Свет, который есть в тебе

Они расхохотались, и Вика в благодарном порыве обняла Игоря.

Глава 16

Вика вошла в зал до начала класса. Она была одна, давно такого не припомнить. Остаться наедине с тем самым, родным залом, куда привела её мама почти четырнадцать лет назад… Большой, светлый, много окон. Вика подошла к станку, взялась за гладкую палку и задумчиво пошла вдоль него, скользя ладонью по отполированной поверхности. Под станком на полу через определённые промежутки стоят бутылки, в основном из-под шампанского. В них набирают воду и поливают пол, чтобы он не скользил. У бутылки нужно умело зажать пальцами горлышко и, разбрызгивая воду, полить. Самый шик, если за один заход охватишь максимальную площадь пола, а брызги будут мелкими и частыми. Не дай бог лужи нальёшь. Да, это целое искусство. «Кто не умеет поливать, тот не умеет танцевать».

Вика взяла бутылку и задумалась: «Помнится, на занятиях в студии Тамара Леонидовна категорически запрещала нам пить во время урока. И если кто-то из жаждущих украдкой припадал к горлышку и делал жадный глоток воды, тут же следовал её окрик, обязательно по фамилии». Она глотнула из бутылки: запретного всегда хочется. Начала поливать.

Брызги летят далеко, дугой зависают в воздухе и шлёпаются на деревянный пол. Капли превращаются в пятна. Появляется мягкий запах влаги и дерева. Вика любит его. А ещё – запах канифоли. Вон она, в ящике рядом с пианино. Туда ступают либо всей ступнёй, либо только пятаком пальцевых туфель – пуантов – опять же, чтобы не скользить на полу. Канифоль пахнет хвоей, смолой. Она хрупкая, как стекло, с характерным треском раздавливается под упором ноги. Похожа на монпансье, и хочется её съесть. Но она невкусная – они с Аллой пробовали в детстве. Поэтому сейчас Вика решила, что канифоль похожа на янтарь.

В зал вошла Корзунь. В широкой блузе и узкой юбке до колена со шлицей сзади. У Тамары Леонидовны, сколько помнит Вика, в одежде всегда свободный верх и узкий низ, который ничуть не мешает ей показывать различные комбинации артистам. Она тогда привычным движением задирает юбку вверх, давая свободу ногам, и начинает ими выводить всевозможные па. Волосы уложены сзади в какой-то немыслимый по красоте валик – как диадема, только вверх ногами. Вика никак не поймёт, как такое сооружение из волос вообще можно самой себе сотворить, да ещё на затылке.

Она присела в реверансе, приветствуя педагога.

– Здравствуй, Вика! – Тамара Леонидовна кивнула. – Всё хочу поговорить с тобой, да никак не соберусь. Но вот уж откладывать некуда. Что у тебя сегодня по занятости?

– Ну, вот сейчас класс… – Вика начала перечислять.

– Сегодня у нас весь урок пальцевый, ты же помнишь? – перебила Тамара Леонидовна.

– Да-да. – Вика кивнула и на всякий случай взглянула на скамейку: взяла ли она дополнительную пару пуантов. – Потом репетиция, а вечером – «Лебединое».

– Да, оно долгое. Поэтому вечер отпадает. А перед спектаклем домой поедешь? А то, может, давай поговорим в обед?

– Конечно, давайте.

Вика любила Тамару Леонидовну. У них давно сложились доверительные отношения: не просто «педагог-ученица», а ближе к «бабушка-внучка» – ещё в бытность студии. И даже в доме у Тамары Леонидовны Вика бывала не раз, а это, прямо сказать, из ряда вон, небывалое – чтобы ученицы были вхожи в дом педагога. Поэтому ничего удивительного в этом предложении сейчас не было. Хотя настойчивое желание Корзунь поговорить как можно скорее немного беспокоило.

