Введение в мифологию

Выводы

Может показаться, что преимущества меритократического капитализма уже не столь велики и распространены, как прежде, и что подобное изменение способствует ослаблению политической поддержки рыночной экономики. Однако более всего подтачивает систему рыночной экономики ощущение того, что правила применяются ко всем людям по-разному, – того, что система нечестна. Когда мои дети были маленькими, они иногда пытались играть в «Монополию». Эти попытки неизбежно приводили к ссорам. Моя дочь – она на два года младше моего сына – всегда утверждала, что тот жульничает. Сын, вооружившись официальными правилами игры, отстаивал свою невиновность. И он был прав: он действительно не придумывал новых правил игры. Однако и дочь тоже была права: мой сын пользовался ее неосведомленностью и применял лишь выгодные для него правила. Несмотря на юный возраст, моя дочь понимала, что справедливости в игре нет, и использовала единственную доступную ей реакцию: бросала игру.

Ее отчаяние аналогично тем чувствам, которые многие все чаще испытывают в связи с американской системой: игра оказалась мошеннической. Большинство не понимает сути этого мошенничества, еще меньше людей способно его исправить – вот почему некоторые, подобно моей дочери (в том числе и молодежь, собирающаяся в Зукотти-парке и в других парках по всей Америке), полагают, что проще всего закончить игру. Они не понимают, что отказ от системы в целом делает ее трансформацию еще более сложной. Чтобы система вновь стала справедливой, они – точнее, все мы – должны, прежде всего, осознать, что именно пошло не так.

Глава 3. Клановый капитализм по-американски

У нас в компании есть поговорка, определяющая всю нашу деятельность. Вот эта поговорка: конкуренты – наши друзья. Клиенты – наши враги.

Джеймс Рэнделл, бывший президент корпорации Archer Daniels Midland

Капитализм несет с собой неравенство доходов. Общественность обычно мирится с подобным неравенством, пока оно не становится избыточным, пока его можно считать элементом выгодной для всех системы, и – что важнее всего – пока оно оправдано принципами, которые большая часть населения считает «справедливыми». Конкурентная система рыночной экономики отвечает всем трем условиям. Конкуренция ограничивает возможность получения чрезмерной прибыли – и тем самым ограничивает неравенство доходов. Конкуренция предоставляет потребителям возможность воспользоваться преимуществами инноваций. Конкуренция поощряет стремление к эффективности и, как следствие, к меритократии – системе, в рамках которой ответственность несут люди, которые могут принести наибольшую пользу, а поощрение считается справедливым вознаграждением.

Конкуренция дает даже больше: она предоставляет потребителям свободу выбора. Тот факт, что потребитель может отказаться от одного продавца и выбрать другого, не только защищает его от компаний, стремящихся обмануть его и предложить товар по завышенной цене; он также обеспечивает максимально возможное благополучие потребителя. Ради сохранения собственного бизнеса фирмы предлагают клиентам самые выгодные условия.

Когда бизнес приобретает излишнюю власть на рынке и получает возможность беспорядочно повышать цены, потребители могут потребовать защиты у политиков. Однако из ситуации, в которой бизнес имеет власть и в рыночной, и в политической сферах, нет выхода. В таких условиях система уходит от свободного рынка и превращается в социалистическую экономику. В рамках социалистической экономики политическая система контролирует бизнес; в рамках подобного кланового капитализма бизнес контролирует политические процессы. Разница весьма тонка: в обоих случаях отсутствует конкуренция и сокращается свобода. В отсутствие конкуренции экономика становится несправедливой и начинает поощрять инсайдеров, обладающих нужными связями.

