Ожри Гвижит

– Завтра. Нет, не смогу. Лучше через пару дней.

Часть 3. Глава 3. Деревня Индейцев.

Глава 3.

Деревня индейцев.

Индеец с огромным шрамом на лице грелся возле огня. Яркий свет ложился на стены вигвама, рисуя тенями загадочные узоры. После того, как они приехали в Доусон, он помог мистеру Смиту перегрузить некоторые запасы провизии на вторые нарты. С которых пришлось выгнать миссис Кенди. И, оставив Белых Людей, отправился в палаточный лагерь в трех милях ниже по течению реки Юкон. Где селились индейцы. С тех пор прошла уже неделя, и он их больше не видел. Они уговорились с мистером Смитом обратно добираться вместе. Когда тот закончит дела, то найдет его, и они отправятся в путь. Но до этого времени надо было управиться с тем, что его самого сюда привело. И индеец немного нервничал.

Переносное жилище, которое он взял с собой, было маленьким и неудобным. Зато теплым. Он с удовольствием протянул ноги к костру, облокотившись спиной о жердь, которая пахла свежесрубленной березой. Этот аромат навеял ему воспоминания о детстве. О матери и отце. И тех временах, когда он со своим племенем кочевал вслед за стадами карибу. Индеец устало зевнул. Когда-то он вот также уходил на охоту в лес. Пока племя стояло между перекочевками, и жил в маленьком вигваме по несколько недель. Ставил силки на зайца. Проверял путики, по которым ходили куницы. Собирал добычу и настораживал кулемки. А теперь старые шкуры вигвама пылились без дела по несколько лет. До тех пор, пока не придется ехать куда-то далеко, как на этот раз.

Уже было довольно поздно. Солнце давно село за горизонт, сменившись кромешной тьмой. Безлунная ночь легла на реку и разбросанные вдоль крутых высоких берегов разнообразные жилища индейцев. Где-то слышался плач маленького ребенка. Судя по приглушенному звуку, где-то далеко. Наверно, из большого куполообразного вигвама на противоположном краю лагеря. А совсем рядом, в соседнем конусообразном жилище, которое некоторые Белые Люди почему-то называли типи, громко храпел старый индеец. Который переселился сюда со своей женой еще два года назад. Надеясь заработать на старателях. Возле большого длинного дома у опушки леса заворчала собака. Он прислушался.

Большое длинное строение из бревен, построенное Белыми Людьми для носильщиков, сиротливо возвышалось по середине лагеря. И казалось чуждым среди множества теплых уютных жилищ. Индейцы предпочли жить в своих традиционных жилищах, нежели в холодном и неудобном сооружении. А Дом Белого Человека они использовали для содержания собак зимой и прочих хозяйственных нужд.

Индеец со шрамом лег поудобнее на шкурах. В костре переливались красным угли. Они мягко потрескивали, усыпляя смотревшего на них человека. Он снова зевнул и повернулся на спину. Теплый мех согревал спину, от чего по телу разлилось приятная нега. Глаза начали закрываться, и он сам не заметил, как стены жилища расплылись в одно пятно. Слились с чернотой дыры в крыше. А потом все начало меркнуть и проваливаться в грезы.

Собака тявкнула снова. Послышались торопливые шаги по снегу. Индеец открыл глаза, борясь со сном, и прислушался. Шаги приближались. По звуку он различил, что идут двое. Довольно грузно, но вместе с тем быстро. Так обычно ходят мужчины, привыкшие много ходить. И это не женщины. Те ходят осторожно, крадучись. А эти идут уверенно, твердо, даже немного нагло. Но все же, как будто стараясь не привлекать к себе внимания. Собака еще раз гавкнула и, не видя людей, замолчала. Шаги приближались. Вот они прошли большую длинную палатку, обтянутую шкурами, метрах в тридцати от вигвама. Он напряженно вслушался. Шаги поравнялись с конусообразным жилищем, где жила семья индейца – носильщика. Потом прошли мимо высокой сосны, росшей почти у самого края лагеря. Индеец резко поднялся и сел, обратившись в слух. Шаги не остановились. Через несколько секунд они уже были около храпящего старика. Он бросил взгляд на вход. Шаги приблизились. Шкура дернулась. И в жилище ввалились двое мужчин.

