Не тревожьте ведьму

– Где она?

Дружинник непонимающе покачал головой.

– Где она?! – крик Ярославы пронесся по всей поляне.

Богдан, придя в себя, нащупал стрелу в колчане и метко выстрелил ею из лука, но та, достигнув цели, отскочила от Ярославы. Поняв, что совершил ошибку, Богдан стал подстегивать коня, но, как ни старался, тот не поддавался. Конь ржал, вставал на дыбы, но с места двигаться отказывался. Внезапно животное замерло, когда к его морде потянулась женская рука.

– Не бойся, тебе нечего бояться, – Ярослава погладила коня.

Прекрасные глаза животного тут же закатились, и с гулким грохотом конь упал мертвый, придавив своим телом всадника. Не обращая внимания на крики Богдана, Ярослава в недоумении уставилась на свои руки.

Когда тело Ярославы замертво упало, Некрас решил, что с него хватит. От такого зрелища его подташнивало. Осмотревшись по сторонам и убедившись, что до него никому нет дела, Некрас тихонько стал пятиться, уходя с поляны. Всеобщее внимание было обращено к женщине, которую подталкивали дружинники. В ней Некрас распознал Марфу. Он не мог не помнить ее, сложно представить человека, не знавшего о ведьме, что излечивала руками.

Догадываясь о ее участи и не желая принимать в этом участия даже в качестве наблюдателя, Некрас осторожно пробрался к терему и мигом скрылся за ним. Как только поляна с людьми осталась позади, он пустился наутек. Бежал что есть мочи, без оглядки. Вдруг он обо что-то споткнулся и распластался по земле.

Около ноги лежала плетеная корзина с лесными ягодами. Не столько она удивила Некраса, сколько маленькая светловолосая девочка, мирно спящая под деревом. Он подполз к ней на коленях и тихонько тронул за плечо. Девочка пошевелилась и спросонья протерла глаза кулачками.

– Баба, – Марфу она называла «баба» или «няня».

Наконец разлепив глаза, она уставилась на Некраса. Никогда до этого момента Мара не встречала чужаков, а знала о них только из бабушкиных сказок.

– Не бойся меня, малая, – Некрас осторожно протянул ей руку.

Удивление от неожиданной встречи прошло, и он стал озираться по сторонам.

– Надо отсюда уходить, и живо. Ступай со мной.

Он протянул руки Маре. Девочка всматривалась в незнакомое веснушчатое лицо, оно было худое, со светлыми ресницами и бровями. Она осторожно протянула руку, желая коснуться жидкой бородки, но Некрас отпрянул, позади него донеслись пугающие звуки и лошадиное ржание.

– Нельзя медлить, – он схватил в охапку Мару и, поправив болтавшийся за спиной лук, побежал.

Она заплакала и стала вырываться.

– Тихо, глупенькая, – уговаривал Некрас.

– Где баба? Где мама?

– Баба сказала, чтобы ты шла со мной, – на ходу врал Некрас, чтобы успокоить ребенка. – Она и мамка твоя позже тебя заберут.

Нести Мару оказалось легко. Некрас, несмотря на свою худобу, был жилист и привык носить тяжести, охотясь. Кабанчик молодой уж точно больше весил. Мара обвила его шею маленькими тонкими ручками и продолжала всхлипывать, звала родителей и Марфу. А тот только прижимал ее голову к себе поближе и постоянно повторял:

– Ну-ну, все обойдется.

Он резко остановился и посмотрел на свою руку. Пронизывающий холод окутывал лес, по телу побежали мурашки, и волосы встали дыбом. От этого Некрасу стало совсем не по себе, к тому же ему показалось, что со стороны терема послышались крики. А может, это просто сказывалась безумная усталость, так он себя уговаривал. И не такое послышится.

Делая небольшие передышки, он вспоминал обратную дорогу. Убедившись, что идет верным путем, он снова ускорялся. Некрас решил, что не будет делать долгих привалов, только если совсем выбьется из сил. Попутно он ругал себя вслух, что бросил одолженную лошадь.

С Марой, которая часто плакала, дорога назад заняла больше времени. Некрас опомнился, что не знает имени девочки, лишь под вечер первого дня.

– Как звать тебя?

– Ма-ла.

– Мала? Так, значится, Маланья?

– Ма-ла, – медленно проговорила она.

– А, Мара, – Некрас понял, что девочка еще не все буквы выговаривает. И, выдавив из себя отеческую улыбку, добавил: – А меня Некрасом кличут.

