Свет, который есть в тебе

– А как же! Обижаешь. – Улыбаясь, Илья отступал назад, давая Антону войти.

Они старались встречаться каждый день. Испытывали потребность друг в друге, в общении, в работе по шагам.

– Так я вот что думаю… – Они уже проходили на кухню, чтобы поставить чайник, но Антону не терпелось сказать: – А давай не будем дожидаться девяноста дней – девяноста собраний, и ты сходишь к своему знакомому наркологу раньше?

– Слушай, с языка снял. – Илья обернулся к приятелю. – Я и сам про это уже думал. Долго ждать. И вообще, это ж мы с тобой так назначили – ну, что только через девяносто собраний обратимся к Константину (его так зовут). Почему бы и не теперь? Вдруг для кого-то вопрос жизни и смерти – узнать о программе именно сейчас.

Оба были счастливы делиться своими знаниями. Считали, что обладают сокровищем, которое спасёт тысячи жизней: преступно держать его при себе и никому не показывать. Они готовы были на каждом углу кричать о двенадцати шагах и тащить каждого встречного пьяницу на собрание.

– Так, может, прямо сейчас и позвоним? – Антона переполняли эмоции.

– Слушай, давай сначала проведём собрание. Помнишь: «Первым делом – главное»? Всё-таки мы с тобой тут в первую очередь для собственной трезвости.

Антон слегка смутился: Илья был прав. Антон сейчас переживал стадию эйфории, он это понимал. Им рассказывали в центре и предупреждали о том, что она приятна, но может быть и опасна: алкоголик теряет бдительность, упиваясь таким восторгом и воодушевлением. Алкоголику вообще нужно быть осторожным в моменты эмоционального подъёма.

– А давай сегодня на собрании не очередной шаг будем обсуждать, а поговорим про «первым делом – главное» и эмоциональные всплески?

– Хорошая тема, я согласен. – Илья взял свою чашку и отправился в комнату, приглашая Антона за собой.

Они провели весь вступительный ритуал собрания, и Илья начал:

– Меня зовут Илья, я алкоголик. Что я понимаю под девизом «Первым делом – главное» и почему я сказал сегодня эту фразу? Конечно, главное для меня как выздоравливающего алкоголика – это оставаться трезвым. Потому что если я опять буду пьяным, то не решу никаких своих задач и проблем. Это как ставить телегу впереди лошади. Поэтому главное – остаться трезвым, а потом уже всё остальное. Но это не значит, что мне побоку жена, работа, дружба. Нет. Но если я не буду в первую очередь трезвым, то вскоре у меня не будет ни жены, ни работы, ни друзей.

Марина, жена Ильи, как будто услышав про себя, в этот момент тихонько постучала в комнату, тут же открыла дверь и, смущённо улыбаясь, заглянула:

– Ребят, привет. Извините, что помешала. – Она взглянула на мужа: – Илья, я убегаю, приду поздно, – ну, я говорила тебе вчера, помнишь? Не теряй меня.

Илья кивнул. Она аккуратно прикрыла дверь. Антон вопросительно посмотрел на друга, ожидая продолжения его рассуждений.

– Я всё сказал. – Тот, сбившись из-за появления жены, закончил своё выступление, завёл руки за голову и замолчал.

– Меня зовут Антон, я алкоголик, – начал тогда Антон. – Я благодарен тебе, Илья, за то, что мы сейчас говорим об этом. Я заметил свою эйфорию и сразу вспомнил Егора, который в центре говорил о ней и предостерегал. И на самом деле важно, что я её увидел и отследил, иначе всё могло полететь в пропасть. Потому что если вспомнить мою пьяную жизнь, то очень часто я начинал пить именно тогда, когда мне было хорошо. Я хотел улучшить и без того отличное состояние. Сейчас я заметил, что у меня это прямо как трезвое опьянение. Я даже вчера шёл с собрания домой и на секунду подумал: «А почему бы не выпить? Ведь всё так хорошо: весна, неприятности, связанные с пьянкой, позади. Всё наладилось у меня. За исключением отношений с женой. Ну, подумаешь – выпью одну рюмочку. Ничего страшного в одной рюмке нет». И вот сейчас я говорю всё это, и мне реально страшно, что я мог вчера выпить. Причём легко, на расслабоне. И даже оглянуться не успел бы, как сорвался. Так что спасибо тебе, Илья! Спасибо нашей маленькой группе, что здесь можно делиться всем этим.