– Приветствую тебя, Тучин Анетсид ти, – намеренно приглушая голос, сказал вождь Ручья Волков. – Принимай гостей.

Индеец со шрамом улыбнулся, и напряжение на его лице спало. Он мотнул головой в знак приветствия и жестом пригласил визитеров к огню. Вождь прошел, снимая по пути одежду. За ним, пригибаясь в низком жилище, последовал второй вошедший.

– Это Грязный Конь, – представил спутника вождь. – Он был с Белым Человеком, которому нужно золото Волчьего ручья.

– Убийца индейцев, – Прошипел хозяин и проводил того неприязненным взглядом.

– Я не враг тебе, Тучин Анетсид ти, – тихо выговорил Грязный Конь.

– Сегодня не враг, – поправил индеец со шрамом.

– Враги меняются, а друзья остаются. Всегда лучше быть другом. Ведь друг никогда не станет врагом, – Грязный Конь присел на колени и протянул руки к костру, грея их после мороза.

– Друг моего друга – не мой друг, – Тучин Анетсид ти облокотился спиной о жердь и с интересом посмотрел на Грязного Коня. – Однако иметь много друзей лучше, чем много врагов.

– Негой Хаа ти рад видеть тебя, – вмешался вождь Ручья Волков. – И рад, что ты не оставил старого друга.

– Посланники Негой Хаа ти передали мне просьбу. И теперь я здесь. Но получил ли ты мое сообщение? Тучин Анетсид ти хотел предупредить тебя о войне. Люди Холодной Реки говорили, что нападут на племя Ручья Волков, – взгляд индейца со шрамом уперся в лицо вождя.

– Нет, Негой Хаа ти не видел больше своих посланников. Воины племени Холодной Реки опередили их.

– Значит?

– Да, Тучин Анетсид ти, Негой Хаа ти теперь вождь без племени, – старый индеец глубоко вздохнул и замолчал, глядя в костер.

– Значит, все-таки не успели, – поморщился индеец со шрамом.

На несколько минут воцарилась тишина. Тихонько потрескивали угли. И за занавеской гудел легкий ветер. В соседней палатке все также храпел старик со своей женой. А где-то вдали едва слышно ворчали собаки. Ребенок умолк. Видимо, молодая индианка убаюкала свое чадо и теперь тихо пела ему, качая на руках.

– Это ты, – индеец со шрамом указал рукой на Грязного Коня. – Ты. Если бы вы не устроили ту бойню в племени Холодной Реки…

– Оставь его, – устало бросил вождь. – Он всего лишь оружие. Это моя рука убивала женщин и детей племени Холодной Реки. И не стоит его винить. Ты же, Тучин Анетсид ти, знаешь наши обычаи. Нож сам никого не режет. Это делает рука, которая его держит.

Индеец со шрамом вздохнул. Перевел взгляд на вождя. Помолчал и принялся поправлять какую-то палку в огне. Потом вдруг бросил ее и снова, вперившись глазами в вождя, бросил:

– Много!

– Да, – на лице Негой Хаа ти не дрогнул ни один мускул. Только в глазах что-то блеснуло. Что-то глубокое, болезненное. Увлажнилось, но не потекло. Вместо этого покрылось пеленой и злобой. А через миг и вовсе исчезло, оставив лишь одну звериную, не знающую границ ярость, граничащую с безумством. – Все!

– Грязный Конь…

– Замолчи, – остановил его индеец со шрамом. И Грязный Конь подчинился.

– Я этому Французу все-равно ничего не отдам! – прорычал вождь. – Вот оно. Все здесь, – он похлопал себя по кожаной куртке. – Все бумаги Белого Человека. Не видать ему своего золота. Не видать! – а потом, не много помолчав, добавил:

– Я этому Французу глотку перережу.

