Свет, который есть в тебе

– И тут ты будешь не одна, а с Кириллом. Он не даст тебе упасть и напортачить. Подхватит. – Мама привлекла дочь к себе.

– Ага, он мне вчера так и сказал. Я ж принц, говорит, спасу тебя. Такой смешной.

– Послушай, дочь, ты вот отвлекись на секунду от волнения своего и только представь. Танцевать «Щелкунчик» тридцать первого декабря – это же честь для любого артиста балета. И её удостоилась ты, Виктория Градова. Для меня это настоящее новогоднее чудо.

Глядя на сияющую маму, Вика глубоко вдохнула, задержала дыхание и подняла глаза вверх.

– Да. Ты права. Буду собираться. – Она выдохнула и поднялась. – Кстати, про Новый год. Мам, ты же помнишь, что мы с Кириллом поздно придём? Я тебе говорила. Там ребята из труппы хотят небольшую вечеринку в честь премьеры устроить. Так что мы, может, и не успеем. Придётся тебе самой Новый год встретить. Мы заявимся только завтра.

– Да. За меня не беспокойся, мне не привыкать. Буду ждать вас завтра. Торт я уже испекла ночью – как раз пропитается за сутки. Без вас есть не буду. Помочь тебе ещё в чём-нибудь? Давай постель уберу.

Анна Васильевна взялась за одеяло. Дочь отошла к окну. За ним тихо падал снег, укутывая город в огромный пуховый платок. Деревья тянулись изгибами ветвей и ловили снежинки – ещё, ещё, и вот они уже слились с небом и землёй. Белое царство. Сказка. Вика невольно вспомнила вальс снежинок из «Щелкунчика», и сама собой зазвучала в голове прекрасная музыка Чайковского. Вика напевала и тихонько раскачивалась в такт.

– Знаешь, мам, я ходила к Тамаре Леонидовне. Она мне много про «Щелкунчика» рассказывала, про Чайковского. Что во время работы Чайковского над балетом у него умерла любимая сестра. Это было большим ударом для него. Так вот, вальс и адажио написаны в её честь. А ещё он был большой балетоман – понимал в балете, поэтому под его музыку танцевать очень удобно. Говорила про то, что партию Щелкунчика не давали танцевать всем артистам подряд. Далеко не каждый солист был достоин её. Если артисту давали роль Щелкунчика, это означало, что он будет главным танцовщиком театра. Ну это не про наш театр – про Большой. А ещё интересно: она рассказывала, что выбор, кому танцевать принца, в первую очередь зависит от внешности. Артист должен быть красив, высок и ещё – обязательно обладать благородным жестом. – Вика присела в грациозном реверансе.

– Ну то, что Кирилл красив и статен, и обсуждать не надо. – Мама подняла половину дивана и складывала подушку с одеялом в нишу. – Вы очень подходите друг другу. Красивая пара. Я на вас любуюсь. И сегодня, прямо перед самой новогодней ночью, пусть для вас случится сказка, чудо. Пусть!

Сказка сегодня случилась.

Пока стояла за кулисами перед выходом на сцену, Вика очень боялась. Никак не унимался тремор в ногах. Напротив, через сцену, она видела Аллу – загримированную, в костюме Маши, поверх которого был наброшен толстый халат, на ногах – гетры, сохраняющие тепло разогретых мышц. Она весь спектакль будет за кулисами – на непредвиденный случай дублёр страхует. Вика канифолила в ящике туфли, но ей нестерпимо хотелось сбежать, завернуться в мягкий бархат занавеса, и чтобы никто не нашёл. Сзади подошёл Кирилл.

– Вик, мы с тобой отработали всё от и до, знаем наизусть. Не бойся. И это… ты не одна. Ты со мной. Я – твоя поддержка и опора, причём во всех смыслах. Всё будет хорошо! – Кирилл обнял Вику.

