И пожнут бурю

Мирабаль повиновался и сел в большое черное кресло, стоявшее прямо напротив расположившегося у зеркала Жёва. Последний покрутился перед зеркалом еще с минуту, после чего обернулся к собеседнику.

– Ты подготовил бумаги для министерства? Чем я буду отчитываться перед министром?

– Простите, Ваше превосходительство, – недоумевая сказал Мирабаль, вытирая платком со лба капли поступившего пота, – но Вы к министру поедете? Разве вы не в Марсель собирались?

– Я и еду в Марсель, кретин, – с еще большим раздражением ответил старик, наконец-то закрепив перевязь и подходя к футляру с шпагой. – Только я не знал, что в Марселе сейчас с инспекцией министр по делам колоний, мы же сейчас и ему тоже подчиняемся, помимо военного министра. Я вообще не разберу, зачем надо было комендатуры в подчинение министерства по делам колоний ставить! Это же создает дополнительные проблемы и для нас, и для этого пресловутого министерства, и для военного министерства, которому мы бог весть сколько лет подчинялись! Согласись, же, Альбер, это и для тебя очень тяжело, составлять кучу отчетов сразу на два министерства!

– Вы правы, Ваше превосходительство, нынче происходит множество не совсем понятных нашему сознанию вещей, – Мирабаль запнулся, когда обнаружил на себе грозный взгляд Жёва. – Однако, кхм…я думаю, что не только для этого Вы меня вызвали, я прав? Что-то еще произошло?

– Прав, ты прав! – бросил Жёв своему собеседнику, засунув шпагу в ножны. – Есть еще кое-что. Помимо встречи с министром, будь он трижды проклят, я еду в Марсель для продажи своего пленника. Пришло время попрощаться с Омаром.

– То есть, Вы продаете своего пленника-араба в рабство?

– Верно, – тихо согласился старик и громко вздохнул. – Сделка произойдет в тот же день, поэтому я не хочу, чтобы среди министерских подхалимов кто-нибудь об этом узнал, иначе меня сразу на пенсию спровадят. От тебя же хочу следующего: напечатаешь отписку мне, что, мол, отправлен на рынок за товарами для нужд канцелярии, понял?

– Без сомнений, Ваше превосходительство, все будет сделано. Отписку получите завтра же. Разрешите вопрос?

– Быстро только!

Мирабаль облизал свои тонкие губы и протер все свое толстое лицо, будто мокрую кастрюлю.

– Каково это, знать, что обрекаешь человека на пожизненные страдания?

Услышав вопрос, Жёв машинально схватился за сердце. Почти минуту он стоял молча, опершись о комод, вспоминая свой недавний разговор с Омаром и пытаясь подобрать слова.

– Я как-нибудь позже отвечу на этот твой вопрос, – выдавил он и постарался выпрямиться, после подошел к своему столу, взял графин с коньяком, наполнил бокал, покрутил в руке и залпом его осушил. – А пока ступай, готовься принимать обязанности временного командующего. Это случится на смотре через…так…сорок пять минут! Иди, поспеши, Альбер! И про отписку не забудь! Завтра утром чтобы была у меня на столе!

– Так точно, Ваше превосходительство, будет исполнено! Ждем Вас на плацу!

Как только Мирабаль покинул кабинет, Жёв с облегчением сел в свое кресло, посмотрел на небо сквозь стеклянные двери балкона, благо, погода благоволила и радовала его, и достал коробку с сигарами, взял одну и закурил, решив расслабиться перед смотром гарнизонного полка.

Глава IX

Жёв не обманул, смотр начался ровно через сорок пять минут. Тучи все сильнее затягивали небеса, что все сильнее нравилось майору. Когда он пришел на плац, то войска уже давно были выстроены. Плац представлял из себя небольших размеров площадь, расчерченную по воинскому уставу, специально для проведения учений, парадов, смотров, практически пустую, всего с одним флагштоком, на котором развевался французский стяг. Вокруг плаца стояли казарма и, собственно, комендатура, примерно в метрах ста от той точки, в которой находился флагшток. Солдат было немного, всего один полк, да и тот не полностью укомплектованный. К тому времени по призыву в Алжир мало кого отправляли служить, в основном направляя новобранцев в Италию, Америку или на восточные границы, где империя старалась укрепить свое влияние. Но, все же, те немногие, что служили в африканских колониях в целом, и в Оране в частности, не собирались жаловаться на вечное лето, испепеляющее солнце, очень редкие дожди и постоянные набеги партизан. Эти солдаты знали, что исполняют свой долг, что от них зависит очень многое, что на них надеется их правительство и непосредственное начальство в лице майора Оскара Жёва. Сам Жёв искренне доверял своим солдатам и часто прощал мелкие проступки, например, игры в карты по вечерам или чуть более поздний отбой. Однако, когда доходило до смотров и парадов, то никаких поблажек не было. Все понимали, что «Отец», как называли майора в среде солдат, может не простить. И смотры в Оране всегда были одними из самых лучших во всей империи. Жёв этим страшно гордился и надеялся, что последний в 1869 году смотр пройдет так же блистательно, как и во многие разы до этого.

