И пожнут бурю

Если Вас не смутит такая цена, то буду ждать Вас в порту Марселя 15 декабря сего года. Учтите, что уже 16 декабря в городе меня не будет, и Вы вынуждены будете остаться без денег и со своим товаром!

Очень жду встречи с Вами,

Пьер Сеньер»

После прочтения письма Жёв будто оказался в прострации. Он схватил графин и осушил его за две минуты. После этого он перечитал письмо и окончательно убедился, что некий человек по имени Пьер Сеньер готов купить Омара. Однако сумма в пятьсот франков разгневала майора, это в десять раз меньше, чем он сам предлагал! Но делать было нечего, либо так, либо казнь. Уж лучше за пятьсот франков, чем на эшафот. И Оскар Жёв принял решение – везти Омара в Марсель. Он не знал, что из себя представляет человек, который собирается купить араба, но это не имело большого значения. Для старика было главным то, что его пленник избежит казни, а что с ним сделает его новый хозяин – уже не его забота.

Осталось лишь донести эту новость до самого Омара. Он продолжал сидеть в сырой камере, потеряв надежду на спасение от смерти. Майор позвал к себе адъютанта, когда тот явился, то сразу получил приказ – привести пленника.

Когда Лассе удалился за Омаром, Жёв стал думать, что сказать. Ему хотелось преподнести эту новость так, чтобы бен Али действительно обрадовался. Однако майор понимал, что как бы он ни старался, обрадовать пленника не получится. Ведь он не получит свободу, а станет рабом, что сродни смерти, когда некогда свободный человек, не ставящий в авторитет никого, кроме Бога и семьи, становится безвольной собственностью другого человека, – вряд ли это его порадует. И было бы весьма странно, если бы кто-то такой участи радовался. Разве что настоящие преступники, не боящиеся Господа, смертники, за свои злодеяния, приговоренные к повешению или к расстрелу. Вот они-то действительно могли бы умолять кого-угодно о продаже их в рабство. Для них неважно, как жить, главное лишь одно – жить, а остальное так, мелочи столь обожаемой ими жизни.

Омар же сам считал себя благородным человеком, искренним, послушным перед Богом и перед своей нацией. И смерть наверняка была бы для него куда менее жестокой карой, чем рабское существование. Для истинно честного человека стать рабом – это, как говорилось выше, умереть еще при жизни, убить в себе душу. Поскольку от рабства мало кому удавалось освободиться по собственной воле, эти люди рано или поздно мирились со своей судьбой, отчего мысль о том, что Омар мог стать рабом и потерять огонь жизни, плавила сердце старого майора, но смерти его он желал еще меньше. Возможно, просто потому, что не знал того менталитета, который был присущ арабам. И шанса, предложенного, как думал сам старик, не кем-то, а чуть ли не самим Господом Богом, упускать не собирался и прокручивал у себя в голове предстоящий разговор с пока еще своим личным пленником.

Меж тем, Лассе пришел в темницу, где содержали Омара. Как только дверь камеры отворили, лейтенант вошел внутрь, осмотрелся и обратился к арабу, сидевшему на полу, изнемождённому, грязному, со злым взглядом, ярко отображавшим горячее желание пленника растерзать всех тех, кто запер его в сырой камере, кишащей крысами – единственными добрыми существами среди всей клоаки, называемой тюрьмой.

– Гос…тьфу, – чуть было не обратился Лассе к Омару со словом «господин». – Пленник бен Али! Майор Жёв желает тебя видеть! Подъем!

– Желает видеть? – с язвенной ухмылкой воскликнул Омар, даже не подавая виду, что собирается встать. – Зачем же? Чтобы посмотреть в глаза перед тем, как меня повесят? Или напомнить мне, какой я ничтожный бес? Что я должен сделать? Встать и пойти за тобой, Рене? Ну уж нет, уж лучше я буду дальше гнить здесь, чем хоть на минуту перешагну порог его кабинета, провонявшего нарциссами! А лучше расстреляйте меня прямо здесь – и я буду наконец свободен!