Тамара Леонидовна жила рядом с театром. Она была одинока: муж, намного старше её, умер лет десять назад. Детей, как у многих балетных пар, у них не случилось. Что-то необъяснимо родное, своё почувствовала она в этой маленькой девочке тогда, давно, когда мама привела её на просмотр. И хоть злилась и сердилась она на Вику часто, любила её всем сердцем. Вика была бесхитростной, искренней и доброй. Господь щедро наградил её талантом танцовщицы: природные данные у Виктории Градовой были ох какие – она вполне могла стать блестящей балериной. Ей всё легко давалось. Там, где другие добивались результатов изнурительным трудом, она осваивала всё очень быстро и исполняла безупречно. Как будто она и есть сам танец. Тамара Леонидовна никак не могла уловить, откуда такая виртуозность в этой девочке. Причем, похоже, сама Вика не осознавала собственные мощь и силу. Легко танцевала. Легко запоминала. Легко сходилась с людьми. Легко шла по жизни. И вот это «легко» сейчас очень тревожило Тамару Леонидовну.

Сегодня утром ей позвонила Горановская – бывшая балерина, пошедшая по партийной линии и променявшая театр на Управление культуры облисполкома. Они были знакомы много лет, правда, не особо приятельствовали, но видимость добрых отношений поддерживали. Горановская без прелюдий и расшаркиваний спросила про Викторию Градову: «Кто такая? Как давно в театре?»

Тамара Леонидовна понимала, что интерес этот не праздный, но вряд ли ей скажут, чем именно он вызван. И потому беспокойство становилось сильнее, оно и подтолкнуло к разговору с Викой. К тому же педагог заметила, что с Кириллом они рассорились, а главный балетмейстер вдруг как раз стал очень благосклонен к Градовой.

После репетиции Тамара Леонидовна привела Вику к себе домой: «Супчику похлебаем, чайку попьём». Она видела, что Вика озадачена предстоящим разговором, поэтому не стала тянуть и спросила сразу по делу:

– Какая кошка пробежала между тобой и Кириллом?

– Кошку зовут Алла Воробьёва. Хотя и между нами с ней давно пробежала кошка, только другая. Вы же знаете. – Вика приблизительно поняла, о чём пойдёт речь.

– Но вы так хорошо встретились осенью. Я думала, обиды позади.

– Я тоже думала. Но «Щелкунчик» всё испортил. Или, наоборот, поставил на свои места. А «Жизель» добила.

– А Кирилл? Что у вас с Кириллом?

Вика помешивала чай и задумчиво смотрела в чашку. Она не знала, стоит ли рассказывать Тамаре Леонидовне про Игоря. При этом ей не нравилось, что приходится обманывать маму из-за ночёвок у Ленки. Врать педагогу тоже не хотелось. Ложь любимым людям была неприятна. Поэтому она положила ложку на блюдце, посмотрела прямо в лицо Тамаре Леонидовне и сказала:

– У меня появился другой мужчина. Алла видела нас с ним и рассказала об этом Кириллу. Он устроил допрос, и я призналась. Всё.

Тамара Леонидовна не донесла чашку до рта.

– Мужчина? У тебя? Когда ты успела? У тебя ж занятость сумасшедшая!

– Но есть ведь понедельники. – Вика попробовала пошутить.

– «Им бы понедельники взять и отменить». Что за мужчина? Давай рассказывай.

И Вика рассказала. Как только Тамара Леонидовна услышала про званые ужины, она всё поняла. Ну, примерно всё. Горановская была вхожа в те круги. Когда-то. Сама проболталась однажды в личной беседе. На дне рождения Саревской под коньячок Горановская разоткровенничалась, упомянула и молодого любовника. Кажется, его звали Игорем. Тамара Леонидовна тогда поразилась разнице в их возрасте и вспомнила Джулию Ламберт Моэма. Потом ходили слухи, что Горановская продвинула его вверх по служебной лестнице, а он, заняв должность и положение, бросил старушку.

– Как зовут воздыхателя?