– Тебе спасибо, Антон! – закивал в ответ Илья. – Благодаря тебе сегодня я ещё раз напомнил сам себе, кто я есть на самом деле, чтобы не оставалось никаких иллюзий в отношении моего алкоголизма. Сейчас слушал тебя и вспомнил, как меня за эти четыре месяца тоже пару раз посещало желание выпить – по привычке, именно как бы на радостях. И это ещё раз напоминает, как коварен враг, как незаметно он подбирается, когда нет вроде бы никаких поводов, события, которое нужно отметить, и никто из бывших приятелей не зовёт тебя, а оно как бы само. Моргнуть не успеешь, а уже лицом в салате.

Они засмеялись, но как-то грустно.

Уже на кухне, после собрания, Илья спросил:

– Ты про жену что-то сказал. Мол, нелады у вас с ней. Что? Даже сейчас, когда ты не пьёшь? Так из-за чего?

– Я не знаю, сам не понимаю. Такое ощущение, что ей не хватает моей выпивки. Бред, конечно, но выглядит именно так. Иначе я не могу объяснить её поведение. Она как будто ищет, к чему бы придраться. Причём безразлично, к чему – к ерунде какой-то: свет в ванной не выключил, кружку грязную оставил в раковине, не услышал, что она из другой комнаты мне крикнула – без разницы. Она начинает ворчать, нудеть, пилить. Раньше были скандалы из-за моего пьянства, а теперь – на пустом месте.

– Слушай, звучит как наши поиски выпивки… – Илья внимательно слушал друга. – Помнишь, как искали повод, чтобы напиться? Да его и искать не надо – он всегда есть, было бы спиртное. Так и тут. Очень похоже на созависимость. Я читал, что не зря в Америке есть группы помощи родственникам алкоголиков – жёнам, матерям – «Ал-Анон». Потому что наши близкие тоже больны, и им нужна помощь. Если наша жизнь крутится вокруг алкоголя, то их – вокруг алкоголика: когда он придёт, в каком состоянии, придёт ли вообще…

– Тут ещё такая ерунда: я заметил, что лучше, если она находит, к чему бы прицепиться, причём как можно скорее. Потому что если повода нет, то пока она его не найдёт, всю плешь проест. Цепляется ко всему подряд, её прямо несёт. – Антон сделал нервное движение головой, как будто освобождая шею от несуществующего галстука, и закурил. – Я понимаю, что это выглядит бредом, но я так вижу. Кстати, бывали моменты, когда мы с ней скандалили абсолютно ни о чём, и у меня даже мелькала мысль пойти напиться – ну, чтобы хоть было из-за чего ругаться, чтобы досадить ей, мол, хотела – получи. Я уже домой идти не хочу…

– Вы как будто местами поменялись. – Илья сочувственно взглянул на Антона.

– Ну, прямо чувствую, что расплачиваюсь… – Антон изобразил жалкое подобие улыбки. – Спросить бы у кого совета, как тут себя вести. А то сами на ощупь идём, как котята. Ты давай, кстати, Константину позвони.

– Ага, сейчас – докурим. Притяну из коридора телефон сюда. – Илья затушил окурок и отправился в коридор за аппаратом. – Может, давай прикинем, что говорить-то ему? Чтобы не растекаться мыслью по древу.

– А не лучше ли договориться о личной встрече? Что по телефону-то рассказывать? Долго же.