Этот акт неповиновения возмутил Лассе, и он дал приказ схватить пленника и силой доставить к майору. Поначалу Омар пытался сопротивляться, но истощенный организм мало что мог противопоставить трем сытым солдатам, и ему ничего не осталось, кроме как подчиниться и безвольно следовать к майору. Идя по коридорам гарнизонной тюрьмы, араб услышал в свой адрес огромную кучу оскорблений, насмешек, радостных выкриков, что жизни его пришел конец. С одной стороны, это было правдой, однако, сам Омара еще не ведал об этом, он лишь предполагал, что его ведут к Жёву для того, чтобы тот самолично и глядя в глаза приговорил его к смерти, о другом исходе их встречи пленник даже помыслить не мог.

Выйдя с конвоем на свежий воздух, так как тюрьма была по большей части подземной, а комендатура располагалась в другом здании, бен Али подумал, что ослепнет от солнечного света; настолько ярким онм был в тот день. К тому же, он почти месяц не выходил на улицу, вернее, его не выпускали почти месяц. И ему было радостно от вида голубого неба, от легких дуновений ветерка, от понимания скорого избавления от плена путем мученической, на его взгляд, смерти.

Перед тем, как добраться до кабинета майора, предстояло еще пройти через всю комендатуру. Благо, проходя по застеленным коврами коридорам, Омар не встретил никого из офицеров, чему был очень рад. А дойдя до дверей кабинета майора, он медлил. Лассе вошел первым, чтобы предупредить Жёва о прибытии его пленника, поэтому арабу пришлось еще несколько минут постоять перед дверьми, и он также решил обдумать предстоящий разговор. На самом деле, он совершенно не имел представления о том, что хочет сказать ему старый майор. Ему лишь хотелось верить, что его приговорили к смерти, а не к вечному заточению в камере, которая уже успела показаться могилой.

Наконец, получив позволение войти, Омар оказался в кабинете майора. Он не раз бывал в этом кабинете, помнил каждый предмет мебели, каждый цветок нарцисса, росший в большом расписном горшке. Он даже помнил, сколько в кабинете имелось скрытых дверей, замаскированных под зеркала или стены, обитые панелями из орешника, завезенного из метрополии. Черного цвета люстры, свисавшие с потолка, как всегда имели лишь половину возможного количества свечей. Сам Жёв сидел в своем кресле за столом, расположенном в правом углу, рядом с выходом на балкон, а Лассе поспешил удалиться, так как все еще пребывал в опале за излишнюю откровенность. Сам пленник встал посреди кабинета и смотрел на балкон, зашторенный, чтобы яркий свет не вызывал у коменданта мигрень, как бы чувствуя, что рядом море, свободное, никому не подчиняющееся, всесильное, непобедимое. Море нельзя обуздать, нельзя заковать в кандалы, нельзя расстрелять, нельзя запугать. Оно сильнее всех людей вместе взятых, его гнева боятся моряки и торговцы, его силу используют пираты. Своей абсолютной свободой море так завлекало Омара. Ему хотелось сбежать и стать вольным моряком, самостоятельно определяющим свою судьбу. Но это была мечта, на деле же он сейчас стоял в кабинете коменданта крепости Орана, портового города подчиненного Французской империи некогда свободного султаната Алжир. И бен Али считал себя жалким в этот момент, испытывал к самому себе истинное презрение. А майор Жёв таки решил обратиться к нему.

– Итак, Омар, – слегка запинаясь от волнения начал Жёв, закуривая сигару, – я велел привести тебя всего лишь с одной целью.

– И какова же эта цель?

– Не смей перебивать меня! – взревел майор. – Тебе всегда нужно давать знать, что тебе можно делать, а чего нельзя?! Мне надоели твои вольнодумные выходки. Но не за тем я тебя вызвал, чтобы выплескивать свой гнев. Я говорил тебе, что как только представится возможность, я продам тебя, дабы не допустить твоей казни. И вот, возможность эта появилась. Из Марселя пришло письмо с согласием на приобретение тебя в качестве личного прислужника. Я решил, что это замечательная возможность для тебя начать жизнь с чистого листа, свободным от всех обязательств перед собой и перед другими людьми. Это хороший шанс. Подготовка скоро начнется, и через два дня мы с тобой отплываем в Марсель.