– Игорь… Сергеевич.

Глава 17

Антон не пил уже больше месяца. Илье он позвонил сразу, как приехал. Ему срочно нужен был друг – такой же, как и он. Как там в «Эй Эй» говорится? «Ты один можешь сделать это, но в одиночку ты это сделать не можешь». Алкоголику нужен алкоголик.

Они встретились и провели собрание дома у Ильи. Вдвоём. Всё, как было в московском центре, строго по порядку, без самодеятельности: сначала помолились о душевном покое, потом зачитали по очереди двенадцать шагов и двенадцать традиций, выбрали темой сегодняшнего собрания второй шаг программы: «Пришли к убеждению, что только сила, более могущественная, чем мы, может вернуть нам здравомыслие».

– Ну что, кто начнёт? – Антон хлопнул себя по коленям.

– Давай я. Меня зовут Илья, и я алкоголик. – Илья произнёс фразу, с которой начинается каждое выступление каждого члена АА на группе. – В первом шаге мы признали своё бессилие.

– Прости, – вклинился Антон, – я знаю, что перебивать нельзя, но хочу сразу внести ясность и поправить. Мы говорим только за себя и о себе. Не «мы признали», а «я признал».

– Принято, согласен. – Илья поднял руки. – Итак, я признал своё бессилие перед алкоголем. Всё, я на лопатках. Но если есть сила, которая меня побеждает, – алкоголь, то, по закону полярности, должна быть и другая, противоположная ей. И уж, конечно, эта сила – точно не я. Как показывает мой предыдущий опыт, все мои намерения – больше не напиваться, не пить больше трёх рюмок, прийти домой в шесть часов, пить только в компании приличных людей, пить только пиво и так далее – так и остались намерениями. То есть получается, что эти элементарные задачи я не могу выполнить. Ну, нет, иногда могу, конечно, но в итоге я всё равно пью больше трёх рюмок, прихожу домой поздно, и с колдырями бухаю, и после пива догоняюсь чем угодно. Стало быть, когда я выпиваю, когда в меня попадает алкоголь, то я уже вообще ничего не контролирую, это делает за меня алкоголь. Значит, по логике, где-то должен быть и антиалкоголь, где-то вне меня. Да вот взять хоть и нашу нынешнюю антиалкогольную кампанию по стране. Чем не сила? Приду я, допустим, в винный после семи вечера – и всё, не видать мне бутылки как своих ушей. И что, разве это не сила, более могущественная, чем я? Сила. Или ливанёт сейчас дождь, а я без зонта. Разве я не вымокну? Вымокну. Сила это, которая более могущественна? Сила. Короче, начал я искать, что вообще вокруг меня сильнее, чем я. Уйма всего! Транспорт, который может не прийти вовремя, и я опоздаю на работу. Засуха – и я останусь без урожая на своей даче. Деньги. Куда я без них? Да масса всего! И, значит, исходя из этого, где-то есть и сила, которая может вернуть мне здравомыслие. Для себя я сейчас определил, что она в нашей молитве о душевном покое. Очень чётко с её помощью я учусь видеть, что в этом мире в моей власти, что – не в моей и как отличить одно от другого. Захватывающее, скажу я тебе, занятие – отвечать самому себе на эти вопросы и разделять. Ну, вот такое пока моё понимание второго шага.