Конкуренция – та волшебная составляющая, которая вынуждает капитализм работать на каждого члена общества. Большая часть великолепных результатов, публикуемых экономистами и якобы связанных с преимуществами свободного рынка, получена на основании допущения о том, что рынки работают в условиях конкуренции. Однако экономисты недостаточно концентрируются на том, чтобы добиться присутствия конкуренции в реальной жизни. Проблему представляет не временное преимущество, которое компании обеспечивают себе за счет инноваций, но более постоянная политическая власть, которую они могут получить благодаря своим размерам и влиятельности. Если компания работает на неконкурентном рынке и при этом ею управляет не отчитывающийся ни перед кем директор, мы не можем более считать ее частью свободного рынка, но должны видеть в ней то, что она представляет собой на самом деле: малую централизованную экономическую систему.

Борьба с клановым капитализмом старше, чем эта страна. Она началась в 1773 году в Бостоне: тогда американские колонисты выступили против злоупотреблений британских монополий. На самом деле колонисты, уничтожившие прибывший на трех кораблях груз английского чая, протестовали не против повышения налогов, но против монополии и британского кланового капитализма. Чайный закон 1773 года снизил налоги на импорт чая в Америку. Кроме того, он гарантировал беспошлинный статус Ост-Индской компании – фирме, в политическом плане настолько тесно связанной с британским правительством, что фактически они представляли собой единое целое. Колонисты не были удовлетворены введением подобной привилегии, опасаясь, что правительственные монополии распространятся в том числе и на другие товары. Американская революция действительно стала борьбой за политические права. Однако помимо этого она также стала борьбой за экономическую свободу и против кланового капитализма.

Многим сегодняшним читателям борьба за установление или сохранение конкуренции может показаться заурядным делом. Однако в 1773 году это было нечто совершенно новое. На протяжении всей истории человечества экономическая конкуренция считалась злом, которого следовало избегать любой ценой. К примеру, гильдии в Средние века создавались ради ограничения конкуренции в торговле. Первые современные корпорации (голландская и британская Ост-Индские компании) представляли собой учрежденные указом короля монополии. Преобладавшая на протяжении долгих лет экономическая доктрина – меркантилизм – предполагала, что государство участвует в создании, продвижении и защите монополий, считавшихся лучшим способом организации экономической деятельности. Попробуйте поискать в интернете слово «конкуренция»: даже сегодня это понятие чаще всего будет сопровождаться такими негативными эпитетами, как «ожесточенная», «несправедливая» или «губительная».

В 1776 году Адам Смит опубликовал «Исследование о природе и причинах богатства народов», тем самым начав революцию, значение которой вполне сопоставимо со значением революции, начатой в том же году американскими колониями. Революционная идея Смита заключалась в том, что конкуренция есть сила во благо. Современное определение «экономической конкуренции», приведенное словарем Мерриама – Вебстера, отчасти отражает эту идею: «стремление двух или более сторон, действующих независимо друг от друга, ограничить деятельность третьей стороны за счет предложения наиболее выгодных условий». Представление о том, что конкуренция способствует росту благосостояния, до Смита оставалось совершенно чуждым. Впоследствии – как в теории, так и на практике – было установлено, что подобное представление глубоко верно.

Преимущества конкуренции

Представление Смита о том, что конкуренция заставляет фирмы, стремящиеся к получению прибыли, производить пользующиеся спросом товары по максимально низкой цене, первоначально было чисто интуитивным. После публикации «Исследования о природе и причинах богатства народов» экономисты пытались, применяя научный подход, выяснить, действительно ли рынками управляет то, что Смит назвал «невидимой рукой». Лишь в середине прошлого века Кеннет Эрроу и Жерар Дебрё сумели на основании весьма общих допущений доказать, что интуитивное представление Смита действительно было справедливым: конкурентные рынки обеспечивают эффективное распределение ресурсов (экономисты называют это «первой теоремой благосостояния»). Наиболее важным из упомянутых общих допущений стало допущение того, что субъекты рынка являются «ценополучателями»; иными словами, что они действуют независимо (не сговариваясь между собой) и что их размеры по сравнению с размерами рынка достаточно малы для того, чтобы можно было игнорировать воздействие их собственных действий на рыночные цены. В рамках большинства экономических моделей эти условия принимаются как данность. На деле же они требуют доказательства: это важный момент, к которому я вскоре вернусь.