Известие это ввело в ступор Омара. Он был уверен, что его либо приговорят к казни, либо к вечному заточению. Но никак он не мог подумать, что его продадут как раба. Дальше он не слушал Жёва, ему было все равно. Но думать о своей участи он отныне не переставал ни на минуту. В голове возникали самые разные мысли. Была даже мысль просто убить сейчас майора и быть расстрелянным на месте. Но тут кандалы не позволяли. Лассе предварительно позаботился о безопасности своего начальника и заковал пленника так, что тот даже при самом сильном желании не смог бы изловчиться и выпутаться из железных оков. Однако мысль, что оковы эти с него уже не снимут никогда, заставляла араба плакать без слез, проклиная и себя, и своего пока еще хозяина. А Жёв продолжал что-то говорить хоть и заметил, что его давно не слушают. Но спустя десять минут, когда он стал нести полную околесицу про петуха, сбежавшего из дворца марокканского султана, Омар очнулся. Хоть и очнулся он, честно говоря, совсем поверхностно. На самом деле он продолжал терзать душу пытками о будущем, совершенно неизвестном и непроглядном, как почва пустыни. Все же возможность для вопроса у араба появилась, и он поспешил ею воспользоваться:

– Как же так? – начал бен Али, очень тихо и мрачно проголосив, что несколько испугало майора. – Вы отдадите меня каким-то живодерам? Вы хотите, чтобы я стал безвольной скотиной на службе у таких же скотов?! Вам хочется, чтобы я мучился? Ради чего вы так поступаете со мной? Почему вы просто не казните меня, как сделал бы любой другой комендант? За что Господь послал мне такую кару в виде судии в вашем лице?

Жёв поднялся с кресла, держа в зубах дымящуюся сигару, и медленно подошел к Омару. Тот стоял с опущенной головой, неподвижно, как дерево, готовое к срубу. Майор вплотную подошел к пленнику и выпустил громадный клуб серого дыма в его скрытое лицо.

– Раз ты так рассуждаешь, – прошипел Жёв, – то пусть так и будет. Считай, что это кара Господня за совершенные тобой грехи. Это ведь ты убил собственного брата, это ты без конца совершал набеги на наш гарнизон, это тебя боятся все солдаты, служащие здесь. Это твоей смерти все они желают. Я же хотел проявить к тебе доброту, сердечно помочь желал! Но и представить не мог, как ты воспримешь мой подарок. Я тебе жизнь сохранил, а ты, гадина песчаная, за кару это принимаешь. Пусть так… пусть так и будет…

Тут он подошел к тонкой стеклянной двери, закрывающей выход на балкон, и, сделав глубокий вздох, выкрикнул:

– Рене!

Пара мгновений. В кабинет вбежал адъютант майора, за ним – трое конвоиров, готовые исполнить приказ.

– Ваше превосходительство! – грозно выдал Лассе и посмотрел на Омара, тот неподвижно стоял все в той же позе, в которой стоял с самого своего прихода в кабинет.

– Уведите пленного обратно в его камеру, – гневно произнес старик, но тут же смягчился, вспомнив о том, что скоро предстоит показывать этого пленного покупателю. – Дайте ему возможность отмыться, выстирайте одежду, накормите хорошо. Завтра также прилично ухаживать за ним надо. Я не хочу, чтобы сделка провалилась, и единственный откликнувшийся покупатель отказался от покупки, увидев товар. Потому глаз не спускать с Омара! Выполнять!

Конвоиры взяли бен Али под руки и повели прочь из кабинета, за ними ушел и Лассе, оставив майора снова наедине с собой. Он подошел к небольшому столику, на котором стоял стеклянный графин, вновь наполненный дорогим ангулемским коньяком, и бокалы. Наполнив один бокал, старик вышел на балкон. Погода в этот день была очень приятная, солнце хоть и слепило, но жарко не было. Ветерок продолжал переменно обдувать крепость гарнизона. С высоты балкона своего кабинета Жёв имел возможность наблюдать за тем, что происходит в городе. Однако же в этот день мало кто появлялся на улицах города, рыбаки находились в море, торговцы прятались от надоедавшего солнца под навесами своих лавок, патрулировавшие Оран солдаты в это время дня обычно отдыхали в портовой кофейне, а простой люд сидел дома и лениво спал. Хотя и был уже декабрь, на африканском континенте зима совсем не ощущалась. И если в Париже уже выпал легкий снег, а деревни у подножья Альп заносило пургой, то жителям Алжира или Туниса оставалось надеяться на простое снижение температуры. А зачастую и этого не происходило, отчего французские солдаты, привыкшие к сезонному французскому климату, по крайней мере на большей части страны, совершенно оказывались не готовы к вечно жаркому и сухому климату Северной Африки. Но служащих в прибрежных городах спасало Средиземное море, иногда посылавшее задыхавшимся солдатам небольшой дождь или просто пасмурную погоду. Что же до майора Оскара Жёва, то он особенно не переносил североафриканский климат. Родом с севера Франции, он привык к прохладной погоде, к дождям, так нравившимся ему, а получив назначение в Оран, старик готовился к худшему испытанию для своего организма. И солнце, вечно сияющее над крепостью и городом, и ветер, чаще всего бывавший теплым, вызывали у него жуткие приступы мигрени, из-за которых он совершенно не мог работать. И даже в этот день, всего на минуту выйдя на балкон, чтобы полюбоваться видом дневного Орана, Жёв поспешил скрыться в своем кабинете, спасенном от преследования солнечных лучей плотными шторами.

