Свет, который есть в тебе

Когда машина скрылась и звук мотора стих, она досчитала до двадцати и выскочила из подъезда. «До Ленки тут рукой подать». Окна Ленкиной квартиры были тёмными, само собой. «Хоть бы дома была, ну-у». На звонок в дверь никто не отозвался. «Спит, конечно». Вика звонила и звонила. Наконец из-за дверей послышалась ругань: мол, какого чёрта и кто там по ночам шастает. Раздалось шарканье тапками, которое замерло у дверей.

– Ленк, открывай, это я.

Дверь открылась. Лохматая и заспанная Ленка воззрилась на подругу:

– Чё, выгнали, что ли?

– Ленк, я влюбилась, кажется. Есть выпить?

Глава 12

Кирилл видел, что Вика как-то изменилась, но никак не мог понять, в чём причина. Она отстранялась, когда он хотел её обнять, по-другому смотрела в глаза на дуэте, всё чаще отказывалась прогуляться, если он после репетиции звал её. В воскресенье после класса или спектакля быстро уходила и совсем исчезала по понедельникам. Его попытки поговорить забалтывала, уводила разговор в сторону или просто смеялась: «Скажешь тоже. Не выдумывай».

Заметила это и Алла. Вернее, она даже не заметила, а воочию увидела однажды, как Вика выходит из «Волги». В театре был выходной, и Алла ездила в магазин подписных изданий на проспекте Ленина в центре города. Она ждала зелёного на светофоре и вдруг заметила, как на противоположной стороне остановилась машина, а из неё вышла Вика. Алла удивилась: немногие балетные разъезжают на авто. Но когда увидела, что из этой же машины вышел представительный мужчина и Вика под руку с ним уходит во дворы, удивилась ещё больше и даже пропустила свой зелёный.

С «Щелкунчиком» отношения подруг разладились вконец. Они общались сухо и только по необходимости. Алла не зря почувствовала угрозу с появлением Вики в театре. То, чего она так добивалась и с таким трудом выстраивала, рушилось под лёгкими длинными ногами Градовой. Той боли, что была шесть лет назад, конечно, уже нет. Но и прежней дружбы нет – терять нечего. Неловкие попытки Ленки помирить бывших подруг с треском провалились – их одним щелчком уничтожил «Щелкунчик»: Алле понравилось такое сравнение, пришедшее ей в голову.

Но на горизонте замаячила «Жизель». Градову вводили в спектакль, причём без Кирилла: солистом был опытный Евгений Максимов. Ещё никогда в истории театра девятнадцатилетняя танцовщица не получала партию Жизели: это во всех отношениях сложная роль. Считалось, что «Жизель» для балерины – такой же ответственный спектакль, как «Гамлет» для драматического актёра. А тут на тебе: без году неделя в театре – и уже Маша, а вот теперь – Жизель. У Аллы появилась злость: она понимала, что пока в театре есть Градова, ей, Воробьёвой, не видать ведущих партий.

Все в театре знали про отношения Вики с Кириллом. Это была очень красивая пара: ими любовались, ставили в сольные партии. И вдруг сейчас разлучили. «Что происходит?» И Алла, и Кирилл задавались этим вопросом, но ответа не было. Точнее, он контурно намечался, но им пока этот абрис не был заметен.

Абрис звали Виктором Андреевым. Он был главным балетмейстером театра и приятелем Игоря Сергеевича. По настоятельной рекомендации последнего присмотрелся к Виктории Градовой, увидел и впрямь одарённую и перспективную балерину, с облегчением вздохнул и начал её продвигать. Вика не догадывалась. Или догадывалась. Она по уши влюбилась в Игоря Сергеевича и, казалось, не замечала ничего вокруг. Званые ужины у Розалии Артуровны стали еженедельными. Мама привыкла, что с воскресенья на понедельник Вика остаётся у Ленки. А Ленка уходила ночевать к бабушке, предварительно постелив чистое бельё для Вики и Игоря Сергеевича.