– Но даже перед тем, как договориться о встрече, надо объяснить, что к чему. И не затягивать чтобы, с одной стороны, и чтобы понятно было в двух словах.

– Но ведь раз он тебе про этот центр подсказал, то, наверное, в курсе, про что там?

– Не факт. Он мог просто про него слышать, а специфику работы не знать. Значит, так… – Илья сосредоточился. – Напомню о том, что был в центре, мол, спасибо ещё раз. Что там крутая двенадцатишаговая программа избавления от алкогольной зависимости. Что хотел бы встретиться и рассказать про неё подробнее. Так, да? Что ещё?

– Что можно было бы что-то подобное сделать тут у нас. И он бы мог попробовать эту методику предложить своим пациентам. Что нас уже двое. Что классно было бы, допустим, поговорить с их руководством и попросить собираться, например, в их столовой на пару часов раз в неделю. И людям польза, и им рацпредложение в плюсик.

– Ага, понял. Ты давай тогда следи за разговором. Если меня понесёт не туда, тычь меня в бок. А то я могу в дебри забрести и забыть, для чего изначально звонил.

Илья полистал записную книжку, нашёл нужную страницу и начал крутить диск телефона. Антон снова закурил и отошёл поближе к форточке, не сводя глаз с Ильи.

– Алло, Константин, приветствую! Да, это Спицын Илья. Помнишь, ты меня четыре месяца назад сосватал в реабилитационный центр в Москву – от алкоголизма лечиться? Ну вот, я вернулся уже давно. Хотел бы встретиться с тобой, поговорить… Нет, по телефону – не то. Разговор серьёзный и небыстрый. В этом центре работа ведётся по двенадцатишаговой программе анонимных алкоголиков, сокращённо – АА, но у нас так не говорят, ну, не звучит оно – «АА». Называют на английский манер – «Эй Эй». Программа-то американская. Слышал о ней? В Москве уже есть такие группы. Мы тут с товарищем имеем некоторые соображения по этому поводу, хотели бы с тобой их обговорить. Думаем, может выйти очень полезная штука. Прямо прорыв в избавлении от зависимости. И тебе она должна понравиться. А? Не-е-е, без работы ты не останешься, не волнуйся! Как ты смотришь на встречу с нами? Да хоть у тебя на работе, хоть в парке где-нибудь или в кафе, хоть ко мне приезжай, если удобно. Когда? Я? Да, могу. Сейчас у товарища спрошу, может ли он во вторник после 19:00. – Илья вопросительно посмотрел на Антона: тот энергично кивал. – Да, идёт. Где? Хорошо, давай мы к тебе к семи часам, плюс-минус, послезавтра и прирулим. Всё. Договорились. До встречи!

Глава 23

Игорь ждал Вику в машине недалеко от театра. С момента выхода злополучной статьи они ещё не виделись. Сегодня воскресенье, полчаса назад закончилась «Спящая». Вика танцует там партию феи Сирени. Завтра у неё выходной, поэтому сегодня по плану званый ужин. Но Вика туда не особо хочет – нет настроения. Она, конечно, опять сказала маме про ночёвку у Ленки. Но после того как та пришла к ней тогда ночью в поисках дочери, Вика уже не сможет спокойно находиться в квартире подруги и быть уверенной, что туда не нагрянет мать. Про Игоря она ничего ей не рассказала и такой встречи совсем не хотела. Её всю передёргивало только от одной мысли о том, что такое возможно. Сейчас она хотела пожаловаться Игорю на статью. Как сказать про ненадёжность Ленкиного жилища, она пока не знала.

Про публикацию в газете Игорь Сергеевич уже знал. И про звонок Горановской – тоже. Ему всё это очень не нравилось. Но очень нравилась Вика: красивая, талантливая, юная. Конечно, она не догадывалась ни о том, почему её вводили в «Жизель», ни о существовании бывшей любовницы Горановской, ни о том, что он женат. Однако ж сам Игорь понимал, что всё это неспроста и кто-то позволил корреспонденту пропустить все эти россказни в печать без согласования с руководством. Так же, как кто-то из окружения Розалии сдал его бывшей. Кто?

