдать другому) – оно разрушает стоимость, так как предполагает напрасную трату времени и усилий. Погоня за рентой – важный пример издержек, связанных с бюрократией: такое поведение заставляет талантливых сотрудников проводить значительную часть своего рабочего времени в попытках повлиять на принятие решений и склонить руководство в свою пользу.

Большинство экономистов не доверяют государству: государственные компании представляют собой высшую форму монополии, как следствие, они крайне неэффективны. Однако приведенные мною примеры демонстрируют, что частные компании, которым не нужно участвовать в конкуренции, также весьма неэффективны. Фирмы представляют собой островки социализма в океане свободного рынка. Чем меньшее влияние на рынок оказывают такие островки, тем больше вся система соответствует идеальным представлениям Адама Смита; чем больше влияние островков, тем больше система стремится к социалистической экономике. Если бы всю экономику контролировала одна крупная фирма, чем капиталистическая система отличалась бы от социалистической?

Современные ост-индские компании

Чтобы невидимая рука рынка работала наиболее эффективно, фирмы должны быть достаточно малы и не иметь возможности манипулировать ценами. Но даже в ситуации манипулирования ценами свободный рынок сохраняет эффективность в ситуации, пока фирмы обладают лишь ограниченным влиянием на рынке. С ростом влияния на рынок отдельных фирм система все больше искажается. Худший сценарий развития событий предполагает, что влияние, которое фирмы оказывают на рынок, выходит за пределы сектора производства, в котором они заняты, и превращается в политическую власть. Ранее в этой главе уже было сказано о том, что государство обладает высшей монополией – монополией на законное применение силы. Результат объединения власти, даруемой подобной монополией, с властью на рынке, приобретенной благодаря экономическому доминированию в том или ином секторе, неизменно оказывается катастрофическим – неважно, получает ли влияние на рынке правительственная компания (как в случае с Fannie Mae и Freddie Mac), или же частная компания одерживает верх над властью правительства (как в случае с Ост-Индской компанией).

Современный пример ОИК и ее негативного воздействия на конкретную страну демонстрирует нам Сильвио Берлускони. Его обещание управлять страной, как фирмой, много раз приносило ему победу на выборах. К несчастью, в конце концов он принялся руководить правительством, как своей личной фирмой. Даже если он и не менял правил ради собственной выгоды, конкуренты выходили из игры, опасаясь репрессий со стороны правительства. Мир не видел подобного коррумпированного взаимодействия правительства и деловой сферы со времен Ост-Индской компании. Берлускони занимал пост премьер-министра в течение восьми из десяти лет в период с 2001 по 2011 год: за этот период ВВП на душу населения в Италии снизился на 4 %, соотношение задолженности к ВВП выросло со 109 до 120 %, в то время как налоги увеличились с 41,2 % ВВП до 43,4 %. За тот же период индекс экономической свободы, рассчитываемый исследовательским центром Heritage Foundation, снизился для Италии с 63 до 60,3, а индекс конкурентоспособности Всемирного экономического форума – с 4,9 до 4,37. Берлускони сумел завладеть знаменем свободного рынка (или, точнее, купить его подобно тому, как обычно покупают деловой бренд) и тем самым, вероятнее всего, лишил свободный рынок привлекательности для целого поколения итальянцев.

К сожалению, Берлускони – не единственный пример современной ОИК. Еще одним примером стала корпорация ADM в период, когда ею управляла семья Андреас. Помимо участия в скандалах, связанных с ценовым сговором, ADM также получала самые крупные корпоративные дотации за всю современную историю США[57]. Анализ стратегий, проведенный либертарианским Институтом Катона, свидетельствует о том, что в 1995 году не менее 43 % годовой прибыли корпорации ADM принесла продукция, которую в значительной мере субсидировало или поддерживало американское правительство[58]. Субсидированная прибыль, которая была получена благодаря дотациям на производство этанола и тарифам на покупку тростникового сахара, благоприятствовавшим продажам высокофруктозного сиропа корпорации, за многие годы принесла ADM миллиарды долларов – за счет клиентов и налогоплательщиков.