От конкуренции более всего выигрывают потребители. По состоянию на 1 января 1984 года, когда компания AT&T была разделена на семь независимых региональных холдингов, а рынок междугородней и международной телефонной связи открылся для конкуренции, стоимость одной минуты разговора для звонков из Нью-Йорка в Сан-Франциско (в пересчете на доллары 2011 года) составляла 1,90 доллара, а для звонков из Нью-Йорка в Париж – 3,54 доллара[38]. Сегодня существует небольшая фиксированная абонентская плата, при этом звонки внутри страны стали бесплатными, тогда как звонки в Париж стоят всего 9 центов в минуту[39]. Мобильные телефоны, прежде представлявшие собой роскошь, доступную лишь миллиардерам, сегодня широко распространены даже в бразильских фавелах. Всеми этими фактами повышения благосостояния мы обязаны вовсе не какому-то доброму самаритянину, не щедрому главному плановику и не государственным субсидиям. На деле правительства всего мира сумели заработать миллиарды, выставив на аукцион радиочастотный спектр (и тем самым сэкономив деньги налогоплательщиков).

Помимо прочего, конкуренция приносит общественную пользу: она ограничивает дискриминацию. В рамках конкурентного рынка люди, дискриминирующие других людей и отказывающиеся торговать с ними, лишь ставят себя самих в трудное положение[40]. По этой причине рост конкуренции сокращает масштабы дискриминации. Вспомним о том, что в Америке стены, разделявшие представителей различных рас, начали разрушаться, прежде всего, в высококонкурентном мире спорта. Гендерная дискриминация также сократилась благодаря конкуренции. В период с 1970 по 1995 г. в результате сокращения государственного регулирования банковский сектор стал более конкурентным; тогда же разница в заработной плате для мужчин и женщин в этой сфере значительно сократилась, а количество женщин, занимающих руководящие посты, выросло примерно на 10 % по сравнению с другими отраслями[41].

И последнее, но не менее важное обстоятельство: конкуренция обеспечивает человеку большую свободу. Однажды один мой молодой коллега шел под дождем с другим нашим пожилым коллегой. Последний родился в Европе; он заметил в шутку (хотя некоторые шутки оказываются совсем не смешными, если рассматривать их с позиций власти): «В Европе среди молодых ассистентов принято носить зонт над головой профессора». Мой молодой коллега тут же ответил: «Отчего вы не едете в Европу?» Подобную силу и свободу для выражения своих мыслей дала ему конкуренция – в данном случае конкуренция между университетами, поскольку мы с коллегами из Чикагского университета агрессивно конкурировали с множеством других учебных заведений, стремясь заполучить его на работу. Как следствие, этот молодой ассистент профессора в некоторых отношениях оказался более «авторитетным», чем наш пожилой коллега.

Конкуренция может быть лучшим другом потребителя; однако фирмам она нравится куда меньше. Компании делают все возможное, чтобы препятствовать конкуренции: это обеспечивает им куда большие возможности для зарабатывания денег. На курсе финансов и предпринимательства я говорю студентам, что при создании новой фирмы им следует подумать о создании препятствий для выхода на рынок новых конкурентов. В отсутствие подобных барьеров фирма будет работать на идеально конкурентном рынке: она не будет получать прибыль. Таким образом, совершенно естественно то, что предприниматели и представители делового мира стремятся препятствовать конкуренции. Если это стремление имеет разумные пределы, ситуация остается оправданной с экономической точки зрения. Не имея надежды на получение в будущем определенной власти на рынке, предприниматели не стали бы тратить жизнь на обеспечение успешности своего предприятия, а потребители не получили бы множества важных новых продуктов.

