Россиянин в Соединённом Королевстве

Воронцов внимательно слушал её, полностью погрузившись в её переживания. Для него было открытием, что в приличных английских семьях могут твориться такие же ужасы, как и в доме самого дремучего русского крепостного. Он чувствовал, что это только начало рассказа, что Эверина хочет поделиться чем-то ещё более личным. Та допила чай и продолжила.

– Мы освободились от тирана и могли бы жить счастливо, хотя и небогато. Только Мэри, моя сестра, она не такая как я. Она всегда мечтала о прекрасном принце, детишках и женском счастье у домашнего очага. Ей было мало моей любви и заботы. К тому же она такая красивая, все мужчины заглядывались на неё. И тут появился лорд Баклбэк, этот дьявол! Когда мы встретили его в первый раз, он прикинулся таким ласковым, ну чисто мёд! Он вскружил ей голову титулом, деньгами, обманчивым лондонским блеском. Если она и совершила ошибку, то заплатила за неё слишком дорогой ценой. Как он терзал её! А она была очень гордой и никогда не жаловалась. Она и мне рассказывала не всё. Случайно я увидела у неё на руках ссадины. Я поняла, что это он проткнул ей руку длинной шпилькой от шляпы. Это стало последней каплей. Её капитал достался мужу, мой капитал растратил отец, но я твёрдо решила, что заработаю на жизнь и себе и ей.

Она выпила ещё одну чашку чая, которую успел ей налить Воронцов. Вид у неё был совершенно безмятежный, как будто она говорила о погоде, а не о тяжёлой жизни своей родной сестры. «Остановись прямо сейчас, ещё не поздно», – подумала она. «Нет, уже поздно, – сказал другой голос внутри неё, – ты назвала его имя, теперь уже придётся продолжить, иначе получится, что ты зря выдала свою сестру». «Как я могла? – возмутилась Эверина. – Чем он меня околдовал, что я решила довериться ему? Да он просто Цирцея в мужском облике!» Но желание разделить с кем-то страшную тайну и груз ответственности было сильнее здравого смысла и осторожности.

– Я стала давать частные уроки курсантам Морской академии. Они все ходят к тьюторам, потому что никто не может понять объяснений преподавателей на общих занятиях. Сначала надо мной смеялись, и никто не шёл ко мне, хотя мои уроки стоили гораздо дешевле, чем обычно принято у тьюторов. Потом явился один мальчик, он был слишком беден, чтобы заниматься с известными тьюторами. Зато он был очень умный, ему не нужно было зубрить формулы. Я объяснила ему общие принципы, а дальше он всё выводил сам.

Эверина с удовольствием представила себе того мальчика. «Как же его звали? – попыталась вспомнить она. – Кажется, Горацио.»

– Он рассказал обо мне своим знакомым, – продолжала она. – Конечно, не все они так же хорошо соображали, но я научилась работать даже с самыми бестолковыми, и скоро у меня отбоя не было от клиентов. Надо мной уже никто не смеялся, меня уважали и обращались за советом в самых сложных случаях. Как-то один вице-адмирал на экзамене завалил курсанта. Про этого экзаменатора давно ходили слухи, что он пристаёт к курсантам и мстит несговорчивым, но никто не жаловался. А тот курсант пожаловался. Так его сразу объявили умалишённым и пытались посадить в сумасшедший дом. В Адмиралтействе все друг друга покрывают. Товарищи курсанта обратились ко мне, и я помогла им написать петицию, собрать подписи и склонить общественное мнение в пользу курсанта. Ему поверили, а вице-адмирала отправили на пенсию. Конечно, лучше бы его было повесить, но на это общественного мнения не хватает.

«Какой хитрый ход! – восхитился Воронцов. – Мне бы такое и в голову не пришло. Задействовать общественное мнение – это ловко».

Эверина отпила из чашки. Она не заметила, в какой момент чашка снова наполнилась. Похоже, это изящное изделие Севрской мануфактуры – тоже украшенное вензелем SR – обладало волшебными свойствами и таило на дне неиссякаемый источник ароматного чая. «Может из-за чая я стала всё выбалтывать? – вздрогнула Эверина. – Нет, это уж совсем бредовое предположение». Словно услышав её, Семён Романович наполнил из чайника свою собственную чашку и отпил несколько глотков.