Лояльностью правительства ADM обязана политическим связям семьи Андреас. Глава семьи Дуэйн Андреас жертвовал миллионы долларов в поддержку обеих политических партий США; кроме того, он оказывал политикам личную помощь. Он приобрел у Джимми Картера склад арахиса за 1,2 миллиона долларов[59] и продал Бобу Доулу и его жене апартаменты в гостинице Sea View в Бол-Харборе, штат Флорида[60]. Он не скрывал того, что обладает влиянием в политике. В одном интервью он заявил: «Ничто в мире не продается на свободном рынке. Ничто! Речи политиков – единственное место, где вы сумеете обнаружить свободный рынок. Лишь выходцы со Среднего Запада понимают, что это социалистическая страна»[61]. Как справедливо отмечает проведенный Институтом Катона анализ стратегий, «Андреас использовал свое влияние на Вашингтон, чтобы приблизить американскую форму „социализма“ к итальянскому корпоративному этатизму 1930-х годов: чтобы правительство могло грабить население ради блага корпораций, обладающих связями в политике»[62]. Консервативный журнал National Review назвал Андреаса бароном-разбойником наших дней[63].

Кроме всего прочего, ADM обеспечивала себе поддержку СМИ. Компания, не продающая товаров широкого потребления, тем не менее выделяла значительную часть бюджета на телерекламу. Политические ток-шоу постоянно прерывались рекламой ADM. В период с января 1994 по апрель 1995 года ADM потратила 4,7 миллиона долларов на ток-шоу «Встреча с прессой» канала NBC, 4,3 миллиона долларов на «Лицом к нации» на канале CBS и 6,8 миллиона долларов на «Час новостей с Макнилом и Лерером» на канале PBS. Кроме того, она была основным спонсором передачи «На этой неделе с Дэвидом Бринкли» на ABC[64].

Еще один пример современных ОИК – Fannie Mae и Freddie Mac. Консервативная пресса часто характеризовала их как государственные компании, которые политики вынуждают выдавать невозвратные кредиты. Правильнее считать их частными монополиями, использующими собственные политические связи для обогащения за счет налогоплательщиков. Проводимые ими операции настолько масштабны, что эти корпорации можно назвать государствами в государстве. Они настолько важны для американской экономики, что их банкротство недопустимо. Они обладают таким политическим влиянием, что любое изменение сложившейся ситуации оказывается сложнейшей задачей.

Политическая власть крупных финансовых организаций не менее велика. Вспомним попытку Citigroup изменить закон Гласса–Стиголла, четко определивший экономические связи между инвестиционными и коммерческими банками. В 1998 году корпорация Citigroup приобрела страховую компанию Travelers — хотя закон и запрещает банкам осуществлять слияния со страховыми компаниями. В процессе слияния управляющий Travelers Сенди Вейл пояснил, почему компании продолжают действовать, несмотря на то что их действия очевидно противоречат законодательству: «Мы провели множество переговоров [с ФРС и Министерством финансов] и пришли к выводу о том, что это не станет проблемой»[65].

На тот момент министром финансов США был Роберт Рубин, прилагавший значительные усилия для того, чтобы убедить коллег-демократов в необходимости изменения этого закона. Рубин покинул свой пост в Министерстве финансов в июле 1999 года, через день после того, как палата представителей приняла новый вариант закона, поддержанный обеими партиями – 343 голосами против 86. Спустя три месяца, 18 октября 1999 года, Рубин получил в Citigroup должность с годовой зарплатой в 15 миллионов долларов, не предполагающую каких-либо рабочих обязанностей. Сложно не увидеть связи между двумя этими событиями.

И Citigroup, и Рубин действовали в рамках закона. В рамках закона действовал и Берлускони, менявший законодательство ради собственного блага и ради блага собственного бизнеса. Однако законность подобных связей деловой сферы и правительства не меняет дела. При наличии более здоровой конъюнктуры ресурсы частного бизнеса можно использовать для противостояния цепкой хватке правительства; кроме того, государственная власть тоже может быть использована для ограничения злоупотреблений частных монополий. Однако из ситуации, в которой частная монополия контролирует государственную власть, выхода нет.