Встав прямо пред двумя шеренгами солдат, одетых в парадные мундиры синего цвета (песчаный цвет колониальных войск предназначался только для повседневной формы), майор Жёв оглядел их всех своим зорким и грозным взглядом. Они стояли ровно, как штыки, готовые по первому слову своего командира начать марш. И вот, чуть помедлив, майор отдал необходимый приказ:

– Полк! Шагоом марш!

Сразу после этих трех слов солдаты двинулись по плацу стройным маршем. Один за одним, все, как на подбор, они доказывали свой профессионализм сначала демонстрацией общей слаженной службы. Потом же им предстояло показывать индивидуальные умения – стрелять из ружей, пистолей, показывать владение шпагой и боевым ножом, также и рукопашный бой необходимо было показать на высшем уровне. Каждый солдат, состоявший в полку, обязан был мастерски ездить верхом, поскольку арабы на лошадях в основном и передвигались, если, конечно дело было не в пустыне, где коней заменяли верблюды, управляться с которыми также нужно было уметь всем солдатам. Несмотря на по большей части сухой климат, в полку Жёва все обязаны были уметь плавать, этому они учились в море, на побережье Орана по приказу майора был выстроен небольшой домик, огороженный забором, в котором хранились лодки, гарпуны, сетки, и прочая всячина, связанная с морем. Нужно было это им для того, чтобы на равных сражаться с пиратами, которые любили портить кровь французов своими постоянными рейдами на рыбаков. Однажды даже Омару разрешили пойти в морской дозор. Под покровом ночи отряд, должный отправиться в дозор, на семи лодках пошел высматривать пиратов, потому что эти берберы-лиходеи в основном ночью и совершали свои рейды, подобно гадким крысам. Омар обладал превосходным зрением, а используя подзорную трубу так вообще на несколько миль видел вдаль. И заметил он небольшую шхуну, побитую и, видимо, некоторе время назад украденную у испанских рыбаков, судя по ярким эмблемам на бортах. На палубе шхуны Омар заметил тех, на кого отряд и пошел охотиться – пиратов, готовившихся к атаке на прибрежную деревню, что находилась всего в десяти минутах от того места, где стоял на якоре уже пиратский корабль. Омар скорее предупредил командира отряда, и тот отдал приказ окружить лодками шхуну. Лодки специально для этих целей еще несколько месяцев назад были выкрашены в иссиня-черный цвет, чтобы можно было слиться с водой и не привлекать внимания пиратских смотровых. А члены отряда все были одеты в черные костюмы, но для того, чтобы их не спутали с самими пиратами, у каждого из них на груди, у сердца, висел небольшой знак с гербом империи. Так вот, когда окружен был корабль, командир отряда отдал приказ о начале абордажа. Пираты были совершенно обескуражены и застаны врасплох, из-за чего их очень быстро перебили и повязали их главарей. И таких примеров было еще очень много. Однако если бы была возможность все их пересказать, то заняло бы это, по меньшей мере, томов шесть. А наша с вами основная задача – сосредоточиться на дальнейшей истории.