Тем не менее определить, что такое «разумные пределы», непросто. Один из путей к созданию препятствий для новых конкурентов – формирование репутации производителя высококачественных товаров; подобная ситуация не вредит потребителям, даже наоборот – она приносит им пользу. Создание дефектных операционных систем, не позволяющих обеспечить полную совместимость с компьютерными программами конкурентов, – другой способ, не приносящий потребителям никакой пользы. Однако наиболее сложными для преодоления препятствиями остаются препятствия, установленные законом. Государство обладает высшей монополией: монополией на законное применение насилия. Как следствие, побороть поддерживаемые государством монополии оказывается сложнее всего.

Чтобы понять, насколько могущественными и опасными могут быть монополии в ситуации, когда правительство поддерживает и усиливает их власть, рассмотрим пример Ост-Индской компании – фирмы, против которой восстали американские колонисты и которую яростно критиковал Адам Смит.

Ост-Индская компания

Представления Адама Смита основывались на свидетельствах о коррумпированности современных ему корпораций, и прежде всего Ост-Индской компании (ОИК) – сегодня, вероятно, наиболее известен ее беллетризованный образ, созданный в серии фильмов «Пираты Карибского моря». Фильмы о приключениях пиратов не претендуют на историческую точность, однако в целом они довольно точно изображают попытки компании контролировать экспорт и импорт на островах.

ОИК была основана в 1600 году и сразу же получила от британской королевы монополию на торговлю со странами, расположенными к востоку от мыса Доброй Надежды и к западу от Магелланова пролива (в эту зону попадают и страны Карибского бассейна). Первоначально монополия была предоставлена на пятнадцать лет. Однако благодаря своему политическому влиянию (и взяткам) ОИК сумела продлить монополию до 1694 года. В 1694 году английский парламент, под давлением других коммерсантов, снял ограничения на торговлю с Индией, а некоторое время спустя предоставил привилегии конкурирующей компании: «Английской компании, торгующей с Ост-Индиями».

При наличии в отрасли политически и экономически влиятельного лидера обеспечить конкуренцию нелегко. Лидер-монополист, обладающий значительными денежными ресурсами и политическими связями, вполне может целиком выкупить единственного появившегося у него конкурента. Подобный подход оказывается неоправданно дорогим только в ситуации, когда для выхода на рынок не существует никаких преград – как следствие, на рынке имеется множество конкурентов. Вот почему нас не должен удивлять тот факт, что попытка британского парламента создать конкуренцию за счет предоставления привилегий единственному конкуренту ОИК, закончилась провалом. В отсутствие антитрестовского законодательства акционеры ОИК приобрели достаточное количество акций конкурента и тем самым вынудили компанию к слиянию с ОИК; как следствие, ОИК вновь оказалась монополистом. Чтобы скрепить сделку и предотвратить будущие попытки создания конкуренции, ОИК предложила казначейству заем в размере 3,2 миллионов фунтов стерлингов; в обмен на это правительство вновь предоставило компании монополию на торговлю – по легенде, всего на три года. Когда срок монополии снова закончился, ОИК в очередной раз воспользовалась своими связями, дала взятки и продлила свои привилегии: на большинство товаров до 1813 года, а на чай – до 1833 года[42]. То, что монополия, предоставленная первоначально на пятнадцать лет, на деле длилась 233 года, лишний раз напоминает нам о том, насколько опасным может быть сочетание власти в экономической и политической сфере.

Физическая удаленность (в те времена путешествие из Англии в Индию и обратно занимало примерно два года) и отсутствие связи давало управляющим Ост-Индской компании относительную свободу и возможность действовать по собственному усмотрению[43]. Довольно быстро обычным делом стало предоставление капитанам кораблей ОИК до двадцати футов свободного пространства на палубе: они могли разместить там личный груз и впоследствии продать его ради собственной выгоды[44]. Аналогичным образом сотрудники ОИК, получавшие незначительную зарплату, могли обогатиться за счет «комиссий» за поставки ОИК. Подобная система легализованных взяток стала нормой и внесла огромный вклад в формирование культуры коррупции, до сих пор господствующей в Индостане.