Наконец оркестр перестал разыгрываться, свет в зале погас, зазвучала увертюра. Вот-вот раздвинется занавес – и-и-и… Вспотевшие ладони Вика вытерла об трико. «Господи, Господи». Она вспомнила, как крестилась бабушка, и неловко осенила себя крестным знамением. На сцене ёлка, она огромная. По очереди выходят гости – они пришли праздновать, они ждут чуда. И зрители в зале ждут сказки. И Вика всю свою жизнь ищет сказку – ей так хочется в неё попасть. И сегодня пришло её время. Выход. Пора. Она делает первый шаг и – на сцену выбегает уже Маша. Магия балета.

Глава 7

Книжку, обещанную Тане, Елена Валерьевна, увы, так и не нашла. Рассказала детям сказку сама, как смогла и как помнила по фильму, который шёл лет десять тому назад, «Орех Кракатук». Он был музыкальным. И воспитательнице пришла в голову мысль новогодний утренник в своей группе сделать про Щелкунчика. Она подошла к музыкальному работнику сада Ольге Викторовне – они дружили.

– Оль, я хочу поставить «Щелкунчика». Поможешь мне с музыкой? Поддержишь у заведующей эту мою идею?

– Конечно, утренник на мне, Лен. Семь групп. Дел невпроворот. – Она вздохнула. – Но я поддержу. Чайковского за всеми калинками-малинками и во поле берёзками я еще не забыла. Давай попробуем. А чего вдруг именно «Щелкунчик»?

– Ну, захотелось разнообразия. Не всё ж зайчиками и белочками прыгать. Недавно я рассказывала детям историю про Щелкунчика и незаметно для себя погрузилась в сказку. И так мне захотелось для них этого волшебства. Я уже всё продумала: самые простые танцевальные движения – покружиться, пробежаться, присесть. Им будет легко их выполнять под марш из «Щелкунчика» – он же шуточный, весёлый, даже игрушечный, при этом отрывистый и лёгкий. Ну, не мне тебе говорить. В балете под этот марш дети в самом начале получают рождественские подарки. Вот и я хочу под него во время выступления раздать им подарки. Здорово же, да?

– Нет, не здорово. Подарки раздаёт Дед Мороз вообще-то. Как ты собираешься их с Щелкунчиком подружить?

– Ну это же сказка. А в сказке могут дружить все, даже Дед Мороз и Мышиный король.

Заручившись поддержкой подруги, Елена Валерьевна рассказала о своей затее родителям детей и попросила их придумать и сделать костюмы. Загорелись идеей все. Кроме родителей Тани. Им было абсолютно плевать и на утренник, и тем более на платье для него.

– Мы что-нибудь обязательно придумаем, – сказала Елена Валерьевна Тане.

Конечно, её она назначила Машей. Таня не могла поверить в своё счастье. Она вся светилась, как будто внутри этой обычно нелюдимой и неразговорчивой девочки включили лампочку. Она не просто улыбалась – она заливисто смеялась, и Елена Валерьевна увидела, какие милые ямочки появляются на щеках Тани. Она прилежно репетировала, никогда не сердилась, если нужно было повторять одно и то же много раз, очень старалась запоминать слова и движения. На прогулке танцевала, а в сон-час шептала под одеялом слова Маши.

Дома с ней никто, разумеется, не занимался. И дома случилось то, что поставило под угрозу само участие Тани в утреннике. Отец в очередной раз напился. До буйства пока не доходило. Он шарахался по квартире и искал, к чему прицепиться. Легче всего это было сделать по отношению к дочери. Она, в отличие от жены, не огрызалась и не посылала матом. Она молча исполняла его приказы – принести сигареты и спички, включить телевизор, найти программу. Наконец ему понадобилась бутылка, чтобы догнаться. Таня не знала, где её раздобыть, поэтому все попытки отца отправить дочь на поиски «флакона» оставались безуспешными. Пришлось искать самому. Он встал, его занесло, и он со всего размаха наступил на руку Тани, которая сидела на полу и перебирала свои скудные игрушки.