Все эти умения каждый солдат полка Жёва обязан был демонстрировать на высшем уровне, не допуская ни малейшей заминки или ошибки. Каралось это по всей строгости. В том числе и с помощью телесных наказаний. Порка плетьми была самым обычным из всех наказаний, что применял старый майор к своим подчиненным. Особенно жестоко карались нарушения, допущенные во время парадов и смотров. Поэтому именно они всегда были самым главным и тяжелым экзаменом для полка. На губе28 сидели очень часто солдаты, допустившие оплошности при несении рядовой службы или не проявившие должного уважения к офицерам. Но всего один раз Жёв разгневался настолько, что приказал солдата, заявившего о некомпетентности майора и поднявшего чуть ли не бунт, поднять на дыбу. Причем наказание исполнялось на том же плацу, по которому сейчас маршировали перед Жёвом солдаты. Заключенного, перед этим испытавшего гражданскую казнь перед своими однополчанами, привели к дыбе на рассвете, согнав весь полк в качестве зрителей. Орудие смерти представляло собою два столба, вкопанных в землю и соединённых перекладиной. Ввиду того, что дыба находилась на плацу, столбы держались при помощи веревок, привязанных к колышкам, вбитых в мощеную площадь. Допрашиваемому связывали руки за спиной и поднимали за привязанную к рукам веревку. Иногда к его связанным ногам прикреплялось бревно или иные грузы. При этом руки у поднятого на дыбу человека выворачивались назад и часто выходили из суставов, так что осужденному приходилось висеть на вывернутых руках. На дыбе находились от нескольких минут до часа и более. Майор же настолько пребывал в ярости, что приказал держать преступника на дыбе весь день, отчего тот оказался полностью лишен рук и ног, практически перестал дышать из-за ужаса и постоянных нестерпимых болей, неизменно сопровождавших его при каждой малейшей попытке движения. Разумеется, весь день полк не стоял перед ним, но вначале часа два точно пришлось им наблюдать за провинившимся. В итоге, спустя пятнадцать часов такого «Ада», подвешенного сняли с дыбы. Он был еще жив, но явно не способен был больше продолжать службу. По приказу Жёва его отправили домой, без назначения пенсии, как преступника, отбывшего наказание и лишенного полагавшихся ранее прав. Больше никого на дыбу не поднимали, преступления не доходили до подобных масштабов. Хотя за дезертирство и перебежничество – наиболее страшные преступления – наказание было всего одно – расстрел на месте. Но тут сомнений не было ни у кого.

Но вернемся же к смотру войск, столь волнительному событию как в жизни обычных солдат и офицеров, маршировавших на плацу, так и в жизни майора Жёва, этот смотр принимавшего. Обычно парады и смотры в Оране шли около часа, поскольку кроме полутора тысячи пехотинцев, двух сотен всадников и сотни артиллеристов, обслуживавших всего пятнадцать пушек, никаких солдат в гарнизоне не было. Была еще городская полиция, также состоявшая из французов, но их было от силы человек двести, да и подчинялась она не гарнизону, а гражданскому мэру Орана. И потому они не участвовали в заурядных смотрах. Кроме того, на парады и смотры по обыкновению приглашались горожане, причем среди них было весьма много переселенцев из метрополии. А на этот же раз на смотр не пригласили никого. Это было решение Жёва, он захотел провести смотр для себя одного, чтобы получить удовольствие от стройных шеренг своих бойцов. И сегодня он оказался парадом доволен. И пехота, и кавалерия, и артиллерия показали себя более чем хорошо, и по завершении смотра Жёв позволил всем солдатам отдохнуть и повеселиться. Под радостные возгласы майор отправился к себе в кабинет, чтобы переодеться и закурить очередную сигару.

Погода извещала горожан о том, что скоро начнется мощный дождь, и Жёв был очень счастлив этому событию. За время службы в Оране он всего несколько раз заставал дождь, и вот, прямо перед отплытием в Марсель, природа решила подарить ему подарок в виде любимого погодного явления. Дойдя до здания комендатуры, майор успел спрятаться от резко хлынувшего ливня, заставившего весь город опустеть на ближайшие несколько часов. Дожди хоть и посещали средиземноморское побережье Африки крайне редко, но если все-таки посещали, то не уходили еще по крайней мере три-четыре часа, успевая знатно промочить узкие улочки и небольшие площади алжирских городов. Но кроме Жёва никто не радовался так же сильно дождю, они не понимали того счастья, что захватывало старика, когда холодные капли мощно сбивали пыль с дорог и с любимого плаца крепости. Каждый раз вспоминая свое детство в Нормандии, майор начинал грустно улыбаться. Поскольку дождь всегда ассоциировался у него с родным домом на вечно туманном и влажном побережье Ла-Манша, что было очень и очень далеко от того места, в котором он уже десять лет нес службу. Но, вспоминая, что по собственной воле решил стать военным и знал, что его может ждать в будущем, он успокаивался и наслаждался холодным дождем, открывая балкон нараспашку, чтобы капли мочили кабинет, наполняя его живительной влагой и чистым свежим воздухом. Прокуренные легкие старика словно оживали, даже если в этот же самый момент он пил или курил. Главным было то, что майор был счастлив ментально и душевно, будто молодел и возвращался в серую и холодную Нормандию, где чувствовал себя по-настоящему живым.