– Негой Хаа ти хочет мести, – Индеец со шрамом прислушался. Старик в соседнем вигваме всхрапнул и затих.

– Да, Тучин Анетсид ти! – вскричал вождь и осекся, заметив, как рука индейца со шрамом прикрыла рот. Прислушался. И уже шепотом продолжил:

– Я хочу мести. Этот Белый Человек отнял у меня все. И мой нож вкусит его крови.

– А тот Белый Человек, что убил молодого Хаа? – бросил быстрый взгляд на него индеец со шрамом.

– Я не убил его, – поник вождь. – Он позаботится о Вадзаих и дочери молодого Хаа. Вождь видел глаза Белого Человека. Он будет биться за них, даже если придется умереть.

– Вадзаих тронула сердце Белого Человека? – задумался индеец со шрамом. – У Белого Человека есть женщина. Тучин Анетсид ти провожал ее в Доусон. Эта женщина тоже умеет трогать сердце.

Вождь поправил головешку. От чего костер окутали искры. И спустя пару минут раздумий скривился в подобии улыбки, подняв на индейца со шрамом глаза.

– Женщина Белого Человека в Доусоне? – поинтересовался вождь.

– Да. Они с мистером Смитом тоже ищут Француза, – качнул головой индеец со шрамом.

– Надо торопиться, – вождь посмотрел на Грязного Коня и отвернулся.

– Не разумней ли подождать, пока Белые Люди сами повесят его? – усмехнулся индеец со шрамом.

– Негой Хаа ти это сделает сам, – отрезал вождь.

– А Грязный Конь? – индеец пристально всмотрелся в лицо вождя.

– Негой Хаа ти должен Грязному Коню, и он отдаст долг, – проговорил тот. – Я продам бумаги Белого Человека. Нож в руках стоит дорого. А негой Хаа ти – честный человек. Он держит слово. Да и Негой Хаа ти нужна помощь. А грязный Конь хорошо стреляет. И знает логово, в котором прячется Белый Человек.

– А я чем могу помочь Негой Хаа ти? – пристально посмотрел на него индеец со шрамом.

– Негой Хаа ти хотел убить Белого Человека и потому послал к Тучин Анетсид ти воинов. Негой Хаа ти нужна помощь. У Белого Человека много воинов. А Тучин Анетсид ти знает много Белых Людей. Негой Хаа ти хотел заплатить Белым Людям. Но теперь у Негой Хаа ти нет желтого металла. И ему нечем платить. Но Тучин Анетсид ти может помочь Негой Хаа ти. Белый Человек не знает Тучин Анетсид ти. И он может без страха заходить в дома, где продаются женщины Белого Человека. Он может услышать разговор Белого Человека. Тогда Негой Хаа ти легче было бы охотиться на Белого Человека.

В соседнем вигваме снова послышался храп. Сначала тихий, почти сливающийся с легким гулом ветра. Потом все сильнее. Индеец со шрамом прислушался. Лагерь спал. Даже собаки умолкли и больше не издавали ни звука.

– Тучин Анетсид ти поможет старому другу, – качнул он головой. – Мне жаль, что вигвам мал для троих. Но здесь можно согреться и спокойно выспаться. Тучин Анетсид ти будет рад разделить свой дом с друзьями.

Часть 3. Глава 4. Дорога смерти.

Вокруг было темно. Не знаю, какое время суток. Солнце пряталось за тучами. На Северную Землю опустился мороз. Я никогда не думал, что может быть так холодно. Снег под ногами стал рассыпчатым. Твердым. И больше походил на песок. Острый, режущий песок. Ветер поднимал его и бросал в лицо колючими волнами, от которых невозможно было спрятаться. Я закрывался от него рукой, но острые льдинки проникали отовсюду. Они впивались маленькими иголками в кожу и таяли, отчего казалось, что кожа на лице лопается и отрывается лоскутами. А потом улетает вместе с ветром.