Как только Вика села в машину, он заметил её озабоченность.

– Привет, красивая! – Ему нравилось так обращаться к Вике. – Ну что, едем кутить?

– Ты знаешь, – Вика решила не тянуть, – случились некоторые неприятности, и поэтому настроение не очень.

– Если ты о статье, то поверь: не стоит она того, чтобы из-за неё переживать. – Он мягко коснулся плеча девушки.

– Так ты уже знаешь? – Вика посмотрела на Игоря удивлённо. – Хотя, конечно: мы же не в пустыне живём.

– Знаю. И даже знаю, что неопытный корреспондент оплошал, не представив свой опус на согласование. Главред ему уже устроил нагоняй. Хотя я понимаю, что тебе от этого не легче.

– Не легче, – эхом повторила Вика. – Хотя сегодня уже лучше, чем два дня назад. Я теперь хотя бы знаю, кто есть кто среди моих друзей.

Игорь при этих словах слегка поёжился, но назидательно произнёс:

– Иногда лучше знать правду, хоть она и может быть горькой.

– Я потом подслушала их разговор. Они даже сожалеют о том, что наговорили. Из-за боязни наказания, конечно. Но от того, что им тоже хоть немного неприятно, мне легче. Хоть признают, что наврали, – и то ладно.

– Ты ещё и подслушиваешь? – Игорь хотел перевести разговор в шутливую тональность. – Нехорошо-о-о!

– Я не специально, так получилось. Я вообще-то не люблю подслушивать и подсматривать. – Вика изобразила обиду.

– Иногда надо. – Он поднял указательный палец вверх. – Ну что, едем? Там тебя портрет ждёт, Лаврищев хвастался.

– Ого, вот это да! – Радость вмиг осветила лицо Вики. – Едем-едем.

Она несколько раз позировала Лаврищеву. Даже брала у Ленки специально ту несчастную пачку. Рабочее название картины – «Репетиция “Умирающего лебедяˮ». Розалия Артуровна относилась к «юной особе» благосклонно и позволяла встречи в своей квартире. И вот портрет готов!

Машина тронулась. Вика решила, что про Ленку скажет Игорю позже.

У Розалии Артуровны было, как всегда, оживлённо. Вновь прибывшую пару шумно приветствовали. Любитель «половых вопросов» подошёл к ручке и отвесил Вике комплимент. Маргарита Вячеславовна кивнула своей царской головой из глубины комнаты. Лаврищев с сигаретой за ухом тут же схватил Вику за руку и потащил в комнату, где писал её портрет. Он готовился принять участие в художественной выставке в Москве и представить на ней свою работу.

– Явлю вас миру! – Художник развернул картину лицом к Вике и замер в ожидании её реакции.

Вика вздрогнула от неожиданности. Отпрянула. Невольно открывшийся рот прикрыла ладонью. Молча разглядывала себя. Красивая, сильная птица-лебедь. Плывущие руки-крылья, с которых будто стекают капли воды. Ноги, вдруг переставшие быть человеческими. Голова – слегка склонённая, но величественная. Всё тело устремлено ввысь, к небу, в которое хочет взлететь умирающая птица. И глаза! Вика вдруг встретилась с собой взглядом. Как в зеркале. И не могла отвести его.

Сзади уже столпились зрители. Восхищались, восторгались. Пели дифирамбы красоте Виктории и таланту художника. Громко обсуждали достоинства картины, «необыкновенную монументальность образа», «отточенный рисунок, прекрасный мазок». Вика не понимала их, не слушала. Она узнавала себя в этой картине. Точнее, познавала. Во взгляде лебедя не было покорности судьбе. Увидел ли это художник, смотрела ли она так сама, но с холста являлась птица-герой, птица – боец за жизнь. И это было так ново, так необычно.