Уморившись после смотра, во время которого парило до невыносимости тяжело и жарко, Жёв добрался до своего кабинета и, скинув с себя все парадное обмундирование, погрузился в кресло, не забыв перед этим настежь отворить дверцы балкона, и стал наслаждаться порывами холодного воздуха, залетавшего в кабинет с улицы, уже погрузившейся в темные объятия грозного дождя. В этот самый момент, когда Жёв уже приготовился закурить сигару, сверкнула молния и раздался свирепый клич грозы. Она испугала весь гарнизон своею силою, поскольку ударила во флагшток, бывший сделанным из железа. От испуга проснулся и Омар, мирно отдыхавший после сытного ужина, который ему подали по приказу майора. Еще никогда в жизни своей не он видел такой страшной грозы, сопровождавшейся молнией и ливнем, могущей бить туда, куда заблагорассудится плутовке-природе. Бен Али находился в комнате надзирателя, специально отведенной ему тем же майором, чтобы перед отплытием смог в комфорте, хоть и в скудном, но не идущим ни в какое сравнение с просыревшими камерами тюрьмы. В комнате надзирателя, располагавшейся выше уровня моря, в отличие от камер, было небольшое окно, позволявшее разглядеть буйство природы. Омара поражал такой силы дождь, и он боялся этого дождя, боялся быть распластанным на плацу под натиском больших капель. Но ему было крайне любопытно понаблюдать за таким страшным дождем, поэтому он с горящим взглядом всматривался (вернее, пытался) в серое небо и на землю.

Следили и служащие гарнизона, обычно сразу после парада шедшие купаться на огороженный пляж (не всей гурьбой, но группами в несколько человек) или обедать в кабак, нынче они сидели в своих казармах и с благоговением озирались по небосводу, скрытому от их глаз черными, как одеянье Смерти, тучами, стараясь заметить сверкания молнии, так сильно испугавшей их. Следил даже майор Мирабаль, обычно целый день и взгляда не пускавший на окно, а тут, позабыв обо всех своих бумагах, он сидел в кресле около единственного окна своего большого кабинета и наблюдал за очаровавшим всех явлением. Некоторые простые жители Орана не испугались промокнуть и отправились на торговую площадь, опустевшую за несколько минут до разрыва бездны неба. В основном площадь наполнилась детьми, весело бегающими под дождем, несмотря на то, что дождь был достаточно холодным. Маленьким арабам и французам, детям колонистов, действительно нравилась такая незамысловатая игра – догонять друг друга под дождем. Мельком их увидел Оскар Жёв, осмелившийся выглянуть на балкон под зонтом. Но взгляд его не задержался надолго на глупых детишках, коими их считал майор. Нет. Взгляд его плавно перешел на порт, наблюдать который во время дождя было одно удовольствие. Оказавшись в порту Орана в дождь, невозможно было из этого порта выбраться до тех пор, пока не кончится ливень. И людям, находившимся в порту, было совершенно не видно Жёва, наблюдавшего за ними и за судном, почти готовым к спуску на воду. Этим судном был обожаемый майором «Сен-Жорж», со дня на день готовившийся снова, после долгого перерыва, оказаться в объятиях волн и свободы. Но из-за разразившегося ливня как спуск корабля на воду, так и само отплытие пришлось отложить, дабы море успокоилось после бури, начавшейся вслед за грозой и ливнем.