Первыми замерзли уши. Уже давно. Часа четыре назад. Когда я прошел высокую гору, возвышавшуюся над рекой. Я их не чувствовал. И радовался. Мне казалось, если они не болят, значит, не мерзнут под шапкой. Мое изуродованное лицо горело, словно на него плеснули кипяток. Северная Земля коварна. Как индейцы. Теперь я это понял. Мороз приходит постепенно. Сначала вдалеке появилась черная туча. Еще утром. Когда я выбрался из своей норы в снегу.

Я каждый раз сооружал такую. Вот уже неделю или две, а может больше. Не знаю, сбился со счета. В норе было тепло. Туда не проникал пронизывающий ветер, несущийся по льду реки. А горящий у входа костер отгонял волков и немного согревал через открытый лаз. Первое время я опасался спать в снежной пещере. Мне казалось, что она может в любой момент обвалиться, похоронив меня под толщей сугроба. Но на ветру было еще хуже. Здесь даже костер не согревал. И дожить до утра вряд ли получилось бы. Этот ветер проникал сквозь одежду и медленно охватывал все тело. Тепло от костра улетало вместе с ним. А полярный мороз Юкона не знал пощады. Он сжимал в своих оковах, лишая возможности шевелиться. А потом медленно убивал, превращая в кусок мерзлого мяса.

Я чувствовал, как силы покидают меня. За все время я почти ничего не ел. Пытался несколько раз поймать прятавшихся в норе зайцев. Но проворные животные убегали. Был бы у меня револьвер. Это не было бы проблемой. Но в моих руках было только огниво и кремень. Первые несколько дней я надеялся, что удастся перетерпеть, заедая снегом, тупую боль в животе. Потом голод взял верх. И я начал срывать хвою с деревьев. Она застревала в горле. И приходилось делать над собой усилие, чтобы проглотить. Но это было хоть что-то. Мне надо было питаться. И я жевал все подряд. Замерзшие почки побегов, хвою. Иногда попадались кусты черноплодной рябины.

Замороженные ягоды на них висели редкими гроздьями. За которыми приходилось лезть на верх. Или наклонять к себе ветку, обгладывая ее ртом. Но как же она была вкусна. Словно очень изысканное блюдо в самом дорогом ресторане Техаса. Однажды натолкнулся на грибы. Такие же, как те, что показывала Вадзаих, когда я нашел ее в лесу. И вспомнилось, как она смеялась, когда я не хотел их есть. Теперь же без раздумий я отламывал их от гнилого пня, возвышавшегося над снегом, и жадно толкал в рот, как сосульки. А потом глотал насыщенную живительным белком пищу. Это была еда, которая помогала идти. Идти вперед. К городу европейцев. Туда, где спасение от холода и смерти.

Но такого холода, как сегодня, я еще не видел. Утром, проснувшись в своей норе, я удивился, не услышав обычное для этого времени завывание волков. Эти твари провожали меня все время. Где-то там, вдалеке, за черными кустами и высокими деревьями вдоль берега. Они шли за мной от самого лагеря. Ждали, когда я ослабну. Когда сдамся или замерзну. Они не знали, что я безоружен. Волки ждали, когда меня убьет ветер. И каждый раз, просыпаясь, я слышал их погребальный вой. Но не сегодня. И это было необычно.

Выбравшись из норы, я подбросил в костер собранный вечером хворост. Согрел руки. Горячее пламя разгоняло темноту вокруг, обрисовывая неясные тени деревьев, стоявших стеной вдоль берега. Вокруг не было ни единой души. Ни звука, кроме свиста ветра. Словно вся Аляска замерла в ожидании чего-то страшного. И только тогда я заметил, что звездное небо на половину черное. Черное, как сама преисподняя. Там, откуда я шел, была непроглядная тьма. А в другой стороне горели яркие звезды, разбросанные по небосводу, подобно маленьким светлячкам. И где-то сбоку уже теплились всполохи восходящего солнца.

