Первый узбек: Канувшие в вечность

Спустя некоторое время, подумав во время дойки, она поняла, что матушка-сестрица как всегда права. Лайло, вместо того, чтобы заставлять других работать и лишь следить за работниками, сама взвалила на себя такую ношу, которая мужчине впору. И детей забросила. Она подумала и решила – она будет доить коров, делать курт и катык, а поливать грядки, пропалывать их, рыхлить землю и окучивать растения должны работники. Собирать ягоды и плоды – дело работников, а её дело просушить, заготовить, то есть проследить.

Постепенно всё вошло в нужное русло, уставать она уставала, но не так, чтобы без сил падать каждый вечер. Хотя скверное дело было сделано. Ульмас постепенно забыл, что комары пьют кровь, но продолжал их бояться, и всё время яростно отмахивался, если те начинали кружить над ним.

Работа в каменоломне была интересной, но изматывающе-тяжёлой, к вечеру руки отваливались – даже ложка выпадала из пальцев. Больше всего братьям понравилась пила. Это была не та пила, которой работали братья и отец, пила была с почти незаметными зубцами и сделана из очень прочной стали. Пила была двуручная, и Дженгиз-эфенди тут же поставил братьев работать на распилке больших кусков мрамора. Кусок мрамора поднимали и укрепляли на станине, потом прилаживали пилу и дело шло. Но как же медленно шло это дело, несмотря на то, что братья попеременно работали то правой, то левой рукой.

Пара левых рук работала медленнее, но мастер приказал всем начать работать обеими руками. Поначалу все ремесленники заартачились, но через пять-шесть дней привыкли. Дженгиз-эфенди скупо усмехался в седоватые усы и старался спрятать эту усмешку: работа с использованием попеременно правых и левых рук привела к тому, что нужного количества мрамора нарезали в полтора раза быстрее, чем это делали раньше.

Рабочие в каменоломне, понаблюдав некоторое время за нововведением, тоже попытались применить его. А поскольку им платили не за время работы, а за количество нарезанных кусков камня, то довольно скоро все работники в Мармара Эриглищ вовсю махали обеими руками.

Братья, переглядываясь к окружению, пришли к выводу: здесь в работе ничего не запрещено, и если ты можешь выполнить работу хоть большим пальцем левой ноги—тебе никто этого не запретит. Посмотрят и если увидят, что так ты лучше и больше сделаешь, мастер разует всех работников и заставит их работать так, как работаешь ты.

Сидя по вечерам у костра и вспоминая дом, Бухару, Арча-мулу, они ломали голову – почему нововведения так плохо приживаются на их родине? Кому от этого польза? Но больше всего они горевали, что ни в Бухаре, ни в Самарканде, ни в каком другом городе нет медресе, где бы изучалось зодчество. Сами они были самоучками, и им повезло встретить Уткира-устода. Но чаще всего мастера были такими, как Санджар-драчун. У османов есть такое медресе для строителей, есть такая школа. Оно недавно появилось, но появилось же! А у них лишь мастера, которые дерут шкуру с шагирдов, заставляют их пасти баранов, вместо того, чтобы объяснять, какой раствор и какой кирпич надо использовать.

Они выспрашивали о премудростях обработки мрамора не только Дженгиза-эфенди, они приставали ко всем, кто соглашался с ними поговорить. И никто ни разу не отказал им, никто не заявил – вы чужеземцы, вам этого знать не следует! Мастер Оздемир-эфенди, простоявший возле них довольно долгое время и смотревший, как они пилят в две пары рук, подробно объяснил, что можно потратить меньше сил, если взять кувалду не так, как они её держат, за середину ручки, а за конец топорища! Он что-то говорил про рычаг, что удар будет более увесистый и работа пойдёт быстрее. Но надо тренировать глазомер, чтобы не промахнуться и не попасть по мрамору или по пальцам. И то и другое опасно.

Кюбат-эфенди, массивный, с мускулистыми ногами и руками светловолосый мастер, долго показывал им различные киуры* и объяснял, как проводить первоначальный распил и грубую шлифовку. Как доводить её до совершенства, потом переходить к зачистке, шлифовке и полировке выгнутых мраморных поверхностей. Братья с благодарностью смотрели на всех мастеров. С многочисленными поклонами выговаривали слова признательности. А про себя, вдали от мастеров, сравнивали их с теми, с кем пришлось встречаться раньше.