– Попробуйте макарон, Эверина, – предложил он, подавая ей блюдо с пирожными, – мой повар изумительно их готовит.

Макароны и правда таяли во рту, такие нежные и приятные, как впрочем и всё остальное в этом доме, особенно хозяин. «Почему моей Мэри не достался такой муж? – с негодованием подумала Эверина. – Чем она заслужила своё чудовище?» Она наконец решилась сказать самое главное, то, ради чего она начала свой рассказ.

– Я почувствовала свою силу и поняла, что смогу помочь Мэри. У меня накопилось достаточно средств, чтобы снять квартиру для себя и Мэри и содержать нас обеих. Но она не могла просто уйти от мужа, он бы стал преследовать её и рано или поздно выследил бы, где она скрывается. Нам пришлось инсценировать её самоубийство, как будто она утопилась в реке. Тела, естественно, так и не нашли, но все соседи поверили. Они прекрасно знали, что брак моей сестры не из счастливых. Я бы с радостью инсценировала убийство, чтобы засадить её мужа в тюрьму, но побоялась, что он наймёт самых лучших следователей и адвокатов, и они подловят меня на какой-нибудь мелочи. Я и теперь опасаюсь, что он что-то подозревает. Хитрый дьявол!

Она допила чай, больше не размышляя о том, была ли в нём заключена какая-то магия или нет. Теперь это было уже не важно, она всё сказала.

– Только пожалуйста, Симон-Роман, никому об этом не говорите, – спохватилась Эверина. – Я сама не знаю, зачем призналась вам, не обманите моё доверие.

– Эверина, я никому не выдам вашей тайны, – торжественно пообещал Воронцов. – Возьмите ещё макарон, вот этот зелёненький особенно вкусный.

Она взяла ещё один макарон. У него и правда был необыкновенный вкус, как будто его изготовили из амброзии, украденной очередным Прометеем из неприкосновенных запасов богов Олимпа. Эверина расслабилась и стала лениво осматривать гостиную, хотя её никогда не интересовали драгоценные безделушки, дорогая мебель и пасторальные картины. Однако сейчас ей показалось, что во всей этой красоте есть какой-то смысл, что это не пустая трата денег. Её внимание привлёк мольберт с эскизом картины. Ангельской красоты девочка показывала папе свой рисунок, а рядом стоял такой же хорошенький мальчик с кудряшками. Он был как две капли воды похож на сестру и отличался от неё только костюмом. На девочке было воздушное белое платье и шляпка с лентами, а мальчик был одет по всей форме – фрак, панталоны и шейный платок. В папе Эверина без труда опознала Воронцова. «Если бы у меня был такой папа, – подумала она, – я была бы совсем другим человеком». Первый раз в жизни её пришла в голову мысль, что может быть это не так уж и плохо, когда не ты одна решаешь все проблемы, а есть кто-то ещё, на кого можно положиться, как на самого себя.

Воронцов проследил направление её взгляда.

– Это мои дети, Мишенька и Катенька, – пояснил он. Я пытаюсь найти им хорошего учителя, чтобы обучить их точным наукам, а не только латыни и греческому. Сам я не получил хорошего образования, а в наши дни это очень важно.

Он проникновенно посмотрел прямо в глаза Эверине, явно собираясь сделать ей предложение, от которого невозможно отказаться.

– Эверина, не согласитесь ли вы обучать моих детей? – спросил он. – Они не особо послушные, но умные и любознательные; я думаю, вас они будут уважать и любить. У нас в доме есть свободный флигель, вы с сестрой могли бы там поселиться. Она будет здесь в полной безопасности, никто не сможет устроить обыск в доме российского посла.

«Наверно, сирены пели так же сладко, – подумала Эверина, – но я больше не поддамся никаким чарам».

– Я бы с радостью приняла ваше предложение, – ответила она, – но сегодня вечером я уезжаю во Францию и планирую вернуться только через три месяца. Я уже заказала себе место в дилижансе до Дувра.

– Эверина, умоляю вас, воздержитесь от поездки, – взволнованно сказал Воронцов, – я не из чистого эгоизма вас прошу, поверьте мне. В Париже началась настоящая революция. Находиться там сейчас очень опасно, а революционный пожар очень скоро охватит всю Францию. Иностранцам придётся особенно тяжело, их начнут подозревать во враждебных замыслах против революции. Пожалуйста, останьтесь в Англии.