Боль была неимоверной. Таня закричала. Потом заскулила, как собачка, и тихо заплакала. Но никто не кинулся её утешать и жалеть. Отец только махнул рукой, а мать, кажется, и не слышала. Таня уже и не ждала сочувствия от родных людей. Она плакала и плакала. Уже в постели слёзы продолжали стекать на подушку, расползаясь мокрым пятном. Девочка плакала от боли, и от обиды, и от осознания своей ненужности. Но самое главное – она боялась остаться без сказки, без утренника. Поэтому решила во что бы то ни стало скрыть ото всех свою боль, никому не говорить про руку, потерпеть. До праздника оставалось два дня.

В садике никто не заметил, что с Таниной рукой что-то не то. Она изо всех сил сдерживалась, стараясь не морщиться и не ойкать, если кто-то случайно задевал её за кисть. Благо рука была левой – ею не надо было есть или рисовать. Таня старалась держать её в кармане платья. Желание праздника было сильнее боли. Таня придумала себе, что это злой Мышиный король причинил ей боль, чтобы она не могла помогать Щелкунчику.

В ночь перед утренником девочка не могла уснуть. Всё ворочалась и ворочалась в кровати. За стенкой раздавалась пьяная ругань. Периодически там что-то падало, слышались то смех, то угрозы. Таня очень боялась, что утром все будут крепко спать и некому будет отвести её в садик – так было уже не раз. А ведь завтра такой важный день. И обязательно волшебный – иначе просто быть не может. Таня верила в сказку и ждала чуда.

На подушке у щеки девочки лежал тот самый Щелкунчик из садика: Елена Валерьевна теперь разрешала брать его домой, только утром обязательно приносить в садик. Таня и сама не забыла бы его дома – так она не хотела расставаться с игрушкой. Ей почему-то казалось, что они с Щелкунчиком похожи. Спроси её – чем, она бы не смогла объяснить – просто так чувствовала. Таня считала его близким другом и рассказывала ему про свои беды и радости. Она кормила его той же кашей, что ела сама, причёсывала своей расчёской его нарисованные волосы и наказывала ему никуда не уходить, если отлучалась. На сон укладывала его на подушку рядом с собой, прикрывала своим одеялом до его больших зубов и шептала ему свои заветные желания. Так они и засыпали.

Утром её разбудил Щелкунчик. Ну, как разбудил. Девочка во сне легла на него щекой, и от долгого лежания на твёрдой деревяшке щека начала болеть. От этой боли Таня и проснулась. За стенкой была тишина. Девочка потёрла щёку и посмотрела на свою левую руку. Она по-прежнему болела. Но боль как будто разделилась и частично перешла на щёку. Поэтому две эти половинки боли были не такими сильными. Она всунула ноги в тапки и, продолжая держаться за щёку, зашлёпала к комнате родителей. Дверь была открыта. Ночные гости ушли, мама с папой спали на диване. Таня подошла к изголовью, наклонилась к матери и тихонько позвала:

– Ма-ам.

Мать даже не пошевелилась. Таня позвала ещё раз – уже громче. Безуспешно. Тогда она тронула её за плечо и снова позвала. Проснулся отец, открыл один глаз и уставился им на дочь.

– Ты чего тут?

– В садик хочу. Сегодня утренник.

– А-а. А что, уже пора?

Он заворочался под одеялом и в поисках часов разлепил второй глаз. Было 6:30 утра.

– Ну куда в такую рань? Давай иди, поспи ещё. Мать потом как раз проснётся и отведёт тебя.