Вике казалось, что сбылись все её желания, предел мечтаний. «Вот оно – счастье. Так бывает?» Любимый мужчина, дорогие подарки, выходы в свет, богема приняла её… Её удивляли и радовали эти люди, которым было интересно интересное, которые всегда были готовы к празднику, для которых общение было наивысшей ценностью – та самая «роскошь человеческого общения». Разговоры, влюблённости, выпивка – три кита, на которых зиждилась их жизнь. Не жизнь, а сказка! Степан Лаврищев, художник, уже взялся писать портрет Вики и договаривался о встречах. Розалия Артуровна любезно позволила им на несколько часов в понедельник занять комнату. Поэт Герман Георгиев быстренько преподнёс четверостишие:

Муза взмахнула крылами

И прилетела к тебе,

Чтобы моими стихами

В твоей отозваться душе.

В театре Градова стремительно продвигалась вверх по карьерной лестнице. Одна загвоздка – Кирилл. Вика понимала, что по-честному надо бы поговорить с ним, как-то всё объяснить, но смелости пока не хватало. Потому что одно дело, когда разорвал отношения и больше не видишься, а другое – продолжать работать вместе, да ещё так близко друг к другу, глаза в глаза, рука в руке.

Процесс ускорила Алла. Она решила рассказать Кириллу про то, что видела Вику с мужчиной. Подкараулила его у проходной утром перед классом.

– Кир, привет! На пару минут?

– Привет, Алл. Говори, я слушаю.

– Что происходит с нашей Викой? Не узнаю её. У вас всё в порядке?

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, отношения ваши. Вы что, расстались?

– С чего ты это взяла? Я не понимаю. – Кирилл невольно отступил на шаг назад. – Не, я знаю про ваши ссоры и обиды – сцену не поделили. Но наши-то отношения здесь при чём?

– Что значит «не поделили»? – Алле наступили на больную мозоль. – Она приехала на всё готовенькое и стала локтями пробивать себе дорогу, идя по головам.

– Алла, что ты хочешь от меня? Тебе не даёт покоя успех Вики, и ты решила хоть как-то насолить ей и вбить клин между нами?

– Вот ещё, больно надо. Просто интересно, каким местом Градова прокладывает себе путь к «Жизели» и, говорят, скоро – к «Лебединому». Я видела её с клёвым мужиком, на классной машине ездит. И подумала, вдруг ты переживаешь, что она тебя бросила, и тебе поддержка нужна. Ну, раз у вас всё по согласию и в порядке, тогда нет проблем.

И Алла решительным выворотным шагом двинулась к служебному входу. Кирилл слегка опешил и даже не стал её удерживать, чтобы задать вспыхнувшие мигом вопросы. Он немного постоял и двинулся следом.

Класс сегодня был раздельным, да и репетиции порознь, поэтому Вику Кирилл увидит только на спектакле вечером – они выходили в кордебалете в «Спартаке». Сейчас он занимался в полноги, у станка вообще халтурил, середину делал кое-как. Из-за него педагог то и дело останавливал музыку:

– Да что с тобой сегодня, Кирилл? Соберись!

Кирилл встряхивался, но потом опять погружался в свои мысли. Все они были о сказанном Аллой. Он не мог дождаться хоть какого-нибудь «окошка», чтобы увидеться с Викой. Хотелось наконец выяснить всё и услышать от неё, что Алла наговорила бред. «Бред бредом, но ведь и впрямь её в “Жизельˮ вводят без меня».

«Жизель» Вика репетировала с Евгением Викторовичем Максимовым – народным артистом, её кумиром в их театре в бытность учёбы в студии. Могла ли она тогда даже помыслить о чём-то подобном? Но сейчас боялась его, на репетициях сковывало чувство жуткого неудобства и смущения. Благо педагогом-репетитором была её любимая Тамара Леонидовна Корзунь, которая опекала и всячески помогала Вике понять всю сложность роли и исполнения. Вот и сейчас она пыталась донести, что Жизель во втором акте не живая – она дух, поэтому все её движения и особенно прыжки должны быть лёгкими, зависающими, невесомыми. У Вики не получалось, она расстраивалась. Вышла из зала выжатая как лимон, а тут Кирилл. «Ну до кучи мне!» – чуть не захныкала она. Он ждал её на скамейке в коридоре.