«Ещё бы он не боялся революции, – злорадно подумала Эверина, – с его любовью к роскоши он первым окажется в списке врагов революции».

– Я прекрасно знаю, что во Франции началась революция, – спокойно и рассудительно возразила она. – Только это пока не настоящая революция. Я потому и еду в Париж, что хочу помочь французским гражданам завоевать истинную свободу и свергнуть многовековую тиранию.

Последнее предложение опять прозвучало как заученная фраза из книги, но на сей раз Воронцов отнёсся к её словам серьёзно. Если она и цитировала чужие слова, то лишь потому что они хорошо отражали её внутренние убеждения. Иначе она вряд ли стала бы так рисковать, отправляясь в самое пекло восстания как раз тогда, когда перед ней открылась перспектива спокойной и обеспеченной жизни в Лондоне.

– Служение – это истинная свобода. Разве можно стать свободным и одновременно предать того, кому ты клялся в верности? – спросил Семён Романович.

– Вы оказывается лизоблюд, – разочарованно ответила Эверина.

– Простите, Эверина, – переспросил Воронцов, – я не вполне понял, что вы имели в виду.

– Вы делаете ровно то, чего хочет ваша царица, и считаете это свободой. Свободная лояльность, так вы это называете? – саркастически заметила Эверина. – Или это особенная русская свобода, да, Симон-Роман?

– Нет, Эверина, я делаю не то, чего хочет царица, а то, что ей нужно, – возразил Воронцов. – Это правда, что она не очень одобряет мои действия, зато результаты её обычно устраивают. Если же Её Величество недовольна будет и конечным результатом, то она может отправить меня в отставку. Это её право. Я возражать не буду.

«Какой у него независимый характер, – подумала Эверина с удивлением. – Как это сочетается с его странными представлениями о свободе? Как он сказал, свобода – это рабство? Похоже, что он совершенно не способен мыслить рационально, и не видит противоречий в собственных убеждениях».

– Симон-Роман, как можно служить человеку, который даже не разбирается в том, что вы делаете? – спросила она. – Это бессмысленно. Некомпетентные люди не должны никем и ничем управлять.

– Невозможно разбираться сразу во всём, Эверина, – возразил Воронцов. – Хороший начальник должен уметь разбираться в людях. Тогда он соберёт вместе мастеров своего дела и просто не будет мешать им работать.

«Правда, ему придётся ещё заботиться о том, чтобы мастера не мешали работать друг другу, – добавил про себя Семён Романович. – Иногда это совершенно невыполнимая миссия».

– Так французские король с королевой и в этом некомпетентны, – поддела его Эверина. – Они отправили в отставку своего лучшего министра. К тому же их репутация безнадёжно испорчена. Король – подкаблучник, а королева, вы представляете, Симон-Роман, спит со своим собственным сыном!

Воронцов ужаснулся, что молодая девушка выражается так грубо, но потом решил, что всему виной её плохой французский.

– Эверина, вы наверно хотели сказать что-то совсем другое, – поправил её он, – То, что вы буквально сказали, звучит не совсем прилично.

«Да уж приличней, чем твоё имя по-английски», – фыркнула Эверина про себя.

– Я знаю, что мой французский плох, Симон-Роман, – сказала она вслух, – но уж не настолько плох. То, что королева делает со своим сыном, называется французским словом инцест.

– Как вы можете повторять эти ужасные сплетни, Эверина? – укорил её Воронцов. – Ведь это просто слухи, не подкреплённые никакими достоверными свидетельствами.

– Это неважно, – заметила Эверина. – Важно, что общество верит этим слухам. Поэтому распространение информации об инцесте поможет низложить королеву, а заодно и короля.

«Выходит, общественное мнение – это палка о двух концах, – удручённо подумал Семён Романович. – Хотя это справедливо и для любого другого оружия. Если силу общественного мнения можно использовать в светлых целях, то можно и в тёмных».

– Эверина, это недостойно. Нехорошо так использовать общественное мнение, – попытался образумить её Семён Романович.

– Что такое хорошо, и что такое плохо? – риторически спросила Эверина. – Хорошо то, что разжигает пламя революции, плохо то, что его гасит.

– Эверина, неужели нельзя реформировать общество мирным путём, без революции? – воскликнул Воронцов.