Глава X

Благо, ждать пришлось всего один день. Однако теперь уже и Жёв, и сам Омар страстно желали поскорее сесть на корабль и отправиться в путь. Каждого из них жгло и травило кислое чувство обиды, напоминавшее по вкусу недоспелые сливы, залитые уксусом, если бы это чувство имело обличие фрукта. Интересно получается, что обида обладает кислым вкусом. Тогда можно поразмыслить над тем, каким вкусом обладают иные человеческие чувства. Например, вина. О да, это чувство – едва ли не самое тяжелое из всех, что когда-либо доводится испытывать человеку, поскольку он сам себя испытывает, сам себя порицает и ненавидит. И это психологическое самоистязание не прекращется даже во снах. Словно Орест, преследуемый мсительными эриниями, человек, одолеваемый жуткими мыслями о своей вине, надеется на скорейшее прекращение чудовищных мук, что подталкивает его порой на страшные поступки, призванные как можно быстрее дать ему покой. Так какой же вкус должен быть у чувства вины?.. Это должен быть вкус крови, отдаленно напоминающий холодное железо. Вкус этот способен свести сума или вызвать рвотный позыв одной только каплей, но чувство вины включает странную систему подавления рефлексов, мешающих терзаниям человека. Холодное железо превращается в крошку и смешивается с кровью, попадая в истощенный организм, чтобы окончательно довести его до безумия. Если же сравнивать чувство вины с чувством обиды, то окажется, что они совершенно антагонистичны друг другу. Испытывающий чувство обиды винит в совершении грехов других людей, а испытывающий чувство вины считает грешником только себя одного. А потому, как бы отвратно это ни звучало, жить с чувством обиды все же немного легче. Кислая слива в уксусе как-то приятнее железной крошки в легких.

Однако наиболее объективной причиной ускорившейся подготовки к отплытию стал временной фактор. Ведь, как читателю уже известно, майору необходимо было явиться в Марсель пятнадцатого декабря, в то время как к началу настоящей главы с пугающей быстротой приближалось двенадцатое. К утру все грузы оказались в трюмах кораблей, и осталось лишь спустить на воду «Сен-Жоржа». За этим событием Жёв решил понаблюдать лично. Он приехал в порт к девяти утра, отплытие же было назначено на час пополудни. Когда майор вышел из коляски, доставившей его до места назначения, там уже оказался Лассе, к раздражению Жёва. Помимо вечно докучавшего адъютанта встретил Жёва и почетный караул, а также мэр Орана. Сухо поприветствовав градоначальника, к большущему удивлению последнего (обычно они крепко обнимались и целовались), майор, одетый в походный мундир безо всяких наград, кроме Почетного легиона, мирно висевшего на груди, размеренным шагом отправился к фрегату, все еще находившемуся в сухом доке. На пути старику попадались матросы, разевавшие рты при виде своего коменданта, а также служилые люди, привыкшие видеть начальника почти каждый день, поскольку он частенько посещал весьма недешевый ресторанчик, что был на углу между центральной улицей города, прямо ведущей от порта к мэрии, и улицей, носившей имя еще живого маршала Мак-Магона. Простые матросы не могли позволить себе удовольствие, хотя и не совсем уж такое большое, посещать это заведение, а вот офицеры, нередко бравшие взятки за протекцию увеселительных заведений в городской полиции, и предприниматели, разбогатевшие за счет лова и торговли рыбой, а также рыболовными снастями, частенько заглядывали в ресторанчик. Примерно два раза в неделю посещал его и Оскар Жёв, любивший выпить и поесть, причем выпить и поесть обязательно хорошо, так, чтобы вставать не хотелось после трапезы или попойки. Поэтому служивым людям было не в диковинку лицезреть фактического правителя города, и они нисколько не удивлялись тому, что он пришел участвовать в спуске корабля на воду.

И когда майор подошел к капитану корабля, тот подробно описал суть прошедшего ремонта, все затраты и прочую малоинтересную информацию:

– Ваше превосходительство, согласно вашему поручению, ремонт корабля закончили в ускоренные сроки. И несмотря на быстрый темп работы плотников и других мастеров, нам удалось его полностью восстановить, без единого изъяна. Отчетность по смете уже предоставлена господину Мирабалю. Поэтому с определенной уверенностью и честью заявляю Вам, что пароходофрегат оранской эскадры алжирской флотилии французского императорского флота «Сен-Жорж» готов к спуску на воду и к дальнейшей эксплуатации!

– Премного рад это слышать, капитан! Если все готово, то поручаю спустить корабль на воду! – громко отчеканил Жёв и отдал честь капитану. Тот, в свою очередь, повторил жест командира и побежал на корабль.