– Я хочу серьёзно поговорить. – Кирилл поднялся, но не приблизился к Вике.

Она устало кинула сумку с вещами на скамейку:

– О чём, Кир? У меня и так ничего не получается. А тут ещё ты со своими разговорами.

– У тебя другой мужчина?

– С ума сошёл? С чего ты взял? – Она не была готова к такому вопросу в лоб.

– Это не я взял. Это Воробьёва мне сегодня сказала, что видела тебя с ухажёром в машине. Так что отпереться не получится.

– Это не то, о чём ты подумал.

– Я подумал? А о чём я подумал? Давай-ка, поделись.

На Вику вдруг накатила такая усталость! Ей так надоело выкручиваться и постоянно думать о Кирилле, о том, как ему всё рассказать… Мама ещё вечно спрашивает про него, почему не приходит. Эта ситуация отравляла ей жизнь и не давала наслаждаться и радоваться в полную силу. Сейчас она чувствовала себя припёртой к стенке. «Да хватит уже!» И поэтому выпалила:

– Да, у меня есть другой мужчина.

Кирилл не ожидал. Он думал, что Вика сейчас развеет все сомнения и всё станет как раньше. Он не верил в услышанное. Ему хотелось взять её за плечи и трясти, как грушу, пока не вылетит из неё вся дурь. Ему хотелось заорать на неё, обозвать, даже ударить. Ему хотелось заплакать. Вместо этого он со всей силы двинул по её сумке, так что она слетела со скамейки, и пошёл прочь.

Глава 13

Ну что ж, вот и пришла пора уходить. Антон собрал чемодан. Двадцать восемь дней истекли. Всего-то двадцать восемь – а кажется, что вечность. Ему не хотелось покидать эти стены. Он остался бы здесь. Здесь всё расписано, за тебя всё решено: когда есть, когда спать, когда идти на собрание. А теперь нужно отсюда выйти и как-то жить самому. Как? По плану. «Есть ли у вас план, мистер Фикс?» Да, план есть. На три месяца. Он сам составил его и только что зачитал на собрании:

– Посетить за девяносто дней девяносто собраний. Я, правда, не знаю, есть ли у нас в городе группа «Эй Эй». Но мне дали телефон такого же, как и я, пациента, который прошёл курс в этом же центре и живёт в нашем городе. Илья. Я даже позвонил ему, и мы договорились о встрече. Два алкоголика – это уже группа.

Антон зачитывал свой план дальше: избегать застолий, праздников, где предполагается алкоголь, не заходить в винные отделы магазинов, не встречаться с теми, с кем обычно выпивал, не ходить теми дорогами, где можно встретить собутыльников. А ещё он составил список тех людей, кому причинил вред в пьяном виде. На грядущие три месяца Антон наметил семь человек, которым возместит ущерб, раздаст долги. Сейчас это самое сложное. Дело тут не в материальном уроне, потому что его-то как раз проще всего возместить. А вот в моральном, духовном плане это сделать гораздо сложнее. А где-то и вовсе невозможно, как в случае с отцом…

Все по очереди обняли Антона, с кем-то он обменялся телефонами. Егор подарил медаль трезвости – это от американцев: они снабдили медалями разной градации, за разные сроки трезвости. Антон теперь обладатель медали «24 часа».

– Понятно, что у тебя гораздо больше, чем двадцать четыре часа, – пояснил Егор. – Но следующая медаль уже месячная, а ты до неё пока не дотянул – пары дней не хватает. Но, в принципе, «24 часа» универсальна. Будь у тебя хоть год, хоть десять лет трезвости, во все эти сроки входит двадцать четыре часа – сутки.