– Спасибо! – Антон похлопал, как и принято на собрании АА после каждого выступления. – Меня зовут Антон, я алкоголик. Однажды на группе в центре один алкоголик сказал, что в формулировках всех двенадцати шагов выверено каждое слово, нет лишних. Он педант. И я с ним согласен. «Пришли к убеждению» – то есть вот шли, шли, долгий путь. И вот всё – пришли, конец пути. «К убеждению». Не к мысли или предположению, не к догадке. А именно к убеждению. То есть смогли убедиться: я смог, причём не раз. И дальше – «что только сила, более могущественная, чем мы». То есть всё, я признаю, что я слабее. Но где-то есть сила, и только она «может вернуть здравомыслие». А оно утрачено: я потерял его, нет его, это факт. Но она, сила, может его вернуть. Боже мой, мне обещают, что вернут то, что я потерял! Это ли не повод обрадоваться? И поверить. Хочется же верить. Я вот в аэропорту чуть сумку не потерял. А диспетчер мне говорит: «Мы поможем вам найти и вернуть пропажу». Конечно, я верю, я хочу в это верить. И тут я тоже очень хочу верить, что существует сила, способная вернуть мне утраченное здравомыслие. Есть же таблетка от головной боли – цитрамон. Или анальгин. И она сильнее этой боли. Вот и тут мне предлагается лекарство от моей болезни – под названием «Двенадцать шагов».

Илья с Антоном вышли на кухню покурить. И поговорить. Всё-таки правила проведения собрания надо соблюдать, хоть и только вдвоём. На собрании – строго по теме. А вот «побазарить за жизнь» – это в перерыве, на перекуре.

Илья постарше Антона на пару лет. Он врач, хирург, завотделением в больнице. Подношения врачам – дело привычное. Подарки бывают разными, но мужчинам-докторам, как правило, несут спиртное. И его скопилось у Ильи несметное количество. И вот он сначала потихоньку, а потом всё больше и чаще стал позволять себе расслабиться после работы, особенно после сложной операции. И как-то незаметно втянулся. Ситуации «нет» и «не достать» в его случае и быть не могло. И дома, и на работе спиртного завались – хоть залейся, любого. Дальше больше. Он стал выпивать и в одиночестве – компании ему были без надобности. Доза увеличивалась, контроль исчез полностью. И однажды он пьяным решил оперировать.

– Хорошо, коллеги вовремя заметили и остановили, а иначе убил бы человека… – Илья затушил окурок. – Я тогда так перепугался, что стал искать, где мне могут реально помочь. Не в наркологии дадут отлежаться, как раньше, а именно помочь, по-настоящему. И вот один знакомый врач-нарколог рассказал мне об открывшемся недавно в Москве реабилитационном центре. Туда я и поехал. За месяц до тебя.

Антон в свою очередь рассказал о себе. Потом они стали вспоминать центр, как поначалу им там было неуютно, как постепенно привыкали, как открывались глаза на истинное положение вещей. Вспоминали смешные ситуации, казусные случаи. Потом пили чай. Обсуждали, насколько часто будут проводить собрания: обоим были нужны девяносто дней – девяносто собраний. И даже заговорили о том, как бы им расшириться, стать «больше двух», как «донести смысл наших идей до других алкоголиков», то есть выполнять двенадцатый шаг программы. Друзья по несчастью размечтались, что создадут группу, назовут её, предположим, «Пробуждение», найдут помещение для встреч, расскажут о себе и понесут свет трезвости, так сказать, в массы. Но для начала проведут положенные девяносто собраний, а потом Илья обратится к тому самому врачу-наркологу и расскажет ему об их с Антоном задумке. Может, тот что-нибудь подскажет или даже поможет.

Антон засиделся у Ильи. Домой вернулся поздно. В дверях его встретила разъярённая жена:

– Ну и где мы опять шляемся? – Она стояла руки в боки и сверкала глазами. – Опять за старое? По дружкам своим пошёл, алкоголик несчастный?

Антон спокойно разулся и прошёл мимо жены в комнату.

– Нет, я с кем разговариваю, а? Со стенкой, что ли? – Она шла за ним.

– Лариса, я трезвый! – Антон резко повернулся, и жена почти налетела на него. Начала принюхиваться. Не учуяв никакого запаха, попросила:

– А ну-ка дыхни! Давай поближе.

Антон разозлился:

– Я сказал: я трезвый. Не буду я тебе никуда дышать. Алкомер иди ещё у гаишников возьми, проверяльщица.

Он заводился всё больше и больше. Жена не отставала.

