Введение в мифологию

Тем не менее поддержку меритократической системе перед лицом подобных испытаний обеспечивают два фактора: (a) культура, полагающая законным поощрение приложенных усилий за счет более крупного вознаграждения, и (б) довольно значительное и широко распространенное в рамках данной системы вознаграждение, способное компенсировать вызванное подобным неравенством недовольство общественности. В Америке легко обнаружить упомянутый культурный фактор, ведь эта страна поощряла меритократию с самого момента своего создания. В XVIII веке общественное устройство во всем мире было основано на правах по рождению: Европой и Японией правили аристократы, в Индии доминировала кастовая система, и даже в Англии, где коммерсанты постепенно приобретали вес в экономике и политике, государственная власть была в основном сосредоточена в руках знати. Американская революция явилась восстанием против аристократии и против косности европейского общества; однако, в отличие от Французской революции, проповедовавшей принцип равенства, она отстаивала свободу и стремление к счастью. Иными словами, Соединенные Штаты Америки были основаны на принципе равенства возможностей, но не результатов. Позднейшее экономическое процветание нового государства укрепило веру в то, что поощрения и ответственность следует распределять сообразно заслугам.

Мировоззрение современных американцев несет на себе отпечаток этого наследия. Показатели неравенства доходов в США – одни из наиболее высоких среди развитых стран. Тем не менее недавнее исследование, проведенное благотворительными фондами Pew в двадцати семи развитых странах, показало, что только треть американцев считает сокращение неравенства доходов обязанностью правительства. (Следующей в списке страной с наиболее низким показателем – 44 % – стала Канада; для Португалии же этот показатель составил целых 89 %[19].) Американцы не хотят перераспределения доходов, но хотят, чтобы правительство обеспечило всем равные стартовые условия: более 70 % американцев сообщили, что роль правительства состоит в том, «чтобы обеспечить каждому справедливую возможность улучшить свое материальное положение».

Подобную веру в равные возможности поддерживает и другая вера: в то, что система действительно справедлива. В рамках того же исследования, проведенного фондами Pew, 69 % американцев согласились с утверждением «Ум и профессионализм должны быть вознаграждены» – этот процент много выше, чем во всех остальных странах. В то же время лишь 19 % американцев полагали, что для того, чтобы добиться успеха, важно родиться в зажиточной семье; в Чили так считает 39 % населения, в Испании – 53 %, в целом же средний показатель для всех стран составил 28 %.

В Америке вера в справедливость вознаграждения усердного труда столь повсеместна, что даже студенты Беркли – пожалуй, самого левого учебного заведения в стране – поддерживают эту идею. Экономисты разработали эксперимент под названием «игра в диктатора»: испытуемый получает сумму денег, которую он должен любым способом разделить между собой и анонимным игроком. Проведя эксперимент тысячу раз, исследователи подсчитали, что испытуемые отдавали анонимному игроку в среднем 20 % от полученной ими суммы – вероятно, из альтруистских соображений или из сочувствия. Экономист Памела Джекила недавно изменила условия эксперимента. В одном случае испытуемым – студентам Беркли – было сказано, что анонимные игроки усердно работали; в другом случае испытуемым сказали, что анонимные игроки совершенно ничего не делали. Как выяснилось, студенты куда более охотно вознаграждали усердных работников, чем бездельников. В рамках еще одного эксперимента испытуемых, которые должны были распределять деньги, заставляли до получения денег проделать кропотливую работу (перебрать бобы): в результате такие испытуемые гораздо меньше стремились разделить полученные деньги, чем те, кто не был вынужден усердно работать. Подобные результаты во многом объясняют предпочтения так называемых икорных левых в том, что касается перераспределения доходов: этим потомкам владельцев трастовых фондов не пришлось зарабатывать себе на жизнь, и они обращаются к социализму, желая ослабить свое чувство вины за то, что сами они ни в чем не нуждаются.