Таня по опыту знала, что просить дальше бесполезно. Она пошла в свою комнату, села на кровать и стала ждать. Поглядела на часы: обе стрелки были внизу. Таня не знала, когда наступит это отцовское «потом», насколько нужно подвинуться стрелке, чтобы стало уже «пора». Она подошла к тумбе, на которой стоял будильник, положила подбородок прямо перед циферблатом и стала следить за стрелками. Вот они разлепились, и маленькая осталась на месте, а большая чуток продвинулась. Таня старалась не моргать и смотреть за стрелкой, чтобы заметить хоть какое-то движение. Ничего не видно: казалось, что она стоит на месте. Но как же тогда вот недавно они были слипшиеся, а сейчас большая уже ушла далеко вверх?

– Так, а чё сидим? – Отец появился в дверях неожиданно. – Я думал, ты уже умылась, оделась.

Таня оторвалась от своего любопытного занятия. Стрелки меж тем образовали одну длинную, почти вертикальную линию, немножко изогнутую внизу. Девочка взяла со стула вчерашние колготки и стала напяливать их одной рукой. Крошечная надежда на то, что мама всё же даст ей на утренник белые, не говоря про нарядное платье, угасла. Зато уже ношенные колготки было удобно надевать, и Таня порадовалась, что не надо сильно помогать больной рукой. С платьем она тоже приноровилась: сначала продевала в рукав левую руку – потом всё остальное делать здоровой гораздо легче. В коридоре затрапезную шубку, неизвестно кем ношенную до Тани и кем отданную, помог натянуть отец. Он уже пришёл в себя, и в его больной после вчерашнего голове созрел план: под прикрытием необходимости вести ребёнка в детский сад он хотел выйти из дома и отправиться к кому-нибудь из дружков. Отец торопился, поэтому и сапоги, и шапку на Таню надел сам: так быстрее.

В раздевалку в саду заходить не стал. Посмотрел в открытую дверь, что дочь направилась к своему шкафчику, и пошёл «по делам». Таня стянула варежки, которые тут же повисли на пришитой к ним резинке, торчавшей из обоих рукавов, открыла дверцу шкафчика, а там… Там было невообразимое! Невозможное. Волшебство…

Там висело белое платье.

Таня вскрикнула и прижала ладошку к губам. Это была левая рука, но девочка не почувствовала никакой боли. Она зажмурилась и долго боялась открывать глаза: вдруг это показалось. Потихоньку, сквозь ресницы стала вглядываться в нутро шкафчика: платье было на месте. Теперь Таня смотрела на белое чудо распахнутыми в пол-лица глазами и не дышала. Она протягивала к нему руку, но робела прикоснуться: вдруг оно исчезнет.

На её вскрик из группы выглянула воспитательница. Она ждала Таню и этого самого момента. Рано утром вешая платье в шкафчик девочки, Елена Валерьевна представляла реакцию Тани – предвкушала и сама радовалась, как ребёнок. Сейчас, улыбаясь, она остановилась в дверях, в носу предательски защипало. Она сквозь наплывшие слёзы смотрела на детское счастье. И это тоже было счастье.

Глава 8

– И чтоб никакого алкоголя! – строго наказал худрук Николай Александрович и с улыбкой подмигнул, процитировав героя Буркова из «Иронии судьбы»: – «Всем надо быть в форме, всем надо Новый год встречать».

Артисты, занятые в «Щелкунчике» тридцать первого декабря, решили отметить премьеру. Скрепя сердце он попросил их сделать это по-быстрому и по-тихому. Договорились, что в 23:30 в театре никого не будет. Собрались в самой большой гримёрке. Принесли кто что – по заранее оговорённому списку. Ну и, конечно же, как это без шампанского в Новый год?

– За премьеру! С наступающим! Пусть всё плохое останется в этом году, а сказку мы возьмём с собой в новый.

Протянутый Кириллом бокал Вика выпила быстро. Она всё порывалась рассказать ему о том, какие новые чувства переживает. Ей необходимо было выговориться, поделиться, иначе, казалось, её разорвёт. Она никак не могла прийти в себя после спектакля. Кажется, что осталась там, за кулисами, откуда на сцену выбежала уже Машей. Это было настоящее чудо.