Медаль пустили по кругу. Каждый брал её в руки, произносил пожелания и напутствие Антону, потом тёр её ладонями, заряжая своей энергией, и передавал другому, как в игре в «Колечко» в детстве. Так каждый передал часть своей силы и тепла собрату. И их он уносил с собой.

– Счастливо! Не приезжай сюда больше. – Егор широко улыбался. – Только если в качестве волонтёра. Тогда буду очень рад тебе.

Антон шагнул за ворота. Двадцать восемь дней назад он вошёл в них одним человеком, а вышел сейчас другим. Двадцать восемь дней назад он был готов на что угодно, только бы сбежать отсюда. А сейчас – готов на что угодно, только бы остаться.

В аэропорту ходил кругами вокруг буфета. Ноги сами несли его к стойке. Антон и не задумывался раньше, как много места занимает алкоголь в его жизни, сколько всего он заполнил собой, каким хозяином обосновался. Важная встреча – выпить, провалил дело – выпить, познакомился с девушкой – выпить, скучно – выпить. За дружбу, на помин души, за проводы – выпить, выпить, выпить. И так до бесконечности. Сейчас Антон очень нуждался в поддержке, чтобы не выпить.

– Остановиться за мгновение до чуда, – сказал как-то Егор.

Антон его тогда не понял:

–Как это? Остановиться до чуда выпивки – это не чудо.

Егор рассмеялся:

– Остановиться и не выпить. Чудо – это остаться трезвым, когда до выпивки всего мгновение.

Сейчас Антон повторял эту красивую фразу. Он силой утащил себя в зал ожидания и достал одну из своих тетрадей, исписанных в центре. Зажал, как талисман, в ладони двадцатичетырёхчасовую медаль и вслух сказал сам себе:

– Я не выпью только вот этот один час. Только час. А там посмотрим.

И посмотрел на часы. До вылета оставалось сорок пять минут.

Глава 14

Таня хотела есть. Сегодня её не водили в садик. И вчера. «Наверное, выходные». И оба эти дня она хотела есть. Девочка сидела в своём игровом углу и жалела безногую куклу. Игровом – это когда открывалась дверца шкафа, а на его дне лежали игрушки и то, что от них осталось. Ноги кукле давно отломали. Таня тогда, помнится, просила у отца поправить их, заклинившие: кукла могла только сидеть и никак не хотела выпрямляться. Отец тоже сидел за столом на кухне и не хотел выпрямляться. Он просто взял, отломал пластмассовые ноги и зашвырнул их в мусорку. Кинувшуюся было за ними Таню ухватил за платье и грозно прошипел:

– Только попробуй.

Таня попробовала, но когда родители уже спали беспробудным сном. Она босиком, на цыпочках, по одной половице прошла на кухню. Куклины ноги белели среди груды мусора в ведре. Вытащила, отряхнула, прижала к себе. С тех пор они лежат отдельно от хозяйки на дне шкафа. Каждый раз, открывая шкаф, особенно после волшебства с белым платьем на утреннике, Таня надеется, что ноги чудесным образом прирастут обратно. Другой куклы у Тани нет.

Девочка натянула снизу на туловище куклы свой носок – и получилась Лялечка. Она её баюкала, тетёшкала и кормила.

Сейчас они обе хотели есть. Родители спали. Таня несколько раз пробовала их будить, безуспешно. Вчера она доела чёрствый хлеб и сгрызла оставшуюся в пакете сухую вермишель. Сегодня есть было нечего.