Не следует считать, что культура меритократии универсальна. Подобные эксперименты, проведенные в Кении, дали противоположные результаты: испытуемые стремились вознаграждать удачливых, вовсе не усердных работников. Однако американцы, от Беркли до Бостона, верят в то, что большее усердие заслуживает большего вознаграждения, и эта вера оберегает основанный на меритократии капитализм от сил, стремящихся его разрушить.

Тем не менее меритократия не может выжить лишь за счет поддержки со стороны культуры; она также должна распределять достаточно крупные вознаграждения – настолько крупные, чтобы люди могли их заметить. Меритократические системы зарождаются в ситуациях, когда потенциально приносимая ими польза наиболее очевидна. На государственном уровне подобные ситуации обычно возникают в военное время – в особенности если под угрозой оказывается существование всей страны. В 1793 году, когда Французской революции угрожало вторжение в страну армий других европейских государств, якобинское правительство перешло к вознаграждению талантливых – но не родовитых – солдат. Столь простое нововведение позволило Революции победить лучше вооруженные и лучше обученные армии противника. Примерно так же однажды повел себя один мой приятель. Как-то раз он заболел и жена предложила ему вызвать их друга – врача. «Я действительно болен, – ответил мой приятель. – Мне нужен настоящий врач». Когда ваша жизнь в опасности, правильнее всего выбирать не по привязанностям, а по заслугам.

А значит, меритократическая система, стремящаяся заручиться одобрением широких кругов населения, должна распределять довольно крупные вознаграждения – пусть даже они не будут достаточно велики, чтобы спасти от разгрома целую страну. Это непростая задача. К примеру, в политике – сфере, в которой ценности чаще распределяются, чем создаются заново, – предоставляемые меритократией вознаграждения невелики по сравнению с вознаграждениями, которые дает клановость. Когда я назначаю на различные должности своих друзей, – пусть даже не слишком компетентных, – система становится несколько менее эффективной, но я получаю большую власть. Как следствие, в рамках правительства трудно придерживаться принципов меритократии.

То же верно и для ситуации, когда фирме принадлежит определенная монополия. Если положению фирмы на рынке ничто не угрожает, она не слишком заинтересована в том, чтобы нанимать лучших профессионалов; напротив, руководители фирмы концентрируются на бюрократических распрях, стремясь отнять друг у друга большую долю прибыли – в подобной ситуации наем лояльных сотрудников вновь оказывается более выгодным, чем поиск профессионалов. Сравним эту ситуацию с происходящим на конкурентном рынке, где фирмам постоянно угрожают их соперники. Нет смысла бороться за больший кусок пирога, если весь пирог может исчезнуть: большая доля нуля всегда останется нулем. Лучше бороться за сохранение пирога – пусть даже вам достанется меньший его кусок. Вот еще один важный аспект, связывающий меритократию со свободным рынком. Не будь угрозы, исходящей от экономической конкуренции, предприятиям не нужно было бы сохранять эффективность, как следствие – не нужно было бы придерживаться меритократических принципов.

Меритократия может создать эффективный замкнутый круг[20]. Чем чаще граждане видят, как последовательно и справедливо применяется принцип вознаграждения по заслугам, тем больше они стремятся руководствоваться этим принципом. Само принятие ими этого принципа означает, что система будет действовать все более последовательно и справедливо – а это, в свою очередь, обеспечит ей большую поддержку граждан. Напротив, нечестность системы побуждает людей к мошенничеству, что делает саму систему еще более нечестной: это порочный круг.

Эти «круги» указывают на наличие того, что экономисты называют «множественным равновесием» – стабильные ситуации, которые крайне сложно изменить. К примеру, страна со сложившейся традицией меритократии обычно оказывается способна сохранить такую традицию даже при неблагоприятных условиях, тогда как страна, в которой меритократической традиции никогда не было, будет испытывать огромные трудности при ее введении. При наличии равновесия малые отклонения от нормы обычно не дают никаких результатов. Однако если отклонение достаточно велико, экономика может перейти к иному равновесию, которое ей будет также сложно изменить.