Решив не охотиться, чтобы быстрее добраться до дома, они питались тем, что попадалось в лесу, в основном ягодами и грибами. Иногда он доставал из сумы остатки каравая.

Через Гиблые болота Некрас вел Мару осторожно. Он отлично знал эти места, но все же глаз не спускал с девочки. Мара изрядно устала на руках и попросилась идти сама, да и ему хотелось передохнуть.

После того как несколько лет назад здесь сгинуло несколько дружинников вместе с ведьмой, а до этого еще несколько человек, простой народ перестал соваться на болота, даже самые отважные. Также перестали здесь добывать руду или охотиться, а если и забредали, то никогда не заходили глубоко. Нынче все твердили, что тропы вокруг болота заговорили ведьмы, и всякий, кто сюда сунется, уже никогда не вернется. Некрас же знал эти места с детства и не мог упустить случая, чтобы поохотиться неподалеку и затем обменять добытую дичь в городе или продать. Сначала он старался не приближаться к болоту – и через некоторое время обнаружил, что местные тропы изрядно заросли, а потом и вовсе исчезли. Непуганых куропаток тут развелось за последние годы столько, что он редко приходил домой без добычи, птица глупая сама шла в силки. Он старался помалкивать, чтобы другим охотникам не вздумалось сюда нагрянуть, поэтому поддерживал общее мнение, что тропы заговорены. Если раньше они и были таковыми, то теперь он на собственном опыте убедился – колдовство покинуло здешнее болото.

Благополучно перебравшись через топь, затем они миновали и реку. Именно после самого непроходимого болота шел узкий отрезок Ленты – единственное место, где ее можно было спокойно перейти в лесу. Рыбачить сюда никто не ходил, всем хватало той Ленты, которая тянулась за лесом и простиралась вдоль всех селений княжества. Пока Некрас добирался с Марой, его не раз посещала мысль, будто кто-то специально учинил все препятствия – болото, бурная лесная Лента и затем непроходимые горы со стороны Волчьего Хребта. Словно кто-то не желал, чтобы сюда частили гости. Он прекрасно знал лес и был уверен: если перебраться на другом отрезке реки, путь был бы много короче. Но он не решился бы это сделать один, тем более с ребенком на руках. Некрас еще с детства помнил старую песенку, которую ему пела мать, и не сомневался: речь в ней шла именно об этой реке. Ее слова знало большинство детей, ею намеренно пугали, чтобы те не ходили ни к воде, ни к болоту.

Вечером девятого дня Некрас с Марой вышли на опушку леса. Издалека виднелись окнами-огоньками крохотные избы, которые были раскиданы то там, то сям на холмистой местности. Еще дальше были луга со стогами сена, поля, а дальше снова начинался лес и речка.

– Что ж, Мара, мы пришли, – опустившись на одно колено, сказал Некрас скорбно. – Там, – он указал рукой на деревню, – отныне будет твой дом.

Девочка устала уже плакать, и казалось, вот-вот упадет от бессилия.

– Сирота ты, деточка, – понурив голову, продолжал он. – Понимаешь ли ты меня?

– Хочу к маме.

– Мамы больше нет.

Глава 7

Подходя к дому, Некрас думал, как всем объяснить появление Мары. За все дни утомительной дороги он чего только не передумал. Жена его, Агафья, характер имела непростой, и Некрас откровенно ее побаивался. Заплаканная Мара шла с Некрасом за ручку и от усталости часто спотыкалась.

– Уже почти пришли, – подбадривал он девочку.

Входная дверь избы отворилась, и навстречу им выбежала слегка растрепанная Агафья. На ходу она отряхивала волосы от перьев. Женщина она была немаленькая, по росту и по ширине превосходила мужа, темные волосы заплетены в густую косу. Розовощекая, она могла бы показаться добродушной и приветливой, если бы не ходила с опущенными уголками губ, словно на лице повисло коромысло.

– Ишь, явился, – говорила она звонко и отрывисто, в отличие от спокойного Некраса. – Оставил на столько дней, тоже мне, важная птица, поручения у него. А мне тут одной управляйся. А это кто?

Агафья сверлила взглядом Мару, жавшуюся к коленям Некраса. Он по-отцовски погладил девочку по голове и, собравшись с духом, выпалил:

– Да вот, в лесу нашел. Одна там околачивалась. Мне ж за государем надобно было припасы таскать. Я, стало быть, все, что мне было велено, выполнил и назад воротился. А тут стоит посреди леса возле болота.