Кто-то предложил выпить «за шедевр», чтобы судьба его сложилась славно. Народ дружно подался в зал к столу с выстроенной на нём батареей бутылок шампанского. Игорь увлёк Вику за всеми. Раздались хлопки пробок, радостные вскрики от вырвавшейся на свободу пены, смех. Поздравляли Лаврищева. Обсуждали картину.

Вика чувствовала себя странно. Её тянуло в ту комнату: ей хотелось ещё и ещё раз увидеть портрет. Побыть наедине с ним. Наедине с собой. Она взяла бокал и улизнула к картине. Умирающий лебедь – один во всём мире. Но за его спиной виделись Вике прекрасные дали. Виделась не смерть – жизнь.

– «Умирающий лебедь» был поставлен Фокиным для легендарной Анны Павловой. – Вика узнала этот голос: Маргарита Вячеславовна подошла бесшумно. – Через сорок лет после Павловой его исполнила не менее легендарная Майя Плисецкая. И какие же разные у них лебеди, правда? Лебедь Павловой падает на землю несколько раз, бессильно опускается и умирает в полном подчинении судьбе. Лебедь Плисецкой падает только один раз – перед самой смертью. В нём нет жалости к себе, он не жертва – он борется за жизнь. А каков ваш лебедь, моя дорогая?

Вике очень нравилась эта женщина. Но она и побаивалась её. Ей казалось, что Маргарита Вячеславовна всегда подразумевает гораздо больше, чем говорит. Поэтому Вика промолчала: не хотелось ляпнуть какую-нибудь ерунду. А тем, что открывалось ей сейчас при знакомстве с портретом, она пока не была готова делиться: она сама это ещё не до конца понимала. Только знала, что до невозможности хочет иметь эту картину у себя.

Маргарита Вячеславовна улыбнулась и направилась в зал, так что Вике уже неудобно было оставаться и разглядывать себя – она пошла следом.

В зале поискала глазами Игоря, к удивлению своему, не нашла и устремилась к самой многочисленной группе. Она собралась вокруг гостя, которого Вика сегодня видела здесь впервые. Из разговора поняла, что он не так давно приехал из Москвы, а там был на одной из встреч, где выступал священник Александр Мень, а потом ещё на каком-то вечере, где тот отвечал на вопросы. Вика уже слышала имя Александра Меня – и здесь, и, что интересно, от мамы. Она знала, что это известный священник, благодаря которому огромное количество людей пришло к вере – в основном интеллигенция. Поэтому она прислушалась.

– С началом перестройки очень и очень немногие священники могли выйти на общественную проповедь, читать лекции, отвечать на вопросы, – говорил гость. – А Александр Мень смог. А с учётом того, как его гнали и клеймили, взять хоть давнюю статью, вышедшую аж в двух номерах «Труда» подряд, которая чуть не стоила священнику свободы, так он совершает поистине подвиг.

Все собравшиеся вокруг этого гостя слушали его с огромным интересом. То, что он рассказывал, было очень необычно, хоть и несколько пафосно, но его никто не перебивал. А поскольку Игорь так и не появлялся, Вика была рада задержаться тут. То, что она услышала, взволновало её.

– Александр Мень говорил, что художники, писатели, поэты и вообще мастера культуры, то есть все вы, – гость слегка поклонился слушающим, – дарят людям сокровища своего сердца. Написанное на холсте или бумаге – знак того, что произошло у вас в сердце. Они выставляют своё сердце напоказ, оно обнажено, и это порой очень больно, мучительно. Они творят новый мир, в который приглашают войти других. Великая радость для творца – быть понятым, найти отклик.