Девочка с Лялечкой в очередной раз отправилась на кухню. Опять проверила шкафчики, как будто в них каким-то чудом могла появиться еда. Открыла холодильник. Там стояла консерва и пол-литровая банка с жиром. Таня подтащила табуретку, залезла на неё, чтобы заглянуть в морозильник. Там что-то лежало. Продолговатое, плоское, покрывшееся инеем. Она отодрала свёрток от дна, вытащила и положила его на стол. Внимательно осмотрела, поковыряла ногтём, пробороздила продольную линию. Это как в троллейбусе проводить ногтём по замёрзшему окну. Можно рисовать кружки, треугольники или снежинки. А ещё однажды мама научила Таню рисовать звезду, не отрывая палец от стекла: надо было только запомнить, где и куда поворачивать линию. А ещё можно подышать на стекло, только если очень сильно приблизить губы, сложить их трубочкой и выдуть тёплый воздух. Тогда на окне появляется глазок, и в него можно смотреть на дома, мимо которых едет троллейбус.

Таня решила подышать на свою добычу. Приблизилась к ней, вытянула губы, почти касаясь холодного свёртка, и вдруг почувствовала запах. Это была рыба. В животе Тани тут же заурчало, а рот наполнился слюной. Что же делать? Она уселась на табуретку, взяла Лялечку на руки и стала ей рассказывать:

– Мама обычно рыбу жарит. Для этого она поворачивает вот эти крутилки на плите, ставит на те чёрные кругляши сковородку с рыбой и жарит.

Лялечка молчала. А молчание – знак согласия. Тут с голодухи-то на всё согласишься.

Таня опять подошла к рыбе и попробовала стянуть с неё пакет. Но он приклеился накрепко. Однако девочка заметила, что в некоторых местах иней исчез, и целлофан там, расплёвывая вокруг себя снежную муку, отдирается.

– Снег тает. Надо немножко подождать. – Она снова села на табуретку и взяла в руки Лялечку.

Так она и ходила от Лялечки на табуретке к рыбе на столе и обратно, то и дело пробуя отодрать целлофан. Вскоре рыба освободилась от мешка. Это был карп, и он был с чешуёй, головой и потрохами. Но Таня этого не знала, потому оставила сей факт без внимания и ничего не рассказала о нём Лялечке. Она положила ледяной кусок на сковородку и повернула рычажок переключателя. Загорелась лампочка, и плитка стала нагреваться, постепенно краснея.

Таня не сводила глаз с карпа. Он на сковородке оттаивал, вода соединялась с остатками старого жира, и началось шкворчание. Потрескивание набирало обороты, и скоро брызги летели на плиту и на пол. О том, что жар надо убавить и повернуть рычажок на плите чуток назад, Таня не знала. Наоборот же: чем сильнее шипит и плюётся, тем скорее поджарится. А вот о том, что рыбу нужно поджарить и с другого бока тоже, знала. Она вооружилась ножом и вилкой и стала подцеплять рыбину с двух сторон. Карп смотрел на Таню неподвижным глазом и никак не собирался ей помогать. Вскоре девочке удалось отодрать его от сковородки, перевернуть и шлёпнуть другой стороной.

Вид поджаренного бока Тане нравился. И пахло вкусно – пахло едой.

– Теперь нужно подождать ещё столько же. – Таня сглотнула слюну. – Половина уже поджарилась. Скоро мы будем есть. Можно готовить тарелки.

Чистых тарелок не было. Груда грязной засохшей посуды горой вырастала из раковины. Таня подтянула табуретку, взобравшись, отыскала тарелку почище, без окурков и осколков стакана, и помыла её. Тем временем карп трещал, шипел и дымился, будто крича на всю кухню: «Я готов!» Таня повернула рычажок в прежнее положение и снова вооружилась ножом и вилкой. Она отковыривала рыбу от сковороды, высунув от усердия язык. Та пригорела, поэтому поддавалась с трудом, но всё же, оставив часть кожи на дне сковороды, рыба оказалась-таки на Таниной тарелке.