– Ты понимаешь, я так боялась всё время – напряжение зашкаливало, а как только сделала первый шаг на сцену, отпустило, от страха не осталось и следа: я как будто попала в зазеркалье. Это уже была не я, понимаешь? – Вика впилась пальцами в руку Кирилла и, почти вплотную приблизив к нему своё лицо, горячо шептала: – Я не понимаю, что это. Да, оркестровое исполнение гениального Чайковского – это нечто, но я слышала его десятки раз и могу пропеть от начала и до конца весь балет. Да, я чувствовала, как на высоких поддержках дух захватывает, но мы с тобой репетировали их, и его всегда захватывало от страха. А тут – от восторга, понимаешь? Да, сцена даёт совсем другое ощущение по сравнению с классом! Но не в первый же раз я на неё вышла – и прогоны на ней были, и разводная. Однако ж ничего подобного я не испытывала. Что это? У тебя похожее?

– Ну, помнишь, нам в училище говорили, что пока ты не станцуешь балет на сцене, сколько бы ты ни репетировал до этого в классе, нет как бы завершённости, ты не можешь в полную силу испытать все эмоции. Именно сцена, первая премьера завершают процесс. Плюс ты женщина. Поэтому, наверное, у тебя такие переживания.

– Нет, ты не понимаешь… – Вика ослабила хватку и с разочарованием отстранилась.

Но тут подоспел тот, кто понимал её как никто. Алкоголь ласково прикоснулся, обнял, закружил: «Да-да, всё так – и даже больше. Я расскажу, я покажу». Он проник в каждую клеточку и зазвенел так же, как до этого в Вике звучала прекрасная музыка Чайковского, пропитывая её насквозь. Сказка никуда не исчезла, но она наполнялась новыми картинками, расцвечивалась яркими красками, как по мановению волшебной палочки. Пришло ни с чем не сравнимое ощущение свободы, полёта, счастья – такого Вика никогда раньше не переживала. Она поймала это ощущение внутри себя и сидела не шелохнувшись, боясь его расплескать. Пыталась осмыслить то, что с ней происходило. На сцене была сказка – самая что ни на есть. Единение музыки и танца, единение зала, оркестра и сцены позволили ей случиться. Но здесь, сейчас, среди обычных людей, которые уже никого не играют, говорят обычные слова, одеты в обычную одежду, – откуда она тут?

– Ну, на посошок – и расходимся.

Вика влила в себя очередную порцию волшебной жидкости, и Кирилл потащил её одеваться.

На улице, как будто почуяв простор, то, что наполнило её до краёв в театре, устремилось на свободу, наружу, ввысь. Вика громко смеялась, говорила какие-то милые нелепости, кидалась чуть ли не в объятия к редким прохожим и поздравляла с наступающим. Ей хотелось танцевать для них прямо на улице. Она и начинала, но Кирилл тут же сгребал её в охапку и утихомиривал. Она улыбалась городу, и город улыбался ей, гирляндово подмигивая.

Пока они пытались поймать такси, Новый год наступил.

– Я требую продолжения банкета! – Вика цеплялась за Кирилла. – Давай у таксиста бутылку купим и домой не поедем?

– А куда поедем? – Кирилл и сам хотел остаться с Викой наедине.

– К Ленке.

– Анна Васильевна нас ждёт… – Он пытался призвать Вику к благоразумию, к тому же ему не нравилось, что её развозило всё больше и больше. – Она там одна.

– А ты ей сейчас позвонишь вот из этого телефона-автомата и скажешь, что мы в театре остаёмся праздновать, придём утром. Она будет знать, что мы вместе и ей не из-за чего переживать. Всё равно Новый год уже наступил. Зачем мы ей?

Кирилл немного поколебался.