– Неужели церковники и аристократы, сидящие на шее трудового народа, откажутся от своих привилегий без революции? – ответила Эверина вопросом на вопрос.

– Простите, Эверина, я опять не понял ваш французский. Трудовой народ – это те, кто трудится, так ведь? Священники и дворяне трудятся ничуть не меньше, чем крестьяне. Чем выше человек стоит в общественной иерархии, тем больше у него разнообразных обязанностей.

– Я имела в виду Третичное сословие, – уточнила Эверина, – или правильно Третейское? Французские числительные лишены всякой логики, никак не могу их запомнить!

– Да, теперь я понял, – сказал Воронцов. – Правильно будет Третье сословие. На протяжении веков три сословия мирно взаимодействовали друг с другом, почему теперь нужно разрушать сословную иерархию?

– Потому что она несправедлива, – отрезала Эверина. – Сословные предрассудки мешают пробиваться наверх умным и талантливым людям из народа.

Лицо её в этот момент так и светилось искренней жаждой справедливости. Наверно, так же выглядел Люцифер, светлейший из ангелов, когда обдумывал планы рационального и справедливого переустройства мироздания и отмены нелепой небесной иерархии. «Что за жуткие сравнения приходят мне сегодня на ум, – сокрушённо подумал Воронцов. – Положительно, французская революция совершенно расшатала мои нервы».

Перед внутренним взором Эверины мгновенно развернулся полномасштабный проект разумного устройства общества. Как некогда архитекторы средневековых соборов представляли себе будущее здание сразу со всеми стенами, сводами и горгульями, так и она представила будущую победу революции во всех её социальных проявлениях. Во-первых, нужна единая система образования, общая для всех без исключений. Лучше всего сделать интернаты и обязать родителей отдавать туда детей с трёх лет. Тогда никакие религиозные и сословные предрассудки не успеют внедриться в неокрепшие умы будущих граждан. Все будут равны по воспитанию и образованию. Для особо одарённых можно устроить высшие школы, выпускники которых будут служить народу на ключевых государственных должностях. Во-вторых, нужна сильная и боеспособная армия. Пока революция не завоюет весь мир, ей будут угрожать внешние враги. Равные возможности и отмена сословных привилегий непременно принесут плоды в виде великих полководцев, военных инженеров и изобретателей. Революционная армия понесёт свободу и справедливость во все европейские страны, а затем и в другие части света. В-третьих, революции нужна мощная защита от внутренних врагов и предателей. Особая организация, куда войдут лучшие из лучших, будет изобличать врагов революции. Если враг не сдаётся – его истребляют. Это несуществующий библейский бог может себе позволить ад для грешников в надежде, что кто-то из них добровольно захочет выйти из ада. В революционном обществе не может быть ада. Смерть всем, кто не захочет войти в светлое будущее!

– Давайте согласимся не соглашаться, Эверина, – примирительно сказал Воронцов. – Мы с вами по-разному смотрим на революцию, но надеюсь, это не помешает нашим дружеским отношениям.

Его голос оторвал Эверину от восторженного созерцания революционного Нотр-Дама, через который справедливость придёт во все концы земли.

– Вы не любите революцию, – обвинила она Воронцова.

– Да, я не люблю революцию, – согласился он. – Но вы ведь не откажетесь поужинать со мной, несмотря на мои реакционные взгляды?

Он так тепло улыбнулся Эверине, что она на секунду забыла о революции. «Всё-таки он удивительно приятный человек, – подумала она. – Как жаль, что он одержим этими трансцендентными идеями. Эта его верность неизвестно чему и неизвестно кому совершенно ослепляет его».

Воронцов с надеждой смотрел на неё. Им овладело необъяснимое, но очень стойкое ощущение опасности, угрожавшей Эверине. Это никак не было связано с теми вполне естественными и здравыми опасениями, которые могла бы вызвать поездка молодой девушки в охваченный революцией город. Его страх был иррациональным и диким, как будто он искал выхода из пещеры со спящим драконом, и один единственный неосторожный шаг мог превратить пещеру в доменную печь.

– Мой дилижанс отходит через час, – ответила Эверина. Благодарю вас за чай, а поужинать я не успею.

Дракон приоткрыл один глаз, но Семён Романович не собирался сразу сдаваться.