Ветер дул со стороны тьмы. А значит и тьма медленно, но верно надвигалась на мою стоянку для ночевки. Ожидать, когда она меня настигнет, не хотелось. Тогда утром я еще надеялся, что она обойдет меня стороной. Что если идти достаточно быстро, она не догонит меня. Но это было ошибкой. И теперь я раскаивался, что, не подумавши, собрался и бросил свой костер. Утром я бежал от надвигавшейся на меня непогоды. А сейчас отдал бы все на свете, чтобы вновь разжечь костер и спрятаться в уютную нору среди белого и такого теплого снега.

День так и не наступил. Тьма догнала меня и скрыла только выбравшееся из-за деревьев светило. Это произошло внезапно. Словно обрушилось на мою спину подобно лавине. Сначала ударил ветер. Он толкнул меня и тут же окружил стаей острых, как лезвие опасной бритвы, песчинок снега. А через несколько минут небо впереди стало черным. И эта чернота быстро двигалась к горизонту. Уже через час или около того она накрыла все небо. И на землю упал мороз. Такой мороз, от которого деревья, казалось, звенели. И песчинки снега разносились по реке металлическим скрипящим звуком.

Ветер был настолько сильным, что разжечь костер не представлялось возможным. Привязанный к палке кремень и огниво были абсолютно бесполезны. И лишь мешались под курткой. А чтобы делать нору, я и помыслить не мог. При таком морозе мне даже мысль об этом казалась самоубийством. Погрузить руку в снег. Промокнуть до нитки. А потом на таком холоде остановиться без движения, зарывшись в сугроб. Это верная смерть. Только идти. Только шевелиться, чего бы это не стоило. Нельзя останавливаться ни на миг.

По моим расчетам, до Серкла было уже рукой подать. Карта, нарисованная индейцем на снегу, намертво врезалась в мою память. Несколько дней назад я добрался до слияния рек. Индеец со свернутым носом не обманул. Река, на которую я вышел, была гораздо шире. А судя по попадавшимся иногда прорезанным в камне скалам, угадывалось, что древнее. Это был Юкон. Великая река Полярного круга, которая несла свои воды в Северный океан. Идти в Доусон было самоубийством. Поэтому я повернул на право. В сторону Форта-Юкон и Серкла. Еще маленько, еще чуть-чуть, – уверял я себя. Вот-вот и во мгле появятся огни города. Надо только идти. Только не останавливаться. Иначе смерть.

И я шел. Медленно, но шел. Мороз пробирал до костей. Даже кожаная меховая одежда не спасала. Холод проникал сквозь нее и хватал ледяными лапами тело. Ноги переставали слушаться. Каждый порыв, ударявшийся в спину, сковывал кандалами. Замерзшие мышцы постепенно теряли подвижность. Сначала это проявлялось легким покалыванием. Потом покалывание усилилось и накатывалось обжигающей болью при каждом ударе ветра. А потом все прошло и больше не болело.

Ноги превратились в некое бесчувственное подобие костылей. Они еще каким-то образом двигались, но я с каждым шагом чувствовал, что мускулы все хуже меня слушаются. И поднимаются чуть медленнее, чем обычно. Словно живут своей независимой от головы жизнью. И перед тем, как сделать шаг, некоторое время раздумывают, хочется им этого или нет. Но по-настоящему я понял, что смерть проникает в меня, лишь четыре часа назад. Я прикоснулся рукой к мочке правого уха и не почувствовал ее. Мои онемевшие пальцы, спрятанные в рукава, ничего не чувствовали. И лицо не ощущало прикосновения. Словно это было не мое тело. Не моя щека. И рука не моя. Опустив ее, я даже не понял, что в ладони. Разжал пальцы и увидел кусок белого нечто. Нечто, похожего на кусок сахара странной формы. Только спустя несколько мгновений до меня дошло, что это кусок моей плоти. Отломившаяся часть уха.