Они подумали и решили, что султан и его приближённые достойно награждают тех, кто хорошо работает. Тех, кто не болтает языком и не сочиняет несусветные заслуги, а действительно работает. Наверное, поэтому в Истанбуле такие красивые мечети, что из них уходить не хочется.

В каменоломне они проработали две луны, но Дженгиз-ага сказал, что он не рассчитывал вернуться домой раньше, чем через три луны. Это всё благодаря их нововведению – работы попарно левой и правой рукой. Братья научились сами ломать мрамор. Они долго надоедали старшему приказчику в каменоломне, чтобы тот разрешил им самим отделить глыбу мрамора от монолита. Темель-эфенди долго не соглашался, но в конце концов заявил:

– Если кусок мрамора будет в трещинах, неровный, если он расколется не по меткам, а наискось, то вы заплатите из своего жалования. Сколько вам платят за день? Пять акче? И как вы с голоду не умерли? Что? Вы живёте у Дженгиза-эфенди, и платите за стол и кров по два акче в день? Интересно, за что это такая щедрость с его стороны? А, вы умеете торговаться? Ну, хорошо! Эта глыба мрамора, если её аккуратно вырубить, а потом распилить на пластины, будет стоить не меньше пяти тысяч акче или сто золотых дукатов, точно сказать сейчас не могу. Это будет зависеть от того, сколько пластин получится, и как сильно вы, олухи, её сможете испортить. – Мастер в упоении закатывал глаза, стараясь высчитать, сколько взять с двух самонадеянных парней за то, что они хотят работать. Про себя он хохотал – что за недоумки приехали из Истанбула. А, они из Мавераннахра…

Он хорошо знал, что вырубить аккуратно кусок мрамора без трещин даже знающему, опытному мастеру не всегда удаётся. Поэтому без зазрения совести пытался что-то выгадать. Немного, но весомо.

– Эфенди! Три дня назад вы кричали на своих рабочих, что они загубили прекрасный кусок мрамора. А они у вас работают уже давно. И они вечером, сидя у костра, перед тем, как разойтись по домам рассказали, что на десять хороших кусков всегда бывает один-два неудачных. Вдруг нам достанется такой неудачный кусок, и мы совершенно случайно загубим его. Не потому, что не умеем, а в силу каких-то других причин? – рассудительно и медленно проговорил Али. Лишь слабые незнакомые звуки в речи выдавали иноземца, и все вокруг принимали Али за османа.

Не так-то легко было сбить с мысли Темеля-эфенди, больше тридцати лет проработавшего на ломке мрамора. Он покосился на своих рабочих, что затаив дыхание ждали, как он сможет выкрутиться из каверзного положения – все слышали его вопли, сопровождавшие перевозку загубленного куска белого мрамора. Братья не были глухими или глупыми.

– Ну хорошо, пять тысяч акче для вас многовато, за этот кусок вам придётся заплатить две тысячи акче. Это если испортите.

– А если мы не испортим и добудем глыбу мрамора без единого огреха или трещинки, то вы заплатите нам пятьсот акче. Ещё триста акче за то, что мы её распустим на плиты! Соглашайтесь, эфенди, вы же уверены, что мы безмозглые и безрукие олухи. Вам терять нечего. А мы в случае чего целый год будем работать на вас только за еду. – Обстоятельно подхватил Ульмас.

Темель-эфенди завертел головой. Так быстро считать, даже целыми числами, а не дробями, он не умел. Глыба, которую он хотел поручить братьям, была огромной. Надо было отсечь от монолита кусок размером полтора кари в высоту, пять в длину и одно кари в ширину. Затем отпиливать куски толщиной не более трёх пальцев и аккуратно складывать их стоймя. Мрамор, положенный плоской стороной на землю или специальный поддон, быстрее трескался, это знал любой сын каменотёса. Мастер усиленно шевелил губами, но опять раздался голос Ульмаса.

– Устод-эфенди, вы получите в результате нашей работы 125 кусков неполированного мрамора, каждый из которых будет стоить не меньше шестидесяти акче. И вы сможете запросить за них семь с половиной тысяч акче. – С такими простыми расчётами Ульмас в семь лет справлялся играючи, но мастер, посмотрев на него мутными глазами, схватился за бумагу.

Прошло достаточно много времени, когда он поднял голову от расчётов и недоверчиво уставился на Ульмаса.