Хорошая новость для США состоит в том, что эта страна находится в состоянии меритократического равновесия. Однако в последние годы мы стали свидетелями крупных отклонений – таких как клановый скандал в университете Иллинойса, связанный с тем, что абитуриентов, не соответствовавших критериям поступления в университет, принимали на учебу благодаря их связям с политиками и попечителями университета[21]; или куда более масштабная программа по спасению финансовой системы страны, благодаря которой управляющие банков получили сотни миллионов долларов за то, что обанкротили свои банки. В ситуации, когда справедливость правил оказывается под вопросом, а система распределяет вознаграждения на слишком неравных основаниях, меритократия и свободный рынок могут утратить всякую поддержку. Когда страна доходит до такой точки, возврат к поддержке меритократии практически невозможен. К несчастью, Америка приближается к этой точке.

Существует несколько сил, стремящихся вывести Америку из меритократического равновесия и обеспечить ей равновесие без опоры на меритократию. Вспомним, что меритократия свободного рынка, желающая выжить в демократической стране, должна предлагать гражданам значительные и доступные вознаграждения, опираясь при этом на благоприятствующую ей культуру. В США оба эти аспекта оказались под угрозой: первый – благодаря сокращению вознаграждений, которые рынок обеспечивает большинству людей, второй – благодаря тому, что рынок как средство вознаграждения заслуг оказался лишенным легитимности.

Тайгер Вудс и гринкиперы

Для человека важно не только его положение в абсолютном выражении, но также и его положение относительно окружающих. Существует обширная статистика, демонстрирующая различия в уровне доходов – разрыв между доходами наиболее богатого 1 % населения и доходами всех прочих людей. К несчастью, проблема гораздо шире. Я говорю «к несчастью», ибо, имей мы дело лишь с проявлением алчности корпораций, нам легче было бы справиться с этой ситуацией.

В понимании сути этих различий нам может помочь просмотр игры в гольф. Поля для гольфа весьма далеки от небоскребов, в которых располагаются корпорации; однако и здесь всем платят по-разному. Вознаграждение, получаемое Тайгером Вудсом, разительно отличается от вознаграждения гринкиперов. Мы, экономисты, называем это различие премией за обладание квалификацией. (Архивные сведения о размере призовых за участие в турнирах позволяют нам легко оценить изменения, которые с течением времени претерпела такая надбавка[22]. Размеры вознаграждения гринкиперов узнать не так просто – однако я предполагаю, что в любой момент времени они получают минимальный оклад. Даже если я укажу здесь размер их медианной или средней зарплаты, общая картина никак не изменится.)

В 1948 году премия за победу в самом престижном турнире по гольфу – «Мастерс» – составляла всего 2 500 долларов. В пересчете на доллары США 2008 года это чуть больше 22000 долларов. В 2008 году размер той же первой премии составил 1 350 000 долларов – в шестьдесят раз больше, чем в 1948 году. Конечно, экономика, как и реальная заработная плата, за это время выросли: вот почему наиболее точным показателем будет соотношение размера первой премии с годовой зарплатой гринкипера. В 1948 году первая премия составляла три годовые зарплаты гринкипера; в 2008 году – 103. Что интересно, даже временная структура роста премии «Мастерс» точно соответствует росту заработных плат руководящих работников: последние не слишком менялись в реальном выражении до начала 1980-х годов, а затем начали резко расти[23]. Чем можно объяснить подобный скачкообразный рост премии за обладание квалификацией?

Прежде всего, сравнение премии за победу в турнире с минимальной заработной платой не учитывает того, насколько сложно получить такую премию. В 1948 году турнир «Мастерс» выиграл Клод Хэрмон, клубный профессионал, непостоянно участвовавший в соревнованиях. Сегодня подобная ситуация невозможна. В действительности после него ни один клубный профессионал не выигрывал крупный турнир по гольфу[24]. Турнир «Огаста Нэшнл» (первоначальное название турнира «Мастерс») проводится с 1934 года: изначально это было местное соревнование, таковым оно оставалось на протяжении многих лет. В первые двадцать лет существования турнира победителями становились исключительно американцы; в последующие двадцать лет лишь 14 % победителей были иностранцами. В последующие годы иностранцы побеждали на турнире примерно в 50 % случаев.