Глава VIII

      Сборы к отплытию, начавшиеся по приказу Жёва практически сразу после судьбоносного разговора его с Омаром, шли медленно, тяжело, с постоянными задержками. Тому было имелось несколько причин. Мало того, что на три небольших брига, бывших в распоряжении у майора, необходимо было уместить порох, ядра, запасы провианта, комплекты чистого белья для матросов и солдат, так еще ведь нужно было предоставить отдельную каюту с кабинетом самому майору, а еще каюту выделили и Омару. А таковые удобства присутствовали только на пароходофрегате «Сен-Жорж» – единственном судне оранской эскадры, оснащенном паровой машиной и обладавшем приемлемыми габаритами, а также быстроходностью, позволявшей в короткий срок обогнуть Балеарские острова. Он пребывал уже почти полгода на ремонте из-за пробитого днища во время крупного сражения с берберскими пиратами. Пиратов-то разбили, однако главный корабль оранской эскадры был временно списан для приведения в надлежащее состояние. Теперича он необходим был как никогда сильно. Как полагали многие матросы и плотники, занимавшиеся ремонтом фрегата, старый майор так вопил по поводу скорейшего спуска корабля на воду лишь только потому, что стал к шестидесяти годам привередливым белоручкой и не более того. На деле же все обстояло немного иначе. Оскар Жёв должен был помимо своего пока еще личного пленника доставить в Марсель несколько важных писем от генерал-губернатора Алжира, адресованных министру колоний, а хранить такие сверхсекретные бумаги от посторонних глаз возможность имелась лишь на «Сен-Жорже», поскольку только на нем находился добротный сейф, взламывать который ни одному килечнику и в голову не придет. Под подушкой или в ящике стола не подоболо хранить никаких деловых писем или документов. Так Жёва учили с самого его детства строгие нормандские воспитатели, а опосля и старшие товарищи в военной академии и сослуживцы на Мартинике. Он запомнил на всю жизнь правило: тот, кто хочет до чего-то добраться – будет применять любые для этого методы, а потому, неважно, доберется он в конечном счете или нет, необходимо максимально усложнить ему задачу. Подушка и ящик стола подходят разве что для хранения портрета любовницы. Поэтому за ремнтом «Сен-Жоржа» Жёв следил пристальнее, чем за посещаемостью гарнизонного кабака.