– Ты заранее всё посчитал, ты заранее знал, какой кусок надо будет отрезать. Не может человек, не закончивший медресе, так быстро считать. Откуда вы приехали? Из Мавераннахра? Это у вас водятся курдючные бараны? Был один из них, которого звали Тимур? Он был мерзавец, вы знаете это? Он убил нашего султана Баязида – великого воина и гордого человека. – Темель-эфенди старательно уводил разговор в другую сторону. Но не тут-то было.

– Эфенди, ни нас, ни вас не было на свете, когда этот иблис бесчинствовал в Османской империи, какое нам дело до султанов и эмиров? Мы простые ремесленники, и этот эмир не наш родственник. Мы же говорим о мраморе! Вы согласитесь дать нам работу или нет? И согласитесь заплатить за неё? Чистая прибыль вам упадёт за пояс в виде шести тысяч семисот акче. Соглашайтесь, эфенди. Но если мы не сможем сделать эту работу, то тогда три луны проработаем бесплатно. Не год, а лишь три луны. – Али продолжал говорить осторожно и степенно.

– Э нет, твой брат сказал о годе, а ты твердишь о трёх лунах…

– Вот и пусть он работает год, а я буду работать три луны. Мы свободные люди, и торговаться умеем. Ульмас, ты чем думал, когда говорил про год?

– Да я не думал, что кто-то серьёзно будет рассчитывать не то, что двое взрослых сильных и умелых работников будут бесплатно работать целый год. Мы кто, рабы? Нет, мы свободные люди.– Ульмас прищурил свои без того узкие глаза. – Эфенди, вы же не думаете, что я согласился бы на такую долю? Да я в любом вашем медресе могу преподавать математику и получать по сто акче или два золотых динара в день. Брат в том же медресе может преподавать искусство создания планов и чертежей. Но мы с Али решили стать строителями, такими, как Мимар Синан, и мы станем такими!

Дженгиз-эфенди смотрел на братьев и жалел. Он понимал, что надолго эти парни не задержатся в Истанбуле. Научатся работать с камнем, поймут, как рассчитать высоту купола и его давление на несущие стены и прощай Истанбул, прощай, Дженгиз-эфенди. Улетят птички из гнезда. Хотя по некоторым словам он понял, что братьям нравится жизнь у осман.

Судя по таким же намёкам, Хиндустан им не полюбился. Почему – старый мастер не мог понять. Вроде появились в Истанбуле при деньгах, заработали, но ругали всё хиндустанское – еду, воду, жару, людей, обычаи. Чем им хиндустанцы так не угодили, Дженгиз понять не мог. Но к своему спутнику-индусу молодые мужчины относились с трепетом и уважением, словно к родному отцу.

Как будет хорошо, если они останутся в его доме, потом женятся на его дочках. Они не красавицы, но уважительные и хозяйки хорошие: его жёны тщательно следят, чтобы девочки умели готовить, были аккуратны и не пялились на посторонних мужчин. Хотя через покрывало, закутывающее девушку с ног до головы, при выходе на улицу, трудно разобрать, таращится она по сторонам или нет.

Дженгиз надеялся, что братья смогут отделить нужный кусок мрамора и распилить его, как договорились. Но понимал – опыта у них маловато. Сила есть, голова работает как надо, но вот что в результате получится?

А дальше всё было просто. Разметив глыбу, братья просверлили множество дырок по прямой линии и вставили туда плоские металлические зубила. Если все мастера вставляли зубила на расстоянии пяти-шести ладоней, эти парни вставляли зубила через две ладони. Конечно, времени ушло много, но потом парни начали тюкать кувалдами слаженно, словно на дойре играли. Отколов монолит по длине, по ширине они распилили его словно кусок коровьего масла. Затем подбили снизу и окружающие услышали победный вопль.

Темель-эфенди полдня лазил вокруг белого шестигранника, выискивая трещины. Но Дженгиз видел, что работа сделана безупречно. Считай, что пятьсот акче было уже завёрнуто в пояс его подопечных. Это немалые деньги за неделю работы для подсобников. Он подошёл к братьям.

– Вы можете сами возиться с распиловкой этого куска, но если хотите, мы вам поможем и начнём пилить в четыре пары рук. Получится намного быстрее, и после этой работы мы можем возвращаться в Истанбул. Тем более что там вас ждёт не только работа на стройке, но и ваше громоздкое дубовое сооружение. Триста акче поделите между всеми теми, кто будет вам помогать. Вы не только товарищам поможете с заработком, но и о себе хорошую память оставите.