– А Ленке звонить будешь? Вдруг её дома нет? Поцелуем замок – и куда тогда?

– У Ленки нет телефона, не провели ещё. Но она дома: говорила мне, что собирается у себя праздник устраивать. Звала нас.

– Ладно… – Кирилл выгреб из кармана медяки, перебрал их пальцем. – Есть двушка? У меня нет.

Анна Васильевна была под впечатлением от «Щелкунчика» – точнее, от Вики. Она впервые видела дочь на сцене, танцующую сольную партию, и та была прекрасна. Мать любовалась, глядя на неё: «Господи, неужели это моя Вика?» Сидя сегодня в зале и слушая разыгрывающийся оркестр, она вспомнила, как впервые привела её маленькую в театр на балет. Это была «Жизель». Вот так же настраивались музыканты перед спектаклем. Девочка подошла к оркестровой яме, встала на цыпочки и, вытянув шею, заглядывала в неё – так ей хотелось увидеть вблизи живых артистов. Наверное, содержание балета она тогда не поняла. Но после спектакля сказала маме:

– Я тоже хочу танцевать. Я хочу быть принцессой.

– Что тебе понравилось больше всего?

– Когда артисты вышли на поклон, им все хлопали и дарили цветы. И я так хочу!

Вот тогда Анна Васильевна и привела дочку в хореографическую студию при театре оперы и балета. Её посмотрела педагог Тамара Леонидовна: оценила шаг, подъём, выворотность, гибкость. Сказала, что у девочки очень хорошие природные данные, и велела приводить на следующий день на занятие.

– Пока можно в колготках и маечке. Скоро мы будем закупать на всю студию купальники и трико. Свяжите ей белую повязку на голову, чтобы все волосы были убраны в шишку и лоб был открыт. Ещё понадобится широкая белая резинка на талию – ну, это когда будут купальники. Обувь отдадут артисты балета – отработанные пуанты, мы с девочками из них сделаем мягкие, я научу как.

Так Вика Градова начала свой путь в мир балета. И сегодня, спустя тринадцать лет, она танцует Машу в «Щелкунчике» – в одном из самых известных и любимых публикой балетов. Анна Васильевна была счастлива: сбылась её мечта. Сама она впервые увидела балет и сразу влюбилась в него, когда училась в институте. А с детства любила оперу. Арии заучивала по радио – никаких телевизоров и в помине не было. Иногда, когда она пела в избе, окна были открыты. И тогда проходившие мимо односельчане останавливались и слушали, пока Анна не заканчивала свой концерт.

– Ох, какой голос девке Бог дал! Ей бы на артистку выучиться, – говорили они её матери.

Но ни о каком «выучиться на артистку» и речи идти не могло. Сколько Анна помнила себя, столько же и то, как страшно её отец пил и бил мать. Все стены в их доме были испачканы кровью. Они с младшей сестрой, братом и матерью всё время куда-то убегали и прятались от него. Сначала Анна жалела мать и ненавидела отца. Потом жалость сменилась презрением: она не понимала, как можно жить с человеком, бьющим тебя смертным боем, и не уходить от него – даже не пытаться. Она сама бы уже давно убежала, улетела, испарилась из этого ада, но по малолетству деваться ей было некуда. Разве что добраться до одного из трёх домов в деревне, где их ещё принимали. И то – когда отец добегал до убежища почти вслед за ними, а ворота сотрясались под его кулачищами, она боялась, что скоро им и тут откажут. Анна уехала из ненавистного родительского дома, как только окончила школу. В чужой город, где ей нужно было выживать, где она смогла устроиться только на тяжеленную работу в цехе на прессах. Какой уж тут театр, какая артистка?..

Всё это вспоминала Анна Васильевна новогодней ночью, сидя на диване с программкой «Щелкунчика» в руке, где верхней строчкой значилось: «Действующие лица и исполнители: Маша – Виктория Градова» – и «птичка» карандашом напротив имени её дочери.