Кроме того, рост популярности гольфа также означает, что выиграть турнир «Мастерс» стало сложнее. В период с 1948 по 2008 г. количество полей для гольфа в США увеличилось в четыре раза[25]. Количество полей для гольфа во всем мире увеличилось в 8 раз. Если считать, что количество игроков на одно поле остается более или менее неизменным и что все игроки потенциально могут стать победителями турнира (два крупных допущения), мы можем утверждать, что сегодня выиграть «Мастерс» в 8 раз сложнее, чем в 1948 году. Существуют и иные различия, в значительной мере объясняющие рост премии за обладание квалификацией. Сегодняшнее соотношение между суммой выигрыша игрока в гольф и зарплатой гринкипера составляет не 3 к 103, а 3 к 13. И все-таки, чем объясняется подобный рост?

Отмечу, что изначально турнир «Мастерс» был субсидируемым[26]. Основатель Национального гольф-клуба Огасты вспоминает, что в начале финансовые результаты соревнования были «довольно провальными», поскольку «первоначальные затраты оказались больше сумм, которые удалось собрать для покрытия всех издержек»[27]. Не будь пожертвований членов клуба, профессионалы, участвовавшие в первом турнире, ничего бы не получили за выигрыш[28]. В те времена (и до 1966 года) любой зритель мог прийти на поле в день турнира и купить билет. Однако уже в 1972 году появился лист ожидания – настолько длинный, что в последний раз несколько новых имен было внесено в него в 2000 году. В интернете пропуск на турнир «Мастерс» стоимостью 175 долларов, позволяющий побывать на всех играх турнира, стоит от 1 500 до 5 000 долларов[29]. С 1995 года спрос настолько сильно превышает предложение, что даже билеты на тренировки не продаются, но разыгрываются в лотерею. В то же время благодаря телетрансляции турнир превратился в машину по производству денег. За последние шестьдесят лет общие доходы турнира выросли более чем в шестьдесят раз – хотя сам Национальный гольф-клуб Огасты не прикладывал для этого почти никаких усилий. Все это должно помочь нам понять, почему размер призовых так сильно увеличился: дело не только в том, что сегодня сложнее выиграть турнир, но также и в том, что сама стоимость этого турнира настолько выросла.

Но даже и в этом случае действительно ли одной лишь престижности этого турнира и неденежного вознаграждения (знаменитого зеленого пиджака, который получает победитель) достаточно для того, чтобы самые знаменитые игроки в гольф стремились в нем участвовать? «Если речь идет о крупных турнирах, неважно, играешь ты за пять долларов или за миллион долларов, – отмечает Джеймс Фарик, один из десяти самых высокооплачиваемых гольфистов мира. – Все хотят выиграть „Мастерс“»[30]. Тогда почему Национальный гольф-клуб Огасты увеличил размер премии? Потому что «Мастерс» конкурирует с другими турнирами. Если бы он последовательно платил победителям много меньше, чем другие крупные мировые турниры по гольфу – такие как Чемпионат PGA (Ассоциации профессиональных гольфистов), Открытый чемпионат США или Открытый чемпионат Британии, – он мог бы утратить свой статус. Зачем турниру «Мастерс» рисковать репутацией «самого престижного спортивного события в Америке»[31] ради экономии пары долларов? Это было бы глупо. Неслучайно размеры премии резко выросли в конце 1980-х и в 1990-е годы: именно тогда четыре основных мировых турнира стали претендовать на звание самого богатого турнира по гольфу в мире.

Пример гольфа показателен, поскольку оба явления, приведшие к росту премий в турнирах по гольфу – усиление конкуренции и рост ценности пребывания на верхних строчках рейтингов – примерно в это же время проявились и в корпоративной сфере. В связи с укрупнением мирового рынка компаниям становится все сложнее выживать. В свою очередь, многие руководящие работники, вполне способные заработать себе на жизнь за счет управления посредственной компанией, исключаются из игры.