Али с Ульмасом согласно закивали – главное они уловили, они поняли, как надо откалывать мрамор и применили свои знания на практике. Темель-эфенди раздражённо бубнил, что им безумно повезло, но на самом деле парни тщательно подготовились и аккуратно сработали. Можно и возвращаться. Дженгиз услышал два голоса:

– Мы согласны.

Возня с креслом отнимала у парней всё свободное время. С разрешения Дженгиза-эфенди братья соорудили подобие верстака под навесом и все вечера при свете коптилки, старались вырезать узоры на ножках, на спинке кресла, на подлокотниках. Старый мастер не думал, что Мимара Синана удастся посадить на это сооружение —уж очень непривычным и чужеродным оно выглядело. На листке бумаги, который Али почему-то называл эскизом, кресло было похоже на султанский трон, а в разобранном виде походило на кучу дров для очага.

Когда ребята начали вырезать узоры, то Дженгиз расстроился ещё больше. Не потому, что узор выходил из-под резца довольно привлекательный, даже нарядный и восхитительный. Он не мог понять, почему эти парни, умея делать всю деревянную работу даже при свете коптилки, упёрлись в строительство? Он решил с ними поговорить за ужином. Садхира-эфенди по вечерам в доме не было, он пел свои тягучие песни в чайхане или кофейне, смотря по тому, где было больше народу. А ещё он учил желающих играть в шахматы. Отбою от мечтающих поставить приятелю шах и мат не было.

– Кардешим*! – С недавних пор Дженгиз-эфенди так обращался к братьям. Им разрешил называть себя амджа, что означало дядя. – Смотрю я на вас и не могу понять. Вы резьбой по дереву могли бы зарабатывать намного больше, чем зарабатываете сейчас, таская тяжёлые плиты мрамора по стройке или сбивая наминками и бурчадами неровности на куске мрамора. Все, кому не лень, вами командуют и шпыняют в каждый удобный момент, что самое удивительное – вы безропотно терпите. Судя по вашим рассказам, вам несладко пришлось в Хиндустане. Да и дорога была нелёгкой. А вы, вместо того, чтобы сидеть дома, под присмотром любящих родных потащились в неизвестность.

Дженгиз прихлёбывал чай и баловал себя сахарным печеньем. В Мавераннахре печенья не было. В доме плотника Халила такое лакомство не делали и даже не знали о нём. В семье каменотёса печенье готовила его старшая дочка Кюго. Мастер громко и цветисто её нахваливал, искоса поглядывая на братьев.

– Дженгиз-амджа! Уважаемый наш наставник! Мы понимаем ваше удивление. Если сказать честно, мы сами удивляемся. Но внутри моего сердца и души сидит какой-то неистребимый дух, заставляющий меня рыскать по белому свету в поисках истины. Это я принудил своего брата двинуться вслед за мной. Он прав. Если бы я не сманил его, он бы преподавал математику в медресе и получал кучу денег, а не портил руки, покрывая их твёрдыми мозолями от работы с кувалдой или язвами, возясь в едком известковом растворе. Мне едва исполнилось семь лет, как кто-то стукнул меня по голове и сказал: «Ты будешь строить! Ты станешь великим зодчим!» Я верю в это. И глядя на ваши прекрасные сооружения я понимаю, что мне многому надо учиться. Я буду учиться! – Ульмас, грызя солёное сырное печенье, безмолвно кивал каждому слову старшего брата. Когда Али упомянул медресе, он усмехнулся и как заведённый продолжал кивать.

– Амаки! Дженгиз-амджа! Если бы вы видели работу нашего старшего брата Карима-ака или нашего братишки Зураба, вы бы не стали говорить, что мы хорошие резчики. До этих мест не дошла их слава, но во всём Мавераннахре, в Бухаре и Самарканде нет ни одного правителя, у которого не было бы блюда, лауха или шкатулки работы наших братьев. Вот кто мастера! А мы так, подмастерья. Скорее ученики, шагирды. Это не скромность, поскольку всё познаётся в сравнении. Очень может быть, что есть в мире мастера более искусные, чем Мимар Синан, но мы пока такого не увидели и хотим учиться у него. – Подбирая крошки, рассыпавшиеся от печенья и отправляя их в рот, проговорил Ульмас. – Вы почему-то хорошо к нам относитесь, может быть потому, что ваши сыновья не выбрали ту же дорогу, что и вы. Мы такое часто видели. Но мы не всю жизнь будем идти по вашей дороге. Хотя всё, что вы нам дали, все знания и умения, мы сохраним в руках и в голове. Мы можем быть благодарными.