– Тогда где ты был? Если не пил, то где? Любовницу завёл?

– Лариса, не говори ерунды. Какую ещё любовницу?

– Ну а где можно шляться до полуночи, если не пить и не быть у любовницы? Просвети, ну?

– Я был у Ильи. Он тоже алкоголик, как и я. Выздоравливающий. – Антон видел насмешку в глазах жены: для неё он был однозначно виноват. – Послушай, ты же сама отправила меня лечиться в Москву. Вот там я узнал о программе «Двенадцать шагов» анонимных алкоголиков. По ней и строилось лечение, и я тебе уже об этом рассказывал, как только вернулся. Но ты меня не слушала, потому что тебе неинтересно.

– И что дальше? Какое отношение это имеет к тому, что ты так поздно пришёл домой? Двенадцати шагов не хватило, чтобы прийти вовремя?

– Вот не надо ёрничать, пожалуйста. Давай в другой раз, когда ты будешь в более мирном настроении. И если тебе будет и впрямь интересно, я расскажу о программе и об Илье. А сейчас я хочу спать, извини. Завтра на работу.

– Глядите-ка, какой вдруг ответственный стал. О работе печётся, надо же! А раньше что ж так не беспокоился? Спать он, видите ли, хочет! Я б тоже уже давно спала, если б ты вовремя домой пришёл. Так нет же, сижу, жду…

Антон уже не отвечал. Разделся, лёг и отвернулся. Жена ещё что-то говорила ему, стреляя словами в спину, но он щёлкнул выключателем бра, и в комнате стало совсем темно. Ларисе пришлось уйти на кухню, оттуда ее бубнёж доносился размеренным и усыпляющим бормотанием. Под него Антон и уснул.

Глава 18

Войдя в репетиционный зал, Вика заметила необычное оживление. В смысле, там всегда царит оживление, ещё ого-го какое, но сейчас оно было другим – не таким, как всегда. С появлением Градовой кто-то обернулся, увидел её, что-то быстро сказал другим, и атмосфера опять изменилась: одни замолчали, другие захихикали. «Что происходит?»

Вика ладила с людьми. Она не была конфликтной и заносчивой. С кем-то общалась больше, с кем-то – меньше, но мирно уживалась со всеми. До поры до времени. Всё началось с их открытого противостояния с Аллой из-за «Щелкунчика», а после размолвки с Кириллом она стала замечать и у некоторых в труппе изменения в отношении к ней. Вернее, не так. Она-то их заметила, но списала это на обычное соперничество и зависть, которые царят в любом театре. «Щелкунчик», а за ним сразу «Жизель» уже в первом сезоне – конечно, такое не могло остаться незамеченным. Но тут было что-то ещё. Что?

В руках одной из танцовщиц мелькнула газета. Вика направилась к их группке.

– Девочки, привет. Что обсуждаем? Что пишут? – Она вытянула шею в сторону газеты.

– Да вот про наш театр пишут. И про тебя тоже. – Державшая в руке газету танцовщица протянула её Вике.

– Про меня? – Она вытаращила глаза.

Заголовок гласил: «Балет молодых». Вика стала читать. «В нынешнем сезоне в театре оперы и балета прошли премьерные показы балета “Щелкунчик”. Сольные партии Маши и Принца в спектакле готовили два состава. Первый – выпускники Пермского хореографического училища Виктория Градова и Кирилл Жданов; это их первый сезон в нашем театре. Второй состав – Алла Воробьёва и Олег Степанов, уже известные всем поклонникам балета молодые артисты. Сейчас, когда напряжённая пора спала, зима позади, а «Щелкунчик» уже не так часто увидишь в театральной афише – всё-таки это новогодний спектакль, мы решили встретиться с исполнителями ведущих партий и побеседовать с ними о работе, их впечатлениях об участии в спектакле и творческих планах.