В то же время сегодня наиболее эффективные компании могут воспользоваться своим превосходством на общемировом рынке. Ценность пребывания в статусе лучшего из лучших невероятно выросла, и компании – подобно Национальному гольф-клубу Огасты – вовсе не планируют рисковать и терять лидирующие позиции ради того, чтобы сэкономить пару долларов на зарплате директоров. Насколько же верно представление о том, что руководящие работники способны изменить ситуацию к лучшему? Великие руководители, типа Стива Джобса, действительно способны на многое. Оценивая изменения прибыльности, связанные со сменой директоров компаний, отметим, что директора, эффективность работы которых относится к высшему квартилю, обеспечивают на 6 процентных пунктов более высокую рентабельность активов, чем директора, эффективность которых относится к низшему квартилю[32]. Подобное различие весьма значимо для крупных корпораций. Даже если корпорации неизвестно, действительно ли директор повышает ее эффективность, члены совета директоров предпочитают не тратить огромные средства на эксперименты и действуют наверняка, щедро оплачивая работу своего директора (именно так ведет себя и Национальный гольф-клуб Огасты).

Объяснить подобный рост неравенства доходов, как в спорте, так и в деловой сфере, можно одним словом: глобализация. Глобализация повышает конкуренцию и прибыльность пребывания в статусе лучшего из лучших, что, в свою очередь, увеличивает неравенство. Глобализация, безусловно, увеличила размеры пирога. Сегодня больше людей смотрит турнир «Мастерс» (и прочие американские соревнования), во всем мире продается все большее количество продукции спонсоров, все больше международных компаний стремится спонсировать телетрансляции турниров. Тем не менее подобные преимущества распределяются крайне неравномерно. Распределение заработков еще более неравномерно. На вершине своей карьеры Тайгер Вудс зарабатывал 12 миллионов долларов в качестве призовых, а размер его вознаграждений достигал 100 миллионов долларов[33]; в то же время призовые второго лучшего в мире гольфиста Фила Микельсона составляли 4 миллиона долларов, а рекламные контракты приносили ему 47 миллионов долларов; третий в списке гольфист в сумме получал уже менее 15 миллионов долларов.

Глобализация способствует тому, что представители местной элиты чувствуют себя все более лишенными привилегий, ведь некоторые блага, прежде доступные им, становятся им не по средствам. К примеру, если бы турнир «Мастерс» проводился ради получения прибыли, билеты на него вполне могли бы стоить больше тысячи долларов каждый; как следствие, многие местные гольфисты-любители, привыкшие к тому, что они могут между делом купить за пару долларов билет на турнир, возмутились бы тем, что больше не могут себе этого позволить. (В случае с «Мастерс» этого не произошло, так как турнир проводится местной ассоциацией гольфистов, ставящей перед собой иные цели.)

То, что произошло в спорте, происходит и в экономике в целом. Чистая выгода от свободной торговли, безусловно, существует; однако она распределяется неравномерно – и в этой ситуации, конечно, есть пострадавшие. Бывших штатных корреспондентов Buffalo Gazette, с трудом зарабатывающих себе на жизнь после потери работы, вряд ли утешит известие о том, что важнейшие обозреватели New York Times из десятка стран объединились в синдикаты и тем самым стали мировыми звездами. Facebook завоевывает мир, принося Марку Цукербергу миллиарды; однако простым программистам все так же нелегко конкурировать с их индийскими коллегами.

РИС. 1. Рост производительности и реального дохода

* Производительность несельскохозяйственного сектора (почасовая производительность за вычетом процентов, прибылей и дивидендов).

** Средняя реальная недельная заработная плата промышленных рабочих Источник: US Bureau of Labor Statistics.

Опережая многих гринкиперов

Отстать в относительном выражении болезненно; но когда подобное происходит в момент быстрого роста абсолютных стандартов, это можно пережить. Неравенство между доходами Тайгера Вудса и его кедди стремительно выросло – однако и кедди в конце концов тоже разбогател. Важен ли для него тот факт, что в относительном выражении он менее богат? Вероятно, нет.