После этого разговора недоумение осталось в голове Дженгиза, но никогда он больше не говорил братьям, что им делать и чего не делать.

Кресло было готово. Чтобы оно было мягким, браться выстлали сиденье, подлокотники и спинку морской губкой. В Афарикенте они мылись мочалками из лыка, и о таких странных морских животных ничего не знали. Потом губку накрыли лёгким полотном и лишь после этого обили бархатом. Первым в кресло они усадили Садхира. Тот, повозившись немного и приладив локти на боковые планки, откинулся на спинку и засмеялся.

– Мальчики, вы славно поработали. Но если бы вы захотели жить изготовлением кресел, то благополучно скончались от голода. Да. Скажите, как вы посадите своего мастера в это чудовищное сооружение, оно весит не меньше пяти батманов! Его же надо ещё дотащить до того места, куда он придёт! А если до тех пор кто-то утащит ваше жуткое изделие? Тогда плакали ваши денежки и полугодовая возня в темноте. Надо было делать ножки кресла тоньше и ниже. Вы видите, мои ноги свисают и не достают до земли. И торопиться с подарком не следует, я чувствую, что ещё пахнет лаком. – Немного посидев и покачав ногами, он удовлетворённо сполз на землю. Целая половина его лица смеялась, вторая, изуродованная огнём, пугала разноцветными переливами и выпирающими струпьями кожи.

Вторым в кресло взгромоздился Дженгиз-эфенди. Его улыбка и смех были неподдельными, он также поболтал ногами, но задержался в кресле ещё меньше, чем Садхир. Встав с кресла, он потопал ногами и постарался понять, что ему не понравилось. Раздумья закончились словами:

– Я всю жизнь сидел на ковре, иногда на невысоком табурете. Нет, в кресле я сидеть не могу, ноги висят. Я же не курица, чтобы сидеть на насесте.

Больше всего кресло понравилось дочкам Дженгиза. Насрин, Кюго и Йилдиз втроём вольготно поместились в кресле. Но одна, старшая пятнадцатилетняя Кюго заняла сиденье и взяла на руки племянницу, малышку Акжан, а две сестрёнки помладше сели на ручки, которые Ульмас назвал подлокотниками. Дженгиз с тревогой посматривал на девчонок, облепивших сооружение – вдруг развалится. Али тихонько усмехнулся, понимая тревогу хозяина:

– Дженгиз-амджа, наше кресло и через сто лет не сломается. Мы не работали в мастерской нашего отца, но видели, как работает он сам и наши старшие братья. Мы знаем, какой клей надо варить, сколько времени на это затратить, как вытачивать пазы, как делать узоры. Нам очень повезло, что здесь можно купить на базаре любой инструмент и что здесь есть морская губка. Мы про такой материал никогда не слышали и не видели. У нас есть хлопковая вата и перья домашних птиц. Но они быстро приходят в негодность. Вата сваливается, её надо опять перебирать, но качество уже не то, какое необходимо. А губка, так сказал торговец этим интересным товаром, лет пятьдесят в замене не нуждается. – Он с открытой умильной улыбкой смотрел на визжащих от удовольствия девочек и вспоминал своих племянниц.

Ульмас тоже вспомнил Саиду и Салиму, двух непосед-вышивальщиц, милых девчушек со множеством чёрных косичек за спиной. А дочки сестрицы Ойнисы? Если Саида и Салима были просто приятные девочки, то дети Анвара и Ойнисы были словно пери, что мальчики, что девочки. Парень вспомнил свой танец во время праздника, ознаменовавшего окончание строительства дома в Бухаре, и тяжело вздохнул. Али словно услышал мысли брата, положил ему руку на плечо и прошептал:

– Не тоскуй, брат. Мы вернёмся домой после обучения у Мимара Синана. Если ему не понравится наше кресло, тем хуже для него! – Кюго услышала эти слова, встала с кресла, держа Акжан на руках, и растерянно воскликнула:

– Али-аби, что вы такое говорите? Не думайте так! Как это кресло может кому-то не понравится? Оно такое мягкое, такое удобное! А какой красивый бархат отыскал наш братец Юзман! Какие блестящие гвоздики, их шляпки похожи на сверкающие новые акче! Если этот старик не захочет принять подарок, то вы можете подарить его своей будущей невесте, вернее её отцу, как часть калыма. – Девушка внезапно покраснела, опустила голову и прикрыла лицо платком. – Простите меня, я не то говорю, пожалуйста, простите.