Телефонный звонок резко выдернул из грёз. Она вздрогнула и взглянула на часы. Час ночи.

– Анна Васильевна? Это Кирилл. С Новым годом!

– Спасибо, Кирилл. И тебя с Новым годом! Вы уже едете? Я ставлю курицу разогреваться?

– Нет. Мы с Викой задерживаемся в театре. Празднуем с труппой. Неудобно как-то от коллектива отрываться… Да и добираться не на чем – такси сейчас не поймать.

– А почему Вика сама не позвонила?

– М-м… Ну чего ей по холоду к автомату бегать? Из театра-то не позвонить. Там, кроме нас, нет никого, на вахту ж не пойдём. Так что вы не переживайте, ложитесь спать. Приедем утром. Может, ближе к обеду.

– С Викой всё в порядке? – Анна Васильевна почувствовала тревогу.

– Да, всё отлично, не переживайте. Ещё раз с Новым годом, с новым счастьем!

Раздались короткие гудки. Анна Васильевна медлила класть трубку на рычаг. Радость и счастье куда-то улетучивались.

Глава 9

Антон уже успокоился и даже внутренне согласился с пребыванием в этом центре. И если поначалу ему хотелось бунтовать, то постепенно приходило смирение. Здесь ему объяснили, что это такое. Взять хоть его опоздание на собрание группы анонимных алкоголиков: тут же за ним последовало наказание – мыть полы в коридоре.

– При поступлении сюда ты подписывал правила. Будь добр, соблюдай.

Больше он не опаздывал.

Каждое собрание, а их по три в день, начинается с молитвы о смирении: «Господи, дай мне разум и душевный покой – принять то, что я не в силах изменить, мужество – изменить то, что могу, и мудрость – отличить одно от другого».

– Мне кажется, надо заменить слова «разум и душевный покой» на «смирение», и тогда всё встаёт на свои места, – поделился он с Егором.

– «Встаёт на свои места» – это ты правильно сказал. Давай тогда поставим? Например, вот хоть твоё упорное нежелание признавать у себя проблемы с алкоголем. Расскажи мне, кто в твоём понимании алкоголик.

– Ну, опустившийся: без работы, без семьи, без денег, без друзей, которому кроме бутылки ничего не надо.

– Но в том-то и дело, что такому, кого ты описал сейчас, кроме бутылки ничего не надо. И терять ему, получается, кроме бутылки, нечего. Зачем ему трезветь? В его случае шансы на выздоровление призрачны. Хотя есть исключения, не спорю. Почти каждому известны истории о враче или адвокате, которого буквально вытащили из канавы. Однако чем выше алкоголик от дна, тем больше вероятность, что он вернётся к трезвой жизни. Замечу, что дно у каждого своё: кто-то человека сбил, будучи за рулём в пьяном виде, а кто-то жене изменил с её подругой. Один вон на собственную свадьбу не явился, а другой оперировать бухим собрался – чуть человека не зарезал на операционном столе. У каждого своё… А у кого-то оно буквальное – дно могилы, потому что некоторым легче умереть, чем изменить себя.

– Ну, я не сбивал, не изменял и не резал. Так что моё дно ещё даже не просматривается.

– А что ты тут тогда делаешь?

– Жена отправила – ультиматум поставила.

– Вот не зря один психиатр рассказывал, что, как только открывается дверь в его кабинет и первой входит жена, а за ней муж, он понимает, что тут ловить нечего – ничего не получится. Жена привела мужа. Ей надо. Не ему. Он даже как-то не выдержал и одной такой говорит: «А давайте вам нос переделаем? Я вас к хирургу пластическому отведу. Вам точно будет лучше, я так вижу». Она возмутилась. А он говорит: «Вы сейчас делаете то же самое, приведя сюда мужа: вы за него решили. Вы. Не он. Поэтому результат будет нулевым».