Тогда, у той скалы, выросшей, словно огромная стена вдоль берега, у меня в голове впервые мелькнула мысль, что это конец. И нет смысла противиться. Эта чертова земля оказалась сильнее, чем я. Мне не победить. И не лучше ли будет сдаться. Просто лечь на холодный снег. Или выкопать себе яму в сугробе. А потом просто отдаться морозу, который погрузит меня в сон. Растворит в свисте ветра и вечной ночи полярного круга. И больше ничего не будет. Все станет не важно. Ужаснувшись, я прогнал эту мысль прочь. И гнал ее как можно дальше. Но все-таки иногда она настигала меня снова. Казалось, мороз с каждым часом становится все сильнее. И эта мысль приходила все чаще.

Пальцы левой руки почти не подчинялись. Я не чувствовал прикосновений. Не чувствовал ничего. И с удивлением наблюдал, как они медленно, словно нехотя сжимаются в кулак, а потом застревают в полу сжатом состоянии, отказываясь выпрямляться. Правая неподвижная рука почти наверняка уже превратилась в кусок льда, висящий, словно сосулька, прилипшая к телу. И мысль о смерти, наконец, завладела мной всецело. Наверно, она победила бы меня в конце концов. Я уже, кажется, сам готов был сдаться. Но ноги несли меня, словно они не подчинялись мне. И двигались самостоятельно, не обращая на меня внимания.

Бред постепенно завладевал моим сознанием. Наверное, это из-за мороза, – думал я. Этот холод вытягивает из меня последнее тепло, которое еще сохранялось под курткой. А вместе с ним и жизнь. Воющий ветер проносился мимо, и в его вое, мне кажется, слышались знакомые нотки развеселой песни, которую часто мы напевали с друзьями в салуне Техаса. Там было всегда тепло. И весело. Вдруг вспомнилось, как жаркий ветер Великих Равнин грел мою кровь. И как пот тек со лба на брови, а потом норовил попасть в глаза. Отчего его приходилось постоянно вытирать. От воспоминаний становилось теплее. Мне на миг показалось, что тепло Техаса разливается по всему телу. Я тряхнул головой, пытаясь сбросить наваждение. Но оно не уходило. Холод, объявший меня, и в самом деле как будто исчезал. А вместо него мое тело погружалось в жар. Этот жар обжигал и душил. Перед глазами все закружилось, закачалось. Словно я был дьявольски пьян. И вдруг захотелось скинуть к черту эту проклятую куртку, которая словно горела на мне. Поддавшись, я протянул руку и попытался ухватиться за ворот, но с удивлением обнаружил, что рука не желает сжиматься.

– Галлюцинации, – словно кто-то невидимый шепнул мне на ухо.

– Галлюцинации! – засмеялся я.

– Не останавливайся, – голос был похож на ветер

– А ты? – продолжил я шутку. – Ты тоже галлюцинация?

– Да, – также тихо просвистел голос.

Где-то в темноте послышался звонкий окрик. Потом скрежет снега, смешанный с тихим пыхтением, как будто по нему что-то пронеслось. И, убежав куда-то вдаль, пропало, растворившись в темноте.

– Это тоже Галлюцинации? – наверное, я громко смеялся, и это разозлило моего невидимого собеседника.

– Да! Неужели ты не понимаешь? – прозвенел он.

– Господи, как же жарко, – посетовал я.

– Терпи, – прорычал голос.

– Чертова куртка. Этой рукой я не могу ее снять. Да черт бы ее побрал. Почему у меня рука не сжимается? – я не оставлял попыток ухватиться за ворот, но рука упрямо не подчинялась и никак не желала сжиматься.

–Смотри, – прошептал голос. – Вон там, впереди. Ты видишь?

– Что вижу?

Сквозь мутную пелену перед глазами пробивались качающиеся из стороны в сторону огоньки. Их было много. Как звезд на небе. Только почему-то они выстраивались в неширокую полосу. И горели на много ярче. Словно я разглядывал их сквозь подзорную трубу.