Она развернулась и убежала на женскую половину дома. Ульмас покосился на брата. Неужели этот здоровый лоб не видит, что девчонка в него влюбилась? Да он кроме своих камней и инструментов ничего не замечает. А девчушка загляденье. Но Ульмас хорошо знал, что женщины и девушки, живущие в доме, табу. Смотреть на них можно, приятные слова говорить нужно, но всё остальное ни-ни, а то кастрируют. Нет, он этого не боялся, он хорошо понимал, что нельзя гадить там, где тебя приняли словно родного, помогают тебе делом и хорошим советом. Нет, хорошо, что брат не интересуется женщинами. Придёт его время. Всё встанет на свои места.

Мимар Синан разворачивал свитки один за другим, рассматривал их и тоскливо размышлял – что же делать с этими недоучками? Лет им уже много, сколько же времени упущено! Они должны были начать учиться зодчеству лет в десять – двенадцать, тогда и толк был бы. А сейчас их нужно переучивать, а это намного сложнее, чем начинать учить с чистого листа. Он поднял глаза на парней, смирно стоявших перед ним, и ткнул в один из рисунков.

– Это что за мол-хана, да ещё с куполом? Кто придумал строить громоздкое сооружение на такой неровной, рыхлой почве? Купол обвалился, потому что местер-ломастер не смог рассчитать давление сферы на поддерживающие колонны, это и дураку понятно! И я не вижу даже намёка на фундамент! Что это такое и где это безобразие стоит? Я надеюсь, вы к его строительству рук своих не приложили?—Если в начале разговора Синан был недоволен, то сейчас его тёмные глаза метали молнии. Али насупился. На рисунке была мечеть Биби-ханым, построенная по приказу Амира Тимура.

– Высокочтимый Ходжа Мимар Синан-ага! Вы правы, это не мы строили. Когда возводили эту мечеть, мы с братом ещё не родились. Она была построена по приказу правителя Самарканда Амира Тимура, или его старшей жены Биби-ханым, об этом ходят разные легенды. Потрясатель Вселенной велел построить самую высокую мечеть, но когда сказал, какой высоты она должна быть, зодчий объяснил повелителю, что такое невозможно. Ему отрубили голову. Второму за возражение и строптивость тоже. Согласился третий, но видите, ага, купол обвалился во время строительства. Третий вслед за двумя предыдущими расстался с головой. – Старик, сидя в кресле и болтая ногой, желчно рассмеялся.

– Я всегда знал, что этот ваш правитель круглый болван. Тоже мне, Потрясатель Вселенной! Тамерланг, железный хромец! Никто не знает, как его назвал отец в бешике. Таких жестоких кретинов ещё поискать надо. Поэтому в вашей стране и зданий красивых нет, всех зодчих перевешали или им отрубили головы. Вы поэтому сбежали от этих варваров?

– Нет, Ходжа Мимар Синан-ага, не поэтому. Мы с братом с детства мечтали строить красивые и прочные здания, чтобы они не ломались и не разрушались через сто-двести лет. Мы хотим, чтобы они стояли по тысяче лет и больше. Мы хотим строить так, как строите вы, учитель. И Амир Тимур не наш правитель, он умер сто пятьдесят лет назад.

– Слава Аллаху, что его нет на свете! А это что такое? Вполне разумно. Вполне… Надеюсь, здание построено не по приказу этого захватчика-головореза? – Синан ткнул пальцем в рисунок их мазара, возведённого в Арча-муле.

– Ага, это мазар Ильяс-ата над могилой святого человека, спасшего от морового поветрия большое селение. – Али старался подольше говорить, чтобы не получить на свою голову холодное ведро критики со вторым ведром помоев и нечистот. Он отогнул ворот рубахи и показал на застарелый шрам. – Ага, этот мазар построили мы с братом, когда задержались в этом селении из-за ранения. В благодарность местным жителям за приют и лечение.

Синан стразу узнал шрам: такой след оставляет стрела. Судя по всему, парнишка получил стрелу, и она прошла навылет всего на полпальца выше сердца. Повезло блаженному. Возможно, повезло не только этому остолопу, попавшему под стрелу, и ему тоже повело? Последнее время он, приглядываясь к окружению, заметил, что всё меньше талантливых, одарённых и просто желающих работать учеников находится рядом с ним.