Эту историю Некрас придумал по пути домой. По счастливой случайности Ермолай велел никому не говорить о цели похода и без лишних размышлений выполнять что должно. А уж сообщать всем о том, что Мара – дочь беглецов, которых Ратибор разыскивал несколько лет, Некрас точно не собирался.

– Ну куда ее, сиротку, девать? – жалостливо он уставился на жену.

– А с чего ты взял, что она сирота? Авось заблудилась, – повысила голос Агафья. – Ты что ж, хочешь ее у нас оставить? Ртов у нас и так хватает, только и работаем, чтоб прокормить.

Некрас и к этому готовился, собраться бы только с духом. Глубоко вдохнув, он выпалил:

– А что поделать-то? Пока до дому шел, ее со мной видали. А кое-кто и вопросы задавал. Ну хош, сама ее подальше куда отведи, неужто не жалко малую?

Брови Агафьи поползли вверх от неслыханной дерзости мужа.

– Вон Потап, старшой, уже женился, скоро Фроська будет мужней и переберется из родного дома. А Прошка и Боянка постарше этой будут, – продолжал гнуть свое Некрас. – Осталось совсем чуток, и мы с тобою вдвоем будем. Да Марочка ест совсем немного. Гляди, какая худющая. К тому же я отныне буду доставлять добычу к княжескому столу, а там нам и послабления полагаются. Вот так вот.

Некрас ждал. Он не просто так обмолвился о деревенских, которые видели их на пути к дому. Он решил сыграть на чувствах Агафьи: она слишком пеклась о том, что о ней подумают другие. Некрасу улыбнулась удача, в этот самый момент на них смотрела любопытная соседка, она стояла у своей избы и делала вид, что поливает дерево, хотя оба ведра опустошила ранее. Агафья ее тоже заметила и скривила рот в подобии улыбки.

Как только она повернулась к мужу и Маре, то смерила ее надменным взглядом от макушки до самых пят.

– Фу, какая грязнущая. Сначала искупать ее надобно, – сказала она, вздернув нос, а затем развернулась и скорым шагом направилась в избу.

Некрас шумно выдохнул:

– Ну что, малая? Пошли.

Других жилищ Маре видать не приходилось. Изба была небольшая по сравнению с теремом: всего три окна и те маленькие, невысокое крыльцо, откуда попадаешь в узенькие сени и в светлицу. В углу валялись птичьи перья и куски ткани. С левой стороны от входа светлицы явно был пристрой, он отличался цветом дерева. Он разделял клеть на большое помещение и малое. В одном, как выяснится позже, ночевали хозяева избы, а во втором хранились всякие заготовки. В углу от входа лежали силки для ловли птиц и пара плетеных корзин, с другой стороны Агафья мастерила перины и подушки из пуха с принесенной мужем добычи. После малой кладовой у стены стояла беленая печка, с которой свисала детская нога. Через мгновение оттуда посмотрела рыжеволосая девочка, а затем и черноволосый мальчик.

– А ну-ка, спать, – сказала Агафья приказным тоном.

Постоянно цокая языком, она принесла воды и искупала Мару за печкой в ушате.

– Мама, – сказала Мара, ни к кому особенно не обращаясь.

– Ишь чего, я тебе не мама. – Агафью знатно перекосило, при этом она продолжила насухо вытирать девочку. – Вот удумала.

Мара протянула руку к лавке, на которой лежало ее очелье.

– Мама, – повторила она.

Некрас, который уже успел побывать в бане, ел кашу за столом. Он понял, что хочет девочка, и обратился к жене:

– Отдай ей, она его из рук не выпускала.

Передав очелье Маре, Агафья надела на нее светлую рубаху с пятнами – по всей видимости, уже ношеную и принадлежавшую кому-то из ее уже подросших детей. Усадив гостью за стол, Агафья с грохотом поставила перед Марой деревянную плошку с кашей и с силой вручила ложку.

– Подкрепись маленько, – Некрас все подбадривал девочку, и, в отличие от жены, он старался говорить с ней мягко.

– Я же сказала, спать! – мать опять прикрикнула на детей, которые постоянно таращились на гостью. – Завтра столько работы, а теперь еще и это…

Мара съела всего пару ложек каши, ее шатало, а веки заметно слипались. Спать ее уложили на лавке, предварительно постелив замызганную тряпку. Через какое-то время в избе наступила тишина и темень, только последние деревяшки догорали в печке. Наконец девочка закрыла глаза и провалилась в глубокий сон.