К сожалению, Викторию Градову мы в театре не застали, но с её партнёром Кириллом Ждановым и Аллой Воробьёвой нам удалось встретиться и поговорить.

– Скажите, пожалуйста, для вас участие в этом спектакле стало больше трудом или праздником?»…

«Так-так-так…» У Вики, ошалевшей от новости о статье, никак не получалось вчитываться. Параллельно с газетными строчками в голове роились вопросы: «Когда сюда успел прийти корреспондент, встретиться с Аллой и Кириллом без меня? Почему я ничего не знала? Где я была? Как вышло, что это всё я узнаю́ только сейчас?» Меж тем её глаза бежали по строчкам и добрались до интересного:

«– Скажите, Алла, как вы отнеслись к тому, что не вы оказались в первом составе, хотя в театре танцуете уже третий год? Не было обиды на художественного руководителя или на Викторию?

– С Викой мы знакомы уже сто лет, – заулыбалась Алла Воробьёва. – Вместе начинали заниматься в хореографической студии при нашем театре. Потом Вика уехала в Пермское училище, хотя мы могли учиться там и вместе, но счастливый билет вытянула она, и я уступила ей дорогу. Вернувшись сюда после окончания, она сразу стала танцевать сольные вариации в спектаклях и вот – Машу в “Щелкунчике”. Опять случилась лотерея. Если бы я сильно постаралась, попросила главного балетмейстера, то, скорее всего, в первом составе оказалась бы я. Но я снова уступила и пропустила Вику вперёд. Подруга ведь, ну и я её всегда жалела. Не всё у неё получалось и получается, многое даётся с большим трудом, через слёзы и пот, поэтому я всегда хотела поддержать подругу. Не буду же я сталкивать её в пропасть, только чтобы самой пробиться?

– Это очень благородно с вашей стороны».

«Что-о? – Вика задохнулась от возмущения. – Она меня пропустила?»

Но дальше было ещё интереснее:

«– Кирилл, а как вы можете прокомментировать ситуацию, так сказать, с пьедестала первого состава?

– Мы с Викой с училища танцевали в дуэте. Я уже хорошо её знаю, поэтому о сложившейся ситуации мы, конечно, говорили. Она была неловкой, с учётом того, что Вика и Алла – подруги. Но Вика мне твёрдо сказала, что тут нужно выбирать “или-или” – или дружба, или сцена. И она выбрала сцену. А Алла – дружбу.

– Что тут является критерием, как вы считаете?

– Ну, тут либо совесть, либо карьеризм».

Обалдевшая Вика опустила газету и оцепенела. Она испытывала целую гамму чувств: и обиду, и гнев, и растерянность. А ещё – предательство. Что-то важное, дорогое и большое сейчас ушло, сгинуло. Она не слышала ничего вокруг, очнулась только, когда в класс вошёл педагог и все встали к станку.

Привычные движения – батман тандю, плие, жете – на автомате, ноги уже сами всё делают. Урок неожиданно стал сублимацией, заменой и превращением в пользу разрушительных импульсов. Движения у Вики отточенные как никогда. Она собранная, подтянутая, как струна. Кажется, тронь – и зазвенит. Подъём сейчас у неё – острый клюв. Разрезая воздух ногой в гран батмане, отсекает от себя Аллу и Кирилла. Делая пике, щёлкает по носу им обоим. Крутя пируэты, отворачивается и ускользает от них. Взлетая кошкой в па де ша, исчезает из их жизни. Тамара Леонидовна в восторге: давно не видела она такого безупречного класса.

После урока купальник и трико хоть выжимай. Тяжёлое дыхание. Пот ручьём. Злость вытеснила обиду и победила. «Лучше не попадайтесь мне!»

Но они таки попались. Причём вдвоём, что выбило Вику из колеи окончательно. Кирилл и Алла шли по коридору и что-то бурно обсуждали. Не статью ли? Вика испугалась: на самом деле, разговаривать сразу с обоими она сейчас была не готова. Юркнула за дверь рекреации, а парочка как раз возле неё и остановилась. Разговор накалялся.