Сложно представить себе что-либо более далекое от невидимой руки рынка. Результаты подобной деятельности оказались предсказуемо катастрофическими для всех ее участников, за примечательным исключением нескольких управляющих и сотрудников ОИК. Потребители в Англии были вынуждены платить за чай и специи гораздо больше, чем они платили бы в условиях конкурентного рынка; сотрудники ОИК – если не учитывать получаемые ими комиссии – вынуждены были работать на в высшей степени коррумпированную компанию. Адам Смит сетовал на неэффективность ОИК и подобных ей компаний, отмечая, что «они редко имели успех без исключительных привилегий; часто не имели успеха и с привилегиями. Без исключительных привилегий они обыкновенно расстраивали торговлю. При исключительных привилегиях они и расстраивали, и стесняли ее»[45]. Упомянутое стеснение означало, что прочие компании не имели возможности торговать или были вынуждены вести дела нелегально (а значит, неэффективно).

Политическое влияние ОИК причинило британским гражданам еще больший вред. ОИК и государство оказались столь тесно связаны, что интересы Британской империи были вынуждены подчиниться интересам ОИК. Даже Американская революция отчасти была вызвана влиянием, которое ОИК оказывала на решения британского правительства.

Однако хуже всего пришлось индийцам, вынужденным терпеть безжалостное и жестокое обращение со стороны ОИК. Вероятно, наиболее жутким эпизодом оказался голод, разразившийся в Бенгалии в 1770 году. К 1764 году ОИК стала фактическим правителем Бенгалии и создала на этой территории монополию на торговлю зерном, запретив местным торговцам и перекупщикам «запасать» рис (то есть создавать запасы, призванные защитить население от голода в случае неурожая). Спустя год после случившейся в 1769 году засухи ОИК подняла и без того уже очень высокий налог на землю. В результате каждый третий житель Бенгалии (более 10 миллионов человек) умер от голода[46].

Еще одним постыдным для ОИК эпизодом стала торговля опиумом. В 1813 году ОИК утратила монополию на торговлю с Индией (за исключением чая) и стала агрессивно навязывать Китаю опиум, вывозимый ею из Бенгалии. Несмотря на попытки китайских властей помешать ОИК, к 1820 году компания ежегодно ввозила в Китай девятьсот тонн опиума. Стремясь отстоять право ОИК на продажу опиума в Китай, Британская империя развязала две войны.

Страшная история ОИК демонстрирует нам, что в деле получения прибыли частный бизнес ничем не лучше государственного предприятия. Заручившаяся поддержкой государства частная монополия, подобная ОИК, может оказаться куда более разрушительной, чем государственная компания. Вся история европейской колонизации весьма непривлекательна, однако худшие главы в нее сумели вписать именно две частные компании: ОИК и Свободное государство Конго Леопольда II (о нем я говорил в первой главе). Обе частные монополии были уничтожены в ответ на мировые волнения, вызванные жестоким обращением с местным населением. Если в каких-то частях света слово «торговля» до сих пор обладает негативным значением, ответственность за это несут, прежде всего, именно эти две монополии.