Вика в задумчивости отошла и села в кресло. Столько разного было сейчас в её сердце. И радость от написанного портрета, и удивление от только что услышанного и того, как оно перекликается с тем новым, что она приоткрыла в себе сегодня благодаря «Умирающему лебедю». Но больше всего – недоумение из-за отсутствия Игоря. Это тоже было ново. Вика чувствовала себя потерянной. Она была самой юной среди всех этих людей и порой общаться с ними могла, только если чувствовала поддержку Игоря. Но сейчас его не было, и она понятия не имела, где он. Спросить у кого-то о нём ей казалось неловким, поэтому она просто сидела. Прошло примерно полчаса. Кто-то предложил ей ещё шампанского. Она с благодарностью приняла. Выпила быстро. Подождала, набралась смелости и подошла к хозяйке:

– Розалия Артуровна, а вы Игоря Сергеевича не видели?

– Видела.

– Давно?

– С полчаса назад.

– Он где-то здесь?

– Нет, он ушёл.

– Ушёл? Как ушёл? Куда? Один? А как же я? – градом сыпались вопросы.

– Не один. Видимо, это было продиктовано необходимостью. А также невозможностью сказать об этом вам. Вас, Виктория, в этот момент в зале не было.

– Спасибо… – Вика тихо отошла к столу. Поставила свой пустой бокал и взяла чей-то полный. Не отрываясь, осушила его и опять уселась на диван. «Как же так? – недоумевала она. – Наверное, это я виновата: ушла любоваться портретом, вот он и обиделся… Да ну, глупость какая! Хотя… А не потому ли ко мне пришла туда Маргарита, чтобы прикрыть уход Игоря? И как же мне теперь быть?» Вопросы роились в её голове, толклись, не находя ответа.

Наблюдавшая за ней какое-то время Розалия Артуровна приблизилась:

– Я могу вызвать вам такси. Поедете? – Потом поймала растерянный взгляд Вики и добавила: – Я оплачу поездку, если вас это беспокоит.

Вика, потупив взгляд, кивнула.

Она уходила из этого дома тихо – совсем не так, как обычно. Чувствовала себя побитой собакой и была благодарна Розалии, что та не стала привлекать внимание остальных и громко прощаться: дала ей денег и участливо улыбнулась на прощание.

В такси Вика назвала адрес Ленки. «Хорошо всё-таки, что я сказала маме, что останусь у Ленки. И плохо, что её сейчас дома нет… Эх!»

Она вошла в квартиру подруги, прошла на кухню. Так странно было находиться тут одной. Вика села на табуретку и закурила. «Господи, столько всего со мной происходит! Как с этим справляться-то?» Она открыла дверцу буфета и достала бутылку с домашним шампанским.

Глава 24

Связь Вика и Игорь держали обычно так: звонить ему могла только она – на работу и то по острой необходимости. Сам он не звонил: Вика не хотела его звонков к ним домой из-за мамы, не хотела, чтобы та узнала об их отношениях, вряд ли она им обрадуется. Обычно в воскресенье вечером после спектакля Игорь подъезжал к театру, и они ехали к Розалии, а потом – к Ленке. Встречались раз в неделю.

После его внезапного исчезновения со званого ужина Вика не звонила. Хотя порывалась много раз. «Ещё чего! – останавливала она себя. – Он меня бросил, а я ему звонить буду?» Дома бросалась к каждому телефонному звонку, а подходя к театру или выходя из него, искала глазами машину или знакомый силуэт. Но нет.

В грядущее воскресенье она не была занята в спектакле – только дневная репетиция. Вечер свободен. В этот воскресный вечер она сидела у Ленки и рассуждала, как ей теперь быть.

– Может, подъехать к театру к окончанию спектакля? Или не надо? Пусть сам теперь подождёт.

– Правильно. Не надо. – Ленка приделывала клёпки к Викиным штанам, делая из них фирму́.

– Но так хочется… – Вика полулежала на матрасе и теребила бахрому покрывала.

– Тогда поезжай.

– А вдруг его не будет?

– Ну домой поедешь. Или ко мне сюда, если матери опять про неночёвку сказала.