– Эверина, если бы вы отложили свою поездку хотя бы на месяц, – просительно начал он, – то я мог бы улучшить ваш французский. А вы могли бы взамен научить меня тригонометрии. Вы же сами говорили, что умеете работать даже с самыми бесталанными учениками.

– Я не собираюсь произносить в Париже красивые речи, Симон-Роман, – ответила Эверина. – Простым людям понятней простой язык. Я не могу ждать ещё месяц. Молчанием предаётся революция.

Дракон окончательно проснулся и жаждал боевой славы.

– Эверина, позвольте мне проводить вас, – предложил Воронцов. – Я сейчас прикажу заложить карету.

– Не стоит, Симон-Роман, – ответила Эверина. – Здесь совсем недалеко, я хочу немного прогуляться. Свой багаж я уже отправила.

– Я очень надеюсь снова увидеться с вами через три месяца, – сказал Воронцов. – Пожалуйста, пишите мне. Если у вас возникнут сложности с выездом из Франции, я могу оформить нужные документы по российским дипломатическим каналам.

– Спасибо, Симон-Роман, – ответила Эверина, вставая. – Я напишу вам, как только устроюсь в Париже.

Воронцов тоже встал с кресла, собираясь проводить её к дверям. На душе у него было неспокойно, но он никак не мог её удержать. Эверине как будто передалось его волнение. У неё возникло странное чувство, что она вот-вот расплачется. Впрочем, она последний раз плакала, когда была совсем маленькой девочкой, поэтому сейчас не была уверена, что правильно интерпретирует свои ощущения. Она подумала о Мэри. Эверина оставила сестре все свои сбережения, их заведомо хватит на три месяца. Но что если Эверина не сможет вернуться вовремя? «Я всё рассчитала, – подумала она, – ничто не должно сорвать мои планы». Однако она была слишком честной и не могла солгать самой себе. Оставалась возможность, что планы её будут нарушены ходом революции. Этот риск нельзя полностью исключить.

– Симон-Роман, я хочу попросить вас об одолжении, – неожиданно для самой себя сказала она. – Если я не вернусь через три месяца, не могли бы вы навестить мою сестру и помочь ей деньгами? Я всё возмещу вам, когда вернусь.

– Разумеется, Эверина, – ответил Воронцов. – Я буду рад оказаться хоть чем-нибудь полезен вам и вашей сестре. Здесь на столе бумага и чернила, пожалуйста, напишите пару строк, чтобы ваша сестра отнеслась ко мне с доверием.

Эверина села за стол и написала письмо на дорогой мелованной бумаге – никакой бумаги попроще она не обнаружила. «Неужели он все письма пишет на такой бумаге, – подумала она. – Сколько же денег он на это тратит?»

– Пожалуйста, Симон-Роман, – она протянула ему письмо. – Я написал адрес сестры на конверте. У неё достаточно средств, чтобы безбедно прожить три месяца, поэтому обещайте мне… Что с вами?

Воронцов пошатнулся, лицо его исказилось от боли, и он опустился обратно в кресло.

– Опять колено разболелось, – ответил он через несколько секунд. – Я советовался со всеми известными врачами в Лондоне, и ни один так и не смог помочь мне. Это не укладывается в их медицинскую науку. Оно может заболеть совершенно неожиданно, а потом так же непредсказуемо пройти. Причём происходит это обычно в самый неподходящий момент. Никакие средства не помогают, чего я только не пробовал. Это началось пару лет назад, я даже пытался подробно записывать все случаи, чтобы найти какую-нибудь закономерность, но так ничего и не обнаружил.

– Вы не пробовали народные средства? – спросила Эверина. – Моей матери очень помог рецепт, которым с ней поделилась одна старая леди. Давайте я напишу вам его.

– Вы меня очень обяжете, Эверина, – благодарно ответил Семён Романович.

Эверина снова села за стол и записала рецепт, потратив ещё один лист дорогущей бумаги. «Какое расточительство», – подумала она.

Воронцов тем временем размышлял, что народные средства – это ценная идея. «Надо будет написать моим московским друзьям, пусть поспрашивают деревенских целительниц, – подумал он. – Никакой жизни нет с этим несчастным коленом».

– Мне пора идти, Симон-Роман, – сказала Эверина, дописав рецепт. – До свидания!