Традиционное представление о монополиях

Наиболее значимое следствие существования монополий – рост цен. Конкуренция вынуждает компании предлагать свою продукцию по цене, близкой к себестоимости. Совершенная и стабильная монополия избавляет от подобной необходимости. К примеру, ОИК при продаже чая в Англии могла установить на него такую цену, которая была ей наиболее выгодна; при этом компания понимала, что более низкая цена повысит спрос на товар, тогда как более высокая цена позволит получить за единицу товара большую прибыль. При выборе оптимального варианта монополист типа ОИК обычно останавливается на цене, превышающей конкурентную. Поэтому можно было бы считать монополию налогом, который потребитель вынужден платить производителю. Однако подобное представление не всегда точно. Предположим, что цена, по которой гипотетическая ОИК продает чай и которая позволяет ОИК максимально увеличить свою прибыль, составляет 10 долларов за фунт – притом, что стоимость производства и транспортировки фунта чая равна всего 3 доллара. Вероятно, многие потребители не захотят (или не смогут) покупать чай за 10 долларов – однако с удовольствием купят его за 5 долларов. Поскольку пять больше трех, компания была бы рада продавать таким клиентам чай по 5 долларов – однако это автоматически приведет к снижению цены, которую готовы платить богатые клиенты. Многие монополисты решают подобную проблему за счет сегментации рынка и дискриминации клиентов. В отсутствие такой возможности они были бы вынуждены прекратить продажу товара экономным потребителям, но сохранить значительную прибыль, которую они получают от богатых клиентов. Отмечу, что потеря прибыли, связанная с тем, что клиент отказывается от приобретения товара, выражается не в потере средств, которые в такой ситуации не переходят от покупателя к продавцу. В данном случае ущерб наносится и потребителю, который хотел купить товар за 5 долларов, и производителю, который мог бы продать за 5 долларов товар, произведенный за 3 доллара. Вот пример того, что экономисты называют «мертвым грузом монополии». Кому достанется разница между 10 долларами, заявленными компанией в качестве цены, и 3 долларами, потраченными на производство товара, зависит от вашего представления о том, кто их более всего «заслужил». Однако потерянные клиенты, безусловно, представляют собой чистый ущерб для компании в целом – ущерб, который можно было бы ограничить за счет патентного законодательства. Вот почему срок действия патента ограничен: создаваемая патентом монополия (которая необходима для поощрения изобретений) неэффективна; продлевать ее на неопределенный срок нецелесообразно с экономической точки зрения.

Описанный выше ущерб возникает не только в случае с монополиями. Он – пусть и в более мягкой форме – имеет место всякий раз при наличии препятствий для конкуренции, в ситуациях, когда фирмы получают на рынке определенную власть над своими клиентами. В США для борьбы с этой проблемой было создано антитрестовское законодательство.

Преимущества антитрестовского законодательства

После принятия в 1890 году антитрестовского закона Шермана целью создания антитрестовского (или антимонопольного) законодательства стало противостояние объединению предприятий в рамках монополий, картелей или трестов: подобные объединения могли нанести ущерб конкуренции. Как часто бывает, причины, приведшие к принятию закона Шермана, были довольно сомнительными. Три месяца спустя после принятия закона сенатор Джон Шерман одобрил введение тарифа Уильяма Маккинли, который ограничивал иностранную торговлю и повышал цены на ввозимые товары, тем самым ставя в невыгодное положение потребителей. Критики утверждали, что закон Шермана стал лишь уловкой, призванной обмануть избирателей и заставить их согласиться на принятие тарифов, крайне невыгодных для потребителя. Независимо от того, что изначально привело к принятию этого закона, на протяжении многих лет и он, и более поздние антитрестовские законы использовались для сокращения власти монополий и ограничения практик, позволявших устанавливать непреодолимые барьеры для выхода на рынок. Верховный суд США пояснил: «Закон [Шермана] был принят не для защиты предприятий от механизмов работы рынка, но для защиты общества от краха рынка. Закон направлен не против конкуренции, и даже не против жестокой конкуренции, но против нечестных действий, нацеленных на устранение конкуренции»[47].

Одной из основных мишеней антитрестовских законов стало слияние конкурентов. Существует множество аргументов в пользу слияний, в том числе тот факт, что они повышают эффективность производства и способствуют росту его масштабов, тем самым обеспечивая экономию; подобная эффективность может иметь значение для потребителей. Кроме того, слияния формируют лучшие компании, способные предложить лучшие товары в масштабах всей страны. Вспомним Starbucks: развиваясь, эта сеть выкупала местные кофейни, часть из которых предлагала более низкие цены на кофе или обеспечивала меньшую скорость обслуживания посетителей в часы пик. Не имея возможности приобретать уже существующие кофейни, сеть Starbucks не стала бы выходить на слишком маленькие рынки, не способные содержать несколько кофеен. У старых кофеен, не знающих конкуренции, не было бы поводов для обновления. В этом случае в проигрыше оказались бы потребители.