Видимо, Мара настолько крепко спала, что даже не проснулась, когда вернулась с гуляний Фрося, или Фроська, как звали ее родители. Разбудила девочку утром Агафья.

– Вставай, все уже на ногах, нечего вылеживаться. Еще по воду сходить надобно да дров принести.

Мара не сразу поняла, где находится, и с опаской поглядывала на сидевших за столом. Фроська была темноволосой девицей, что называется, кровь с молоком. Розовощекая, кареглазая и с длиннющей косой, как у матери. Ее уже посвятили в последние события, произошедшие накануне, так что она и носом не повела при виде Мары.

За столом сидели и младшие дети, те, что подглядывали с печки вчера. Прохор, тоже темноволосый и худой, был постарше, лет двенадцати, и рыжая Боянка двумя годами младше.

– Иди сюда, – Прохор похлопал по скамейке подле себя и улыбнулся Маре.

Агафья при этом вручила кашу девочке так же, как вчера, словно та у нее последние крохи забирала, и дала ей отдельную плошку, в то время как все ели из одной. При этом одарила младшего сына укоризненным взглядом, отчего он виновато опустил глаза. Не приходилось сомневаться, кто являлся главой семейства.

Ели в основном в тишине, слышно было только постукивание деревянных ложек о плошку. Не молчала лишь Агафья, раздавая указания на день.

– Ты дров принесешь, – обращалась она к Прохору и Боянке. – А ты перья разберешь. А ты…

На последних словах глаза Агафьи увлажнились, она смотрела на старшую дочь.

– А мне ничегошеньки делать не пристало. На днях я покидаю вас и буду хозяйкою уже в другом доме. Поспать бы, а то я утомилась. – Фроська, сладко зевнув, потянулась и отправилась спать на печь.

– А ты, – поджав губы, Агафья посмотрела на Мару, – пойдешь со мной.

За все утро Мара не проронила ни слова. Агафья, прихватив коромысло с ведрами, велела девочке следовать за ней. Пока они шли к реке, Мара озиралась по сторонам. Вразнобой стояли деревянные избы, обитатели которых уже не спали, хотя солнце еще полностью не взошло. Кто-то грузил корзины на телегу, кто-то крышу чинил. Пастух гнал коров подальше от деревни. Женщины вереницей шли за водой, за некоторыми из них семенили дети.

На Мару нет-нет да поглядывали с любопытством, а она поглядывала точно так же на них. С Агафьей поравнялась старушка, которая, как и все, спешила с ведрами к реке.

– Агафья, а кто же это будет? – спросила она, при этом смотрела на Мару. Поймав взгляд девочки, приветливо ей улыбнулась своим беззубым ртом.

– Да вот, – Агафья поняла, что объясняться все же придется; все деревенские, что шли рядом, как один навострили уши, – сиротка. Бедняжку муженек нашел возле болот.

– Ох, – послышались ахи и сочувствующие вздохи со всех сторон.

– Благое дело – приютить сиротку, – продолжала старуха. – Постыдно было б оставить ее в лесу, а там звери. Такая ягодка, – она снова улыбнулась Маре.

От слов этих Агафья возгордилась, грудь выпятила, а потом решила казаться поскромнее и в притворном смущении опустила глаза.

– Это да, – сказала она тоненьким голоском.

Так они дошли до Ленты. Женщины уже без стеснения сыпали вопросами: как девочку нашел Некрас и какой непутевый родитель мог позабыть на болоте ребенка. Пока Агафья набирала воду, Мара молча за всеми наблюдала. Ее внимание привлекли две женщины – одна была постарше и с коромыслом, а та, что помладше, баюкала на руках ребенка и напевала:

За реку не ходи,Волку в очи не гляди.Там далеко-далекоГде-то лес скрывает зло.

Услышав песенку, Мара впервые за долгое время улыбнулась. Женщина с ребенком это заметила и просияла в ответ.

– Знакомая песенка?

– Баба пела, – подтвердила Мара.

– Баба? А где твоя бабушка?

Агафья насторожилась и замерла как истукан.

– В лесу зывет, – просто ответила Мара.

– Эту песенку все в Красногорье знают, – с грустной улыбкой произнесла женщина.

– Она о людях, о нехоросых людях, так баба…

Агафья покидала ведра, полные воды, и подлетела к Маре, не дав ей договорить.