Сунув Лялечку подмышку, девочка быстро понесла еду в свою комнату, чтобы никто случайный не помешал съесть или, чего доброго, не съел её сам. Поставила тарелку на диван, усадила рядом куклу, оперев её о спинку, сама уселась на пол перед вожделенной едой и попробовала её лизнуть. Обожгла язык. Рыба была очень горячей – невозможно есть, от неё поднимался дымок. Таня начала дуть, чтобы скорее остыла. Извивающиеся струйки исчезали под напором выдуваемого Таней воздуха. Иногда с ним вместе из детского рта вылетали капельки слюны – её у Тани был уже полный рот. Она очень хотела есть. Наконец, не выдержав, обжигаясь, руками девочка стала отламывать от карпа куски и засовывать их в рот.

Рыба внутри была сырой, а потроха, особенно около жабр, горькими. Чешуя прозрачным конфетти прилипала к детским пальцам. И было очень много костей. Но всё это для Тани было неважно. Она наконец ела, вместе с кишками и чешуёй, выплёвывая по пути кости и особо горькие части. Не забывала подносить кусочки ко рту Лялечки:

– На, поешь, поешь, проголодалась.

Наевшись, Таня увалилась рядом с Лялечкой и неподвижно уставилась в одну точку. Кажется, детский организм осоловел от утолённого наконец голода и не мог понять, что же ему делать дальше. Сейчас он мог только лежать и не шевелиться. Тане ни о чём не думалось, ничего не хотелось. Сытость и тепло растекались по телу. Так она и уснула на диване: одетая, с Лялечкой в руке и тарелкой с рыбьими ошмётками рядом.

Глава 15

Вика проснулась. Ещё удерживая сон за хвост, потихоньку вплывала в реальность. Она у Ленки. Провела рукой и ногой по простыне дугу слева от себя. Ни на что не натолкнулась. Резко открыла глаза и повернула голову. Смятая рядом подушка была пуста. «Ушёл?» Вика быстро опустила руку к полу, к часам. Было 6:15. Прислушалась. В ванной текла вода. «Фух».

Игорь Сергеевич, уже Игорь, спустя несколько минут прошёл из ванной на кухню, поставил чайник.

– Ты так рано встал? – Вика, завёрнутая в одеяло, появилась в дверях и прислонилась к косяку.

– Мне пора идти. Сегодня важное дело с утра, я вчера говорил. Забыла? – Он обнял её и чмокнул в щёку.

От него пахло зубной пастой и кремом для бритья. Вика тут же ощутила противный вкус у себя во рту, слегка отвернулась и подышала в ладошку: «Фу, как у тузика в будке».

– Вчера я, кажется, перебрала… – Она виновато уставилась на Игоря.

– Ну, хватила лишку. С кем не бывает? Все всё понимают. – Он доставал чашки. – А есть в этом доме кофе?

– Откуда ему тут взяться? Скажешь тоже. – Вика грустно усмехнулась и пошла в ванную.

Стоя под душем, вспоминала вчерашний званый ужин. Разговоры, смех, играли в карты. Ну, другие играли – она в такое не умеет, поэтому просто сидела на подлокотнике кресла Игоря и попивала шампанское. В какой-то момент стало скучно, потому что Игорь был занят преферансом, а на Вику не обращал внимания. И она пошла к другой компании. Там пили водку и говорили про мистику. Это было интересно и притягательно, Вика такое любила. На одном месте она вообще рот открыла, потому что разговор коснулся того, о чём она сама смутно догадывалась, но никогда никому говорить не решалась. Про призраков театра, привидения.

– В каждом старинном театре есть свой призрак, – говорила уже знакомая и полюбившаяся Вике Маргарита Вячеславовна. – Известный «Призрак Оперы» Гастона Леру появился не на пустом месте. Здание парижской Гранд-опера огромно и роскошно, но в его подземной части был обнаружен мужской скелет с кольцом на пальце. Говорят, это останки уродливого поклонника одной из хористок, который из-за несчастной любви замуровал себя в стене подвала. Призраку приписывают разные проделки, в том числе и со смертельным исходом.