      Еще одной весьма любопытной причиной торможения полной погрузки и скорейшего отправления эскадры послужила коллективная просьба от Оранских купцов, обратившихся непосредственно к майору Жёву. Суть их просьбы заключалась в том, чтобы эскадра сопроводила торговый барк, который должен был направляться в Марсель из Орана тем же маршрутом, что и военные. Груз, по их словам, был более чем важный, и некоторая часть его должна была потом отправиться в Париж. Да, именно в Париж! Что такого эти дельцы собирались везти в Париж, Жёв уточнять не стал, хотя по уставу должен был это сделать. Но он давно для себя определил, что лучше не связываться с алжирскими торговцами, пусть даже и французского происхождения. Они обладали удивительной способностью: запросто лишали всякого снабжения любой город с неугодным управителем, что приводило либо к серьезным уступкам со стороным последнего, либо к его немиуемой отставке за несговорчивость и твердокожесть. Так, сам Жёв несколько лет назад сговорился с беджайской кликой, чтобы та организовала продовольственную блокаду города, поскольку за месяц до того комендант Беджаи (к слову, тогда еще такой же майор) на большом параде в Алжире посмел оскорбить старика. В остальных случаях Жёв не имел никакого желания заводить дела с колониальными дельцами, предпочтя дать им финансовую независимость. Но все же из вежливости и для того, чтобы они поскорее отстали, согласился исполнить их просьбу. Поэтому бриги пришлось оснащать военными орудиями по максимуму, в Средиземноморье было много пиратов, желавших набить свои грязные и вонючие трюмы французским, да и не только французским, но и испанским, итальянским, британским и даже турецким золотом. Да что там золотом, для них не существовало абсолютно ничего, чего нельзя было бы украсть и кого нельзя было бы ограбить. Эти водяные черти не гнушались даже красть сами корабли! Охоту на них уже давно объявили все правительства Европы26, однако до конца истребить этих крыс пока не удавалось. И они также были большой проблемой для Жёва, искренне хотевшего избежать встречи с пиратами, дабы поскорее доплыть до Марселя.

      Но пираты были не единственной опасностью моря неприродного характера. Наверное, куда большую опасность представляли британцы, активно патрулировавшие как прибрежные воды, так и бороздившие морские просторы. Суть опасности, исходившей от красных мундиров, заключалась в одном простом и понятном всем слове – изменчивость. Почему изменчивость? Потому что в первой половине дня они могли дружить, а после обеда могли объявить войну. Для правительства туманного Альбиона это было в порядке вещей. Шла борьба за колонии, и каждая империя желала отхватить себе самый крупный и вкусный кусок той же Африки. А Британия в этом противостоянии была подобна тем же пиратам – использовала все доступные и недоступные средства для достижения поставленных целей, будь то уничтожение целого туземного племени ради строительства на месте разрушенной деревни поселения под флагом «Юнион Джек», или подкуп видного иностранного дипломата ради подписания мирного договора с какой-нибудь европейской державой, чтобы на следующий день ее предать. Меньше десяти лет назад взяв под свое прямое управление Индию, британцы принялись насаждать там свои порядки, начав с расстрела сипаев, привязав их для этого к дулам пушек, и продолжив по сей день использовать индусов как дешевую рабочую силу, вновь введя моду на фактическое рабство в Европе. Законодательно оно, конечно, везде было давно отменено, однако всегда находились те богачи, которым удавалось для себя эти крепостнические законы сохранить, путем вложения громадных средств в предприятия, принадлежавшие государству. И вроде бы все счастливы – государство получает доход от тайной работорговли, а покупатели рабов вовсю отдаются своим барским наклонностям. А как же индусы? А их никто не стал спрашивать. Британцы решили за них. И этого было достаточно.

      И то же самое они могли сделать с эскадрой Жёва. Ему это виделось, разумеется, в мрачных тонах. И он сообщил капитанам всех бригов, что в случае встречи с британскими судами необходимо сразу открыть огонь, не взирая, начали ли сами британцы стрелять. Поскольку от них ждать можно было чего угодно. За свою должность и, что важнее, свободу майор не беспокоился, так как за подобные действия его никто бы не наказал. Император рассорился со всей Европой и тщательно искал повод для войны с кем угодно по какой угодно причине, дабы не потерять поддержку еще и внутри собственного государства. Однако Жёв хотел обеспечить себе быстрый и спокойный проход к берегам метрополии, не желая создавать casus belli27 ни для своей страны, ни для Британии.

      Самые большие же надежды майор возлагал на «Сен-Жоржа». Этот 50-пушечный пароходофрегат являлся главным козырем в руках Жёва, которым он мог попросту спугнуть и пиратов, и британцев. Представлял он из себя крупное трехмачтовое судно на паровой тяге и с гребным винтом (до появления паротурбинных судов и крейсеров такого рода сочетание корабельного оснащения наблюдалось и применялось повсеместно), с большим трюмом, позволявшим вместить гигантский груз. Будучи, де-факто, главным стражем морских границ Орана, «Сен-Жорж» имел важнейшее значение для Алжира, а также лично для Жёва. Причины этому мы уже объяснили выше.