– Это тоже Галлюцинация? – почему-то пляшущие огоньки меня дико развеселили, и захотелось догнать их, а потом с разбегу броситься в самую гущу. И кружиться с ними. Кружиться. Пока не наступит день и не погасит их.

– Нет, – шептал голос. – Не останавливайся. Иди к ним.

– Какие красивые огоньки! – восхитился я и, наверно, пошел быстрее, хотя не был в этом уверен.

– Не останавливайся, – шелестел голос, – Не останавливайся. Ты нужен ей. Не останавливайся.

– Да иду я, иду, – голос меня немного обидел. Но вдруг на мои глаза попался листок бумаги, и я тут же забыл про обиду. – Смотри-ка, – попытался я поднять его. Но внезапно налетевший порыв ветра рванул, взвил легкую бумагу над землей и понес куда-то в сторону огней. – Кажется, кто-то нарисовал мой портрет. Наверное, это тоже почудилось. Как ты думаешь? До чего же бездарен этот художник. Я совсем не получился на портрете.

Вдруг захотелось спать. Жуткая усталость обрушилась вместе с очередной волной снега, и я невольно зевнул, прикрывая глаза.

– Не останавливайся! – взревел голос волной ветра и колючего снега, ударившей в спину. – Иди. Вон те огни. Они ждут. Иди.

Часть 3. Глава 5. Таинственная Женщина.

В Доусоне текла обычная для зимнего времени жизнь. Через неделю после Рождества на город опустились морозы. Столбики термометров упали до минус 80 градусов по Фаренгейту. И держались на этом уровне уже несколько дней. Город словно вымер. Обычно оживленные улицы вдруг опустели. Дома покрылись белой изморозью. И воздух сделался словно упругим. Даже звенящим от холода. Широкие улицы казались не приветливыми, серыми и мертвыми. Редко можно было заметить спешащего по ним человека, укутанного с ног до головы в разные тряпки. Которого нужда, а может, скука, заставили покинуть теплую комнату, где он жил. И отправиться по такому морозу куда-то в закоулки большого города. Даже обычные для этих мест собаки попрятались в известные только им щели и боялись высунуть оттуда свои носы. Только возвышавшиеся над крышами зданий столбы дыма, уносимые ветром в сторону реки, указывали на теплящуюся в городе жизнь.

Покинув холодные, пробирающие морозом до костей улицы, жизнь сконцентрировалась в отелях и салунах. Где всегда горели яркие огни и слышалась громкая музыка. Там разгорались страсти, и рушились надежды. Где-то вспыхивали искры любви, которые перерастали в пламя. А иногда в драки, которые не редко кончались стрельбой. Особенно горячие события разворачивались в двух казино Доусона. Там ставились на карту целые состояния и часто даже жизни. Не редко карта приносила удачу. Но зачастую изменчивость фортуны одним махом отнимала все до последней унции золотого песка. Кидая проигравшего в объятья судьбы или пули. И спешащие через убийственный мороз люди, пробегая под окнами комнаты мисс Анет и миссис Кенди, никогда не знали, что несет им это путешествие. И не могли сказать наверняка, доведется ли им возвращаться обратно этим путем. Или они встретят рассвет на берегу реки ледяными изваяниями, присыпанными снегом.

Мисс Анет, выглядывавшая из заледеневшего по краю рамы окна на темные замороженные улицы, мучительно рисовала в воображении картину, как Леверт Тесол, лишенный благ цивилизации, сидит около костра в окружении индейцев. В покрытом тонкой шкурой, промерзающим насквозь жилище. Ей вспомнился рассказ бородатого господина, с которым мистер Смит познакомился в первый день приезда. Особенно та часть, где он упоминал про замерзших в палатках людях. Она тогда не поверила ему, решив, что господин намеренно преувеличивал, чтобы поживиться у приезжих людей. Но теперь, увидев, какой суровой бывает Северная Земля, с ужасом представляла себе жизнь вне теплых стен бревенчатого отеля. И мысль, что ее жениха могут найти утром, замерзшим насмерть, бросала ее в дрожь.