Маргарита Вячеславовна умолкла и о чём-то задумалась. Вика рассматривала её профиль: он у неё величественный, горделивый. Игорь говорит, она из дворян. Рубины в массивных серьгах кроваво посверкивают в свете люстры, и Вике видится в этой женщине таинственность.

– Или, например, известный «Человек в сером» в Королевском театре в Англии, – продолжила Маргарита Вячеславовна. – Ему уж лет триста. Его не раз видели и актёры, и режиссёры. Говорят, это призрак человека, которого однажды нашли в театре в потайной комнате – замурованной. В ней лежал скелет, а между его рёбрами торчал нож. «Человек в сером» появляется во время спектакля и либо поднимается на сцену и исчезает в стене, либо садится в зрительном зале на свободное кресло и внимательно следит за действом.

– Это вы о загранице всё говорите, бесценная Маргарита Вячеславовна! – беседу подхватил подвыпивший мужчина в мятом костюме и с лоснящейся лысиной, который в прошлый раз спрашивал Вику про пол в театре, видимо, завзятый театрал. – А я вам про Большой Каменный театр скажу, что на Театральной площади в Ленинграде. Здание консерватории напротив Кировского как раз на его месте построено. Так вот, говорят, что в нём часто видели призраков танцовщиц, которые сгорали на сцене. Да-да! В старом театре по рампе сцены горели газовые рожки, и танцовщица, приближаясь, краем платья задевала это пламя, тут же вспыхивала и сгорала, как свечка. Потом призраки погибших танцовщиц гуляли по фойе, появлялись вдруг за кулисами или как мираж на сцене.

Вика, открыв рот, слушала рассказ. Кто-то поднёс ей рюмку, и она на автомате тут же махом опрокинула её в себя. Водка обожгла горло и горячим потоком потекла вниз – в живот, в ноги. Вика сморщилась и прикрыла рот тыльной стороной ладони. Ей тут же участливо протянули огурец:

– Ничего-ничего. Вот, закусите.

Она хрустела огурцом и махала рукой в открытый рот, как бы остужая его. Она торопилась сказать, потому что уже расхрабрилась настолько, чтобы говорить самой:

– А есть ещё несчастливые роли. – Все участники мистического кружка с любопытством повернулись в сторону Вики. – Не знаю, как в драматическом театре, слышала, что «Макбет» окутан тайной. А в балете это «Жизель». Ольга Спесивцева танцевала эту партию в двадцатых годах. Говорят, ничего подобного не было никогда: зал рыдал после сцены её сумасшествия. Спесивцева так вжилась в роль. А потом она сошла с ума по-настоящему. И долго считалось, что роль Жизели плохая и губит танцовщиц. Я сейчас как раз её репетирую… – Вика на секунду замолчала, а потом добавила: – Хотя в кордебалете в «Жизели» уже выходила много раз. И знаете что? Каждый раз, когда двадцать четыре виллисы выходят в коде гранд па во втором акте, меня охватывает непередаваемое ощущение, какой-то сладкий ужас. Двадцать четыре танцовщицы четвёрками из противоположных кулис, поочерёдно, ритмически расчленённо продвигаются вперёд. Нет, это не рассказать. Мёртвые девушки, которых ведёт таинственная и неодолимая сила.

После этого, Вика помнит, она начала танцевать. Прямо там. Все расступились, а она танцевала.

«Какой кошмар. Стыдобища», – Вика зажмурилась и направила струю холодной воды себе в лицо. Перехватило дыхание, и она инстинктивно вскрикнула. Тут же раздался стук в дверь:

– Вика, ты в порядке? – Игорь подёргал ручку двери.

– Да, всё хорошо. Сейчас выйду.

Душ взбодрил. Чай согрел. Игорь успокоил:

– Послушай, ты очень красиво танцевала. Мы выкупим целый ряд амфитеатра на твою «Жизель». – Он улыбнулся и задорно сказал: – И почему ты считаешь, что Лаврищеву там рисовать можно, Георгиеву писать и читать можно, а Градовой танцевать нельзя, а?