      Но после пресловутого нападения пиратов на фрегат, когда тот в одиночку пошел в дозор, его пришлось поставить на ремонт, поскольку было пробито днище, задеты батарейная палуба и грот-мачта. Благо, в тот день пираты не стали добивать бедного «Сен-Жоржа» и поспешили уплыть, почувствовав на себе огневую мощь малыша. Когда полуразбитая кляча прибыла обратно в Оран, в городе не оказалось мастеров с подходящей квалификацией, были максимум плотники, чинившие шхуны. Корабль подняли на сушу, затащили в сухой док и ждали, пока из колониальной столицы прибудут мастера с надлежащим уровнем знаний. Когда же мастера прибыли, то им дали четкое указание – починить корабль за два месяца и не днем дольше. Но, как мы с вами уже знаем, ремонт затянулся. Однако спустя полгода прогресс был-таки достигнут: дочинить осталось лишь каюту капитана, также слегка пострадавшую от обстрела. Жёв поторопил мастеров угрозой закинуть всех их в гарнизонную тюрьму за катастрофическое превышение сроков починки корабля, и они стали трудиться не по четыре дня в неделю, а по десять часов каждый день! Что, все-таки, делает с людьми страх. Так или иначе, изрядно испугавшиеся плотники клятвенно пообещали, что фрегат будет спущен на воду за день до отплытия, и майор доверился им, заранее приготовив приказ об их аресте. Он всегда держал слово, каким жестоким бы оно ни было.

      Временным командующим гарнизонным полком Жёв назначил заранее отобранного человека. И им стал не Лассе, как вы могли вначале подумать. Нет. Он уже потерял доверие своего начальника, и никак не мог рассчитывать на милость быть оставленным временным комендантом. К тому же, как бы тому ни хотелось, но в звании лейтенанта даже временно должность заместителя командира полка никто никогда не занимал. Вместо себя на время своего отсутствия Оскар Жёв назначил майора Альбера Мирабаля, начальника канцелярии комендатуры. То есть, был это человек сугубо кабинетной работы, всю свою жизнь прослуживший в качестве военного юриста, однако именно Мирабаль виделся большинством офицеров Орана как будущий преемник Жёва на посту коменданта и командующего. Тем более, что всего через год он должен был получить полковника, что в некотором роде сделало бы его статуснее своего начальника. А Жёв и шестьдесят оставался майором, и вероятно на пенсию уйдет майором. Он довольствовался рыцарством в Почетном Легионе и не претендовал на более высокий ранг. Как бы то ни было, указ о назначении майора Мирабаля на пост временного командующего и коменданта был подписан Жёвом за день до отплытия.

      А пока он был пока еще командующим, то решил провести последний перед отплытием смотр гарнизонных войск. Случилось это ровно в девять утра 11 декабря. Погода была крайне переменчива в этот день, тучами затянуло все небо, закрывая Оран от благодатных солнечных лучей, которые, однако, самому Жёву изрядно надоели, и он был рад этому свершившемуся явлению. Надевая парадный мундир, майор вспомнил о своем временном преемнике и попросил позвать Мирабаля. Тот в это время безвылазно сидел у себя в кабинете уже второй день и был сбит с толку внезапным визитом посыльного, который передал приказ коменданта. Немного опешив, Мирабаль стремглав отправился в кабинет к начальнику. Путь его занял около семи минут, это посчитал он сам, во всем любивший порядок, строгое соответствие графику и не допускавший никаких отхождений от заведенных правил и установлений. Потратив на стук ровно секунду, майор вошел в кабинет к другому майору. К слову, Оскар Жёв уже успел застегнуть мундир и надевал перевязь, чтобы закрепить на ней свою шпагу, подаренную самим императором. Войдя в кабинет, Мирабаль в первую очередь обратил внимание на большой комод, на котором лежали подушечки с наградами, полученными старым майором за боевые и гражданские заслуги.

– Приветствую, Ваше превосходительство, – обратился Мирабаль к старику, смотревшему в это время на себя в зеркало, – прибыл по Вашему поручению и ожидаю Вашего приказа. Однако же не имею представления, по какой конкретной причине был Вами вызван.

– Не переживай, Альбер, – с небольшим раздражением в голосе произнес Жёв из-за того, что никак не мог правильно закрепить перевязь, – я не для ругани тебя позвал. Напротив, необходимо обсудить несколько насущных вопросов перед смотром. Присядь в кресло, а то стоишь, как холоп перед бароном!