– Ох, не слушайте бедняжку. Небось на болотах столько нагляделась, пока там слонялась, вот бредни и несет, – поглаживая девочку по голове, Агафья елейно улыбалась женщинам. – Это ж надо такое… Видать, так дело было: старуха лихорадку подхватила да сгинула на болоте, а бедняжка осталась. Пойдем, голубка. Воды надо набрать да дела делать.

Как только Агафья отвела Мару подальше, улыбка сползла с ее лица.

– Ты что же мелешь, а? Помалкивай и знай свое место! Вот ведь Некрас мой малахольный, припер на старости лет…

Она осеклась на полуслове, за ними по-прежнему наблюдали. Девочка вызвала любопытство, и люди, не стесняясь, продолжали обсуждать, кто же мог додуматься потащить ребенка к болоту. Новость о Маре разлетелась еще до того, как последний петух в деревне прокукарекал о восходе солнца. Все приветливо им махали и выражали одобрение по поводу появления названой дочки. Недовольная Агафья по дороге назад изо всех сил скалила зубы в улыбке, а недовольство свое выплеснула дома. Нагрузив дополнительной работой всех, даже сонную Фроську, она повернулась к Маре:

– А ты, коли думаешь, что задарма тут будешь пировать… – с этими словами она скрылась в кладовой и быстро вернулась, неся что-то в руках. – Знакомы тебе вещицы?

Она протянула Маре кудель с примотанной к ней овечьей шерстью и веретено.

– Ну, чего таращишь свои глазища?

Мара легонько кивнула, ей уже приходилось видеть, как Ярослава или Марфа пряли нити. Правда, в тереме была еще и прялка, которой женщины пользовались по очереди. Усадив ее на лавку у окошка, Агафья установила поблизости кудель и отдала веретено.

– И чтоб ниточка была ровная и тонюсенькая. Я бы тебе прялку дала, да она давно сломалась. А на новую никак не разживусь. Вся в заботах я о детях, а благодарности никакой.

Хозяйка дома на время отлучилась. Мара осталась с Боянкой, которая сидела на полу и с ног до головы была в пуху, как неоперившийся цыпленок. Ее вид позабавил Мару, и она заулыбалась, отчего на щеках появились ямочки.

– Ничего смешного, пряди давай, – сузив глаза, сказала Боянка. – А то матушка еще работой нагрузит. Вот Фроське свезло, скоро уедет.

Боянка снова принялась отделять мелкий пух от перьев. Мара поникла и уставилась на кудель. В подобном тоне к ней никогда не обращались. Да, родители и бабушка иногда к ней были строги, но журили только за шалости. Она пыталась вспомнить, как пряла мама, и детское сердце наполнилось тоской. Протянув одну руку к шерсти, она стала скручивать нить и тихо плакать. Быть может, это всего лишь сон. Сейчас мама разбудит, и никаких людей она не видела в помине. Хотя не все такие, как Агафья, вон, женщина с ребенком и другие ей улыбались.

– Ты чего плетешь? – Боянка подбежала к Маре. – Тонкую надо. Экая ты недотепа. И веретено зачем тебе дано? На него наматывать нужно.

Боянка оказалась такой же сварливой, как и мать. Отобрав рукоделье, она показала, как надо правильно крутить шерстяную нить, и вернулась к своему занятию.

Чуть позже пришел Прохор с вязанкой дров. В отличие от сестры, он был тихим и, не сказав ни слова, вышел из избы.

К несчастью, сон оказался явью, и Маре пришлось обживаться на новом месте. Каждый день, чуть свет забрезжит, хозяйка всех будила, раздавала указания, и так до самой ночи. Некрас часто брал сына с собой на охоту, а также если надо было съездить в город и выменять перины и подушки, что изготавливала Агафья, на что-нибудь другое или прикупить чего. Фроська больше всех слонялась без дела или притворялась занятой.

Мара училась прясть и старалась все делать молча. С ней пару раз пытались заговорить соседские ребятишки, когда ее не с кем было оставить и Агафья была вынуждена брать девочку с собой. Но приемная мамаша пресекала такие разговоры мигом, особенно когда пересуды о Маре закончились и по Красногорью разлетелись новые вести.

Над Черной Лентой вновь клубился дым, да только от пустых погребальных костров. Никто не знал, куда отлучался Ратибор, но часть дружины, уходившая вместе с ним, не вернулась. Кто видел князя, говорил, что тот стал мрачнее тучи. Через несколько дней вернулось еще двое дружинников, без лошадей и седые, хотя оба были еще совсем юны.