К сожалению, в момент, когда произошел стремительный рост неравенства доходов, реальные доходы большинства американцев перестали расти. Взгляните на рис. 1. Это весьма впечатляющий график экономической зависимости.

Более или менее прямая штриховая линия отображает рост производительности американской экономики (за исключением сельского хозяйства) в период с 1946 по 2009 год. Мы видим, что за последние шестьдесят пять лет производительность увеличилась вчетверо и что на протяжении этого периода рост был скорее постоянным – с незначительным снижением во второй половине 1970-х годов и ускорением роста во второй половине 1990-х. Сплошная линия демонстрирует средний размер реальной заработной платы рабочих. До середины 1970-х обе линии растут параллельно. Однако примерно с 1973 года производительность продолжает расти, тогда как реальные доходы остаются практически неизменными; в действительности, со временем они сокращаются. График показывает рост неравенства и сокращение размеров среднего класса.

Я поясню в восьмой главе, что подобная зависимость отчасти обусловлена восприятием, но не реальностью. Тем не менее, если речь идет о политической поддержке системы рыночной экономики, восприятие играет важную роль. И, к сожалению, такую роль играет не только восприятие. С 1989 по 2009 год медианный доход в стране увеличился на 3 %; при этом, по оценке Бюро переписи населения США, реальный среднедушевой доход беднейших 20 % населения сократился на 1 %.

Смерть Горацио Алджера

Горацио Алджер был весьма посредственным писателем. Тем не менее его воодушевляющие рассказы об обогащении бедняков оказались неразрывно связанными с американским капитализмом. Его книги рисуют путь главного героя от бедности к респектабельности, прославляя американский капитализм и внушая мысль о том, что американская мечта доступна любому. Конечно, это идеалистические рассказы; даже в Америке одной лишь честности недостаточно для того, чтобы добиться успеха; к тому же американский капитализм времен Алджера был далек от совершенства. Однако сюжеты Алджера все же оказались весьма близки к реальности и стали бестселлерами, тогда как Америка снискала славу страны возможностей – места, где капиталистическая система поощряет усердных и честных работников.

На протяжении долгого времени люди верили, что, несмотря на все препоны, однажды они сами – или их дети – сумеют улучшить свое положение. Более того, по результатам исследования, которое недавно провел проект «Экономическая мобильность» фондов Pew, 72 % американцев сегодня полагают, что их материальное положение в ближайшие десять лет улучшится, а 62 % считают, что их дети будут жить лучше, чем они сами[34].

К несчастью, эмпирические данные свидетельствуют о том, что так происходит все реже. Начнем с «внутрипоколенческой мобильности» – вероятности того, что человек сумеет перейти из одного сегмента распределения доходов в другой. В среднем порядка 30 % людей из каждого квинтиля распределения доходов в течение десяти лет переходят в следующий квинтиль. Однако внутрипоколенческая мобильность сокращается, особенно внизу шкалы распределения доходов. По данным Института экономической политики, в 1990-е годы 36 % из тех, кто начал со второго снизу квинтиля распределения доходов, так в нем и остался; в 1980-е годы таких людей было 32 %, в 1970-е – 28 %[35].

Другой вид мобильности – «межпоколенческая мобильность» – свидетельствует о продвижении человека вверх или вниз по общественной лестнице по сравнению с его родителями. В ситуации, когда выходец из семьи с низким достатком сам также имеет низкий доход, межпоколенческая мобильность оказывается низкой. Шокирующие результаты недавнего исследования, проведенного Организацией экономического содействия и развития, показали, что Америка в этом плане гораздо менее мобильна, чем другие страны – члены ОЭСР[36]. Аналогичным образом исследователи из Федерального резервного банка Чикаго сообщили о том, что межпоколенческая мобильность, возросшая в 1950–1980-е годы, в 1990-е начала снижаться и еще больше сократилась на протяжении следующих десяти лет[37].