– Сказала, ага! Что штаны будем шить всю ночь, чтобы к утру я была уже в обновке. – Она засмеялась, а потом опять сникла: – Но, блин, я из-за него Кирилла бросила, а он так со мной…

– Ну ты же на самом деле не знаешь, почему он ушёл и с кем. Мало ли… – Ленка отложила штаны и взяла сигарету.

– Это да. Но в таком случае, если это что-то прям из ряда вон, мог бы и позвонить. Ну, это, конечно, если бы я ему нравилась.

– Ой, успокойся. Нравишься ты ему. А иначе зачем бы он с тобой встречался? Просто ты-то о нём ничего не знаешь. Совсем.

– Это да. – Вика тоже закурила. – А вдруг он вообще женат?

– Да запросто. Думаешь, такой клёвый чувак, которому к тому же далеко не двадцать лет, не женат? Пф-ф, не смеши меня!

– Я не знаю. Мы никогда не говорили об этом. Ну, в смысле, я не спрашивала. А он, понятное дело, сам-то чего говорить будет.

– И не узнаешь. Так что по фигу. Ты за него замуж, что ли, собралась? Зачем он тебе? Он же старпёр. Так, пофестивалите – и хватит.

– Ну нет, я не хочу с ним расставаться. Мне кажется, я его люблю…

– Ой, прям «люблю». Показал тебе красивую жизнь – и то такую, местного разлива, а ты уже – «люблю». – Ленка пошла на кухню, потом помахала Вике в дверной проём бутылкой: – Будешь?

– Наливай. А давай вместе съездим?

– Ты чего? Чё я там делать буду? Вы потом поедете кататься, а я домой на трамвае попилю? Да ну!

– Не, мы сейчас выпьем – и поедем. Посмотреть только, приехал ли. Подходить не будем. То есть я не пойду. А потом погуляем с тобой, в «Погребок» зарулим, пива попьём. Давай?

– У тебя завтра выходной?

– Ага. Ты же и сама знаешь.

– А вдруг маманя твоя опять припрётся?

– А мы закроемся и не будем открывать. Да и когда мы ещё сами-то домой завалимся! – Настроение Вики заметно улучшалось: приключения манили.

– Ну давай, только если ты точно не пойдёшь к нему, когда увидишь. А так я не поеду.

– Точно-точно, обещаю, мы ж гулять с тобой собрались.

– Ну тогда сейчас сильно не напиваемся, чтобы не нарываться.

Ленка налила в стаканы домашнее шампанское. Девчонки уже знали, как оно бьёт по голове, поэтому решили пока выпить по стаканчику. К тому же пиво ещё будет. Сделали по глотку, и Ленка спросила:

– Ты краситься будешь? С собой ничего не брала? Давай тогда красься, тушь же у меня одна. А я пока штаны доделаю. – Она поставила стакан рядом и застрочила.

Тушь у Ленки была «Ленинградская». Это Вике мама недавно из Москвы привезла «Ланком» в красивом чёрном тюбике с золотой розочкой. Кисточку из него вынимаешь – и сразу красишь; мочить не надо – она влажная. А эту, по сорок копеек, возюкай пластмассовой кисточкой сто лет, пока она нормально красить начнёт. Девчонки предпочитали не водой мочить, а плевать в неё. Почему-то на слюни она лучше «бралась»: сцепление круче. Потом иголкой разъединяешь ресницы, рискуя ткнуть себе в глаз. Долго. Тут главное – не переборщить. Если много навалишь туши, то только коснёшься иголкой, как она может под тяжестью обвалиться. Тогда остаётся лысая ресница, и снова её надо красить. Короче, дело долгое. Но ради красоты чего не сделаешь.

В итоге через полтора часа штаны были готовы, а девицы – намалёваны и слегка пьяны. В прекрасном расположении духа, жаждущие приключений на одно место, они поехали к театру.

– Значит так. Мы зайдём за памятник. Или нет – лучше возле пельменной на той стороне встанем. Или где, чтоб он нас не заметил? – Они уже ехали в трамвае.