Команда сразу принялась за дело. Корабль стоял в сухом доке правым бортом к воде, поднятый с помощью специальных кранов-подъемников и более чем сотни здоровых мужиков, крутивших рули кранов. Тоннаж судна был огромен, поэтому тогда потребовалось сразу десять кранов, причем в процессе подъема три из них оборвались и упали в воду, став навсегда погребенными под толщей воды. Как только «Сен-Жорж» был поднят на нужную высоту, тросы кранов натянулись до предела, готовые в любой момент оборваться и сбросить громадину. Но дальше, благо, корабль был опущен немного, чтобы еще сотня мужиков могла, обмотав его крепкими веревками, потащить вверх по спуску, по которому обычно как раз корабли и спускали, в сухой док. Четыре часа потребовалось для того, чтобы дотащить «Сен-Жоржа» до нужного места и зафиксировать в надежном положении. Также, по приказу Жёва, сухой док, по которому корабль поднимали, вскоре был разобран, чтобы фрегат спустить поперечным свободным способом. Для этого были сооружены особые поворотные балки, являющиеся одновременно опорной поверхностью строительного стапеля. По приказу капитана сложный механизм был приведен в действие. Мужики надавили на опрокидывающий момент, который заставил корабль наклониться под собственным весом. Уже под весом судна наклонилась поворотная балка, и через несколько секунд произошло совмещение спусковых салазок со спусковыми дорожками, которые представляли из себя засаленный деревянный путь, длиной в несколько метров, идущий по наклонной и резко обрывающийся у воды на высоте трех метров, в отличие от предыдущей дорожки, идущей даже еще чуть ниже уровня воды. Те же мужики вмиг освободили курки задержников балки, и «Сен-Жорж» по насаленным дорожкам спрыгнул на воду, создав большую волну, намочившую всех работяг-мужиков, к их веселью и радостному смеху.

Корабль же снова уверенно стоял на поверхности воды, готовый к отплытию. Майор Жёв очень обрадовался и дал указание Лассе «сиюжесекундно притащить всех необходимых людей». Ему очень хотелось поскорее зайти на борт своего флагмана, посетить главную каюту, оказаться за штурвалом. Но это предстояло сделать завтра, что и жгло старика, поскольку ожидание хорошего или плохого, без разницы, для него было одним из худших наказаний.

Теми необходимыми людьми, которых приказал привести Жёв, являлись те самые купцы, что упросили майора сопроводить их товарные корабли до Марселя. Когда они явились, то получили в знак приветствия тренировочный залп из трех орудий «Сен-Жоржа», которые попали в старый сарай, находившийся в непосредственной близости от купцов. Те от этого ужаснулись и начали медленно пятиться назад, однако их остановил стражник комендатуры.

– Полюбуйтесь, господа торговцы! – с широкой улыбкой на лице произнес Жёв и указал на корабль. – Вот это творение Господа будет защищать ваш товар в течение всего пути в Марсель! Ни одно суденышко не посмеет даже близко подплыть к эскадре, не то что угрозу предъявить! Будьте покойны, доставим в целостности и сохранности!

Купцы, продолжая пребывать в смятении и страхе перед легким сумасбродством Жёва, поклонились майору и поспешили сесть в свои коляски, чтобы уехать в гильдию. К Жёву же подошел Лассе и что-то нашептал на ухо. Да так тихо, что призрак не услышал бы. Сразу после этого оба оседлали лошадей и, в сопровождении охраны, вернулись в крепость. Перед этим Жёв дал указание готовить все до конца, назначив на завтра отплытие.

Многим из вас покажется странным, и вы наверняка пару раз точно задавались вопросом, интересный факт, что оранская эскадра французского флота в конце 60-х годов девятнадцатого века оставалась полностью парусной, не имея ни единого парового судна, кроме «Сен-Жоржа». Но ответ на сей вопрос лежит там, где вы вряд ли бы подумали только думать. А именно в казначействе министерства финансов, которое отказало генерал-губернатору Алжира в просьбе предоставить колонии хоть одно новое судно с паровым двигателем. Причиной отказа послужила завершившаяся еще тринадцать лет тому назад война с Россией. Если не углубляться в историю, то можно без труда выловить ответ министерства: «Принимая во внимание ваше прошение о предоставлении средств на строительство пяти пароходофрегатов, а также ваше желание обезопасить морские границы колонии, вами управляемой, министерство приняло решение обратиться за позволением Его Императорского Величества для выделения вам суммы, втрое меньше той, которую вы запросили. Также вам будет выслано письмо военного министерства с указанием строить не паровые корабли, ввиду их излишней дороговизны, проявившейся во время войны с Российской империей, а также весьма недешевой эксплуатации, а обычные парусники, поскольку нет объективных причин в замене парусного флота на паровой. В связи с этим министр лично рекомендует вам истратить полученные средства более разумно, чем заплатить за постройку паровых кораблей. С уважением, МФ»