– Ты с ума сошла? Какого фига ты сказала, что попросила бы Андреева и он бы ввёл тебя в «Жизель»? – Кирилл возмущённо уставился на Аллу. – Ты на самом деле так думаешь?

– Да нет, конечно! – Алла страдальчески закатила глаза. – Но почему ей всё даётся по щелчку? Тут вкалываешь-вкалываешь, а толку… Ну, и понесло меня, не спорю. Журналист ещё этот с такими вопросами, как будто специально. Я и не сдержалась. Я ж не думала, что он всё это напечатает в газете. Думала, только то, что по делу, оставит. А ты тоже хорош со своей совестью и карьеризмом.

– Ну, не сдержался. – Кирилл сбавил обороты. – А чего она меня на хлыща какого-то променяла? Я ж за ней сюда приехал, в тьмутаракань эту вашу. Мы пара. Были… Мне ваш городишко вообще не нужен. Мог хоть в тот же Свердловск поехать для начала или в Новосибирск. Звали же, ведущие партии предлагали, жильё. А я, как дурак, за ней поехал. А тут раз – и в «Жизель» её ввели без меня. Я-то думал, мы с ней здесь солировать будем, всё перетанцуем, а потом нас куда-нибудь пригласят – в театр посолиднее. Ну, не сразу в Большой, конечно. Но почему бы и нет в итоге?

– Да на кой сдались вы мне тут оба! Без вас я бы стала солисткой в нашем, и никакого Большого мне не надо. Припёрлись на мою голову.

– Теперь еще неизвестно, что последует за этой статьёй. Как Андреев отреагирует. Да, наболтали мы с тобой, получим теперь за это… Что будет!

– Не дрейфь. Что уж теперь? Дело сделано. Ладно, мы ж вдвоём, вместе как-то выкрутимся. Пошли.

Они завернули за угол и нос к носу столкнулись с Викой.

– Ты? – На их лицах были написаны испуг и растерянность.

Оторопевшая Вика, кажется, потеряла дар речи от только что услышанного. Они не отрываясь смотрели друг на друга и не произносили ни звука. Первой пришла в себя Вика.

– То есть вы оба наговорили корреспонденту вот эту всю чушь про меня, а теперь думаете, как вам выкрутиться? Офигеть…

– Слушай, Градова, – после секундного замешательства резко пошла в наступление Алла, – как же ты меня достала! Чего ты вечно под ногами путаешься, а? Привыкла всё получать легко, с детства. А я всю жизнь вкалываю-вкалываю, из классов этих не вылезаю! – Алла как будто входила в образ, перешла на патетику: – Вот что для тебя вообще балет, а? Можешь ответить? Вот для меня балет – это жизнь, понимаешь? Не профессия, не увлечение. Жизнь! А тебе только красивая картинка нужна: цветы там, аплодисменты, поклонники – это для тебя главное.

– А с чего вдруг ты за меня говоришь? – Вика не ожидала такого напора вместо извинений и оправданий. – А что я, по-твоему, в Перми делала? Все годы цветами осыпалась, в аплодисментах купалась и от поклонников отбивалась? Или я там пахала, как лошадь, с утра до ночи, побольше, чем ты тут? Да ты всю жизнь мне завидуешь и училище то никак простить не можешь! Вот и мстишь. А за что, собственно? И, кстати, как это ты мне дорогу уступила? Может, расскажешь?

Кирилл в разговоре не участвовал и был этому рад, хотя понимал, что до него пока просто не дошла очередь. Он наблюдал, как накаляется обстановка, думал, что стоило бы вклиниться и охолонить обеих, но отдавал себе отчёт, что, если сунется, мало ему не покажется. И тут как раз прилетело и ему…

– А ты, значит, со мной поехал, чтобы в солисты проскочить? А как же любовь-морковь? – Вику уже невозможно было остановить.