Эти вести в скором времени долетели и до деревни. Страх читался на лицах людей. Ведьма лесная, что убивает лишь прикосновением рук и безжалостно расправилась с дружинниками, внушала ужас и заставляла с опаской смотреть в сторону леса. Даже то, что на помощь Ратибору вызвался Доброслав, в чьих землях, по слухам, осела ведьма, не помогало изжить этот страх.

Некрас в последнее время стал весь дерганый, чуть что, сразу озирался и прислушивался, затаив дыхание, если поблизости кто заводил разговоры о ведьмах. Особенно он опасался, что жена докопается до истины, и при этих мыслях его бросало в холодный пот. Частенько он ловил на себе ее подозрительный взгляд и потому предпочитал задерживаться в лесу на охоте, чем лишний раз попадаться на глаза. Когда он забирал к себе Мару, то не подумал о последствиях.

Как-то вечером они с соседом готовили телегу, чтобы на следующий день отправиться в город. Погружая сложенные подушки и прочее, старый Емеля завел разговор:

– Молва пошла, что ведьма та была непростая. Помнишь Марфу?

Некраса чуть не прихватило, а мимо как раз проходила Мара, выполняя очередное задание от Агафьи, несла пустые кринки в избу. Девочка с того момента, как поселилась у Некраса, стала неразговорчивой, боясь лишний раз прогневить Агафью или Боянку. А тут, услыхав знакомое имя, повернулась:

– Няня.

– Няня? Я говорю – Марфа! – удивился Емеля.

– Ма-фа баба, – продолжала Мара.

Дрожащими руками Некрас вытер рукавом со лба капельки пота и решил вторить своей жене:

– Чего слушать ребятенка? После наших болот и не такое сказанешь.

Емеля, к счастью Некраса, на слова девочки не обратил внимания и продолжил нагружать телегу. И так каждый раз: если при Маре заходила речь о случившемся в лесу и та упоминала родителей или бабушку, приемные родители выставляли ее как чудаковатого ребенка. Через некоторое время Некрас смог наконец вздохнуть спокойно: кто-то из вернувшихся дружинников проболтался о событиях того дня, и, с его слов, у Ярославы детей не было. Но для верности Некрас с женой часто твердили Маре, что все о своих родных она выдумала, а истина была в том, что ее просто бросили на болоте. Агафья больше не сомневалась в правдивости слов мужа, поэтому пригрозила девочке наказанием, если та будет лишнее болтать.

Прошло время, прежде чем Мара снова повеселела и стала разговаривать. Да только с приемной семьей особо не поговоришь. Она завистливо поглядывала на деревенских ребятишек, когда те затевали детские забавы. Мара сначала робко, потом смелее со всеми стала здороваться и пыталась подружиться с детворой. Но делать девочку счастливой в планы Агафьи не входило, да и последние событие добрее ее не сделали.

Фроська как-то ушла с утра за водой да так и не вернулась. Как выяснилось позже, она сговорилась с женихом, и тот упер ее вместе с ведрами и коромыслом, не соблюдя договор между их родителями.

Безутешная мать решила отыграться на приемыше. И всякий раз, завидев Мару играющей с кем-то, отчитывала ее при всех, называла ленивой и заваливала дополнительной работой.

Единственным, кто проникся к девочке, был Некрас. Он изредка тайком угощал Мару лесными ягодами или медом. Он боялся лишний раз пикнуть и прогневить жену, выказывая к Маре благосклонность, как и его сын Прошка. Тот совсем был тих, да и по характеру ни рыба ни мясо. Боянка же подражала матери и была так же несносна, вечно всем недовольна, не стеснялась ворчать и делала это с превеликим удовольствием.

Но старания Агафьи притеснить Мару и сделать из нее послушную тихоню оказались тщетны: освоившаяся девочка росла отнюдь не робкой.

Глава 8

Сгоревшие свечи выглядели уныло, как и путники, которые расположились на лавках поближе к разожженным очагам. Долгая поездка давала о себе знать: у всех веки были тяжелыми и постоянно кто-нибудь да зевал. Все шестеро долго хранили молчание, изредка переглядывались и снова опускали головы. Ратибор тоже устал не меньше. Никогда ему еще не доводилось так загонять коня, даже в войну с Речной Заводью.