– До свидания, Эверина, и счастливого пути! – ответил Воронцов. – Мне было очень приятно познакомиться с вами лично, жаль, что наша встреча была такой недолгой. Я буду с нетерпением дожидаться вашего возвращения. Простите, что не провожаю вас сам, сейчас я позову дворецкого.

Когда дворецкий, проводив Эверину к выходу, вернулся, то помог Воронцову дойти до спальни. Семён Романович собирался полежать пару часов в слабой надежде, что колено оценит его предупредительность и перестанет болеть. К тому же за это время посыльный успеет раздобыть все необходимые ингредиенты из рецепта, оставленного Эвериной, и можно будет опробовать на себе новое средство. Но прежде чем лечь, он помолился за Эверину.

– Прошу Тебя, помоги ей! Я ничего не смог для неё сделать, только Ты сможешь ей помочь. Она ведь ангел, хоть и не верит в Тебя. Не дай свету, который она собирается нести людям, обратиться во тьму.

Тут колено перестало болеть. «Это уму непостижимо, – подумал Воронцов, – только что ужасно болело, а теперь совершенно не болит». Он решил немедленно воспользоваться этим счастливым обстоятельством и навестить Мэри, сестру Эверины. «Вдруг её бывший муж выследил её, и только присутствие Эверины не давало ему ничего предпринять, – предположил Воронцов. – Никогда не прощу себе, если из-за моего промедления что-то случится с Мэри. Ведь Эверина поручила её моим заботам».

Он снова спустился в гостиную, положил в карман письмо, оставленное Эвериной для сестры, и вызвал дворецкого.

– Прикажи заложить карету и пошли к садовнику, пусть срежет мне букет из тех белых роз, которые недавно расцвели, – сказал Воронцов дворецкому. – Пусть ещё что-нибудь добавит для красоты, как он умеет.

Пока дворецкий ходил за букетом, Семён Романович критически осматривал себя в зеркале. «Интересно, сколько лет Мэри, – думал он, – и действительно ли она так очаровательна, как утверждает Эверина?» Наконец дворецкий возвратился с элегантным букетом белых роз, в который изобретательный садовник добавил несколько веточек рябины. В здешнем климате ягоды краснели уже в июле и теперь прекрасно дополняли белизну роз.

– Как ты думаешь, – спросил Воронцов дворецкого, – не надо ли посильнее припудрить волосы?

– По-моему, так в самый раз, барин, – ответил дворецкий, пристально следивший за всеми веяниями моды и потому пользовавшийся неизменным доверием своего хозяина в вопросах красоты. – Когда вас ждать домой?

– Пока не знаю, но приготовь на всякий случай спальню во флигеле. Возможно, я вернусь с дамой.

London Times, четверг, 8 октября 1789

Каждая грудь в этом королевстве пылает негодованием против свирепых дикарей Парижа до такой степени, что само название француз стало одиозным. Республика, основанная на крови невинных жертв, не продержится долго. Этот факт был испытан Оливером Кромвелем и доказан реставрацией Карла Второго.

В понедельник утром разнузданная толпа парижан, состоящая главным образом из женщин самого сомнительного поведения, двинулась маршем на Версаль, где находился Людовик XVI , король Франции, и верные защитники престола. Как сообщают наши информаторы, в толпу внедрились агенты республиканских тиранов Франции, и некоторые из них даже переоделись в женское платье. Именно эти бесстыдные провокаторы сагитировали чернь идти на Версаль.

В шесть утра во вторник бунтовщики ворвались в королевский дворец и несмотря на мужественное сопротивление королевской стражи успели добраться до покоев королевы. Пока толпа расправлялась с телохранителем у дверей в спальню, босая королева вместе с фрейлинами бежала в спальню короля. Хаос во дворце продолжался, пока королевская стража не заключила перемирие с Национальной гвардией.

Король был вынужден уступить грубому насилию и, выйдя на балкон перед толпой, согласился вернуться в Париж. Кровавые бунтовщики, не способные понять глубокого смысла Свободы и Справедливости, потребовали, чтобы после короля на балкон вышла королева. Только необыкновенное самообладание королевы, не побоявшейся выйти на балкон вместе с сыном и дочерью и гордо стоявшей под дулом мушкетов, наставленных на неё из толпы, удержало французских дикарей от регицида. Вечером король и его семья были заключены во дворце Тюильри в Париже. Боже, храни короля!